Туссентские каникулы

Весна приходила в Оксенфурт неохотно, медленно, по маленькой капле вливая в воздух отголоски тепла, аккуратно смывая снег с улиц, как верхний слой краски с перерисованной картины. В городе улицы были уже почти чистыми, чернели влажной брусчаткой, с крыш сыпалась несмелая капель, которая по ночам пока все еще превращалась в длинные прозрачные сосульки, чтобы к полудню вновь растаять и запеть. Но за границами города, стоило только немного отойти от городских стен, все еще царила зима. Отец ехал медленно, и под копытами Серебряного лесная дорога звенела от хрустальной изморози. Иан, натянув поглубже меховой капюшон, огляделся по сторонам. Из Университета они с отцом вышли сразу после полудня. Утренняя лекция профессора Шинце закончилась немного раньше обычного, а потом отец отправился куда-то вглубь главного корпуса, не взяв Иана с собой, и тому пришлось битый час торчать в комнатушке Шани в полном одиночестве. Зато, когда отец наконец появился на пороге, его лицо сияло — Иан давно не видел его таким довольным. — Не хочешь прогуляться в лес, Иан? — спросил он у него. — А как же твои занятия? — удивился мальчик. Он успел неплохо изучить расписание отца, и твердо знал — в этот день недели после обеда тот ходил на собрания так называемого Дискуссионного клуба, и там проводил время почти до самого вечера в жарких словесных баталиях. — Сегодня мне не хочется больше ни с кем спорить, — улыбнулся отец. Они и раньше часто выбирались за город. Как бы Иорвет ни старался показать, что мертвое эльфское наследие его не интересует, было совершенно понятно — гулять среди замерзших развалин, касаться потрескавшихся мраморных стен и слушать шум подступавшего к древним строениям леса ему очень нравилось. Однажды, когда они с Ианом забрались на вершину какой-то полуразрушенной стрельчатой башни, отец, оглядевшись по сторонам, с улыбкой проговорил: — Здесь я чувствую себя таким молодым, — и Иан подозревал, что именно в этом была причина его интереса к эльфским древностям. В университете, сидя в зале, полном молодых людей, проживших на этом свете едва десятую часть его собственной жизни, Иорвет поначалу чувствовал себя неуютно. Слишком старый, чтобы начинать, слишком много повидавший, чтобы удивляться. Стоя же перед статуей того, кто умер и истлел задолго до его рождения, эльф мог ощутить себя почти юнцом, едва обогнавшим по возрасту собственного сына. И Иану нравилось видеть, как в этих развалинах лицо отца непременно разглаживалось, движения становились плавными и почтительными, а голос звучал мягче и тише, чем всегда. Сам он временами чувствовал что-то странное, проходя между резных обветшалых стен, ступая между трещин мраморного пола, который топтали ноги тех, чьи имена были давно забыты. Иногда, замирая посреди светлого просторного зала, Иан ощущал, как внутри у него что-то переворачивается, и сквозь кончики его пальцев начинает вливаться неведомая сила — робкая, потому что забытая, но способная разрывать или создавать, если дать ей волю. Обычно они с отцом уходили раньше, чем Иан успевал разобраться в своих ощущениях, и мальчик чувствовал себя так, будто кто-то разочарованно смотрел ему в спину, провожая. Об этих ощущениях отцу он никогда не рассказывал, опасаясь вторгаться в его священнодейство, в его счастливую встречу с юным собой. А еще, конечно, Иан боялся, что отец будет волноваться за него — мальчику и без того иногда снились тяжелые кошмары, и, если он не успевал проснуться до того, как закричать, неизменно видел страх и растерянность во взгляде Иорвета. Обычно в эти путешествия они с отцом ходили пешком, но на этот раз по пути заглянули в городские конюшни, и отец вывел из стойла застоявшегося Серебряного. За время жизни в Оксенфурте конь стал спокойней, покорней и мягче, и теперь ехать на нем было сплошным удовольствием. Они покинули город через Новиградские ворота и ехали теперь на северо-запад. Иан с любопытством оглядывался по сторонам, пока смотреть стало решительно не на что — вокруг был только заснеженный лес. Он успел уже неплохо изучить расположение всех эльфских развалин в окрестностях Оксенфурта, и в какой-то момент понял, что путь их лежит в какое-то совершенно новое, неизведанное место. Солнце стояло высоко, но лес вокруг только сгущался, и вскоре дорога погрузилась в серебряную полутьму. — В этом лесу водятся чудовища? — осторожно спросил мальчик, и скорее почувствовал, чем увидел, что отец улыбнулся. — Раньше — кишмя кишели, — ответил он, чуть пришпорив коня, заставляя его бежать резвее, — но в последние годы здесь почти никто не умирал, и трупоеды перебрались дальше, ближе к Новиграду. Не бойся, я еще не забыл, как защищаться. — Я и не боюсь, — отозвался маленький эльф, хотя это была не то чтобы чистая правда. За свою недолгую жизнь он успел привыкнуть к большому городу, а потом — к бескрайним полям Туссента, где чудовища, конечно, водились, но рядом всегда был Геральт и его верный ведьмачий меч. Лес же казался маленькому эльфу незнакомым и чужим. Он знал, что родители его большую часть жизни провели, прячась среди древних ветвей, находя нехоженые тропы в непролазных, никогда не замерзавших болотах, прислушиваясь к малейшему шороху, чуя опасность за версту. Но для него самого в шуме ветвей и непонятных скрипах замерзших стволов не было ничего привычного. Лес пугал его, но отец был рядом, и сейчас держался так уверенно, что у мальчика просто не было повода по-настоящему испугаться. Ехали долго. В какой-то момент тропа стала такой узкой, что свисавшие ветви трепали всадников за плечи, сбрасывая на них легкий колючий иней, и Иан видел, как отец с каждым шагом Серебряного все крепче сжимает пальцы на поводе, все ровнее и напряженней держится в седле, но страха в его движениях все равно не угадывалось. Отец был взволнован, но это было почти приятное волнение, даже предвкушение, словно он собирался показать сыну нечто совершенно сногсшибательное. Они выехали на маленькую открытую площадку перед широким зевом пещеры в каменном склоне, и Серебряный, повинуясь твердой руке, остановился. Отец легко спрыгнул из седла и, вдохнув полной грудью, огляделся. Иан, все еще крепко держась за луку, тоже внимательно посмотрел по сторонам. Лес подступал почти к самому входу в пещеру, и был таким неподвижным и тихим, словно его нарисовали вокруг них, как театральные декорации. Широкое отверстие зияло чернотой. — Здесь кто-то живет? — осторожно поинтересовался Иан. Ему вдруг представилось, что вот-вот на площадку перед ними выберется огромный дракон, один из тех, кого так детально рисовали в книгах о древних временах. Мальчик немного вздрогнул, почти видя, как в глубине широкой клыкастой пасти зверя набухает, ширится алый огонь, готовый спалить наглых вторженцев дотла. Но отец был спокоен. Он протянул руки, чтобы помочь маленькому эльфу спешиться. Серебряный прял ушами, топтался на месте, но было не похоже, чтобы испугался или занервничал — ему просто не нравилось, что его заставили остановиться. Ретивый молодой жеребец слишком долго стоял в стойле и теперь жаждал бежать, куда угодно, пусть даже под седлом и с двумя ездоками. — Почти десять лет назад здесь стоял лагерем темерский партизанский отряд, — ответил отец, и Иан неожиданно все понял. Это место, после тех историй, что рассказывали родители и Геральт, стало для него не менее легендарным, чем древние руины вокруг Оксенфурта были для отца. Здесь, еще до его рождения, папа организовал последний островок сопротивления захватчикам, здесь продолжал свою войну, казавшуюся всем остальным проигранной. Сюда отец, раненный и истощенный, пришел, чтобы встретиться со своей судьбой и обрести вместо позорной смерти самого себя. И сейчас Иан стоял у входа в темную пещеру с замирающим сердцем и ледяными пальцами сжимал ладонь Иорвета, стараясь представить, почувствовать, как это убежище выглядело тогда. — Стража в тот вечер едва не пристрелила меня, — отец говорил это, беззаботно улыбаясь — так рассказывают о первой встрече с возлюбленным на весеннем празднике или в цветущем саду, — арбалетчики были расставлены так, чтобы сверху просматривался весь лес, и меня приняли за заблудшего накера или трупоеда. Я почти ничего не помню из того дня, лишь то, как Вернон вышел ко мне навстречу. Я был так слаб, что не поверил сперва, что он настоящий. Он снился мне почти каждую ночь, и, когда я увидел его, поначалу решил, что это очередной сон. И я был рад, что умираю, видя его, во сне или наяву — неважно. — Он вылечил тебя, — сказал Иан очень тихо — именно таким тоном полагалось говорить на пороге святилища. — Он меня спас, — также шепотом ответил отец. Они прошли по гулкому каменному коридору в просторный зал с большим отверстием в потолке. Тут и там здесь все еще стояли деревянные скамьи, были видны следы кострищ, а по сводам пещеры тянулись полуразвалившиеся лестницы. Казалось, время почти не тронуло пещеру, и люди, жившие здесь, совсем недавно покинули свое убежище, даже забыв некоторые из своих вещей — тут и там у стен лежали нетронутые тюки, поблескивали клинки ржавых мечей, Иан заметил арбалет, прислоненный к одной из скамей. — Люди, — Иорвет с усмешкой покачал головой, поднял арбалет и покрутил его в руках, — узнав, что война закончена, они были так рады избавиться от того, к чему вынуждены были привыкнуть их руки, которым прежде суждено было пахать и строить. Глупые, они считали, что это им больше не пригодится. Но в тот день, когда Вернон принес весть, что войне конец, я тоже так решил. И до сих пор считаю, что был прав. Отец поставил арбалет на место, поднял лицо к потолку, прикрыл глаз и снова глубоко вдохнул, словно хотел пропитаться немного затхлым воздухом пещеры, вернуться в тот день, когда принял решение отложить оружие навсегда. Иан почти не дышал, боясь нарушить его волнительный транс. Отец впустил его в запретный лес собственных воспоминаний, и это была великая честь. — Я полюбил его гораздо раньше, — голос Иорвета звучал негромко и ровно, он разговаривал, казалось, сам с собой, но Иан слушал его с жадностью, впитывая каждое слово, как сухая почва — первый летний дождь. — я так много сил потратил на борьбу с собственным сердцем, чтобы в конечном итоге сдаться на волю Предназначения, зная, что эта дорога ведет в никуда. Я не знал тогда, что она выведет меня сюда, в эту пещеру, что Вернон полюбит меня. И я, поняв это, поклялся, что моей последней битвой будет битва с безнадежностью нашей любви. — И ты победил, — это был не вопрос. Иан знал исход того сражения, и сам был частью того мирного договора. — Я побеждаю каждый день, — Иорвет наконец посмотрел на него, и его глаз, ставший в полутьме пещеры почти черным, сиял от подступившей влаги, — когда он возвращается к нам домой, усталый, и ворчит, что я опять забыл тебя покормить. Когда я провожаю его за порог, и он целует меня на прощание. Когда засыпаю с ним рядом, и когда просыпаюсь на мгновение раньше него, чтобы увидеть, как он открывает глаза и улыбается мне. Ради него я рискнул всем, что у меня было, но для этих побед мне ничего не жаль. Этот разговор был слишком взрослым, слишком серьезным, и Иан почувствовал себя слишком маленьким, чтобы понять его до конца, чтобы вобрать и пропустить через себя всю нежность, весь глубокий смысл, который отец вкладывал в эти слова. Но он не променял бы эти странные минуты абсолютного доверия ни на один самый уютный и интересный вечер в Корво-Бьянко, ни на одно приключение, ни на один будущий подвиг. Отец говорил с ним, как с равным, как с тем, кому пришло время все узнать. — Идем, — отец протянул мальчику руку, — я покажу тебе пещеру, где Вернон выходил меня, а потом впустил в свое сердце. Ничего не говоря, Иан сжал его руку, и вместе они двинулись через просторный зал к небольшому закутку. Обогнув каменный выступ, эльфы очутились в узком помещении, и мальчик замер от удивления — одновременно с Иорветом. На полуистлевшей ветхой лежанке рядом с остывшим кострищем кто-то лежал. Изможденная тощая фигура была накрыта куском какой-то грязной ветоши, и на короткий миг Иану показалось, что он снова погрузился в один из своих мучительных снов, только на этот раз ему открылось не будущее, а прошлое, когда на этом жалком ложе лежал умирающий отец, а человек пытался кормить его с ложки и менял повязки на нехороших ранах. Незнакомец едва заметно пошевелился, и ветошь сползла с худого острого плеча. Из-под нее раздался невнятный стон, а потом тяжелый мокрый кашель. Отец крепче сжал руку мальчика и не двигался. Фигура на постели заворочалась сильнее, потом наконец повернулась, и маленький эльф увидел худое, пожелтевшее и смутно-знакомое лицо. Конечно, это был вовсе не Иорвет из прошлого. У лежавшего под рваным покрывалом эльфа были болезненно-запавшие темные глаза, окруженные синюшными тенями. Покрытые коркой губы были приоткрыты, словно незнакомец не мог дышать носом и боролся за каждый вдох. Редкие тонкие волосы облепили высокий влажный от испарины лоб. Незнакомец заметил их, но не мог даже пошевелиться. — Кто… здесь? — голос звучал скрипуче, словно гвоздем водили по стеклу. Отец помедлил еще полмгновения, потом, отпустив руку Иана, сделал решительный шаг к лежанке. Опустился на нее и отогнул край ветхого одеяла. — Не бойся, брат, — проговорил он негромко, успокаивающе, почти ласково, будто обстановка пещеры помогла ему достичь какого-то всепрощающего просветления, и присутствие странного больного незнакомца его ничуть не удивляло, — меня зовут Иорвет, мальчика — Иан. Ты здесь один? Изможденный эльф снова закашлялся, сделал попытку сесть, и отец заботливо помог ему придерживая за трясущиеся острые плечи. Незнакомец был одет в протертую кожаную куртку, и именно по ней Иан наконец узнал его. Они встретили этого эльфа в лесу по пути в Оксенфурт пару месяцев назад, и папа тогда отдал ему почти все их деньги. Уже тогда бандит выглядел больным, сейчас же было видно, что он умирает. — Один, — слова давались ему с большим трудом, словно царапали горло, — воды… пожалуйста. Иорвет повернулся к сыну, и тот понял его без слов. Мальчик быстро выбежал из закутка, пересек большой зал и вышел наружу, где Серебряный покорно дожидался своих всадников. Иан вытащил из седельной сумки мех с вином, который отец прихватил в дорогу, и бутылку воды — та наполовину замерзла и обжигала пальцы. Немного поразмыслив, Иан вытащил и сверток с хлебом, сыром и солеными огурцами, которые эльфы взяли, чтобы перекусить по дороге. Когда мальчик вернулся в пещеру, отец разжигал огонь. Он стащил к кострищу обломки скамеек и лестниц, и теперь огнивом высекал непослушную искру. Иан приблизился к лежанке совершенно без страха. Тощий эльф явно не представлял никакой угрозы, сам боялся их, и сбежал бы, если бы мог. Ломкие, похожие на трещины в старой стене, пальцы вцепились в мех с вином, эльф поднес его к губам и, расплескивая алую жидкость, сделал жадный глоток. Потом лицо его страдальчески вздрогнуло, он успел чуть качнуться вперед, и вернул только что проглоченное вино обратно — прямо себе на грудь и свое ветхое одеяло. Тяжело закашлялся, уронив голову. Второй раз свою ошибку Иан совершать не стал. Взобравшись на кровать, он придержал трясущегося эльфа за затылок, поднес к его губам бутылку с водой, и следил, чтобы незнакомец делал медленные аккуратные глотки. Теперь мальчик мог разглядеть язвы на тонком изможденном лице, запекшуюся кровь вокруг чуть провалившегося точеного носа, поредевшие ресницы и то, что у эльфа, кажется, не хватало нескольких зубов. Пахло от незнакомца так, как пахла испортившаяся в погребе курица, но мальчик не стал отодвигаться, лишь быстро поморщился. Воду, однако, незнакомец смог удержать в себе. Он поднял на мальчика покрасневшие запавшие глаза, подернутые белесой пленкой, и Иан сумел не отвести взгляд. — Меня зовут Иан, — напомнил он то, что уже сказал отец, — а тебя? — Таэль, — имя просочилось сквозь редкие зубы, как вода в прохудившуюся лодку. — Ты был в отряде Верноссиэль, — неожиданно подал голос отец. Огонь от его стараний наконец занялся, но промерзшие доски горели плохо и сильно дымили, — мы встречались в «Семи котах». Эльф перевел взгляд на Иорвета, и на исковерканном лице появилась слабая улыбка. — Иорвет, — Таэль словно только сейчас смог осознать, что ему говорили, — я тоже помню тебя, предатель. Иан тревожно глянул на отца, но лицо того не дрогнуло. Он поднялся и подошел к лежанке, сел и взял эльфа за руку. Несколько долгих секунд все трое молчали. — Теперь я один, — голос Таэля шелестел, как последний в году снегопад, — здесь страшно. И холодно. — Мы никуда не уйдем, — ответил отец, и они вновь надолго замолкли. — Какой сейчас месяц? — спросил Таэль наконец. Он больше не смотрел ни на Иорвета, ни на Иана. Его взгляд блуждал вокруг, и едва ли он вообще что-нибудь видел. — Через три дня — Имбаэлк, — ответил Иорвет, не выпуская его руки.- лес пробуждается. — Три дня, — эльф крупно вздрогнул, тяжелые веки опустились, и Иан увидел, как пальцы его на миг сильнее вцепились в ладонь отца, — всего три дня… Как глупо. Еще мгновение висела напряженная тишина, потом мальчик услышал, как с разомкнутых губ Таэля слетел шумный долгий выдох, и в следующий миг его страдальческое лицо разгладилось, замерло, как маска, и вся фигура эльфа словно просела, расслабилась и оледенела. Иан и раньше видел, как приходит смерть, и только в этот раз ему вдруг захотелось заплакать. Отец осторожно освободил свою руку из пальцев мертвеца и встал. — Идем, — кивнул он Иану, и мальчик, недоумевая — неужели они бросят умершего здесь просто так — поспешил за ним. Иорвет, однако, уходить не собирался. Выйдя из пещеры, он принялся обрывать тонкие ветви с росшего рядом со входом дерева, а потом ловко и быстро наскоро сплел из них маленький венок. Вернувшись в закуток, отец надел венок на голову мертвого эльфа, огляделся по сторонам. В самом углу, брошенный и забытый, лежал небольшой лук. Иорвет поднял его, заботливо отряхнул от ледяной пыли и вложил оружие в начинавшие костенеть пальцы Таэля. И только после этого встал рядом с лежанкой и расправил плечи. Иан пристроился рядом с ним, чувствуя, как торжественность момента давит на него, словно они были вовсе не в забытой ледяной пещере, а в храме пред ликом незнакомого божества. Отец тихо прошептал какую-то фразу — Иан не смог разобрать слов. — Спи спокойно, брат, — Иорвет склонил голову, и мальчик повторил его жест. — надеюсь там, куда ты идешь, весна уже наступила. В город эльфы возвращались уже в сумерках. Стража сменяла посты на Новиградских воротах, и Иорвет вытащил из-за пазухи и показал им какой-то документ, на совершенно новой белоснежной бумаге и с печатью — Иан никогда его раньше не видел. До сих пор отец обходился временным попуском. Стражники пожелали им доброго вечера и пропустили. Никогда прежде Иан не испытывал такой радости при виде золотистого света в окнах их маленького дома, как в тот вечер. Окончательно стемнело, и тишина, в которой отец и сын провели весь путь из леса, уже начинала душить мальчика. Он понимал, что говорить с отцом о произошедшем было бессмысленно, да все и так было ясно, без объяснений. Иорвет выплатил старый долг святилищу, в котором обрел мир и будущее, и уехал оттуда, чтобы больше никогда не возвращаться. Иан же чувствовал, как образ незнакомого эльфа, его последний вздох скребут его сердце, но в нем не было ни тоски, ни непонимания. Он стал свидетелем ужасной истины — все приходят в этот мир, чтобы однажды уйти, и иногда не хватает всего трех дней, чтобы увидеть последнюю весну. Сидя в седле, маленький эльф плотнее прижимался к отцу, чтобы почувствовать тепло его тела, услышать ровный ритм его сердца и убедиться, что Иорвет живой, настоящий и никуда не уходит. И отец, будто поймав его мысли налету, обнял его одной рукой и не отпускал до самого дома. Папа был уже дома и ждал их. Он встретил эльфов на пороге, хмурясь, даже почти злясь. — Где вы были? — спросил он, когда Иорвет скидывал дорожный плащ, а Иан боролся со своими сапогами. В доме было тепло натоплено и пахло жаренным мясом и картошкой с луком. Папа, может, и злился на них, но ужин приготовить не забыл. Когда отец прильнул к нему и поцеловал, Иан привычно смущенно отвернулся, но в этот раз спрятал счастливую улыбку. Они были дома. — Мне нужно было кое с кем попрощаться, — ответил отец, не размыкая объятий, и папа, хоть явно ничего не понял, допытываться больше не стал. Грея замерзшие руки о кружку с теплым травяным отваром, Иан наблюдал, как папа раскладывает еду по тарелкам. Человек хмурился и хотел о чем-то заговорить, но медлил. Только усевшись на место, он наконец прямо посмотрел на отца. — Мне нужно уехать, — сказал папа очень серьезно. — В Новиград? — отец подцепил вилкой кусок рассыпчатой картошки, подул на нее и отправил в рот. — В Вызиму, — ответил папа, — на пару недель или немного дольше. Отец удивленно поднял бровь. — Я думал, тебе запрещено появляться в Вызиме, — сказал он, и в тоне его зазвучала холодная, как пальцы мертвеца, тревога. — В Вызиме запрещено появляться Вернону Роше, — напомнил папа, — а это давно уже не мое имя. Те, кому не положено меня видеть, давно забыли мое лицо, и я еду туда, чтобы присутствовать на суде над Луизой ЛаВалетт. Император рассудил, что ее, как гражданку Темерии, должна судить королева Темерии. Готовившийся переворот касался и ее тоже, и, я подозреваю, в этом решении не обошлось без участия Цириллы. Они с Анаис неплохо спелись. — Как жестоко, — довольно меланхолично ответил отец, не отвлекаясь от своей порции, — заставить девчонку приговорить собственную мать к казни. — Я думаю, обойдется без этого, — отмахнулся папа, — в Вызиме никого не казнили с тех пор, как закончилась война, а всех военных преступников отправили в Нильфгаард. Цирилла понимает, что казнь матери королевы может привести к охлаждению отношений с Империей, и предполагает, что Луизу сошлют в одну из провинций или вовсе помилуют — под громкие аплодисменты аристократии. В любом случае, Анаис достаточно умна, чтобы принять политически верное решение и обратить сорвавшийся заговор себе на пользу. — В таком случае, я рад за нее, — Иорвет снисходительно улыбнулся, — я уже настроился погулять на их с Фергусом свадьбе, и не хотелось бы менять планы. Папа его юмора не оценил и остался сосредоточенно-мрачным. — Я не смогу взять вас с собой, — сказал он с таким видом, словно шагал с крыши, зажмурившись, — мое лицо в Вызиме забыли, потому что в нем нет ничего запоминающегося, а вот твое… — Я понимаю, — кивнул Иорвет спокойно, — но ведь через две недели ты вернешься. Мы расстаемся не навсегда. — Конечно, — папа неуверенно кивнул, — но я думал… — Что я захирею тут со скуки, дожидаясь тебя? — в тоне эльфа зазвучало озорство, — о, не волнуйся, мой глупый человек, мне будет, чем себя занять. Мое сердце всегда там же, где и ты, но мое бренное тело вполне может существовать отдельно от твоего. Самая приятная часть того, чтобы ждать тебя, в том, чтобы тебя дождаться. Папа молчал, но Иан видел, как разглаживается морщинка между его бровей, а жестко поджатые губы расслабляются и даже складываются в привычную улыбку. — И чем же ты планируешь заниматься? — спросил он почти с вызовом. Отец отложил вилку и пару секунд торжественно молчал. Иан почувствовал, что упустил что-то, и сейчас сказанное станет для него такой же большой новостью, как и для папы. — Я был зачислен в Университет, — проговорил отец, скромно опустив ресницы, но потом вновь решительно глянув на человека, — новый семестр начинается через три дня, и теперь я смогу являться на лекции, как полноправный член академического сообщества. Юлиан и Шани помогли мне с оформлением документов, а профессор Шинце ходатайствовал обо мне перед Ректором. Сегодня я получил официальную бумагу, а через три дня мне выдадут мою собственную мантию и одну из тех дурацких шапочек. Папа хранил молчание некоторое время, переваривая новость. — Поздравляю, — кивнул он наконец, — это то, чего ты хотел? — в его голосе слышалось сомнение. — Я никогда не знал, чего я хотел, пока не получал это, — отец улыбался. Умиротворенно, как тот, кто достиг заветной цели и наконец смог отдышаться, — но теперь я знаю. Читать книги и спорить с этими заносчивыми юнцами я мог бы и без официальных бумаг. Но я хочу учить, Вернон. Среди студентов Оксенфуртской академии эльфов с каждым годом становится все больше — раньше, из-за войны и всех этих трудностей с появлением нового поколения, мой народ не имел ни желания, ни возможности учиться, но теперь все изменилось. Люди снова затевают войну, но мои братья все отчетливей понимают, что участвовать в ней им вовсе не обязательно. И я хочу быть серди тех, кто проложит им дорогу в будущее, кто научит их не убивать под чужими знаменами, бороться за призрак свободы и вестись на людскую ложь, но понимать мир, жить в нем и избирать тот путь, который им подходит, а не тот, который им указали. После еще одной паузы папа медленно кивнул. — Я так рад за тебя, — сказал он, и в этот раз Иан услышал в его тоне искреннюю гордость. — Есть еще кое-что, — Иорвет нервно покрутил вилку в руке, — чтобы быть зачисленным в Академию, мне необходимо было гражданство, и я… — Ты стал гражданином Редании? — папа изумленно моргнул, а отец, взглянув на его огорошенное лицо, рассмеялся. — Да, мой гордый нильфгаардец, я теперь гражданин Редании, — ответил он, — верноподданный королевы-стрыги, полноправный член равноправного общества, носящий собственное имя. Твоя подорожная грамота мне больше не нужна. — Ясно, — папа скупо кивнул, — что ж, поздравляю и с этим. Отец устало покачал головой. — О, любовь моя, неужели ты не помышлял своей жизни, разделенной с гражданином вражеской державы? — спросил он с вызовом, в котором была лишь половина шутки, — для того, чтобы быть собой и для того, чтобы быть твоим мужем, бумаги мне не нужны, я даже не стал официально оформлять собственного сына — он все еще только твой по документам. Но это нужно для моей цели, которая наконец-то у меня появилась. — Если начнется война, тебя призовут в реданскую армию, — жестко напомнил папа, — Университет обложен военной повинностью, и студентов мобилизуют по первому приказу королевы. — Только не философов, — отмахнулся Иорвет сверкая глазом, — считается, что они обладают слишком чахлым телосложением и ни к чему не способны. Папа молчал, выстукивая по столу ровный раздраженный ритм. Иан, совершенно забывший о своей картошке, напряженно следил за родителями, переводя взгляд с одного лица на другое. Отец больше не смеялся, а папа был все также мрачен. — Ты ничего не сказал мне, — наконец тихо проговорил папа. — Ты тоже не счел нужным поделиться своими планами, когда принимал предложение Эмгыра, — отец говорил раздраженно, и Иан знал, что между родителями назревает настоящая ссора, которую невозможно будет разрешить страстными поцелуями и жесткими объятиями, как обычно. — Я помню, что сказал тебе тогда, и я не отказываюсь от своих слов. И я готов следовать за тобой тенью, куда бы ты ни пошел, но Вернон… — Достаточно, — папа уперся ладонями в столешницу и резко поднялся, — ты прекрасно знаешь, что я вовсе не хочу, чтобы ты был моей тенью и шел за мной, невзирая на свои желания. Я рад, что у тебя появилась цель, мечта, и ты нашел свое место. Я просто не думал, что такое важное решение ты примешь единолично, будто я тебе никто. Официальные бумаги? Гражданство? С каких пор для тебя это стало так важно? — Не устраивай сцен, — процедил отец, но с места не сдвинулся, — я отдал тебе свое сердце, поставил на кон душу, отказался от всего… — Какой удобный козырь! — лицо папы дрогнуло в кривой ухмылке, — теперь в любой момент, когда я буду с тобой не согласен, ты будешь напоминать мне о своей душе и договоре, который ты ради меня заключил? Тоже, надо сказать, не сказав мне ни слова! — Но я заключил его, — голос отца вибрировал от злости, — не только ради себя или тебя, но и ради Иана, которого ты намерен был бросить еще до того, как он войдет в возраст! — «Бросить»? — переспросил папа с вызовом, — я не собирался его бросать, но я человек! Был человеком. И я не выбирал родиться, чтобы умереть до того, как мой сын повзрослеет. Иан уже совершенно потерял нить разговора, и все, чего ему хотелось — это закрыть уши или закричать, чтобы родители немедленно перестали спорить и обвинять друг друга в непонятных, но непоправимых вещах. — Но теперь этого не произойдет! Потому что я так решил, — отец откинулся на скамье и прищурился, будто целился в человека из лука, — и не смей попрекать меня этим выбором! — Ты знаешь, что это все еще может произойти, — вдруг очень серьезно и тихо сказал папа. Его плечи поникли, он снова сел за стол и замолчал. Фигура отца тоже как-то неприятно сдулась и осела, как тело умершего Таэля в одинокой ледяной пещере. — Еще одно решение, которое принял ты, — голос отца срывался на шепот, уже не злой, а какой-то надломленно-отчаянный, — и теперь я, кажется, понял… Ты собираешься отдать его, верно? И надеялся, что я проведу остаток твоей жизни с тобой. А потом — буду свободен и смогу заняться своими делами, верно? Папа молчал. Иан чувствовал, что его начинает тошнить. Кусок мяса комом встал в горле, и мальчик закрыл глаза, чтобы не вернуть только что съеденный ужин обратно. — Я должен, — наконец едва слышно ответил человек. Отец поднялся из-за стола, сжимая и разжимая кулаки. Иану показалось, что эльф вот-вот вцепится в сковороду с мясом и швырнет ею в человека, но вместо этого он развернулся и быстрой резкой походкой вышел из кухни. Из-за стены спальни в ту ночь не доносилось ни звука, как бы Иан ни прислушивался. Он согласен был услышать что угодно — продолжение громкой ругани, непонятные тяжелые стоны или приглушенный шепот, может быть, даже папин храп. Но ничего не было. Утром человек уехал. Отец вел себя, как ни в чем не бывало. Каждое утро они, как обычно, отправлялись с Ианом в Университет. Иорвет получил собственную мантию и шапочку, и мальчик с удивлением видел, с какой гордостью эльф надевает на себя эти нелепые вещи. Дни для мальчика теперь проходили за книгами Шани — он решил для себя, что раз уж отец всерьез взялся за учебу, то и ему отставать не стоит. Он даже поспрашивал у целительницы, что такое Бан Ард, о котором упоминал отец, и та все ему рассказала, хоть и отметила, что никогда не слышала, чтобы в чародейской школе учились эльфы. — Чародеи вашего народа называются Знающими, — пояснила она, — и с тех пор, как был разрушен Лок Муинне, я не слышала, чтобы появился хоть один новый эльфский маг. Но, думаю, твои родители смогут найти тебе наставника или что-нибудь в этом роде. — В Нильфгаарде есть несколько Знающих, — заметил сидевший тут же в комнате Эренваль. Он все это время был занят тем, что рисовал на небольшом куске холста портрет рыжеволосой целительницы, и время от времени цыкал на нее, чтобы она не двигалась. Шани, конечно, и не думала подчиняться, но Эренваль не терял надежды. Портрет получался очень красивым — Иан рассматривал его, заглянув эльфу через плечо, — но они не берут учеников. Возможно, потому что среди эльфской молодежи не осталось способных к магии. Молодежь умирает по лесам в глупой погоне за идеалами, которые устарели еще до их рождения. Прошу вас, профессор, голову ровнее! — Вы имеете в виду свободу и равенство? — холодно уточнила Шани, но голову подняла и даже на пару секунд застыла в такой позе. — Я имею в виду то, как извратили это понятие скоя’таэли, спрятавшие за ними простое желание мародерствовать и ни перед кем не отчитываться, — надменно ответил Эренваль, нанося еще один мазок. — Я не хочу умирать в лесу, — тихо сказал Иан, вспомнив изможденное мертвое лицо Таэля в похоронном венке из голых ветвей. — О, мой милый, — покачала головой Шани, заслужив еще один возмущенный цык от Эренваля, — тебе эта участь не грозит. Твои родители сделали свой выбор правильно. Иану вдруг стало очень грустно, хотя обычно он гнал от себя неприятные мысли о той ссоре родителей. Он не вполне понял, о чем они говорили, но знал, что сделанный выбор и был камнем их преткновения. — Принцесса Цирилла поможет тебе найти наставника, — уверенно сказал Эренваль. — если, конечно, тебе достанет таланта. Вечера теперь отец не всегда проводил над книгами. Он раздобыл где-то шахматную доску и заставил Иана обучать себя игре. Иногда они вместе музицировали или готовили — отец старался всеми силами сделать ужин таким же вкусным, как если бы его готовил папа, будто самому себе стремился доказать, что в состоянии справиться со всем и без своего человека. Однажды Иорвет притащил несколько длинных, пахнущих смолой досок и сколотил из них полки для своих книг — коллекция толстых томов пополнялась. Мастер Лютик, Шани и даже Эренваль сделали в нее свои вклады, и книги нужно было где-то хранить. С деревом отец обращался куда искусней, чем с шахматами или продуктами, и полки вышли прочные, с красивой тонкой резьбой. Жизнь шла своим чередом, но каждую ночь Иан видел, как отец, отвернувшись от него, укрывается одеялом с головой, а утром просыпается на мокрой подушке. И от этого у маленького эльфа разрывалось сердце. Он пытался пару раз поговорить с Иорветом о том, что произошло между ним и папой, но все эти попытки оставались бесплодными — отец отворачивался или менял тему, но за две недели, пока папы не было, ни разу не произнес его имени. В день, когда вернулся папа, Иан проснулся утром от того, что отец скрипнул оконной рамой. Он распахнул створки, впуская в комнату свежий влажный ветер и подставил ему лицо. — Пахнет весной, — негромко проговорил эльф. Человек вернулся, когда завтрак еще не был окончен. Иорвет за две недели поднаторел в приготовлении овсянки настолько, что Иан теперь мог есть ее почти с удовольствием, и, когда папа вошел в кухню, он доканчивал вторую тарелку. День предстоял долгий. На появление человека эльф даже не обернулся, а тот молча вытащил из-за пазухи толстый конверт и опустил его на стол. Иорвет подозрительно покосился на него. — Еще одна депеша от Саскии? — спросил он холодно. — Официальные документы, — ответил папа, — как ты любишь. Иорвет развернулся и скрестил руки на груди, не спеша прикасаться к конверту и выжидающе глядя на папу. — Это купчая на этот дом, — пояснил человек. — Ты купил его? — эльф растерянно моргнул, — опять применил свое право на неограниченные расходы? — Нет, — папа покачал головой, — Я продал участок земли в Вызиме, на котором раньше стоял дом моей матери. Королева Анаис занялась сносом трущоб, и теперь все их обитатели получили право выручить неплохие деньги за свои лачуги и переехать в районы получше. Я решил воспользоваться предложением, взял небольшую ссуду у Вивальди… Ну и вот. Этот дом твой. Официально. — Мой? — эльф сдернул со стола маленькое полотенце и раздраженно вытер руки, хотя они были совершенно сухими. — Наш, — поправил себя папа, — мы владеем им совместно, без разделения на доли. — он сделал короткую паузу и добавил словно бы виновато, — это самое близкое к официальному браку, что я смог придумать. Иорвет снова моргнул, не двигаясь с места. Он не сводил глаз с папы, и тот под его взглядом явно стушевался. — Я…- он кашлянул, — я еще купил кольцо. Это, конечно, нильфгаардская традиция, и на Севере так не делают, но я подумал, что твои однокашники должны понимать… Эльф пересек кухню в один длинный шаг. Стоя перед папой, он молча поднял и протянул руку. Папа замешкался, не сразу сообразив, чего от него ждут, но потом, собравшись, извлек из кармана бархатный мешочек. Кольцо было простым, гладким, из мерцающего белого металла, и Иан заметил, что, когда отец надевал его на тонкий эльфский палец, его руки дрожали. — Я много думал, — заговорил папа, пока Иорвет критически осматривал тонкий ободок, словно выискивал изъяны на гладкой поверхности, — и я понял, что не хочу бросать ни тебя, ни Иана. Ни сейчас, ни через тридцать лет — или сколько там мне было изначально отпущено. Но мне придется поговорить с Геральтом, без этого — никак… — Я поговорю с ним, — Иорвет вскинул на папу взгляд, и Иан действительно почувствовал, как в воздухе пахнуло весной, — мы вместе поговорим. Он обнял его, и папа, до того державшийся очень прямо, обмяк и выдохнул, закрыв глаза. — Есть еще одна вещь, — сказал отец, не размыкая объятий, и человек ответил вопросительным «Мхм?», — в нашем доме не хватает самого главного… Большого книжного шкафа.