Таймлесс. Pov Гидеон

Жаждущий идёт по пустыне в поисках желанной воды и вдруг находит оазис, не веря своим глазам. После долгого пути тело не слушается и остаётся только упасть, припав губами к источнику. Я был тем жаждущим, который не в силах пошевелиться, и я наслаждался. Наслаждался лучшим поцелуем в своей жизни, который можно сравнить с глотком свежей прохладной воды, самой вкусной воды в мире для человека, что почти отчаялся найти колодец. Моим единственным желанием в тот момент было как можно дольше не прерывать этого волшебства. И вдруг Гвендолин резко от меня отстранилась, а я остался в странном положении: голова и руки были просунуты в окошко исповедальни. Через миг мы оказались в 2011 и только после этого я понял, что впервые не почувствовал знакомой тошноты перед прыжком. Кажется, из-за этой девушки я терял контроль не только над своими мыслями, но и над ощущениями. Но ведь я стремился к совершенно другим результатам. И это пугало. — Ужас, — вырвалось у меня, когда я втягивал руки и голову на свою половину кабинки. — А мне показалось, не так уж и плохо, — прокомментировала Гвендолин. Неплохо?! Да это было прекрасно. А для неё это было «не так уж и плохо», будто этот поцелуй один из многих. Скольких она целовала?! Из глубин души поднималась ревность. Моя реакция страшила и я выскочил из кабинки, направляясь к выходу. — Кажется, кроме нас здесь никого нет. Так, всё в порядке, мы сядем на автобус и вернёмся обратно в Темпл, — успокаивал я себя, желая спрятаться в Ложе и вернуть время вспять. Я хотел поскорее сбежать от неё в шумный город, затеряться в толпе. — Поторопись, они нас уже заждались. — В таком виде я в автобус не сяду, — Гвендолин уставилась на меня. И, словно читая мысли, добавила, — Мы возьмём такси. Я обернулся к ней, но ничего не ответил. Не признаваться же, что начинаю терять рассудок, когда мы едем с ней куда-то вдвоём, не важно в карете или в машине. Она вышла ко мне на середину церкви и поежилась. Должно быть, ей было холодно в её летнем платье 1912-го. Гвендолин сделала ещё несколько шагов вперёд, как будто ничего и не было между нами здесь, в этой исповедальне, почти сто лет назад. И нетерпеливо сказала: — Пойдём же, мне холодно. Она уходила, вот так запросто, и я решил остановить её, схватив за руку. Мою руку тут же обожгло от прикосновения к её прохладной коже. — Послушай, насчёт… только что… — я хотел, чтобы она перебила меня. Пошутила бы, сказала что-то типа: «Забудь, ерунда», несмотря на то, что я меньше всего хотел это услышать. Но Гвендолин молчала. — Этот поцелуй… мне так… — я не находил нужных слов. Что я мог сказать? Признаться, что поцелуй был лучшим и мне так понравилось, что я хочу ее ещё целовать. Или, ещё хуже, сказать, что мне так жаль, что я пошёл на поводу у графа и своего эгоизма, своего желания все контролировать. А Гвендолин все молчала. Она посмотрела на меня своими бездонными голубыми глазами, и я не стал ничего говорить. Её чёрные волосы и бледная кожа притягивали меня как магнит. Одной рукой я вытащил шпильку из её растрепавшейся причёски и начал наматывать локон себе на палец. Второй рукой я гладил её по щеке. Может быть, я был слишком напорист при первом поцелуе, и поэтому она меня оттолкнула? Она так ответила на него, что я никогда не поверю, что ей не понравилось. И я поцеловал её ещё раз. На этот раз со всей осторожностью и мягкостью, на которую был способен, боясь спугнуть дикую лань. И снова земля уходит у меня из-под ног, и неважно какое сейчас время. Я готов целовать её годы, десятилетия, века… И опять она отстранилась, толкнув меня локтем в грудь. Я отпустил её волосы и надел на свое лицо маску безразличия. Я не хотел показывать ей, что всего за несколько минут (или столетье?) она свела меня с ума. Своими губами, своими волосами, своим запахом. — Мне… мне показалось, что я услышала что-то подозрительное, — пробормотала Гвендолин. — Ладно, — ответил я, очень надеясь, что это была правда. — Тогда нам действительно стоит поторопиться. Я вышел на проезжую часть и поднял руку, останавливая такси. К нам сразу же подъехала машина и я позвал: — Гвендолин, ты идёшь? Теперь это имя обжигало губы, воскрешая в памяти наши поцелуи. Девушка с безразличным видом села в такси и уставилась прямо перед собой. Что делает со мной эта девчонка?! Ведь я Гидеон де Виллер. Я тот, за кем бегали все одноклассницы в школе, студентки в универе, тот, кто ловил на себе восхищенные женские взгляды каждый день. И тут появляется она и подрывает мою самооценку. Я выглянул наружу, желая остудить себя. Чтобы отвлечься от мыслей, которые разрывали голову, я решил переключиться на тело. С ним все обстояло не лучше, но я ухватился за чувство голода как за соломинку утопающий. Может, это поможет подавить все остальное. — Сейчас почти половина седьмого, — сказал я как можно более непринуждённо. — Неудивительно, что я умираю с голоду. — Что будем говорить насчёт леди Тилни? — спросила Гвендолин. И это я считал себя хладнокровным? Из-за неё я совсем перестал думать о наших «приключениях» в прошлом, а её, похоже, ничто не выбило из колеи. — М-да, — я устало почесал затылок. Возьми себя в руки, идиот, забудь о ней. Я заговорил командным тоном, подавив бурю страстей в душе: — Нам нет нужды врать и оправдываться, ты не думай, но было бы разумно опустить в нашем рассказе несколько фактов. Давай лучше я сам расскажу им, как было дело. После того, как я выдал её с телефоном, она могла рассказать все о пистолете, а я не хотел попадать под удар Фалька и Хранителей. — Ну да, конечно, — сказала Гвендолин с нотками обиды. — Я буду только кивать головой и держать рот на замке, как и положено приличной девочке, — и скрестила на груди руки. Мы развернулись в разные стороны и уставились в окошки, каждый со своей стороны. Гвендолин была человеком, которого мне совершенно сейчас не хотелось обижать, и я сдался. — Ну что с тобой такое? Молчок как рыбка на крючок? — сказал я смущённо. — Что-что? — Так всегда говорила моя мама, когда я был маленьким. Если я сидел такой надутый, как ты сейчас. — У тебя есть мама? — с удивлением спросила Гвендолин. Я поднял брови. — А ты как думала? — озорно спросил я. — Ты, небось, считала, что перед тобой андроид, которого из лампочек и гаек скрутили дядюшка Фальк и мистер Джордж? — До такого бы я не додумалась. А детские фотографии у тебя есть? Я лишь закатил глаза. — Где же твои мама и папа? Они тоже живут здесь, в Лондоне? Я отрицательно махнул головой. — Мой отец умер, а мама живёт в Антибе, на юге Франции, — я плотно сжал губы, не желая продолжать. Она затронула больную тему, но отчего-то мне захотелось ей все рассказать, довериться девушке, которая ещё вчера утром была незнакомой. Мне показалось, что она должна понять. У неё ведь тоже умер отец, а мама вообще скрывала истинную дату рождения, не говоря уже о странностях остальных членов семьи. — Да, так она и живёт на юге Франции, с моим младшим братом и своим новым мужем, месье Бертеленом, который только и умеет, что твердить мне «Зови же меня теперь папулей!». Он управляет фирмой по производству мелких деталей из меди и платины. По всей видимости, дела его идут неплохо, свою расфуфыренную яхту он назвал «Мистер Твистер». — Ой, но зато туда, наверное, так интересно приезжать на каникулы, правда? — я чувствовал, что она хотела приободрить меня, поддержать своим вопросом. — Конечно-конечно, — сказал я с ехидством. — Там ведь бассейн величиною в три теннисных корта, а на этой треклятой яхте умывальники из чистого золота. — Мне всё-таки кажется, это поприятней, чем проводить каникулы в промозглом домишке в Пибли, — ответила она. — Если бы я была на твоём месте, и у меня были бы родственники на юге Франции, я каталась бы к ним каждые выходные. Даже не будь у них бассейнов и яхт. Она снова забыла о нашем положении дел, и я покачал головой. — Да что ты? А как бы ты выкручивалась, если бы при этом тебе нужно было на пару часиков прыгнуть в прошлое? Например, если ты едешь на полной скорости по автобану или у тебя миллион других важных дел? — Ой… — мой вопрос застал её врасплох. Но Гвендолин не растерялась. — Тогда бы тебе пришлось взять с собой хронограф, чтобы элапсировать куда-нибудь в безопасное время. Я безрадостно хмыкнул. — О да, это было бы очень увлекательное путешествие, заодно я смог бы изучить многие исторические события, которые случались на пути моего следования. Но даже если мы забудем о том, что мне никогда не разрешат таскать хронограф в рюкзаке неизвестно где, — как бы ты обходилась без него всё это время? — говоря это, я смотрел не на нее, а в окошко. Я не мог сам себе признаться, что готов раскрыться перед этой девушкой полностью. Выложить разом всю информацию о себе, о своей семье, свое отношение к этому дурнографу и идиотской мутации в моей крови. Наконец, свои мечты. — Спасибо дорогим Люси и Полу — у нас теперь только один хронограф, забыла? — и голос мой стал жёстким. Гвендолин только пожала плечами и тоже отвернулась к окошку. Такси еле-еле ползло в направлении Пикадилли. — Кажется, ты не совсем хорошо представляешь себе, во что ввязалась. Тебе вряд ли посчастливится уехать с этого острова, Гвендолин! — в моем голосе сквозила горечь. — Или даже из этого города. Лучше бы твои родители вместо того, чтобы возить тебя на каникулы в Шотландию, показали бы тебе мир. Теперь для этого уже слишком поздно. Только представь себе, что все уголки Земли, которые тебе хотелось бы посетить, теперь ты сможешь разве что рассматривать в Google Earth. — Но… тебе же удалось побывать в Бельгии и в Париже, — сказала она. — И оттуда прыгнуть в прошлое, чтобы взять кровь у этого, как его там… — Ага, — перебил я. — Вместе с дядей Фальком, тремя хранителями и костюмершей. Отличная поездочка! Да и вообще, Бельгия — это же такая необычная страна! Такая экзотическая! Не правда ли, каждый из нас только и мечтает о том, чтобы на пару дней отправится именно в Бельгию? И все-таки я все ей выложил… А Гвендолин лишь тихо спросила: — А куда бы тебе хотелось съездить, будь у тебя право выбора? Мне послышалось столько доверительности в этом вопросе, что я ответил без какой-либо нотки высокомерия в голосе. — То есть, если бы я не был замешан во всём этом идиотизме с прыжками во времени? О, даже не знаю, куда бы я направился в первую очередь. В Чили, в Бразилию, в Непал, в Австралию, Новую Зеландию… — я кисло усмехнулся. — Да я бы везде хотел побывать. Только вот размышлять о том, что всё равно никогда не осуществится, не очень-то весело. Стоит смириться с тем, что наша жизнь всегда будет серой и монотонной. — В промежутках между путешествиями во времени, — ответила она. — Это хоть немного восстанавливает справедливость, ведь мы находимся под неусыпным контролем и часами ждём в закрытых комнатах. Если бы не путешествия во времени, я давно умер бы со скуки. Удивительно, но это так. — Ну, а мне, честно говоря, и нескольких фильмов ужасов достаточно, чтобы пощекотать себе нервы, — сказала Гвендолин и с тоской посмотрела в окно, провожая взглядом велосепидиста, проезжавшего мимо. Я бы тоже сейчас хотел оказаться на его месте. Подальше от красивой девушки, которой я рассказал как на духу всю мою жизнь, волос которой безумно хотел коснуться сейчас, чтобы снова ощутить этот шёлк в своих руках. — Если твоя семья живёт на юге Франции — где же живёшь ты сам? — спросила Гвендолин. — Недавно вот перебрался в Челси. Но вообще-то я приезжаю туда только помыться и поспать. И то не всегда, — я вздохнул и вспомнил, как думал о своей квартире как о месте передышки для уставшего волка-одиночки. Ничего с тех пор в моем мнении не изменилось. — Раньше я жил у дяди Фалька в Гринвиче, с тех пор, как мне исполнилось десять. То есть, с того самого времени, когда моя мама познакомилась с этим монсеньором-мухомором и захотела уехать из Англии. Но хранители, конечно же, нашли, что возразить. Ведь уже через несколько лет я должен был совершить свой первый прыжок во времени, а мне предстояло ещё столько всего узнать. — И тогда мама оставила тебя одного? Я пожал плечами. Я давно уже перестал думать о том, что она бросила десятилетнего мальчика на попечение дяди. — Дядя мне нравится, он вполне даже ничего, если только не слишком входит в роль магистра. Как бы там ни было, а он мне в тысячу раз милее, чем этот так называемый отчим. — Но… — Гвендолин сбилась и перешла на шёпот: — И ты по ней не скучаешь? Я снова пожал плечами. — Пока мне не исполнилось шестнадцать лет и я мог спокойно путешествовать, я постоянно приезжал к ним на каникулы. Мама тоже приезжала в Лондон, как минимум дважды в год, под предлогом того, чтобы повидаться со мной. На самом же деле ей хотелось потратить денежки месье Бертелена. Она с ума сходит по всяким тряпкам, обуви и старинным украшениям. И по шикарным ресторанам. — А твой брат? — Рафаэль? Он за это время превратился в настоящего француза. Этого мухомора он называет «папа», и однажды унаследует всю его платиновую империю. Хотя вид у него такой, будто он даже школу закончить не в состоянии, маленький лентяй. Всё своё время братец тратит на девчонок, а вовсе не на книги. А сейчас мне захотелось тратить время на девчонок, точнее одну-единственную девушку, сидевшую рядом со мной. Но я не мог себе этого позволить. Ведь я хотел контроля над Гвендолин, а теперь она имеет его надо мной, задавая вопросы, которые я сам не часто решался задавать себе. Я положил руку на сидение за ее спиной, не решаясь дотронуться до неё самой. — Почему это у тебя такой изумлённый вид? Что, жалеешь меня? — немного с издевкой сказал я, защищаясь. Мне не хотелось, чтобы она жалела меня, чтобы видела мои слабости, но я сам ей это позволил. — Немножко, — искренне ответила Гвендолин и немного помолчала, задумавшись, а потом спросила:  — Фальк — не твой настоящий дядя, он просто какой-то дальний родственник, да? — Фальк всегда был для меня отцом, — сказал я и криво усмехнулся в ответ на её жалостливый взгляд. — Ну правда, хватит смотреть на меня так, будто перед тобой Дэвид Копперфильд. Судя по её удивлённому лицу, она подумала о фокуснике. Я застонал. — Я имею в виду героя из романа Чарльза Диккенса, а вовсе не фокусника. Ты вообще хоть иногда что-нибудь читаешь? — подколол её я, считая уже более чем достаточным количество откровений с моей стороны для одной поездки на такси. — Честно говоря, я предпочитаю современную литературу, — парировала Гвендолин. — Да что ты? Неужели? И какие произведения? — я улыбнулся, не веря её словам. Гвендолин гордо вскинула голову и посмотрела прямо мне в глаза, отчего моё сердце забилось чаще. — Ну, например, люблю читать Джорджа Матруссека, Вэлли Лемб, Петра Сельвентики, Лиису Тикканен. Мне вообще финские авторы очень нравятся, у них такое удивительное чувство юмора. Что ещё… все книги Джека Августа Мерривезера, хотя последняя, честно говоря, меня немного разочаровала. Потом Хелен Марунди, конечно, Тахуро Яшамото, Лоуренс Делани, да, и, ясное дело, Гримпхук, Черковский, Мейленд, Питт… Я был удивлён списку имён. И, наверное, смакуя вкус победы, она сказала: — Тот Питт, который Рудольф, а не тот, который Брэд. И тут я понял, что она врала. Безмятежно, с вдохновением, легко. Я решил подыграть ей. — Хотя должна признаться, что его «Аметистовый снег» мне совершенно не понравился, — пылко продолжала Гвендолин. — Текст слишком перегружен метафорами, не правда ли? Пока я читала этот роман, у меня всё время было такое чувство, будто за Питта его написал кто-то другой. — «Аметистовый снег»? — повторил я, улыбаясь вовсю. — Ах да, мне он тоже показался слишком перегруженным. Но вот «Янтарная лавина» мне очень понравилась. Гвендолин улыбнулась в ответ: — Да, «Янтарная лавина» вполне заслуженно получила Австрийскую Литературную Премию. А как тебе книги Такоши Махуро? — Ранний период творчества очень даже любопытный, но меня немного утомляет его постоянная проработка пережитых в детстве травм, — сказал я. — Из японской литературы мне ближе Ямамото Кавасаки и Харуки Мураками. — Но Мураками действительно существует! — хихикнула она. — Я знаю, — сказал я. — Шарлотта подарила мне один из его романов. Когда мы в следующий раз будем общаться на тему современной литературы, я обязательно посоветую ей почитать «Аметистовый снег» этого… как его там? — Рудольфа Питта. В этот момент Гвендолин так выразительно посмотрела на меня, что я снова захотел почувствовать вкус её губ, но сдержался. — Скоро уже будем на месте, — сказал я, давая себе мысленно оплеуху и заставляя одуматься, собрав последние силы в кулак. Мне ведь ещё надо отчитываться про наше путешествие в прошлое, не взболтнув лишнего и не наводя подозрений. Через несколько минут водитель такси припарковался на одной из частных площадок, рядом стоял ослепительно блестящий бентли. — Вы уверены, что нас здесь не оштрафуют? — Всё в порядке, — заверил его я и вышел из машины. — Нет, Гвендолин, ты оставайся здесь, а я принесу деньги, — остановил я её, когда она попыталась тоже выбраться наружу. — И заруби себе на носу: что бы они не спросили — ты молчишь, я говорю. А пока посиди здесь, сейчас я вернусь. — Время идёт, — мрачно напомнил водитель. Я пошёл в здание, желая найти там кого-то из Хранителей, кто мог бы оплатить такси. А думал я лишь о том, что это был самый откровенный и доверительный разговор в моей жизни за последние несколько лет.