Чудовищное тоже бывает в своем роде совершенным.
Виктор Гюго «Человек, который смеется»
Под огромным куполом цирка в порту всегда было оживленно и шумно. Но нынче его стены не гудели от возгласов возбужденных зрителей, охавших, свистевших и хлопавших в ладоши, оставлявших здесь несколько потертых центов с головой индейца, покрытой венцом из перьев, а выносивших зачастую непередаваемые, уникальные впечатления от удивительных представлений, а более всего от тех, кто, собственно, выступал на сцене. Хлеба и зрелищ. Да, зрелищ здесь получали с лихвой, мартышечье буйное веселье царило в этой обители человеческого порока в часы представлений. Своим духом цирк напоминал античный амфитеатр, где дрались гладиаторы или разыгрывали трагикомедию актеры, слуги Диониса, этого праздного и развращенного жителя Олимпа с ликом прекрасного румяного юнца, актеры в гротескных масках, прячущие экстатический пожар очей за чуждой личиной героя или злодея. Нашим же актерам маски были совсем ни к чему, о, они прекрасно обходились без них, безукоризненно справлялись со своим предназначением — развлечь толпу темных зевак, пришедших поглазеть на красочное шоу. Да, признаться, сюда заглядывал не только простой люд, но и местная так называемая аристократия, однако же последние, особенно отчаянные и бойкие молодые дворяне из богатых семей, всегда были переодеты в простолюдинов, в матросов, торговцев, ремесленников. Такие шалости не оставались незамеченным для обычного работяги, случайно приглядевшегося к своему соседу, якобы одного с ним поля ягоде, но с белыми гладкими ручками, никогда не ведавшими труда. Впрочем, народ всегда со спокойным снисхождением закрывал глаза на причуды высшего сословия, так, как терпеливая мать относится к проказам маленького ребенка, которому позволяет все, дарит самые лучшие игрушки, недоедает сама, но отдает последние крохи мясистому карапузу, именуемому американской буржуазией, возомнившей себя равной европейской знати. Однако, справедливости ради, не все здесь были потомками поселенцев без имени, сколотивших когда-то состояние кровью и потом. Кому-то попросту посчастливилось иметь в родословной приезжего британского лорда или прекрасную француженку, нашедшую пристанище на далеком от родных берегов континенте. Родителями-то их были настоящие пэры, осуждавшие в салонах молодежь за необъяснимую любовь к дивному новому миру, предоставлявшему так много возможностей. Мало общего было у этого причудливого заведения с оперой, балетом, вообще каким бы то ни было театральным искусством в привычном его понимании. Балаган. Емкое, точное слово, хоть и звучащее несколько грубо. В колышащихся стенах расписного гигантского шатра люди пестовали свои первобытные, вырванные на свет божий из закромов подсознания инстинкты, завороженно, с животным страхом и омерзением вкупе с не менее здоровым интересом ко всему чужеродному смотрели на тех, кому по глупой шутке высших сил не повезло родиться отличным от остальных. Места, похожие на это, неизменно вскрывали гнойники общества, только вот зловония, выходящего наружу, будто бы никто не замечал. За зубоскальством толпы можно было увидеть настоящее существо человеческое, гогочущее, обезьянье. Христианство, мораль, законы — все это обыкновенно накрывало непрозрачным траурным полотном пеструю до неприличия богохульственную картину, так откровенно оголяющуюся здесь. Разве дурно вдоволь повеселиться над жалкими кривляниями калек, чучел, ошибок природы? Разве это не естественно? Кто-то даже со всей искренностью считал, что, приходя на представление, дает что-то вроде милостыни артистам, свой гиений смех бережно записывал в список добрых дел, свершенных до небесного суда, дескать, так бы они без подачки и померли от голоду, нелепые оборванцы. Но большинство просто-напросто не задумывалось о том, хорошо ли, плохо ли то, что они ходят сюда с удовольствием, без зазрения совести попирая законы гуманизма. Ведь в священной Библии нет такой заповеди, что нельзя потешаться над убогими. Кому смех делал плохо? Сказано, тем паче — люби ближнего своего. Но разве ж он ближний, зверь с шерстью по всему телу, негр, похожий на гусеницу? Нет, должно быть, сам Всевышний наказал их родителей, подарив им сатанинское недоразумение вместо обычного ребенка. И ведь топят своих чад, как кошачий выводок, чего же, правильно делают, негоже плодить увечных, а вот те, что слабее волей, оставляют, прячут ото всего мира или предоставляют роковой красотке Фортуне решить их участь, подкидывая то в монастыри, то в дома побогаче, известные склонностью к благотворительности. Как раз отсюда и берутся актеры, коих можно увидеть в кочующем из города в город цирке, жизнь их не добила, не довершила расправу, остановившись на половине пути. Воистину тяжела участь урода, но кому до этого есть дело? У самих забот полон рот, верно? Пусть это будет дело святой троицы, а не наше. Пускай Господь всемилостивый бережет их душу, коли самому не противны такие дети. В грязное и жестокое средневековье их сжигали, истребляли без всякой пощады. Лучшая участь урода в те темные времена — быть попрошайкой на улице, с постоянным риском быть избитым до смерти какими-нибудь негодяями забавы ради. Сейчас же, в век просвещения, расцвета культуры, никто не сжигал людей на кострах, никак нет. Если убивали, то только по чьей-то сугубо личной инициативе, либо по судебному приговору. Государства сегодняшнего дня, а в особенности Штаты, эта нянечка мировой свободы, белой свободы, не поощряла самосуд. Не считая, разве что, линчевания на Юге и Западе. Власть имущие уже отчаялись бороться с этой крепко прижившейся кровожадной традицией диких прерий, имевших на все свои законы и свои ответы, оставалось только ждать, пока старая-добрая практика сама уступит место формальной общепринятой справедливости. Так что, по сравнению с былыми днями, фрикам в цирке жилось весьма недурно. Хорошо уже по крайней мере одно — жилось. А уж качество существования — дело сравнения. Им повезло еще и потому, что хозяин цирка был человек не злобный, не жестокий, никогда не опускался до того, чтобы лупцевать своих актеров. Насилие негативно влияло на коллектив, удивительно чувствительный для горстки неполноценных членов общества. Потому и чувствительный, что сплоченный. Чем больше роднит людей друг с другом и чем больше отделяет от других, тем прочнее будут узы их дружбы. Хотя в цирке меж собой дружили далеко не все, но перед лицом какой-либо внешней опасности они, такие разные, большие и маленькие, умные и глупые, говорящие на разных языках, объединялись в один сильный организм, многоголовую гидру, гидру Франкенштейна. Хозяину, как раз-таки, на смели перечить даже вместе — слишком боялись потерять работу, для большинства единственный возможный приличный источник стабильного заработка. Хотя, как было упомянуто, он не был человеком по природе злым, но деловая хватка у него была поистине железная. Делец по призванию, делец по рождению, вместо крови по жилам его ослепительно блестящими ручьями текло расплавленное золото. Артисты, хорошо знавшие мошеннические замашки Николаса Крейна, имели добрую привычку перечитывать свежие договоры по нескольку раз. Те же, что читать не умели, получали гроши, а умственные калеки и вовсе не получали ничего. Сейчас у них таковых в труппе не было. Раньше вместе с остальными гастролировала девочка с аномально маленькой головой. Она ходила под себя и поведением напоминала трехлетнего ребенка, хотя, по слухам, ей было лет двадцать. Одним прекрасным осенним утром она тихо скончалась в своем вагончике, никому не нужная, кроме сердобольных коллег по ремеслу и страстно любившего деньги предпринимателя, старательно прикарманивавшего все прибыли от выступлений микроцефала. Но хозяин щедро платил тем, кто знал грамоту, потому что видел в них потенциальных партнеров, а не скот, и не желал, чтобы актеры уходили от него к тем, кто сулил большие деньги, хотя такой риск, конечно, существовал всегда. Главное для человека, что выступает в цирке уродов — знать себе цену. И тогда ты сможешь нажить целое состояние на элементарных трюках и демонстрации собственной увечности. Превратить недостаток в преимущество — вот достойное уважения движение воли, вот главное кредо того, кто добровольно выставил себя на посмешище. Мастерство требовалось в основном только от акробатов, да от клоуна в некоторой степени, хотя он не пользовался большой популярностью, служа связующим звеном между номерами, с нетерпением ожидаемыми зрителями. Остальные, сказать по правде, прилагали не слишком много усилий для того, чтобы завладеть вниманием публики. Кому-то было даже достаточно выйти на сцену и порычать. Нехитрое дело, не так ли?