Туссентские каникулы

Иан лежал, вытянувшись на покрывале, подперев голову ладонями, и рассматривал большую яркую бабочку. В высоком чистом небе жарко светило солнце, но в кружевной тени невысоких деревьев было прохладно. В густой траве, словно стараясь перекричать друг друга, стрекотали кузнечики. И, если закрыть глаза, можно было представить, что попал в самую сердцевину огромного цветка, так одурманивающе пахло клевером и горечавкой. Бабочка взмахнула крыльями раз, другой, и замерла, подрагивая длинными черными усиками. На широких солнечно-желтых крыльях струился тонкий узор, оплетая синие разводы, и Иан никогда раньше не видел таких красивых бабочек. Мальчик осторожно протянул к ней руку, и бабочка, встрепенувшись, взлетела, но тут же опустилась на корону белого короля. Папа раздраженно смахнул ее. — Ты уверен, что никогда раньше не играл? — спросил он, устремив на отца прямой пытливый взгляд. Тот усмехнулся. — Твой ход, мой глупый человек, — ответил эльф, лениво поведя плечами. Из Оксенфурта они выезжали, когда весна едва-едва начинала нехотя переламываться в лето. Ночи стояли холодные, очень часто шел дождь, но Иан радовался каждому дню пути. Почти полгода они с отцом прожили в городе, подчиняясь ровному привычному ритму — утром отправлялись в Университет, где мальчику приходилось придумывать себе развлечения. К счастью, через несколько недель своих посещений, маленький эльф успел стать настоящей знаменитостью. Детей в стенах Университета никто никогда не видел, особенно — эльфских детей, и очень скоро Иан очутился в центре внимания скучающих коллег Шани, веселых молодых студентов и, конечно, приглашенных со всех концов света эльфов. Роль провожатого для Иана, когда ему надоедало сидеть в комнате целительницы над книгами, как ни странно, взял на себя Эренваль. Он успел очень хорошо изучить все длинные галереи, мрачные лестницы и мощеные тропы Университета, завести знакомства со школярами и преподавателями разных факультетов, хоть и не нравился по-настоящему никому из них, и, конечно, не вызывал доверия. Для агента Империи это был бы полный провал, если бы не Иан. Мальчик подозревал, что Эренваль так охотно терпел его компанию лишь потому, что с такой диковинкой, как маленький эльф, поговорить был рад каждый встречный. В столовой их всегда угощали свежими булочками, даже если время трапезы уже прошло. Хранитель Оранжереи охотно водил спутников по своим владениям, рассказывая о редких растениях со всех концов Континента. Даже хмурые профессора эльфской словесности расцветали, видя перед собой не просто мальчишку, по ошибке забредшего в храм наук, а занятного, пусть и очень юного собеседника. Иан не возражал против общества Эренваля. С его вечно недовольным тоном и надменным лицом легко можно было смириться, стоило познакомиться с их обладателем поближе. Эренваль не слишком охотно рассказывал о себе, но Иан был таким благодарным слушателем, что эльф сам не заметил, как вывалил на него все — начиная с желания его семьи вырастить из самого молодого представителя рода Знающего или, на худой конец, известного алхимика, и заканчивая поступлением на службу к принцессе Цирилле, которой было все равно, что ее агент так и не освоил ни одного заклинания и испытывал физическое отвращение к процессу смешивания неприятно пахнущих, липких, грязных алхимических субстанций. Эренваль вообще много говорил о Цири, и Иан подумал было начать ревновать, но потом решил, что оно того не стоит. Эльф рассуждал о принцессе, как о недостижимом идеале, словно в своей голове представлял ее самой Ларой Доррен и никем иным. Иану, который видел, как Цири ловко управляется с мечом, кидает снежки, носится на коньках и заботливо оправляет шапку на голове младшего брата, сложно было представить ее в образе эльфской легенды, но своими мыслями с Эренвалем он делиться не спешил. Ему ужасно не хотелось его расстраивать. Пока Иан занимался постижением университетского мирка, отец был увлечен собственными битвами за постижения наук. Иорвет очень быстро понял, что учиться в Университете, а не просто ходить на те лекции, которые ему нравились, не так-то просто. Он со своим привычным упорством, не давая отчаянию поглотить себя, вгрызался в основы математики, грамматики и риторики, а потом вступал в неравный бой с логикой и геометрией. Хуже всего отцу давались астрономия и гармоника. Он провел почти всю жизнь под открытым звездным небом, и прекрасно умел играть на флейте, как и все эльфы, но вникать в структуру этих искусств, препарировать, раскладывать по полочкам и подчинять простым законам, казалось Иорвету чем-то кощунственным, почти возмутительно недостойным. Иан иногда вечерами видел, как отец отшвыривает от себя очередной фолиант, комкает и рвет листы пергамента, но на утро неизменно оказывалось, что все задания выполнены, и Иорвет отправлялся на утреннюю лекцию с видом бойца, идущего в последний бой. Иану иногда начинало казаться, что отец готов все бросить, отказаться от своих книг, и вернуться к прежней жизни, но очень скоро стало ясно — отступать с намеченного пути Иорвет был не намерен. Папа теперь появлялся дома редко. Иногда бывало, что он пропадал на целые недели, но потом возвращался, чтобы провести с ними несколько дней. Отец тогда отменял все свои дела, и каждую минуту таких встреч родители проводили вместе. По ночам, чтобы не прислушиваться к происходящему в соседней комнате, Иан забирался с книгой и маленьким масляным фонарем под одеяло или старался поскорее уснуть. Он прекрасно понимал, как родителям хотелось побыть наедине, и как сами они старались не шуметь, чтобы не смущать мальчика, особенно зная, что через пару дней папе снова предстоит уехать. Из разговоров родителей, хоть они и пытались не поднимать сложные темы, чтобы не тратить на них драгоценное время, Иан знал, что отряд под командованием папы ведет очень успешную деятельность по сдерживанию реданского наступления на Темерию. К концу весны война, которая, казалось, уже вовсю стучалась в дверь, захлебнулась в бесконечных диверсиях, коротких, но разрушительных стычках и непредвиденных потерях в реданских рядах. Вопреки планам королевы Адды, население Северной Темерии никак не желало переходить на ее сторону, и вскоре от плана масштабного вторжения пришлось отказаться. Реданская королева вынуждена была провести еще одну встречу с младшей сестрой, и на этот раз договор между ними все же был заключен. Иан знал, что Анаис подписала этот пакт о взаимном ненападении, вопреки воле Империи, но папа утверждал, что это был лучший исход. А вскоре после подписания этого соглашения, человек вернулся в их Оксенфуртский дом, чтобы остаться не на пару дней и даже не на неделю. Папа сказал, что теперь, когда опасность новой войны миновала, он сможет задержаться по крайней мере до осени, если не поступит иных распоряжений от Анаис или Императора. Отец к тому времени уже победил своего ужасного монстра — экзамены после первого семестра, и тоже был свободен от учебы. До Туссента они добрались той же дорогой, какой несколько месяцев назад уезжали, и Иан с удивлением узнавал встречавшиеся по дороге таверны, где их принимали, как дорогих гостей. Корчмари знали Иана по имени, подкармливали его совершенно бесплатными сладостями и расспрашивали папу о его здоровье и настроении. И, удивительное дело, отец, на пути в Оксенфурт хранивший неизменное холодное молчание, теперь тоже с радостью включался в разговор, даже шутил и интересовался делами совершенно незнакомых ему людей. А уж когда однажды, почти у самой границы, семейство остановилось на ночлег в ухоженной маленькой корчме, хозяином которой оказался молодой смешливый эльф, Иорвет и вовсе провел всю ночь за долгим неторопливым разговором с ним. В Боклер отец наотрез отказался заезжать, и папа не возражал. Их путь лежал в Нильфгаард — Император прислал папе письмо, в котором просил — не приказывал! — приехать и отчитаться о проделанной работе лично. Иан же, с самой зимы обменивавшийся письмами и рисунками с Фергусом, ехал в Город Золотых Башен с собственным личным приглашением от принца. По пути все же решено было заехать в Корво-Бьянко. У папы к Геральту было важное дело, но говорить о нем в пути родители избегали. Снова засыпая под бескрайним звездным небом сказочного края на очередном привале, Иан думал о ведьмаке. Расстались они вовсе не как друзья, и, хоть мальчик, и был уверен, что поступил совершенно правильно, чувствовал, как в нем, непрошенное, просыпается смутное волнение. От Геральта все те месяцы, что они прожили в Оксенфурте, не было никаких вестей. Пару раз Иан хотел написать ему, может быть, даже извиниться за то, что сбежал, не попрощавшись, но потом эта идея начинала казаться ему глупой и бессмысленной. Геральт был его другом, Иан жил под его крышей и научился у него очень многому из того, что теперь знал, но ведьмак сам ни разу, должно быть, о нем не вспомнил — иначе прислал бы весточку. Могло статься, что Геральт обиделся на мальчика за побег, но разве мог тогда Иан поступить иначе? И сейчас, подъезжая все ближе к поместью, бывшему для него, хоть и недолго, но настоящим домом, мальчик пытался придумать, как начать разговор с Геральтом, представить, как ведьмак его встретит, будет ли злиться? Поверит ли, что, вопреки его опасениям, все сложилось очень хорошо? Сможет ли снова стать Иану другом? И оставалась еще, конечно, госпожа Йеннифер… Если в прощение Геральта легко можно было поверить, то с ней дела обстояли куда сложнее. Если Иан хоть как-то смог разобраться во всех тех приключенческих книгах, которые читал, то ясно было одно — своим побегом он разбил госпоже Йеннифер сердце. А говорить ей, что она оказалась не права, и маленький эльф вовсе не стал опасной обузой для своих родителей, значило растоптать и без того мелкие осколки. И как бы ни старался, Иан никак не мог придумать, как загладить свою вину. Наблюдать за партией родителей в шахматы Иану давно надоело. Сам он быстро проиграл свою — папа провел несколько стремительных агрессивных атак ферзем и офицером, не оставив мальчику, прохлопавшему обоих коней еще в самом начале, ни единого шанса. Но с тех пор, как за доску сел отец, прошел уже битый час. Сперва маленький эльф с любопытством и даже азартом смотрел за тем, как Иорвет одну за другой отбивает привычные атаки папы. Потом их игра превратилась во взаимный обмен ударами, и наконец на доске осталось только три фигуры — папина поредевшая армия превосходила иоверветову всего на одну белую пешку. В иных обстоятельствах, Иан точно это знал, партия была бы уже проиграна черными, но отец не желал сдаваться, и, двигая своей единственной фигурой, никак не давал папиной пешке добраться до поля превращения. Наконец, подловив человека на глупой ошибке, Иорвет торжествующе улыбнулся. — Полагаю, у нас ничья, — сообщил он тоном, каким славные генералы принимали капитуляцию поверженных противников, и папа, еще раз уныло взглянув на доску, вынужден был кивнуть. — Удивительно, — сказал он, покачав головой, — ты играешь гораздо лучше Эмгыра, хотя я лично учил его. — Какой сомнительный комплимент, — беззлобно фыркнул Иорвет, — не волнуйся, Вернон, еще пара недель, и ты сможешь воссоединиться со своим возлюбленным Императором и сойтись с ним за шахматной доской. Папа ничего не ответил, лишь покачал головой. — К тому же, — продолжал отец. Он откинулся на спину, растянулся на одеяле и закинул руки за голову, — может быть, Иан — просто куда лучший учитель, чем ты, любовь моя. — Сказал тот, кто в свое время даже говорить не мог собственного сына научить, — уязвленно откликнулся папа, и Иан испугался, что отец обидится. Но тот лишь легкомысленно рассмеялся. С тех пор, как папа вернулся, эльф ни разу на него не разозлился, и мальчику иногда начинало казаться, что родители предпочли бы вовсе не размыкать рук и не отодвигаться друг от друга дальше, чем на несколько дюймов. По крайней мере, насмотреться друг на друга они явно не могли. — Тебя давно никто не обыгрывал, мой глупый человек? — поинтересовался отец игриво, и папа, отодвинув в сторону доску, отчего несколько фигур рассыпались по траве, надвинулся и навис над ним. Отец лениво поднял руку и опустил ее папе на шею сзади, и Иан очень отчетливо понял, что ему пора прогуляться. — Можно я соберу цветов? — спросил он, поднимаясь на ноги, — хочу сделать букет и подарить его госпоже Йеннифер. Папа посмотрел на него, как тот, кого грубо выдернули из приятного сна, но потом немного растерянно улыбнулся. — Конечно, — кивнул он, и Иан видел, как пальцы отца, поглаживающие его шею, мешают папе говорить, — только далеко не уходи. Иан прекрасно знал, что Туссент лишь кажется волшебным краем со страниц ярких иллюстрированных книг, а на самом деле полон опасностей ничуть не меньше, чем реданские леса или болота под стенами Вызимы. Он помнил, как Геральт рассказывал ему о способах распознать близость гнезд смертоносных тварей — сколопендроморфов или накеров. Нужно было внимательно прислушиваться и стараться почувствовать, не дрожит ли под ногами земля. Но сейчас, когда мальчик шел, по колено в сочной зеленой траве и один к одному собирал цветы в красочный ароматный букет, все было тихо. Лишь ветер колыхал невысокие деревья и волнами проходил по стеблям. На тонкую стрелу иван-чая присела знакомая уже Иану солнечно-желтая бабочка. Мальчик замер, стараясь на этот раз не спугнуть ее, но налетел порыв ветра, и поклонил цветок к земле. В воздухе пахло медом, близкой рекой, распаренной черной землей и совсем немного — чем-то еще, неуловимо-тяжелым, муторным, как застывшая в тарелке овсяная каша. Бабочка на мгновение запуталась в тяжелых травяных стеблях, но потом взлетела выше. Иан пошел за ней, не замечая, как истончается под ногами тропа. У самого горизонта собиралась, набухая, чернея с каждой минутой, громада грозовой тучи. Иан взобрался на небольшой, покрытый мелкими желтыми цветами холм и теперь вглядывался в нее. В самой глубине сизой массы мелькали короткие вспышки. Грома пока было не слышно, но тревожная мгла ширилась и приближалась. Мальчик чувствовал, как отчаянно-сильно запахли цветы, как пронзительней застрекотали кузнечики, а тяжелый, густеющий вместе с грозой у горизонта, аромат, стал отчетливей и страшней. Иан знал, что нужно поворачивать назад, предупредить родителей, что собирается буря. Конечно, им было не успеть доехать до Корво-Бьянко до того, как начнется дождь, но нужно было хотя бы отыскать укрытие. Он собрался уже уходить, но тут взгляд его, скользнув по берегу реки у подножия холма, наткнулся на странную темную кучу у самой воды. Ноги понесли мальчика почти против его воли. Он сбежал по травянистому склону, оскальзываясь и едва не падая. Берег в этом месте был болотистым и вязким, и ноги проваливались в ил по самую щиколотку, но Иан продолжал упорно приближаться к странному предмету. В воздух от очередного его неловкого шага взметнулось черное облако мух, и маленький эльф наконец смог рассмотреть, к чему так отчаянно устремился. Полуутопленное в густом иле, перед ним лежало тело большой черной лошади, и Иан узнал ее с первого взгляда. — Плотвичка, — тихо прошептал мальчик, делая еще один неуверенный шаг к своей находке. Лошадь совершенно очевидно была мертва уже пару дней. Крупная морда с яростно открытыми белесыми глазами устремлялась к темнеющему небу. На шее Плотвы красовался длинный глубокий порез, но багровая кровь давно впиталась в илистую почву. Маленький эльф осторожно опустился на корточки рядом с телом, протянул руку и коснулся гладкого покатого лба. Тело уже окоченело, и пальцы словно прижались к ледяному стеклу, подернутому инеем. — Плотва, — позвал мальчик, словно надеялся, что это все ему мерещится, что верная ведьмачья спутница вот-вот запрядет ушами, задергается, поднимется на ноги, стряхивая с себя илистый налет смерти. Но, конечно, тело оставалось неподвижным. Иан, сам едва это понимая, горько всхлипнул. Было время, когда он боялся Плотвы, сторонился ее — лошадь была крупнее Серебряного, и, хотя и вела себя смирней и послушней, внушала безотчетный страх. Но помнил мальчик и то, как приятно было, сидя в седле впереди Геральта, прижиматься к ее теплой шее, как дремота одолевала его под ее ровный ход. Как ранним утром, если мальчик приходил проведать лошадей на конюшне Корво-Бьянко, Плотва забирала яблоко с его ладони мягкими влажными губами, как подставляла нос под неловкую ласку. Маленький эльф так глубоко погрузился в собственное нежданное горе, что услышал плеск и стрекот слишком поздно. Тощая, покрытая зеленой коркой, желтоглазая тварь поднималась из воды в нескольких шагах от него, а следом за ней — еще одна, и еще. Чудовища расправляли алые гребни на головах, скалились, будто насмехаясь, двигались неторопливо, вразвалку, как добрые толстые купцы на городском рынке, но их ядовитые длинные когти чертили линии на стоячей воде, вспарывали ровный илистый слой. Иан поднялся на ноги, понимая, что бежать уже поздно, попятился, утопая ногами в вязкой грязи. Он знал — стоит оступиться, и конец — твари набросятся и растерзают его. Откуда-то издалека разнесся раскат грома, под новым порывом ветра река вспенилась, восстала и опала, как остывший омлет. Одна из тварей, низко урча, перестала чертить круги вокруг мальчика и двинулась прямо на него — все также неспешно, или ему только так показалось. Иан выпрямился и расправил плечи, как, споря с особенно яростными оппонентами, всегда делал отец. Если уж ему было суждено погибнуть, то сделает это он, не вопя от ужаса, не в бессмысленной попытке убежать. Иан готов был встретить смерть лицом к лицу, раз уж его жизни суждено было так нелепо закончиться. Тварь ринулась вперед рывком, и в последний миг Иан все же не выдержал и зажмурился. Он услышал странный глухой звук, потом отчаянный вой, и лицо его залила вонючая теплая жижа. Мальчик отпрянул так резко, что не удержался и полетел спиной в грязь, и только после этого с трудом смог разлепить глаза. Нападавшая на него тварь уже утопала в иле в шаге от него — из правой глазницы торчал длинный метательный нож. Второе чудовище, бросившееся на помощь первому, тоже упало, как подкошенное — нож вошел ему в горло. Иан не успел ничего сообразить, не успел дернуться, когда прямо перед ним возникла фигура отца. Он был безоружен, но буквально накрыл мальчика собой, пока рядом с ним папа, орудуя длинным кинжалом, расправлялся с оставшимися тварями. Сражение длилось недолго — чудовищ было больше, они были в ярости, раззадоренные запахом потрохов своих товарищей, но папой, казалось, двигала слепая непобедимая ярость. Он принял одну тварь на свой клинок — лезвие вошло во впалую грудь по самую рукоять, но тут же стряхнув тело прочь, человек, развернувшись, снес голову следующей твари начисто, одним точным ударом. Один из тех, кто получил метательный нож, из последних сил ухватился за ногу человека и потянул его вниз. Папа рывком присел, выставил лезвие кинжала вниз, вонзил его точно в клыкастую жадную пасть, и чудовище забулькало, сотрясаемое конвульсиями. Еще мгновение — и все было кончено. Вокруг потемнело и похолодало, ветер трепал папины волосы, слипшиеся от болотной жижи и пота. Убрав клинок, он ринулся к эльфам, почти оттолкнул Иорвета в сторону и впился Иану в плечи. — Ты не ранен? — взгляд его потемневших глаз скользил по лицу мальчика, и Иан растерянно помотал головой. — Какого хрена! — отец тоже вцепился в него, словно они надеялись перетянуть его каждый на свою сторону, — Иан! Ты ведь уже не глупый несмышленыш! Как ты мог! — его плечи вздрогнули под налипшей на них тканью легкой льняной рубахи. Лицо отца, перечерченное шрамом, как небо молнией, искривилось, казалось, он вот-вот расплачется или отвесит мальчику тяжелую оплеуху. Иан почувствовал, что заслужил ее. — Плотва, — всхлипнул он, позволяя дрожи наконец завладеть собой, — там Плотва. — Идем отсюда, — жестко сказал папа, — сейчас начнется дождь, и утопцев здесь будет целая толпа. Иорвет рывком поставил мальчика на ноги, уцепился за его руку так, что пальцы хрустнули, и потянул его за собой. Иан не сопротивлялся. Его все еще трясло, и он с трудом переставлял ноги, но упорно шел за отцом, спотыкаясь на каждом шагу. Папа с клинком наголо шагал следом. Когда они добрались до стоянки — в полном молчании — начал накрапывать дождь, а, когда наконец сели в седла, небо разверзлось настоящим ливнем. Останавливаться и искать укрытие оказалось бессмысленно — под низкими деревьями в грозу убежища было искать нечего. Иан сидел, прижавшись к отцу, чувствуя, как от каждого раската грома прямо над головой эльф, а вместе с ним и Серебряный под ними, напряженно вздрагивают. — А что, если они убили Геральта? — тихо-тихо, едва пробиваясь сквозь шум дождя, спросил Иан, — его я там не видел, но Плотва… он бы ее не бросил. Отец ничего не ответил, и мальчику тоже пришлось замолчать. Он не стал говорить, чего на самом деле испугался больше всего. На короткий миг, пока папа расправлялся с чудовищами, Иан увидел смутную высокую фигуру в нескольких шагах от него — такую знакомую, поникшую и окруженную странным туманом. Видение быстро рассеялось, но маленький эльф теперь твердо знал, что это значит. К воротам Корво-Бьянко они приехали, когда дождь уже прекратился и начало смеркаться. После грозы воздух пропитался ароматом роз и влажной листвы, снова начали подавать голоса птицы, но Иан не слышал и не чувствовал ничего — все его мысли были там, за закрытыми створками, среди надежных стен, в уютном тепле знакомых комнат. Через двор, аккуратно обходя большие гладкие лужи, к ним спешил Варнава-Базиль, и, взглянув на него, мальчик немного успокоился. Лицо дворецкого было спокойным и любезным, как всегда, но к лошадям он приближаться не стал. Дождался, пока гости спешатся, и только после этого с поклоном подошел. — Мы не ждали вас, ваша милость, — произнес Варнава-Базиль, и было непонятно, к кому именно он обращается, — но мастер ведьмак будет очень рад. Не в силах больше ждать, Иан бросился вперед, обогнул прямую фигуру дворецкого и, оскальзываясь на ступеньках, устремился к дверям дома. Распахнул тяжелую створку и, оставляя на ковре неровные мокрые следы, пошел вглубь коридора. — Геральт? — неуверенно позвал мальчик, и голос его словно застрял в воздухе, как топор в слишком смолянистом стволе дерева. — Геральт?! Ведьмак появился на пороге кухни, где каждое утро раньше Иан боролся с ненавистной кашей и слушал, как госпожа Йеннифер препирается с хозяином дома или папа шутит с ним — как всегда, не слишком смешно. На Геральте была надета простая распахнутая белая рубаха, и под ней виднелась свежая повязка, пересекавшая широкую грудь ведьмака. — Иан? — удивленно спросил хозяин — так, словно ожидал увидеть кого угодно, только не маленького эльфа. Иан сорвался с места, и Геральт успел присесть, когда он обвил руками его шею и повис, прижавшись всем телом, снова дрожа, как от холода. — Геральт, — мальчик закрыл глаза, стараясь заставить себя поверить — на этот раз видение обмануло его, Геральт был совершенно живым и настоящим — каким-то изможденным, явно раненным, но не мертвым, как его кобыла. — Ну-ну, малыш, — голос ведьмака звучал мягко — так он разговаривал с Ианом, если с тем приключалось что-то плохое — приснился кошмарный сон или он расшиб колено, упав с дерева. Это был не морок и не призрак — ведьмак обнял маленького эльфа одной рукой и застыл, окутывая его терпким запахом целебной мази и алхимического спирта. Все вчетвером они сидели за столом, но кухня, хоть и осталась такой же тесной, выглядела пусто и как-то сиротливо, словно из нее вынесли всю мебель. — Йеннифер уехала через неделю после вас, — рассказывал Геральт, крутя в здоровой руке кружку с горячим вином. Отец свою первую порцию уже прикончил, а Иан с папой довольствовались малиновым соком, — с тех пор я почти ничего о ней не слышал. — Вы поссорились? — осторожно спросил Иан. Сейчас — тщательно вымытый и переодетый во все сухое — он наконец смог по-настоящему оглядеться. Дом действительно изменился. Из него, казалось, исчезло нечто такое, благодаря чему красиво обставленное, теплое, пропахшее вкусной едой и специями помещение и становилось домом. На стенах висели те же портреты, в углу — поблескивали мечи на резных стойках, огонь все также мягко трещал в камине — но это была вовсе не та комната, которую запомнил Иан. Она была пуста, хоть и полна гостей. — Не то чтобы, — пожал Геральт плечом. Его правая рука лежала на столе — неподвижная и бесполезная, — она просто… иногда так делает. Всегда так делала. Я, можно сказать, привык. После ее отъезда я хотел тоже отправиться в путь — хватит, засиделся, наигрался в зажиточного винодела, с ведьмачьей судьбой спорить — себе дороже. Да и Регис звал меня с собой — он собирается в Назаир, и ему нужен надежный спутник — так он сказал. Но я знаю, зачем он едет туда, и не хочу в это снова вмешиваться. А на Севере, я слышал, опять назревает война, а меня тошнит от большой политики. — Война кончилась, не начавшись, — подал голос отец. Он говорил уже, чуть растягивая слова — вино успело слегка ударить ему в голову. Но по крайней мере, у эльфа перестали трястись руки, — благодаря усилиям Вернона, глупые девчонки смогли поделить свои игрушки и разойтись по разным углам. — В основном, это заслуга Цириллы, — поправил его папа, — заговорщики допустили огромную ошибку, недооценив ее. Из нее за очень короткий срок получилась настоящая железная Императрица. — Вся в бабку, — хмыкнул Геральт, но лицо его отчего-то скривилось, будто ему прострелило спину. — это хорошо, что она нашла свое место. А я вот… — он вздохнул, сделал большой глоток, стукнул кружкой о стол, — я решил остаться в Туссенте. За зиму здесь столько нечисти развелось — для ведьмака работы невпроворот. Анна-Генриетта, кажется, забыла, как неловко все вышло с ее сестрой в прошлый раз, и время от времени нанимает меня для всяких мелких дел — там утопцы расплодились, сям — вампиры борогозят. Скучать и размышлять некогда. — А что случилось с твоей рукой? — спросил папа, пристально глядя на старого друга. Геральт снова скривился. Пальцы на его непослушной руке едва заметно дрогнули, будто он попытался сжать ладонь в кулак. — Пройдет, — ответил он, — пара дней, несколько эликсиров, и буду, как новенький. А случилось… глупость случилась. Столкнулся со стаей болотников в излучине, у Золотого холма, земля там топкая, вот Плотва и застряла. Они напали на нее, я пытался отбиваться, но лошадь пала, придавила меня, и я едва не потонул в этом болоте по собственной глупости, — он рассказывал об этом ровно и буднично, как о погоде за окном, и от этого тона Иану вдруг стало очень страшно. Он помнил мертвые испуганные глаза Плотвы, страшную рану на ее шее, окоченевшее холодное тело. А Геральт словно напрочь забыл, и вот-вот спросит, задали ли кобыле корма на ночь, — понятия не имею, как я спасся — очнулся уже у ворот Корво-Бьянко, рядом был только мой дворецкий, но он молчит, как эльфская статуя, чтоб его. Я хотел вернуться за телом Плотвы, но решил, что с бесполезной рукой и сам там подохну. Он замолчал, и некоторое время было слышно лишь, как потрескивает огонь в очаге. — А вы к нам какими судьбами? — после долгой паузы спросил Геральт, — тебя, Роше, снова изгнали из очередного королевства? — Нет, — папа усмехнулся, но лицо его сразу стало торжественно-серьезным, — я приехал, чтобы рассчитаться с тобой. Сложно жить в должниках у лучшего друга. Геральт удивленно поднял рассеченную бровь, словно не мог вспомнить, о чем это папа толкует, потом возвел глаза к потолку. — Вернон, мать твою, — проговорил он недовольно, — да я уже забыл об этом долге, я, если помнишь, и платы с тебя брать не хотел, это все ерунда… — Жизнь моего сына — не ерунда, — твердо ответил папа. — Ладно, ладно, — отмахнулся Геральт, — год еще не прошел, и я вижу, эльф твой не в положении, и младенца у вас на руках нет, так что же ты мне привез? Надеюсь, яблок с того огромного дерева в королевском саду. — Геральт, — папа сдвинул брови, и Иан заметил, как напрягся отец, подался вперед, словно готов был броситься на человека через стол и задушить, скажи он хоть одно неверное слово. — А, впрочем, знаешь, что, — Геральт поводил головой, разминая шею, — после этих эликсиров и вина я уже пьян, как краснолюд. Давай поговорим об этом утром? Ваши комнаты остались нетронутыми — других гостей у меня тут не бывает. Так что — утро вечера мудренее. Лежа в знакомой постели, окруженный вещами, которые, убегая, оставил в этой комнате, Иан чувствовал сквозь подползающий туман сна, что вернулся домой. Ему не суждено было здесь остаться, да он и не хотел этого — его ждало впереди новое путешествие, встреча с другом, невиданные города и нехоженные дороги, но в эту ночь он засыпал в доме, где ему были рады, несмотря ни на что. И это было теплое, счастливое чувство, сродни крепким дружеским объятиям ведьмака. Разбудили его затемно. Геральт тряс мальчика за плечо, и тот дернулся, просыпаясь. — Что-то случилось? — быстро сориентировавшись, спросил Иан, садясь в постели. Геральт, нависавший над ним, улыбался — на этот раз по-настоящему, своей привычной скупой улыбкой. — Идем, — сказал он, — я кое-что тебе покажу. Они спустились по темной скрипучей лестнице, вышли во двор. Рассвет только занимался, и все поместье было погружено в прохладные жемчужные сумерки. Земля дышала теплом, и день обещал быть очень жарким. Геральт подвел мальчика к дверям конюшни, а, когда они вошли внутрь, указал на денник, где все это время их возвращения ждала Бабочка. Луна и Серебряный смотрели из своих стойл торжественно, будто Иан попал на какой-то тайный лошадиный праздник. Геральт открыл ворота денника и пропустил Иана вперед. — Посмотри, — шепнул он. У серого опавшего живота Бабочки, тыкаясь в него носом, переступая на тонких ногах, топтался белый, как нетронутый снег, жеребенок. Он помахивал коротким серебристым хвостом, а лошадь встретила мальчика спокойным, каким-то даже умиротворенным взглядом, будто давала ему разрешение полюбоваться своим творением. — Какой маленький, — растерянно сказал Иан, подходя ближе. — можно его погладить? Он оробел, не зная, как себя вести. Жеребенок не казался хрупким, но был таким до нелепости нескладным, что впору было рассмеяться над его пока неровными короткими шажками. — Погладь, — разрешил Геральт, — только осторожно, не пугай ее. — Ее? — переспросил Иан и протянул руку. Шерсть жеребенка наощупь была похожа на теплую молочную пенку. Осмелев, мальчик провел по ней раскрытой ладонью, пропуская между пальцами чуть влажные волоски. — Надо обрадовать твоего папу, — ухмыльнулся Геральт, — он так не хотел оставлять Бабочку — она ведь была с ним с самого конца войны, чуть дольше, чем с ним был ты. Иан кивнул, хотя ему вовсе не хотелось уходить. Он смотрел на то, как жеребенок, отцепившись от матери, трясет маленькой головой. Между несуразно-больших ушей пробивалась серебристо-серая редкая грива, а на лбу красовалась нечеткая, но вполне заметная серая отметина — почти такая же, как у матери. Глаза у жеребенка были немного мутными и никак не могли сосредоточиться на мальчике. — Привет, — сказал маленький эльф, — меня зовут Иан.- и жеребенок, словно поняв его, ткнулся острой теплой мордой ему в ладонь. — Так странно, — сказал папа, стоя у входа в денник. Его подняли из постели, и он выглядел растрепанным и сонным. Иорвет, мелькнувший за его спиной, и вовсе имел почти умирающий вид — во всяком случае, страшно недовольный. Жеребенок был занят тем, что трапезничал прямо у всех на глазах и не обращал на собравшихся никакого внимания. — Она должна была разрешиться только в начале осени. Он здоров? Геральт, погладив Бабочку по меланхоличной морде, кивнул, как гордый папаша на смотринах. — Здоров, — подтвердил он, — и это «она». — Пусть так, но либо я ничего не знаю о лошадях, либо… — заговорил было папа, но отец, вдруг встрепенувшись, выступил вперед. — Ты, может, в лошадях ничего и не понимаешь, Вернон, а вот я — да, — заявил он, — и я умею считать. Выходит, Бабочка понесла на Мидаете, не позже. — И что? — папа повернулся к нему, и вместе с Ианом, похоже, с удивлением заметил, как лицо эльфа светлеет прямо на глазах. — А то, что Иана прокляли на исходе Феаинна, — Иорвет говорил тем тоном, каким разъяснял прочим студентам непреложные очевидные истины, — ну, глупый человек, соображай! Папа молчал несколько долгих секунд, хмурился и смотрел то на Иорвета, то на жеребенка. Наконец его брови взлетели вверх, и он рассмеялся. Повернулся и шагнул к Геральту. — Друг мой, — заговорил он, — вот твоя плата. То, чего я в своем доме не знал. Примешь ли ты ее? Геральт соображал куда быстрее папы, но все равно недостаточно. Улыбка вновь расцвела на его усталом лице через несколько долгих секунд. Он повернулся к жеребенку, потрепал его по белой холке. — Ну что, — сказал он, — Здравствуй, Плотва. *** Иан услышал, как заржали, заволновались лошади в стойлах, а потом ему на глаза упала густая, непроглядная тьма. Он попытался сделать шаг, но почувствовал, как ноги немеют и отрываются от земли, а руки сами собой раскидываются в стороны. На пороге конюшни стоял человек, весь окутанный неясными всполохами тьмы, похожий на грозно надвигающуюся тяжелую тучу. — Две дороги, — произнес незнакомый, далекий, мерцающе-призрачный голос, — и всего один Путь. В дрожании мглы начало проступать, вырисовываться, как узор брусчатки сквозь тающий снег, лицо — и на тонких губах играла мягкая, чуть подрагивающая улыбка. — Один путь, — повторил незнакомец, и в следующий миг все смолкло. Иан почувствовал, что его держит твердая сильная рука, а потом встретился взглядом с блестящими в полутьме золотыми ведьмачьими глазами. — Что это? — услышал он надломленный, испуганный голос отца откуда-то сбоку. Самого эльфа мальчик никак не мог разглядеть, не в силах перестать смотреть в серьезное, сосредоточенное лицо Геральта, — Что с ним такое, ведьмак?! — Ничего страшного, — голос Геральта звучал ровно, без единой фальшивой ноты, но Иан почувствовал его тревогу, пропитался ею, как запахом свежего сена и спирта, — я никогда не слышал, чтобы такое случалось с детьми-эльфами, но Истоки иногда впадают в неконтролируемый транс. Такое бывает. Отец наконец появился за правым плечом ведьмака, протянул к мальчику дрожащую руку. — Иан, — прошептал он, — ох, мой мальчик.