«Вся человеческая мудрость заключена в двух словах: Ждать и Надеяться». Александр Дюма, «Граф Монте-Кристо»
Январь.
Яркие огни и мелькающие салатовые точки. Гермиона боролась с этими мимолётными видениями, когда приходила в сознание. Голову пронзали неприятные импульсы и вспышки стреляющей боли такой силы, что под веками горело настоящее пламя. Ей с трудом удавалось осознать, что происходило вокруг, когда вновь настигала обволакивающая боль, пронзающая серое вещество. Очередная вспышка салатового света, и что-то горькое скользнуло вниз по горлу. Боль прекратилась, принеся сладкое облегчение. — Дженкинс, есть реакция на свет. У нас почти получилось, — прозвучал мягкий голос. Яркий свет не собирался угасать. — Гермиона, если слышите меня — вы выходите из магической комы. Произошёл несчастный случай, но теперь вы в безопасности и находитесь под наблюдением, поэтому постарайтесь сохранять спокойствие, когда мы полностью выведем вас из комы. Гермиона решила, что ей нравилось звучание этого мягкого голоса: бархатный тембр приятно касался барабанных перепонок. Но абсолютно не нравилось, что именно он говорил. Магическая кома? Несчастный случай? Это означало, что она находилась в больнице святого Мунго? Конечно, лимонные халаты. Это имело смысл. Она снова попыталась открыть глаза; веки затрепетали от ярких огней. Гермиона сомкнула их, сделала вдох и снова открыла. Цветной мир, полный света, был размыт. Рядом стояли фигуры. Она не смогла разглядеть каких-то деталей в силуэтах, кроме того, что они были людьми, одетыми в салатовые халаты. Точно, она находилась в Мунго. — Меня зовут Лука, я целительница, — сказала фигура, возвышающаяся над ней. Гермиона посчитала удивительным не видеть губ того, кто с ней говорил. Она быстро моргнула, пытаясь избавиться от мутной пелены на глазах. — Здесь находится и мой ученик, целитель Дженкинс. Мы следим за вашим состоянием. Гермиона попыталась сглотнуть, но горло схватил сухой спазм, и единственным облегчением стало зелье, которое ей давали. Целительница Лука, поняв её без слов, предложила воды. Гермиона никогда в жизни не пила ничего более освежающего. — Гермиона, теперь, когда вы в сознании, нам необходимо провести начальную диагностику, — мягко обратилась целительница Лука. — Если в какой-то момент вам будет нужен перерыв или вы почувствуете недомогание и не сможете продолжить, дайте нам знать. Гермиона пока не могла в полной мере понять, можно ли доверять собственному голосу, поэтому просто кивнула. Целительница Лука быстро призвала пергамент. — Вам известно ваше собственное имя? О Боги. Насколько всё было плохо, если им понадобилось спрашивать, знает ли она своё имя? — Гермиона, — сдавленно закашлялась она и попыталась вновь заговорить: — Гермиона Джин Грейнджер. Целительница Лука сделала пометку. — Какой сейчас год? Гермиона почувствовала, как её захлестнул прилив горячей паники. Обычно ей удавалось держать свои нервы под контролем, но сделать это сейчас не представлялось возможным. Она была истинной гриффиндоркой до мозга костей. Но ощущала, что её одолевал ужас. — Две тысячи первый. Целительница Лука вновь сделала пометку. — Кто является нынешним Министром Магии? — Кингсли Шеклболт. Ещё одна пометка. У Гермионы больше не было сил терпеть. — Что со мной произошло? — спросила она хриплым голосом. — Это было что-то настолько ужасное? Почему вы задаёте мне такие простые вопросы? Тревога скрутила живот и грудную клетку. Горло сжалось. Внутренности стянуло в узел. Целительница Лука спокойно отложила пергамент. — Эти вопросы необходимы для определения базового уровня. — Базового уровня чего? — спросила Гермиона требовательным тоном. Сердце колотилось под рёбрами. — Даже первокурсник способен ответить на эти вопросы, так что давайте пропустим общую информацию и перейдём сразу к сути того, что происходит. Требование прозвучало с ноткой раздражения, и Гермионе показалось, что грудь скоро разорвёт от паники. Целительница Лука сделала глубокий вдох через нос и выдохнула через рот, и Гермиона повторила за ней. — Вам нужно дышать, — сказала она; Гермиона пыталась, честно пыталась. — Может быть, первокурсник и способен ответить на эти вопросы правильно, но вы — нет. Гермиона выдохнула. — Что? — Вы неправильно ответили на вопросы. Беспокойство исчезло, оставив после себя что-то пустое и холодное. Ужас. — На какой из? — На два из трёх, милая. Но мы были готовы к этому… — Что значит: на два из трёх? На какие? — Гермиона даже не узнала этот голос — ледяной, низкий, непохожий на её собственный. — Я знаю своё имя, — настаивала она. — Давайте вернёмся к этому, — сказала целительница Лука. — У вас была серьёзная черепно-мозговая травма, что вызвало побочный эффект — потерю памяти, и мы были готовы к этому. — Потеря памяти? — слова были на вкус как свинец. — Мы надеемся, что это временно, поскольку разум волшебника — мощная вещь, способная адаптироваться к среде, но, тем не менее, непредсказуемая. Дженкинс уже работает над вашим планом лечения. Дженкинс неуверенно махнул рукой, стоя у двери. — Давайте начнём с того, в чём вы оказались правы. Кингсли Шеклболт действительно Министр Магии, — начала целительница Лука нежным голосом, — однако сейчас не две тысячи первый год, а две тысячи седьмой. Желудок Гермионы перевернулся, и ледяной ужас столкнулся с горячей волной беспокойства — две стороны жуткой, запятнанной кошмаром медали. Шесть лет? Шесть лет. Это… просто невозможно. Голова Гермионы начала пульсировать, когда она попыталась напрячь разум, чтобы вспомнить всё, что когда-либо приходилось читать о мозге, психологии, магической коме, травмах головы. Обо всём. — И, хотя вы частично правы по поводу того, что вас зовут Гермиона Джин Грейнджер, в прошлом году появился один дефис… Рёв из-за двери нарушил безмятежность целительницы, перевернувшей мир Гермионы с ног на голову. — Где, чёрт возьми, моя жена? Приглушённые голоса, глухой звук удара в дверь, и Гермиона вместе с Дженкинсом одновременно подпрыгнули на месте. — Отъебись от меня, Поттер, я не буду ждать… Гарри? Страх Гермионы чуть притих, когда она поняла, что Гарри был здесь ради неё. Всё будет в порядке. — Тридцать семь часов, Поттер… Раздалось ещё больше приглушённых голосов, некоторые из них звучали где-то далеко. Ещё один удар в дверь. — Она моя жена! Дверь распахнулась, и Дженкинс дёрнулся со своего места. Гарри Поттер стоял в дверном проёме с кровоточащим носом, сдерживая руками сопротивляющегося Драко Малфоя в окровавленной белоснежной рубашке и с палочкой наперевес. Очевидно, что он едва не сорвал дверь с петель. Ещё несколько салатовых халатов бросились к дверному проёму, пытаясь схватить блондина, который, скорее всего, сошёл с ума. — Она, блять, моя жена! — зарычал Малфой, когда целители пытались оттащить его, а он продолжал кричать в коридоре, пока вспышка красного света не даровала тишину. Его оглушили. Гарри смущённо смотрел на Гермиону, пока по его лицу текла кровь. Он не потрудился даже остановить её. — О. Привет, Гермиона, — он перевёл взгляд на целителей, которые находились в палате, словно спрашивая разрешения, чтобы поговорить с ней. — Гарри, — начала Гермиона, стараясь контролировать дрожащий голос, но в это же время ощущая, как паника стала сковывать горло, — почему Драко Малфой так громко кричал что-то о своей… — это слово едва не задушило её, когда она наконец смогла его произнести: — жене? Зелёные глаза широко распахнулись. Целительница Лука потёрла свою переносицу, недовольно фыркнув. — Он имел в виду вас, моя дорогая, — сказала она. — Это был второй вопрос, на который вы дали неправильный ответ. Вас зовут Гермиона Джин Грейнджер-Малфой. Гермионе снова потребовалось успокоительное.***
В следующий раз, когда Гермиона проснулась, она умоляла своих целителей предоставить более детальное объяснение; голова гудела от вопросов. Никто не давал адекватных ответов. Целители сидели рядом — раздражающе спокойные — объясняли диагноз, план лечения, пределы возможностей и рассказывали о том, чего следует ожидать в ближайшие месяцы. Они поубавили надежды касательно того, что могло ждать дальше. Они не давали никаких гарантий и говорили лишь о крохотном шансе, что Гермиона сможет вернуть себе свои собственные воспоминания, но даже если получится, это будет долгий путь. — Разум и магия очень хрупкие, — сказала целительница Лука, в очередной раз пытаясь доходчиво всё объяснить. — Я это знаю, целительница Лука. Как я вам уже говорила, у меня большой опыт работы с Обливиэйтом и его использованием, и я не понимаю, как вообще… — Миссис Грейнджер-Малфой… — Не называйте меня так, — машинально огрызнулась Гермиона. — Гермиона, — исправилась целительница, — как я уже сказала, ваша травма произошла по причине контакта с неизвестным тёмным артефактом, который попал к вам в руки в Министерстве, что отличает ваш план лечения от всех остальных. Время и терпение — лучшие лекарства в этом случае. Гермиона фыркнула от нарастающего разочарования. — Если бы я могла взглянуть на свои анализы и, возможно, прочитать несколько книг, то… Целительница Лука подняла руку, останавливая Гермиону, поскольку уже дважды говорила с ней на эту тему за последние два часа. — Гермиона, вы пациент, а не целитель. Я восхищаюсь вашими упорством и интеллектом, правда, но я должна попросить вас прислушиваться к профессиональному мнению тех, кто пытается вам помочь. Гермиона сжала губы, пытаясь справиться с желанием поспорить. Она знала, что это была заведомо проигранная битва. — А пока отдыхайте, — приказала целительница, внезапно поднявшись. — Мы посмотрим, вернутся ли какие-то воспоминания, и будем планировать вашу выписку. Гермиона неохотно погрузилась в сон, за который удалось ухватиться на нисходящем гребне волны адреналина, едва не доведшего мозг до нервного срыва. Когда она снова пришла в себя, рядом сидела Джинни. — Привет, — шепнула рыжая, — как ты себя чувствуешь? Слабой. Уставшей. Очень, очень запутавшейся. Выражение лица Гермионы должно было сказать о многом. Джинни придвинулась к кровати ближе, скрипнув стулом по полу. Протянула руку и взяла Гермиону за ладонь — осторожно и достаточно медленно, чтобы та могла отпрянуть, если бы захотела. — Недавно я разговаривала с целительницей. Она хочет выписать тебя сегодня днём, — тихо сказала Джинни. — Помимо потери воспоминаний у тебя всё в порядке в физическом плане. У меня в сумке есть целая кипа разной информации, — она вытащила папку, скорее всего, с планом лечения, а также с выпусками «Ежедневного Пророка» за пару последних недель, чтобы Гермиона могла их прочесть. Гермиона зажмурилась, перебирая в голове новую информацию, которую усвоила за двадцать четыре часа, находясь в сознании. Открыв глаза вновь, она стала изучать свою подругу. Джинни почти не отличалась от той девушки, которую она помнила, но теперь её поведение было иным. Плечи и поза стали более сдержанными и властными, но, тем не менее, она была напряжена и выглядела устало. Её лицо не отличалось от того, что Гермиона видела в две тысячи первом году, за исключением тёмных кругов под глазами. — Джинни, ты выглядишь… — начала Гермиона, не зная, что сказать. — Измученной. Я выгляжу измученной, — натянуто рассмеялась Джинни. — У меня двое детей, которым ещё не исполнилось даже трёх лет, и моя лучшая подруга попала в больницу. Я словно не спала уже несколько лет, — она сжала руку Гермионы. — Я так беспокоилась о тебе. Гермиона уставилась на неё, и весь мир закружился перед глазами, стоило просто попытаться осознать слова Джинни. — Дети? — спросила Гермиона. Глаза Джинни округлились, и она ещё крепче сжала руку Гермионы. — Ох, да, мне так жаль. Не переживай, мы должны постепенно восстанавливать воспоминания. И стараться не переутомлять тебя. Джинни кисло улыбнулась. — У тебя есть дети, — повторила Гермиона. — И я об этом не помню. Подожди… — шестерёнки закрутились в голове, — чьи они? Они от Гарри? Это ваши дети, я имею в виду? Джинни звонко рассмеялась. — Да, они от Гарри. Мы поженились в январе две тысячи третьего, у нас была годовщина на прошлой неделе. Ты была моей подружкой невесты. Грусть нахлынула на Гермиону внезапно, а сердце заболело от событий, о которых она не помнила. — Замужем. Дети, — Гермиона пыталась дышать. — Это просто не укладывается у меня в голове, Джинни. — Я знаю, — сказала она и поморщилась. — Хотя я, конечно, не представляю, что ты можешь чувствовать. Но я здесь. Я пришла, потому что мы с мальчиками подумали, что у меня получится лучше всего рассказать тебе о каких-то базовых вещах. И есть кое-что ещё, о чём тебе следует знать, прежде чем… — Прежде чем мне придётся вновь жить своей жизнью? Джинни сжала губы, обдумывая слова. — В некотором смысле, да. — Прошу тебя, скажи мне, что Грейнджер-Малфой — тщательно продуманная шутка, — напряжённо сказала Гермиона. — Целительница Лука сказала о том, что ты просила позвать Рона, — сказала Джинни, меняя тему. У Гермионы скрутило живот. Она просила. Учитывая произошедшее, она машинально попросила об этом. — Мы посчитали, что будет неразумно, если он придёт, и Рон согласился с этим. Он желает тебе только лучшего и переживает так же сильно, как и остальные. — Но я больше не его… мы не… мы больше не вместе? — во рту ощущался горький привкус желчи этих слов. Лицо Джинни исказилось. — Целительница Лука сказала, что твои воспоминания обрываются в апреле две тысячи первого? — осторожно поинтересовалась Джинни. — Ты не отвечаешь ни на один вопрос, Джинни. Гермиона не могла понять, была ли она в большей степени раздражена или же встревожена. — Вы с Роном, — начала подруга, — расстались в конце две тысячи первого, и это было верным решением, Гермиона. Вы теперь оба так думаете. — Прости за то, что сейчас мои взгляды носят немного иной характер, — отчеканила Гермиона, переборов раздражение. — Это было к лучшему, и теперь вы оба намного счастливее, — настаивала Джинни. Гермиона изо всех сил старалась сдержать слёзы, которые вот-вот собирались пролиться. — И нет, Грейнджер-Малфой это не шутка, — продолжила она. — Ты и хорёк — идеальная пара, только не смей говорить ему, что я так сказала. — Упоминание моего предполагаемого мужа не вселяет в меня уверенности, Джинн. Кроме того, я не заинтересована в том, чтобы вообще говорить с Малфоем. — Поэтому, — начала Джинни, принимая оборонительную позу, — Гарри и я хотели, чтобы ты остановилась на площади Гриммо, но нас там будет трое, плюс маленький ребёнок и новорождённый, а, ну и твой муж и целители считают, что тебе будет лучше находиться в знакомой атмосфере, поэтому… — Ты действительно предлагаешь мне жить с Малфоем?! — взорвалась Гермиона. — Ты уже живёшь с ним, — сдержанно ответила Джинни. — Я… чёрт. Ты же это несерьёзно, Джинни. Мы же говорим о Малфое. Он же может наложить на меня проклятие или вырезать ещё парочку оскорблений. — Гермиона остановилась, подняв левую руку, но шрама «грязнокровка» на коже не было. Лицо Джинни смягчилось, она мигом успокоилась. — Поверь мне, Гермиона, из всех, кого ты знаешь, помимо меня и Гарри, Драко Малфой — это последний человек, который причинил бы тебе вред. Гермиона осмотрела свою руку, на которой не было следов. Она потратила два года в попытках избавиться от ненавистного слова, оставленного Беллатрисой Лестрейндж, и только смирилась с тем фактом, что тот останется с ней навсегда. Джинни сжала её ладонь. — Он изобрёл зелье, чтобы удалить шрам, — сказала подруга, кивнув в сторону гладкой руки Гермионы. — Он подарил его тебе на Рождество, прежде чем вы начали встречаться. Невероятно. Это было действительно невероятно. Всё это. Но, когда Гарри появился перед выпиской Гермионы, он повторил слова Джинни о том, что ей лучше жить с Малфоем в их квартире, и Гермиона неохотно согласилась. Поскольку она всегда руководствовалась логикой, то знала, что следует прислушаться к рекомендациям своих лучших друзей и целителей, даже если ей это не нравится. Она доверяла Гарри. Она доверяла Джинни. И этого должно было быть достаточно, с учётом того, что она не доверяла Малфою.***
Гермиона испытала шок, когда Гарри открыл, по его утверждению, дверь в их общую с Малфоем квартиру. Он, кстати, тоже был рядом, шёл позади, словно призрак, и выглядел теперь не таким расстроенным, каким был в больнице святого Мунго, а, скорее, встревоженным. Гермиона заметила, как защитные чары без проблем пропустили её в дом — мерцающая магия, казавшаяся знакомой, окутала кожу. Часть Гермионы надеялась, что они не впустят её внутрь, потому что это бы означало, что они не были связаны с ней и что у неё бы больше не было причин присутствовать здесь. Гарри прошёл вперёд. Малфой плёлся где-то позади. — Ты можешь проходить сквозь чары? — спросила она Гарри, пытаясь выстроить логическую цепочку из тех фактов, что были в её распоряжении. — Малфой устал открывать мне дверь в то время, когда ты работала, поэтому… — он замолчал. — Как великодушно с его стороны, — вслух размышляла Гермиона, пытаясь представить себе мир, в котором Драко Малфой добровольно пускал Гарри Поттера в свой дом. Если это только не была квартира Драко Малфоя, и, в конце концов, это бы оказалось какой-нибудь изобретательной шуткой. Гермиона пыталась отбросить эту навязчивую идею; это казалось нелогичным, несмотря на то, как бы всё упростилось. Она видела свою медицинскую карту, статьи в «Пророке», которые принесла Джинни. Слишком многое пришлось бы подстроить, чтобы разыграть такой сложный спектакль. Только если… Нет. Любые сомнения касательно того, что эта квартира принадлежала Драко Малфою, исчезли, когда дверь распахнулась. Это было небольшое помещение, на самом деле даже тесное, и определённо меньше того, что она могла себе представить. Но гостиная, в которую Гермиона вошла, была похожа на гостиную Слизерина, и это стало последним гвоздем в крышку гроба. — Зелёный бархатный диван?! — воскликнула она с раздражением. — Серьёзно? Гермиона развернулась к Малфою впервые с момента выписки из больницы. Сначала он выглядел удивлённым, следом беспокойство сменилось замешательством, а затем его пробрало на смех. Гермиона обернулась. Гарри тоже едва не упал от смеха. И она оказалась между своим лучшим другом и его злейшим врагом, которые, очевидно, находили эту ситуацию смешной. Гермиона переводила взгляд с одного на другого, раздумывая, какой из этих невыносимых болванов заслуживает её праведного гнева. Гермиона изучала Малфоя, который, как ей казалось, никогда при ней не выглядел так — с такой искренней улыбкой на лице. В уголках его глаз пролегли морщинки, а идеальные белые зубы были обнажены. Левую щёку украсила ямочка. Она положила руки на бёдра, потому что это был неподходящий момент, чтобы её лучший друг, предполагаемый муж и кто бы то ни было ещё смеялся над ней. — И? — спросила она, ожидая объяснений. Малфой вмиг стал серьёзным, выпрямился, но мышцы на лице всё ещё подрагивали от смеха. Что-то ещё промелькнуло в его глазах, и он смягчился, когда встретился взглядом с Гермионой — казалось, это было впервые. На мгновение у неё сложилось впечатление, что она угодила в водоворот. — Я даже не могу объяснить тебе, насколько ужасными были последние три дня, Гермиона, — начал он. Она вздрогнула, услышав, как её имя произнёс его голос. Она была Грейнджер. Он был Малфоем. — Но это, Мерлин, даёт мне надежду. Но историю, связанную с этим диваном, следует пока отложить. — Можно я буду присутствовать, когда ты это расскажешь? — спросил Гарри, смахивая слёзы из уголков глаз и даже не пытаясь подавить смех. — Пожалуйста, можно? И Джинни тоже. Мы могли бы разослать приглашения, потому что я уверен, что Невилл тоже захочет быть здесь. Чёрт, пошли приглашения всем членам своей пятничной банды, мы ведь можем провести за этим делом целый вечер. — Отъебись, Поттер, — сказал Малфой. И каким-то образом это было единственным оскорблением, которое Гермиона услышала от него. Она продолжала стоять, упирая руки в бёдра, ожидая, когда кто-нибудь что-нибудь объяснит. Но никто так и не соизволил этого сделать, и Гермиона, фыркнув, прошла мимо Гарри вглубь гостиной, расположенной в квартире, которая якобы принадлежала ей. Но куда бы Гермиона ни глянула, везде был Малфой. В маленькой комнате стоял зелёный мягкий бархатный диван, не один, а целых два журнальных столика, поставленных рядом друг с другом, парочка торцевых тумб, уютное кожаное кресло, ещё одно кресло, которое выглядело гораздо менее удобным, и всё это в чёрных, зелёных и серебряных оттенках. По правде говоря, стало не по себе. Единственными частичками Гермионы, которые нашлись в этом захламлённом пространстве, были сотни книг, сложенных на каждой свободной горизонтальной поверхности в дополнение к заполненным вертикальным книжным шкафам, расположенным вдоль всех стен. — Мы, — она съёжилась от употребления местоимения во множественном числе, — переезжаем или делаем ремонт? Или что-то в этом роде? Гарри чуть не задохнулся, и Малфой мрачно взглянул на него. — Прости, — извинился Гарри. — Не знаю даже: плакать или смеяться. Но думаю, что со смехом я всё же справлюсь. Гермиона даже не могла рассердиться на него из-за того, что её вопрос остался без ответа. Она была больше обеспокоена тем, что у Малфоя на лице появилась защитная маска. Он перевёл напряжённый взгляд на Гарри, а потом посмотрел на Гермиону, и черты его лица сразу смягчились. Малфой пожал плечами. — У нас много книг и мало места. — А вся эта мебель? — спросила она. — Этого у нас тоже много, — Малфой не стал вдаваться в подробности. Все трое погрузились в неловкое молчание. Гермиона продолжала осматриваться вокруг, заглядывая в кухню. Малфой стоял неподвижно, глядя на неё так, словно она была пугливым зверьком, который мог сбежать в любой момент. Гарри медленно провёл рукой по взлохмаченным волосам. Напряжение спало. — Я должен идти, — сказал Гарри. — Джинни ждёт меня. Гермиона повернулась к нему, округляя глаза. Он оставит её наедине с Малфоем? Конечно, оставит, она и так знала, что это рано или поздно произойдёт. Но это случилось слишком рано. Не обращая ни малейшего внимания на то, что её лицо исказилось от ужаса, Гарри шагнул вперёд и обнял Гермиону. — С тобой всё будет хорошо, Миона, — шепнул он, прежде чем отпустил её. — Используй камин, если что-то понадобится, — сказал Гарри, обратившись к Малфою. Мальчики — мужчины — кивнули друг другу, прежде чем Гарри взял горсть порошка, и его унесло прочь вместе со вспыхнувшим зелёным пламенем. В комнате воцарилась тишина, пока Малфой, выдохнув, не нарушил её. — Могу я провести экскурсию для тебя? — спросил он.***
Экскурсия прошла в неловкой и нервной атмосфере. Гермиона не знала, как ей вести себя с Малфоем, чтобы не проявлять враждебности. Но он оказался очень чутким, словно даже боялся её, не нарушал личное пространство, когда показывал кухню или указывал на её вещи, прежде чем она вообще успевала поинтересоваться, где они. Малфой показал ей полку с коробками чая, где Гермиона хранила запасы конфет, которые ей нельзя было есть. Это звучало почти как шутка, и его глаза заискрились от счастливых воспоминаний, которых у неё не было. — А в этой банке хранятся угощения для Живоглота, — сказал он, указав на небольшую баночку, стоящую на одной из полок. — Живоглот? — спросила она, и это было первым, что Гермиона сказала после ухода Гарри. На мгновение у неё перехватило дыхание. Её кот всё ещё был жив. Конечно, он уже стал старым, но Гермиона предположила, что он умер, поскольку никто не упомянул о нём. Это и ещё парочка вещей довольно сильно интересовали её. Малфой улыбнулся, и Гермионе пришлось отвернуться. Он казался слишком нежным, слишком добрым, слишком непохожим на Малфоя. — Я закрыл его в спальне, прежде чем забрать тебя. Я не хотел, чтобы ты нервничала, — тихо сказал он. — Где? — спросила она. — Сюда, — предложил Малфой, ведя её по длинному коридору между гостиной и кухней. Он указал на дверь слева. — Это ванная, — следом кивнул на другой проход, — раньше здесь была комната для гостей, но мы проводили там эксперименты. Над конфискованными артефактами и зельями. Но теперь она бесполезна. — Что произошло? — спросила Гермиона, обнаружив, что потянулась к ручке двери. Рука перегородила ей путь, всё ещё оставляя личное пространство нетронутым. — Вообще, всё вышло из-под контроля, и здесь произошло кое-что забавное, — Малфой тянулся к своим волосам немного дольше, чем следовало. Его лицо на мгновение исказилось, будто воспоминания причиняли боль. — Поттер однажды выломал дверь, потому что мы пробыли там два дня и даже не поняли этого. Нам даже пришла мысль наложить на комнату скрывающие чары. — Серьёзно? — спросила она с ещё большим любопытством, но тут же пожалела об этом, увидев, как Малфой стал расстёгивать верхние пуговицы своей рубашки. Гермиона развернулась, совершенно незаинтересованная в том, чтобы видеть Малфоя без рубашки. — Извини, — раздался за спиной голос, в котором зазвучали нотки раздражения. — Я просто хотел показать тебе ключицу. Гермиона осторожно обернулась и увидела, что верх его рубашки расстёгнут и слева вдоль ключицы тянется шрам — всё ещё розовый. Будто его совсем недавно исцелили. — Комнату затрясло и будто перевернуло вверх ногами, а затем обратно, когда этот вундеркинд ворвался в неё. Котёл приземлился мне на грудь и сломал ключицу в трёх местах. Пришлось сращивать кости. Что бы мы ни делали потом, нам не удалось привести комнату в порядок, — сказал он, в конце растянув губы в мягкой улыбке. Гермиона не могла не задаться вопросом: гордился ли он тем, что они делали? — Но тебе больше не хотелось её использовать, и, учитывая то, что ты не помнишь ничего, что было между нами, я теперь вынужден согласиться. — Когда это случилось? — спросила она, всё ещё испытывая любопытство. — В этом месяце. — О, — вот и всё, что ответила Гермиона. Она не могла смотреть на дверную ручку, пальцы зудели от желания потянуться к ней и исследовать то, что находилось внутри. Гермиона боролась сама с собой. Вместо этого она обратила внимание на дверь в конце коридора. — Живоглот? Малфой кивнул, ловко застёгивая пуговицы на рубашке и направляясь к двери. Как только та распахнулась, Гермиона подхватила на руки своего друга, который по-прежнему кое-где имел рыжий окрас. — О. Живоглот, ты так поседел, — прошептала она, обняв полу-жмыра и уткнувшись лицом в его шерсть. — Он хорошо держится для такого старика, — произнёс Малфой, стоя позади неё. Он не вошёл внутрь комнаты. Вместо этого прислонился к дверному проёму и наблюдал за Гермионой, позволяя морщине прорезать лоб. Его руки были скрещены на груди, рукава закатаны до локтей настолько непринуждённо, насколько позволяла это сделать дорогая классическая рубашка. Гермиона, ощущая вину, призналась себе, что он был довольно красив, несмотря на выбранную жизненную позицию. Она прочистила горло, заткнув гордость. — Спасибо за то, что был добр к нему, Малфой, — сказала Гермиона. Она хотела, чтобы ему было приятно от этих слов, но он нахмурился, лицо исказилось, прежде чем Малфой одёрнул себя. Глаза вновь стали спокойными, огонь в них мигом погас. — Конечно, — сказал он. — Я буду спать на диване. Уже довольно поздно, так что… э-э… Правая сторона кровати принадлежит тебе. Он не стал ждать ответа и просто мягко прикрыл за собой дверь. Прошла целая минута, прежде чем она услышала звуки отдаляющихся шагов. Гермиона знала это, потому что сама затаила дыхание и не могла понять почему.***
Спальня казалась Гермионе такой же тесной и чужой, как и вся квартира в целом. Комната, как и остальные до неё, была заставлена мебелью. Огромная кровать — слишком большая для такого места — была не заправлена. Рядом стояли два переполненных шкафа с книгами, отдельный комод, две прикроватные тумбочки, диван (серьёзно? диван?) и дверь, которая, скорее всего, была закрыта. Живоглот начал ёрзать у неё на руках, поэтому Гермиона выпустила его. Она подошла к комоду и не побоялась заглянуть в висящее на стене зеркало. Шесть лет. Шесть лет издалека казались ничем. Но вблизи… У неё обнаружилась парочка мелких морщинок, которые только начинали прорезаться в уголках глаз. У неё появились иные черты лица и изменился тон кожи, щёки стали чуть пухлее. У неё были длинные волосы, которые вились книзу. У неё был крохотный шрам, изгибающийся вдоль правой брови — почти невидимый, но это определённо новый след на её лице. Ещё у неё были тёмные круги под глазами, но время вряд ли имело к этому отношение. Гермиона провела рукой по волосам. На ощупь — то же самое. Но она не могла отрицать, что её отражение напоминало девушку не в рассвете двадцати лет, а, скорее, в закате этого возраста. Гермиона вздохнула, ощутив, как от усталости ломит кости. Она была измотана. Гермиона открыла один из ящиков комода и тут же захлопнула его. Ей не нужно было знать, какие трусы носил Малфой: боксеры или шорты (но ответ всё же был — он носил и то, и то). Она вновь отважилась заглянуть в шкаф, где оказалось ещё больше мужской одежды. Когда Гермиона наконец нашла женские вещи, то мигом побледнела. Одежда, которую принесла ей в больницу Джинни, была абсолютно нормальной, вплоть до простого хлопкового бюстгальтера и трусиков. Нижнее белье перед ней в данный момент было гораздо вульгарнее, чем то, к чему она привыкла: шёлковое, со шнурками, и вовсе нечто, напоминающее лоскуты ткани, которые Гермиона никогда бы не осмелилась надеть. Она закрыла шкаф, открыла ещё один, с тихой мольбой на губах мечтая найти фланелевый пижамный комплект. Но мольбы остались без ответа. Куча чёрных, серых и белых комплектов одежды находилась в левой части шкафа: брюки, рубашки, джемперы и пиджаки. Несмотря на это Гермиона фыркнула, увидев несколько вещей зелёного цвета, запрятанных среди этого монохрома. Очевидно, преданность Слизерину была на всю жизнь. Правая часть гардеробной пестрила различными оттенками: платья, юбки, блузки и брюки были втиснуты в и без того переполненное пространство. Но фланелевой пижамы не было видно. Гермиона не носила такую одежду, такое нижнее бельё, такие странные деловые костюмы. Она любила практичные вещи: простой деним, хлопковые рубашки и уютные джемперы. Гермиона стиснула зубы и раздражённо фыркнула, выйдя из гардеробной. У неё было два варианта: спросить у Малфоя, где хранилась её одежда для сна, или же спать в том, что и так было на ней надето. Хотя в действительности у неё не было выбора. Она посмотрела на кровать и стала разглядывать стопки книг, которые были разложены на тумбочках. Малфой сказал, что правая сторона принадлежит ей, но любопытство заставило её перекатиться на левую, чтобы узнать, какие книги он там сложил. На прикроватной тумбочке лежали журнал о зельях, продвинутый учебник по зельеварению, книга о волшебных палочках и «Граф Монте-Кристо». Она нахмурилась, увидев маггловскую литературу, дыхание перехватило, когда Гермиона потянулась к ней. Она не смогла перебороть мимолётную дрожь в руке, когда открыла книгу. Её сердце сжалось. Собственное имя было выведено округлым почерком гордой одиннадцатилетней девочки. Родители подарили эту книгу на Рождество, когда ей исполнилось одиннадцать, и с тех пор она стала одной из самых любимых. В том возрасте книга ей понравилась, потому что это была большая книга — такая литература могла произвести впечатление на взрослых. Повзрослев, Гермиона полюбила читать более сложные рассказы, но тёплые воспоминания о том Рождестве с родителями, когда магия ещё не захлестнула её, были дороги сердцу. Эти моменты в памяти казались такими невинными и напоминали о простых временах, которые не то чтобы были лучше, но точно проще. Она положила книгу обратно и перекатилась на другую сторону кровати. На её прикроватной тумбочке лежали учебники о последних достижениях в области трансфигурации и о тёмных артефактах, которые выглядели как книги из Запретной секции, ещё несколько романов и ежедневник с её инициалами. Вернее, с тиснением ГДГМ. Она обдумывала эту оскорбительную комбинацию букв, стаскивая с себя джинсы и стягивая бюстгальтер, и спустя минуту забралась под одеяло. Живоглот тут же пристроился рядом. Гермиона потянулась к ежедневнику, чувствуя себя не в своей тарелке. Она нашла страницу с датой за день до несчастного случая. Книжка была исписана заметками, которые, несомненно, были написаны её почерком. Она составляла списки всего и вся: прочесть новую статью Невилла и взять с собой что-нибудь по дороге на работу, подготовиться к встрече в одиннадцать часов, проверить, заживает ли шрам Драко, и так далее и тому подобное вплоть до конца страницы. О той жизни, которую она проживала чуть меньше недели. Гермиона прижала раскрытую книгу к груди, сжимая переплёт пальцами. Ей стало больно, и что-то шевельнулось внутри. Она не знала, кем был тот человек и как стать той версией Гермионы, которую в ней видели все вокруг. И что ещё хуже, она даже не чувствовала, что у неё есть выбор. Из-за взглядов Гарри и Джинни. И из-за взгляда Малфоя. Гермиона позволила себе всхлипнуть и дала слезам вырваться наружу, прежде чем вновь смогла взять себя в руки. Она снова уставилась в ежедневник, оценивая, что любовь к структурированному повествованию осталась с ней сквозь года. Гермиона перелистывала пустые страницы, которые провела в больнице, и остановилась, едва не выскочив из собственной кожи. Красными чернилами в верхней части страниц на протяжении трёх дней было написано и подчёркнуто её собственной рукой единственное слово — секс. Хуже и быть просто не могло.***
На следующее утро Гермиона вышла из спальни, чувствуя себя так, будто не смыкала глаза. Она разрывалась между надеждой и паникой, вызванными тем, что, возможно, к ней вернётся воспоминание из того периода между две тысячи первым и седьмым годами. Она несколько раз просыпалась с комом в горле и бешеным сердцебиением. Живоглот лежал рядом, испуская животное беспокойство, — то есть никакое. Она обнаружила Малфоя на кухне с кружкой чая. — Как ты… ох, — начал он, ставя кружку перед ней, нарушая её личное пространство настолько, насколько сделал это чуть раньше, то есть, когда отодвинул для неё стул. — Мне следовало показать тебе, где лежат твои вещи, — его лицо перекосилось от раздражения на самого себя. — Я нашла деловую одежду, но эти вещи не сильно подходят для сна, — сказала Гермиона, пытаясь придать голосу более дружественный тон. Он тихо усмехнулся и сел напротив, поставив перед собой чай. — Ты недавно переложила все свои вещи. У тебя много домашней одежды в дальнем углу гардеробной. Новая информация. Гермиона пыталась найти в голове место, чтобы сохранить её, запомнить, впитать. — Я взял выходной на работе, хотя… знаешь, я взял целую неделю выходных, но поскольку сегодня уже пятница… — начал Малфой. — Ты работаешь? — Гермиона ничего не могла с собой поделать, её тон так и сочился недоверием. Она не часто думала о Малфое после суда. Гермиона выступала в его защиту, а после выкинула этого человека из своей головы, сосредоточившись на том, чтобы вернуться в школу для сдачи Ж.А.Б.А., восстановить воспоминания своих родителей и начать двигаться по карьерной лестнице в том мире, который не будет отравлять тёмный волшебник. Но, если бы она подумала о том, чем бы мог заниматься Малфой, будучи свободным, Гермиона предположила бы, что это могло бы быть нечто туманное и загадочное, вроде «руководства трастовым фондом» или «управления имением» и другими аристократическими делами. Но — работает? На работе, где он обязан сообщать кому-то, что ему нужен выходной? Это бы никогда не пришло ей в голову. Малфой поставил чай с безмятежным выражением лица и ответил ей: — Да, я работаю. Она замерла в предвкушении смеха или чего-то ещё. Она оскорбила его, по крайней мере, косвенно. Вместо этого он стал выглядеть опустошённым. — У тебя был такой же взгляд вчера вечером, — заметила она, изучая его. Немного тепла промелькнуло в его глазах, прежде чем оно вновь испарилось. Это было сродни игре с калейдоскопом. Но вместо различных цветов были эмоции, а вместо того, чтобы увеличиваться при прокрутке, они уменьшались. Гермиона никогда не видела ничего подобного. — Извини, я просто использовал окклюменцию слишком быстро и слишком много. Он робко пожал плечами. — Это помогает мне справляться со всем этим, — заключил Малфой. Гермиона опустила руки на стол и уставилась на Малфоя с нескрываемым любопытством. — Ты окклюмент? — её вопрос прозвучал словно обвинение. Прежде чем он ответил, Гермиона заметила, как ещё одна эмоция испарилась с его лица и скрылась в глубине глаз. — Да, это очень полезное качество, особенно, когда у тебя в качестве гостя в доме находится убийца. Однако мне не приходилось использовать его регулярно в течение нескольких лет, так что я могу переборщить. — И ты используешь окклюменцию из-за меня? — Да, но не всегда. Только при необходимости. — Если ты не хочешь применять её, то я не против… — Этого не будет, — сказал Малфой, и Гермиона была уверена, что если бы он не закрыл глаза, его тон бы исказился от неприязни. — Почему нет? — она бросила вызов. Малфой ухмыльнулся, и это было что-то настолько похожее на него, что даже показалось нереальным; это показалось фальшивым, ненастоящим. — Потому что я бы очень не хотел, чтобы ты меня ненавидела. — Я не ненавижу тебя, Малфой. — Даже в две тысячи первом? Гермиона на мгновение подумала, что произойдёт, если он отбросит все эмоции, которые ему не нужны, пока не останется ничего, кроме желания контроля. Разве он бы избавился от него? Разбил бы на более мелкие кусочки? Стал бы он абсолютно стальным или таким хрупким, что мог бы сломаться? Она хотела спросить его, Мерлин. Это было так интересно. Но сейчас было неподходящее время. — Даже в две тысячи первом году, — ответила Гермиона. — Я даже не знала тебя тогда. А то, что мне всё же было известно, — это лишь твои издёвки, война и школа. Ни одно из этих воспоминаний нельзя назвать приятным. Доверяю ли я тебе? Нет. Но ненавижу тебя? Нет, я просто старалась простить и двигаться дальше. Некоторое время он молчал, глядя на неё. — Что ж, наша первая встреча после моего суда заиграла новыми красками, — сказал Малфой, и на его лице промелькнул намёк на искреннюю улыбку. — Что ты имеешь в виду? — Возможно, в другой раз. Мы отошли от темы, — сказал он. — Я хотел сказать, что взял выходной, потому что хотел поехать с тобой к твоим родителям. Они по понятным причинам очень переживали. Потеря памяти довольно щепетильная тема для них. — Когда ты в последний раз говорил с моими родителями? Они всё ещё злятся на меня? Последнее, что я помню, это только то, что они согласились пообедать со мной… — Ваши отношения теперь гораздо лучше, — заверил Малфой. — Они неидеальны, но всё пришло в норму довольно быстро. Я каждый день держал их в курсе благодаря тому маленькому ящику для пыток, с которого ты отправляла мне сердечки. — Малфой достал из кармана сотовый и помахал им. Гермионе хотелось провалиться под землю и достигнуть раскалённого ядра при мысли, что она могла посылать Малфою что-то любовное с помощью магловских коммуникаций. — Ты умеешь им пользоваться? — Не совсем. Я знаю о трёх кнопках, которые нужно нажимать, чтобы услышать твой голос, и три другие кнопки, чтобы слышать голоса твоих родителей. Гермиона фыркнула, ведь вся эта идея была безумно глупой. Но даже когда она позволила себе подумать об этом, то ощутила, что начала успокаиваться, и это отрезвило. — Малфой, — сказала Гермиона, — я ценю это. Да… ну, это, конечно, намного больше, чем я предполагала. Но мне хочется навестить семью самостоятельно. Она рискнула взглянуть на него. Он напрягся, прислонившись к спинке стула, и осколки чувств рассыпались в его глазах. Гермиона не могла оторвать взгляд от его ледяного взора. Малфой коротко кивнул. — Конечно. Он быстро встал, и Гермиона впервые обратила внимание, что он всё ещё был во вчерашней одежде. Обычно чёткие стрелки его брюк и белой рубашки превратились в хаос складок — свидетельство плохого сна. Похоже, он хотел сказать что-то ещё, но передумал. Вместо этого Малфой исчез за дверью спальни и вновь появился перед ней спустя несколько минут, выглядя полностью собранным. — Мне нужно бежать по делам, — сказал он ей по-прежнему напряжённым и холодным голосом. — Твои родители будут ждать тебя около полудня. Их дом подключён к каминной сети. Малфой смотрел на Гермиону достаточно долго, чтобы она кивнула, прежде чем он исчез с громким хлопком.***
Гермиона оказалась в крепких объятьях сразу после появления в камине родителей. Из-за чего она и заплакала. — О, дорогая, всё хорошо, — прошептала мать ей в волосы, когда Гермиона позволила наконец горьким слезам спокойно побежать по щекам впервые с момента пробуждения в больнице. Тут и там крошечные слезинки заструились вниз, но Гермиона никогда не плакала так громко от облегчения и боли. Ей так долго удавалось сдерживать их, несмотря на горе от потери нескольких лет жизни, и из-за непредсказуемости, когда она вдруг оказалась замужем за незнакомцем. Но возвращение к родителям… Это выбило почву из-под ног. — Ты была так зла на меня, — ей удалось подавить всхлип, прижавшись к матери. — Мам, я думала, ты не сможешь меня простить. — Тише, милая, это всё уже давно прошло, — шепнула её мать, когда они вместе встали с колен, на которые приземлились на полу в гостиной. — Пойдём, я кое-что приготовила. Гермиона позволила матери потянуть её на себя и тут же бросилась в объятья отца, отчаянно пытаясь осознать, что они действительно рядом. Когда первые восторги и объятия утихли, они отправились в гостиную, стол в которой был накрыт на четверых. Гермиона фыркнула, вытирая лицо и не заботясь о том, как выглядит в данный момент. — Драко скоро будет, милая? — спросил отец, подводя Гермиону к свободному месту и сжимая ладонь. — О, — начала она, глядя на четвёртую тарелку на столе, — я сказала ему, что хочу пойти одна. Мать улыбнулась, взяв за руку. — Всё в порядке, — сказала она. — Мы просто думали, что он присоединится к нам. Отец сел напротив. — Пожалуйста, поблагодари его от нас ещё раз, — сказал он. — Драко держал нас в курсе всего и, пока ты была без сознания, привёл нас к тебе. — Малфой привёл вас в больницу Святого Мунго? — спросила Гермиона, пытаясь представить себе Драко Малфоя, сопровождающего двух магглов в волшебную больницу. — Конечно, — без промедления ответила мать. — Он очень чуткий. Гермиона не могла сопоставить эти слова с её представлением о Малфое, поэтому ничего не ответила. Она съела кое-что из того, что было в её тарелке, хотя большую часть времени просто перекладывала еду из одного края в другой, пытаясь придумать ещё что-нибудь, что могла бы рассказать родителям без кома в горле. Наконец, спустя несколько долгих минут мучительного молчания, Гермиона спросила: — Вам же известно, какой период времени выпал у меня из памяти? Отец улыбнулся. — Драко рассказал нам. С тобой всё будет хорошо, дорогая, и нам это известно лучше, чем другим. Просто нужно время. Грудь Гермионы сжалась. Его тон по-прежнему был добрым, но слова настигли прямой атакой через кожу и кости прямиком в сердце. Внутри вспыхнуло чувство вины. — Они многого не знают, — тихо сказала она. — Целители надеются, что я верну свои воспоминания, но они не знают наверняка, — она вздрогнула, подавив очередной всхлип. Гермиона сжала руки в кулаки, прижав их к столу и пытаясь зацепиться за что-то твёрдое, чтобы не сорваться. — Я ничего не могу поделать, но чувствую, что заслуживаю это. Признание пронзило её. Мать оказалась рядом, успокаивающе водя рукой по спине и шепча на ухо слова. — Это не является твоим наказанием за то, что ты сделала с нами, — сказал отец ровным тоном. — Кажется, будто… — начала Гермиона, но отец перебил её. — Всё не так. Вселенная не взимает долги. Нет ни единой причины в мире, чтобы ты заслужила потерять то, что потеряла. У Гермионы больше не было сил, чтобы сделать что-либо, кроме того, чтобы продолжить плакать. Забыв о еде, она растворилась в объятьях матери, которая каким-то образом простила её.***
К тому времени, как Гермиона покинула родительский дом, день сменился ночью. За это время она несколько раз успела заплакать, изредка проваливаясь в колодец горя, потому что осмелилась посетить дом детства, где семья снова была рядом. Но они успели и посмеяться, тщательно обходя события, произошедшие за шесть лет, и вместо этого погрузились в воспоминания о счастливом детстве, в рассказы анекдотов о дантистах и о погоде, когда разговор стал утихать. После целого дня вместе с семьёй, вкупе с эмоциональным потрясением, которое заставило её плакать, Гермиона чувствовала себя ходячим трупом, когда шагнула через камин в гостиную, расположенную в их общей квартире с Драко Малфоем. Она остановилась, застыв на месте от увиденного перед собой. Драко Малфой спал, растянувшись на отвратительном зелёном диване. Во сне он больше походил на мальчика, которого она знала в юности: морщинки от беспокойства разгладились, скованность вокруг глаз исчезла, челюсть перестала находиться в постоянном напряжении. Его волосы беспорядочно лежали на лбу, и он больше не применял чары, которые использовал в течение всего дня. Он спал с чуть приоткрытым ртом. Что выглядело почти мило. Но то, что заставило Гермиону задуматься и воззвать к чувству тоски, которое она раньше не испытывала к мужчине перед собой, был вид Живоглота, который, свернувшись клубочком, крепко спал на его груди.