От и до

Тогда на них была блестящая помада, розовая, с конфетным вкусом. А сейчас губы Сэма белые с синевой от потери крови. «Как глупо, — думает Дин. — Как глупо потерять тебя сейчас, когда мы всего один раз целовались». Это и правда было всего один раз. Потом, когда они закончили дело в воинской части, и Дин благополучно слинял оттуда, Сэм попробовал повторить, но Дин очень грубо оттолкнул его. Он считал, что поступает правильно, а Сэм сильно обиделся, обозвал лицемером и не разговаривал с ним несколько недель. Потом отошел, но не забыл, просто сменил тактику. Весь этот год Дин провел словно в аду. Сэм как будто потерял всякий стыд: без стеснения переодевался, «забывал» закрывать дверь ванной, дрочил в кровати, даже не дожидаясь пока брат уснет. Дин ненавидел его за это и хотел до умопомрачения. И ведь что там хотеть, если по правде? Сплошные острые углы и ни одной приятной глазу и рукам округлости. Острые плечи, острые локти, острые коленки, даже язык и тот острый… Только про язык Дин все же старался не думать. Получалось все равно плохо. А сейчас в Сэме и углов почти не осталось. Тело, прикрытое блекло-зеленой простынкой, плоское и безжизненное, оно почти сливается с больничной кроватью. Только нос и подбородок остро и упрямо торчат над подушкой. «Борись, Сэмми, — думает Дин. — Не с твоим характером сдаваться. Ты должен выжить, должен. Попробуй только умереть, я тебя оживлю, а потом сам убью, мелкий засранец!» Хотя никакой он уже не мелкий, догнал Дина ростом, и папа в шутку ворчит, что больше не получится экономить на одежде. А будь воля Дина, он бы ему вовсе никакой одежды не давал, держал бы в постели и трахал с утра до ночи. Дин вдруг испуганно замирает. Впервые он так откровенен в формулировках, хотя бы и в мыслях. Если есть бог на этом свете, то вот прямо сейчас небеса должны разверзнуться и обрушить на Дина гнев господень. Но ничего не происходит, только продолжают тихо жужжать лампы дневного света, и попискивает кардиомонитор в изголовье кровати. «Ну и к чертям! — думает Дин. — Мы ведь оба хотим одно и тоже. Зачем мучить друг друга, когда можно доставлять удовольствие? Нельзя так? А никто и не узнает. А что бог запрещает, что ж, пусть попробует запретить. Эй! Где ты там? Давай, разрази меня громом, я хочу трахнуть собственного брата!» Дин смотрит в белый больничный потолок, словно и вправду ожидает оттуда небесной кары. Потом опускает глаза на Сэмми. Его лицо может поспорить белизной с потолком. Это по настоящему, посильнее божьей кары страшит Дина. Он не может, просто не может потерять Сэма. — Как глупо, — шепчет Дин. — Как глупо умереть в день своего шестнадцатилетия. Глупо делать это сейчас, когда ты победил, а я готов сдаться. Признаю, я был лицемером. Я хочу тебя так, как ни одну девчонку не хотел. Выкарабкивайся, Сэмми, и мы с тобой зажжем… — Обещаешь? Сэм еле разлепляет спекшиеся бескровные губы, и голос не громче жужжания ламп, но он говорит, он очнулся! — Клянусь, Сэмми! — страстно шепчет Дин, нависая над братом. — Ты только выздоравливай, и мы с тобой…