никогда, редко, иногда, всегда

— сунён нашёл нам квартиру возле шельды, — как бы невзначай сообщает минхао и накидывает плащ на спинку деревянного стула. они собираются в лапшичной на углу синт-питерснью каждую пятницу, чтобы поужинать вчетвером: вону после рабочего дня в гентском государственном, мингю после дня бесцельных блужданий вдоль порта с камерой наперевес, минхао перед вечерними съёмками — поэтому он не ест, но зато болтает за четверых — и сунён, непонятно откуда появившийся и непонятно куда собирающийся отправляться после. с сунёном вону, минхао и мингю дружат уже пятый год, но до сих пор не знают, каким ветром его занесло в бельгию. легенды, которые он им рассказывает, кардинально отличаются друг от друга: вону он сказал, что проиграл своему другу в камень-ножницы-бумагу и перебрался в гент из намъянджу в качестве наказания; минхао — что он здесь учился, но бросил и в городе остался, а мингю — что вообще в генте родился. в конце концов и вону, и минхао, и мингю сошлись на мнении о том, что сунён — наёмный убийца, который запорол задание где-нибудь в южной корее или в китае и которому пришлось залечь на дно в брюгге, как колину фарреллу. но в брюгге жить дороже, чем в генте, а сунён не просто наёмный убийца — он ещё и жмот, каких поискать, поэтому ко дну пришлось идти в месте с наименьшей платой за жкх. — ничего я вам не нашёл, — отмахивается он. — просто помог немного. — не прибедняйся, — минхао случайно толкает мингю локтем, когда тянется за графином воды с лаймом, стоящим в середине стола. — сунён даже выбил у арендодательницы скидку. наплёл ей что-то о том, что я начинающая и очень известная в узких кругах модель, и она растаяла. даже разрешила нам лысую кошку завести, если мы захотим. — да не из-за этого она скидку дала, — хмыкает сунён. — она джуна увидела, вот и всё. бельгийки падки на симпатичных азиатов. — вы с джуном квартиру снимаете? — мингю пододвигает к минхао тяван, и минхао благодарно кивает — чай перед съёмками он тоже не пьёт. — кто такой джун? — вону хмурится и накручивает лапшу на палочки. она горячая, и из-за пара стёкла его очков запотевают. у вону нещадно болит голова — она начала болеть ещё в университете, когда он проверял десятое или одиннадцатое за день эссе о семиотическом обосновании принципов массовых коммуникаций, сидя в душной пустой аудитории, пока за окном дотлевал октябрьский закат, а у вону дотлевало терпение и агония режима. — мы его с тобой видели однажды, — выручает мингю. — в две тысячи пятнадцатом, на вечеринке у барбары — или у марии это было? — не помню, в эккергеме короче. высокий он такой, глаза хитрые. он ещё розы зачем-то притащил этой барбаре. или марии — не помню, — мингю смотрит на минхао почти жалостно. — у кого это было? — меня с вами не было, — минхао жмёт плечами. — но розы притащить джун мог. он такой. какой «такой» минхао не уточняет, но почему-то думает, что вону сразу же должен понять, о каком джуне идёт речь. вону и большей части друзей минхао не помнит, а те, которых помнит, идеально подходят под описание, потому что минхао в модельных кругах вертится, а там каждый первый — высокий, с хитрыми глазами и может тебе розы притащить, спонтанно. вону обилия друзей минхао не понимает: откуда они у него, а, главное, зачем? хотя у вону в университете тоже полно друзей было. он даже ходил на поэтические вечера и знал начинающих бельгийских поэтов — тех, которые пишут исключительно на голландском, а говорят либо на немецком, либо на французском — думал, что ему нравится читать стихи, а потом понял, что не поэзия ему нравится, а пить — и водиться с поэтами перестал, чтобы не посадить печень окончательно. на одном из таких вечеров на первом курсе вону и познакомился с мингю, у которого на лице было написано, что он сочиняет стишочки, слушает песенки, фотографирует на плёночку, смотрит анимку, добрый, помнит парочку неплохих юморесок, и, вообще, купите ему пива. вону тогда ему пива не купил — денег не было — но друзьями они стали хорошими, потому что у мингю есть привычка прилипать ко всем, кто хотя бы немного прилично выглядит в объективе его камеры, а вону просто не умеет отказывать. он хмурится. из-за головной боли он выглядит настолько мрачным, что мимические морщины у него на лбу образуют слово «отстань». лапша в миске стынет даже при комнатной температуре. — погодите, это тот джун с факультета общественных и политических наук? который единственный бюджетное место в гентском получил? — не то чтобы у вону академический сдвиг по фазе — нет, просто у него память выборочная, когда дело касается чего-то, что не литература и не философия. доказать это друзьям тяжело — он из них единственный, кто диплом не просто получил, но и успешно им пользуется, что для мингю, минхао и сунёна уже самый настоящий академический снобизм. — он ещё про социальные круги под глазами тогда шутил, или я путаю его с кем-то? — не путаешь, — минхао изящно держит тяван обветренными пальцами. — только он уже два года как не студент, — вону вскидывает бровь. — надоело. отчислился. — и чем он занимается тогда? — вону откладывает палочки, так и не доев свою порцию. лапшичная на углу синт-питерснью — тошниловка ещё та, но они всё равно исправно ходят туда каждую неделю по привычке и из-за дешевизны. здесь дают миску супа и сэндвич за четыре евро, а лапшу — за шесть. и хотя и вону, и мингю, и даже сунён могут позволить себе что-то более презентабельное и дорогое, они продолжают сюда ходить. и даже то, что вону с завидной периодичностью встречает в лапшичной студентов, которым преподаёт, не останавливает его от её посещения. — футболки в масс-маркете продаёт, — минхао смотрит на порцию вону голодными глазами и поспешно переводит взгляд на бумажные лампы под потолком. — пишет статьи для независимых изданий, когда настроение хорошее. — как же ты с ним общаешься-то, если он в масс-маркете работает? — мингю гоняет тофу по дну тарелки палочками. минхао масс-маркеты не признаёт и осуждает, как и монополию на одежду в любом её проявлении, хотя сам снимается для zara и h&m в худшие свои дни, но за футболку из reserved, которую мингю иногда по неосторожности надевает под хэнд-мэйд свитер, он может и подраться. — ну, с тобой-то я как-то общаюсь, хотя ты кухонный реализм в фотографиях разводишь, безбожник, — фыркает минхао. — и, вообще, мы с джуном о работе не разговариваем. да и не от хорошей жизни он этим занимается, как нетрудно догадаться. — капитализм — зло, — резюмирует сунён и отправляет в рот вёшенку. — ешь богатых, — вону слабо улыбается. у сунёна даже парфюм пахнет дешёвеньким панком, а без панка, который каждый раз заказывает лапшу с вёшенками в густом тёмном соусе, в компании даже как-то тоскливо. — так что, вы будете новоселье праздновать? — ты же был с нами, когда мы договор об аренде заключали, — минхао подливает воду в тяван и расплёскивает часть на столешницу. — арендодательница сказала: больше пяти человек в квартире за раз быть не должно. — а ты только нас пригласи, — предлагает сунён. — как раз пять будет. — а джун? — минхао вытирает воду бумажной салфеткой. — у него так-то тоже друзья есть. — ну, пусть тоже приходят. только надо будет арендодательницу позвать тогда, чтобы всё честно было, — сунён пододвигает к себе миску вону — вечно голодный, он всегда за всеми всё доедает. — если мы все вместе соберёмся, может получиться неплохой групповой секс. — если мы все вместе соберёмся, — отзывается минхао, комкая салфетку в руках. — группового секса не будет — будет групповая психотерапия. они выходят из лапшичной, когда на улице темнеет. минхао в длинном кожаном плаще, цепляющемся за тротуары, проверяет время на наручных часах, оборачивается на плетущихся чуть позади мингю, вону и сунёна и улыбается. воздух, хрустящий от вечерней прохлады и цветочный от ещё розовеющих на клумбах у кафе и банков настурций, забирается за воротники свитеров. вону кутается в огромный кашемировый шарф и прячет руки в карманах пальто. — я поговорю с джуном, — обещает минхао. — насчёт новоселья, я имею в виду. только если вы поможете с переездом. мы вдвоём эти коробки неделю таскать будем. мингю, вону и сунён синхронно кивают, но в итоге помогать таскать коробки в субботу приезжает только мингю: сунён пропадает где-то на художественной выставке в веттерене, а вону работает. вону вообще постоянно работает — для него это своего рода эскапизм, этакий запасной выход из депрессии. вону закончил факультет философии и искусства в гентском университете, где и познакомился с минхао, в две тысячи семнадцатом году, а после выпуска получил магистерскую степень зарубежной филологии и остался в университете ассистентом профессора истории и теории литературы, вести семинары четыре раза в неделю и проверять письменные работы студентов. вону придерживается позиции, главная идея которой заключается в том, что получение степени бакалавра не вгонит тебя в депрессию, если депрессия у тебя появилась намного раньше — а она у вону и правда появилась намного раньше, ещё в корее, и именно от неё вону сбежал. но от такого сбежать невозможно — от такого не спрячешься ни в бельгии, ни в южной америке, ни на северном полюсе. депрессия похожа на потерю памяти. друзья приводят к тебе твою версию из прошлого, и вы долго сидите в комнате, смотря друг на друга и повторяя: «разве это я? это ошибка. это не могу быть я». и вы сидите вместе и пытаетесь вспомнить что-то важное изо всех сил, но у вас не выходит. ты сегодняшний — в ужасе от того, как жизнь прошла мимо тебя, как всё изменялось и двигалось дальше, и только ты застрял в мёртвой точке; ты прошлый — в ужасе от того, кем ты стал. чтобы раз за разом это не переживать, вону работает, хотя преподавать в целом и общем ему нравится: единственное, в чём вону в своей жизни уверен — это знания, которыми он обладает, а передавать эти знания кому-то другому — занятие довольно приятное. вону проводит почти всю субботу в университете за перебиранием бумаг в учебном офисе и проверкой рефератов и добирается до квартиры минхао только к вечеру, когда все коробки уже перетасканы, приносит упаковку овсяного печенья в качестве извинения и долго мнётся в коридоре. минхао говорит, что джун ушёл встретиться с кем-то из друзей, проверяет калорийность на упаковке печенья, поджимает губы, впускает вону в ещё не обжитую трёхкомнатную квартиру, которую вону никогда бы не смог себе позволить, и предлагает ему эрл грей. — как работа? — минхао возится с чайником и с третьего раза включает газовую плиту. — ты опять в университете всё время торчишь. тебя из рутины не выцепить. — а зачем тебе я? — вону садится на скрипучий стул у окна четвёртого этажа, выходящего на шельду, с пыльными цветочными занавесками и таким же пыльным подоконником, ещё не заставленным горшками с фиалками и толстянками, которые минхао так любит разводить. в октябре вода в шельде тёмная и мутная из-за дождей, сливающихся в реку. вону дотрагивается до батареи пальцами — отопление ещё не дали. — замёрз? — минхао оборачивается через плечо и задерживает взгляд на дрожащих руках вону. — сейчас вода вскипит. могу какой-нибудь свитер тебе поискать пока или что-нибудь такое. — мне все твои вещи малы будут, не утруждайся. — неправда, — слабо улыбается минхао. — ты худой очень. и, вообще, я не хочу, чтобы ты околел. — я не мёрзну. это тремор. треморы у вону бывают часто, и это одна из тех тем, на которую он с друзьями договорился не разговаривать. среди таких тем, кроме физического здоровья вону, есть ещё и его ментальное, его сексуальная ориентация — из-за этого минхао, сунён и мингю решили, что вону — радикальный асексуал, и трогать его по этому поводу не стоит — его мировоззрение и вообще всё, что хоть немного связано с реальной жизнью. руки у вону дрожат постоянно, мёрзнут и роняют чашки, карандаши и стопки бумаг, не попадают по клавиатуре ноутбука и кнопкам домофона, но говорить об этом в их компании строго под запретом. не запрещено предлагать вону тёплую одежду и держать его ладони в своих, чтобы он успокоился — мингю до сих пор думает, что тремор связан с волнением, а не с заболеваниями эндокринной системы. — всё равно, — минхао достаёт с полки две чашки, одна из которых точно принадлежит джуну. — тепло не будет лишним, ведь так? — и он уходит в одну из спален, чтобы найти вону свитер, а вону остаётся сидеть на кухне и смотреть на покрытый копотью чайник на газовой плите. вону встретил минхао на первом курсе, когда только переехал в гент из чханвона и плохо знал голландский. минхао знал голландский ещё хуже, зато искусно говорил по-французски, в свои неполные семнадцать перебрался в бельгию из провинции ляонин, снимался для камерных бельгийских брендов, а в университет поступил по настоянию агента. они перебрасывались приветствиями на корейском в университетских коридорах, а потом, сами того не заметив, стали друзьями — меньшинства всегда сближаются — это своего рода способ выживания, механизм приспособления по дюркгейму. минхао был первым, кто поддержал вону, когда тот сказал друзьям, что хочет остаться преподавать в университете, и пообещал, что обязательно отведёт своих детей к вону учиться, хотя никаких детей в планах у него не было и нет до сих пор. из троих друзей вону только минхао видел его «приступ» — так вону называет моменты, когда его физические проблемы встречаются с ментальными, жмут друг другу руки и коллективно пинают вону по рёбрам. тогда и минхао, и вону ещё жили в гентском университетском общежитии, и минхао нашёл вону на полу его комнаты, когда его сосед уехал в экло к родителям на выходные, с невыносимой головной болью, приступами тошноты, трясущимися холодными конечностями и пустым взглядом. минхао тогда настоял на том, чтобы сводить вону к университетскому фельдшеру, и даже дотащил его до медицинского крыла, но после этого они об этом ни разу не говорили. но вону знает, что минхао всё помнит: иногда он смотрит на трясущиеся руки вону как на бомбу замедленного действия и просит мингю или сунёна довести вону до дома и убедиться в том, что там достаточно тепло и комфортно для того, чтобы вону мог просто лежать. боль обычно так и уходит — вону лежит час, два или целые сутки, отпрашиваясь с работы, смотрит в потолок в маленькой квартире в районе стропа, которую снимает почти за бесценок, и ждёт. боль обязательно уходит вместе с навязчивыми мыслями и всем тем, что вону в себе пытается заглушить, как заевшую пластинку. минхао возвращается на кухню с огромным шерстяным свитером, кидает его вону на колени, оттряхивает руки, стучит дверцами шкафчиков над плитой, достаёт жестяную банку с заваркой и запрыгивает на край разделочного стола. вону натягивает свитер через голову. узкий воротник приглаживает его вьющиеся тёмные волосы. — так, как работа? — минхао ссыпает заварку в чашки. — у тебя были семинары сегодня? — нет, — вону качает головой. — я сидел в учебном офисе и перепроверял рефераты за профессором беркенбошем в очередной раз. зато одна студентка, — вону улыбается одним уголком губ. — я рассказывал о ней, кажется — второкурсница, огромная любительница достоевского, херфст зовут — принесла мне кусок яблочного пирога, который сама испекла, хотя у неё не было занятий со мной сегодня даже. — студенты тебя любят, — чайник свистит. минхао спрыгивает со стола и одёргивает край безразмерной расписанной вручную футболки. — вы очаровательны, герр чон. — не зови меня так ради бога. — ничего не обещаю, — хитро улыбается минхао, пока разливает кипяток по чашкам. — кстати, ты завтра как? я поговорил с джуном, и он не против небольшой вечеринки. ничего шумного: пара друзей, хумус, овощи, может, я испеку гужеры, если силы будут. если будет некомфортно, могу тебе свою спальню пожертвовать и носить туда закуски, — минхао протягивает вону чашку с дымящимся чаем. — я бы очень хотел, чтобы ты пришёл. — я приду, — обещает вону, но мысленно ищет предлоги для того, чтобы не прийти. почти всё воскресенье вону проводит в постели, но за два часа до вечеринки в честь новоселья в его квартиру влетает мингю, взъерошенный и возбуждённый предстоящим вечером, и вону жалеет, что дал ему запасные ключи. мингю — единственный из четверых друзей в бельгии родился и до сих пор живёт с родителями, в просторном двухэтажном доме недалеко от звенайрде, в который вону периодически приезжает на выходные и праздники, потому что родители мингю вону обожают. его мама, литературный критик, видит своим долгом болезненно худого вону откормить, а отец, владелец крупной бельгийской мебельной компании, большой ценитель искусства и философии, постоянно подбивает вону на обсуждение сочинений фуко и деррида. вону о себе говорить не любит, но, когда дело касается того, в чём он по-настоящему разбирается, он даёт себе волю в самовыражении — самовыражение до искоренения, потому что после поездок в звенайрде вону не чувствует в себе сил на выполнение даже элементарных действий. мингю ни об искусстве, ни о философии говорить не любит — закончил юридический факультет в гентском государственном, но по профессии не работает, да и не работает вообще — но вону тоже обожает и, заваливаясь к нему в квартиру в воскресенье, сразу же спрашивает, как вону себя чувствует, хотя по тёмным кругам под его глазами и так всё понятно: дисфункция социального института, хтонический ужас и полное отсутствие желания жить — ситуация безвыходная, но из дома выйти надо, иначе минхао обидится. — мы должны подарить ему что-нибудь, — говорит мингю, снимая пальто в узком коридоре. у вону в квартире пахнет лакричным гелем для душа и сигаретным дымом, хотя вону не курит, но курит его сосед сверху. вону прислоняется к стене в обоях в вертикальную полоску плечом и вздыхает. — на новоселье. — например? — вазу? — мингю развязывает шнурки на ботинках. — набор полотенец? вафельницу? я не знаю. — зато ты знаешь, как минхао к подаркам относится, — вону обнимает себя за локти. — если бы ему что-то было нужно, он бы нам сообщил. но они всё равно покупают ему вафельницу. случайно встречают сунёна в магазине товаров для дома — у сунёна есть никому не понятная, но очень полезная способность внезапно появляться в нужное время в нужном месте — долго не могут решить, какая вафельница лучше: красная или фиолетовая; в итоге покупают чёрную, которую советует консультантка в фирменном джемпере, заходят в аптеку за болеутоляющими, ничего не говоря, потому что вону свои головные боли не обсуждает, и идут к минхао вдоль канала шельды, где дует холодный октябрьский ветер, пахнущий пресной водой и гнилой листвой. вону запивает таблетки газировкой из жестяной банки, которую сунён покупает в каком-то автомате по дороге, морщится и сильнее кутается в огромный кашемировый шарф. дверь в квартиру на четвёртом этаже им открывает минхао, с бокалом красного вина в руке, в длинном вязаном кардигане. за его спиной, в гостиной, как минимум человек семь, абсолютно вону незнакомых, и это совсем не вяжется с «ничего шумного: пара друзей, хумус, овощи, может, я испеку гужеры, если силы будут». другого вону от минхао ждать и не мог — минхао нужно поддерживать связь с людьми, с которыми он работает, иначе он может этой работы лишиться. вону вымученно улыбается и позволяет мингю утянуть себя внутрь, в квартиру, в которой пахнет выпечкой, дорогим вином, пылью и почему-то апельсиновой цедрой, как на новый год. минхао знакомит сунёна, вону и мингю со своими друзьями и с друзьями джуна: это лиза, она визажист; это людвиг, он начинающий дизайнер и подмигивает сунёну вот прямо сейчас; это клэр, а это стивен, и ещё пять или восемь имён, которые вону благополучно не запоминает. минхао ищет кого-то взглядом среди молодых людей в атласных рубашках, с длинными серьгами, путающимися в волосах, уходит на балкон и вытаскивает в гостиную парня, высокого, с хитрыми глазами, представляет его джуном, и вону вдруг сразу же понимает, что минхао подразумевал под тем, что джун «такой». джун правда «такой» — это от него пахнет апельсиновой цедрой. он в простой и дешёвой футболке — выглядит даже как-то глупо среди утончённо красивых друзей минхао — с растрёпанными русыми волосами, без блёсток на веках, озябший из-за того, что выходил курить на узкий балкон, заставленный кастрюлями и бытовой техникой, но всё равно улыбающийся, и улыбка у него какая-то мефистофельская, пугающая и непонятная. — джун, это вону, — минхао делает глоток из бокала. джун ворует миндаль из вазочки, стоящей на тумбе для музыкального проигрывателя. — он тебя не помнит, хотя мингю говорит, что вы встречались в две тысячи пятнадцатом на вечеринке у какой-то барбары. — я тоже тебя не помню, — честно признаётся джун, смеётся и протягивает вону ладонь для рукопожатия. пальцы у вону дрожат, но джун, кажется, не обращает на это внимания. руки у джуна сильные и тёплые, с длинными пальцами без колец. вону становится неловко за то, что его ладони такие холодные и безжизненные, и за то, что джун точно должен был это заметить и почувствовать, но он ничего не говорит, не отдёргивает руку и улыбается. — минхао говорил, ты преподаёшь? вону кивает, и сунён утаскивает его на кухню, пробовать приготовленные минхао гужеры, а джун остаётся в гостиной с минхао и мингю. в квартире играет дебюсси вперемешку с британским панк-роком, только на виниле, в лучших традициях буржуазных двадцатых годов — какого века, не уточняется. за высокими окнами, какие бывают только в девятиэтажках в европе, с высокими потолками, темно и мокро из-за накрапывающего на вымощенные плиткой улицы дождя. в квартире горят почти янтарные тусклые лампы. сунён наливает вону стакан воды из-под крана, расстёгивает верхнюю пуговицу на его рубашке из шифона — он так постоянно делает, потому что считает, что вону слишком зажатый — и рассматривает ажурную люстру под потолком. — здесь миленько, скажи? — вону соглашается и ищет дверь в спальню минхао глазами. — тебе плохо? — обеспокоенно спрашивает сунён. — нет. просто устал, — отмахивается вону и оставляет стакан с водой на краю разделочного стола. — ты можешь проследить за тем, чтобы мингю не напился? — сунён хмыкает что-то неопределённое. вону принимает это за утвердительный ответ и выскальзывает в одну из спален. в ней тоже пахнет апельсиновой цедрой. вону застёгивает верхнюю пуговицу на рубашке дрожащими пальцами и падает на застеленную клетчатым покрывалом кровать. потолок спальни выкрашен вручную, бежевым, неровно и неаккуратно, но вону всё равно на него смотрит и гадает, кто и как его красил. за дверью играет прелюдия «мёртвые листья» — минхао любит дебюсси, а ещё добавлять в чай кардамон, настоящий, который нужно доставать из разваливающихся в руках коробочек. вону тоже так делать любит. вону вообще кажется, что все черты характера и интересы, которые у него есть, ему не принадлежат — он их приобрёл из общения с минхао, мингю и сунёном. и, с одной стороны, он безмерно благодарен за то, что приучил себя пить больше воды вслед за минхао, доучил немецкий вместе с мингю и взял за привычку пересчитывать сдачу, не отходя от касс, как это делает сунён; но, с другой стороны, вону чувствует, что в нём его самого и не осталось вовсе — он всего лишь комбинация украденных у кого-то черт, как герой из книги. в детстве вону мечтал стать писателем — ещё один способ самовыражения до искоренения — писать о жизни, своей и чужой, но быстро от этой затеи отказался, потому что внезапно понял, что, чтобы писать о жизни, её надо жить. — всё в порядке? — вону поднимается с матраса. «мёртвые листья» сменяются неизвестной песней slutever, и вону вдруг почему-то кажется, что ему не двадцать четыре, а семнадцать. джун заходит в комнату и прикрывает за собой дверь. — это моя спальня. — прости, — извиняется вону. джун жмёт плечами и садится на край кровати рядом с ним. — всё в порядке. — славно, — от джуна уже не пахнет сигаретным дымом — только кисло-сладкими апельсинами — хотя он выходил курить всего несколько минут назад. — я тут с тобой посижу, можно? там так шумно. у меня болит голова. — у меня тоже, — отзывается вону и смотрит на свои дрожащие руки, сложенные на коленях. — заварить тебе чай, может? — не надо, спасибо, — вону поднимает взгляд на джуна, который сидит очень близко — по-другому в спальнях при почти янтарном тусклом освещении сидеть невозможно — улыбается и закусывает губу. вону почему-то в упор не может вспомнить его на вечеринке у барбары пять лет назад и саму вечеринку вспомнить не может тоже. дрожащая рука сама тянется, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу на шифоновой рубашке. — где вы с минхао познакомились? — в китайском посольстве в брюсселе. — неправда ведь, — одними губами произносит вону. — и правда, — усмехается джун. — неправда. они молчат. окно в спальне открыто, но, даже несмотря на западный ветер, дующий с тёмной мутной шельды, в комнате восхитительно тепло. вону ловит себя на мысли о том, что тяжело дышит: от усталости или тревоги — и джун подстраивается под его дыхание. — у тебя красивые руки, — вдруг говорит он. пальцы вону слабо подрагивают и мёрзнут даже в тёплой комнате, пахнущей новым годом в октябре. вону сжимает кулаки и чувствует, как кожу покалывает неприятным металлическим холодом, словно его конечности затекли. — тебе больно? — что? — ты выглядишь так, словно тебе больно, — джун заглядывает вону в глаза. его радужки настолько тёмные, что вону не может понять, где начинается зрачок. — тебе больно? вону вдруг не может сказать ни слова и лишь качает головой. джун ещё несколько минут смотрит вону в глаза, потом опускает взгляд на его обветренные и бледные из-за медленной циркуляции крови губы и усмехается. — хао говорил, что у него есть друг, который выглядит так, словно вот-вот умрёт, — он оттягивает ворот футболки указательным пальцем. — но он не говорил, что из-за него мне захочется спуститься в царство мёртвых и играть аиду на лире, чтобы он позволил мне вывести одного умершего на свет. — главное, не оборачивайся, — тихо советует вону. — если обернёшься, боги посчитают, что ты потерял веру, и ты не сможешь его вернуть. джун смотрит на его губы из-под опущенных ресниц и медленно кивает. — можешь не переживать об этом. я никогда не потеряю веру. окно в спальне открыто. они целуются на кровати, застеленной клетчатым покрывалом, в почти янтарном тусклом свете ламп. руки вону всё ещё дрожат, когда он снимает очки и расстёгивает пуговицы на рубашке из шифона. губы джуна на вкус как апельсиновая цедра, и вону почти забывает о том, что у него аллергия на цитрусовые. за дверью, в гостиной, снова играет дебюсси. прелюдия «что видел западный ветер» — самовыражение до искоренения.