— А пососать ему не завернуть, — летит в ответ.
Ему-то? Он будет рад. Ещё и сам предложит, и добавки даст.***
В баре царила тишина. Вонхо натирал бокалы, и без того не нуждающиеся в дополнительном блеске, бармен всегда приводит в порядок своё хозяйство вовремя, и сейчас по сути делал лишнюю работу, однако, чтобы быть единственным кто ещё остаётся в здравом и трезвом уме, по другому он сейчас свои нервы успокоить не может. Ему как снег на голову сваливаются события с его друзьями из маленького городка. Знакомство за знакомством, происшествие за происшествием. Парень всего-то хочет спокойно себе работать и расширять бизнес, как-то выживать в суровом мире и его реальности, а тут это. Плохой была идея оставаться по соседству с домом. Не зря ему говорили — кровь гуще воды… Может, спустя ещё десятки лет, люди обнаружат это место, заброшенное и обросшее водорослями после сильных штормов, увидят то, что останется от бара и подумают — это тоже был чей-то дом? А бар и дальше будет существовать? Ну уж точно нет. Вонхо не задаёт лишних вопросов, его обходят стороной все события, связанные с некогда родным местом, стоило ему оттуда уехать. Пускай и не так далеко как хотелось, но выбраться за пределы той самой таблички с названием городка и его численностью, проехать по дороге отдаляясь от маяка, горько смотрящего вслед, всё равно что переступить невидимую черту, вырваться из тумана, и распрощаться со всем прошлым. И сейчас он несказанно рад такому решению. Но тени прошлого поколения настигают их, их всех, и сейчас часть их сидят на диване его заведения, обнимаются, Хосок смотрит чуть виновато, что сбежал, не предупредив, а Юнги как и всегда, безразлично, уставился куда-то в одну точку, и гадай, что у него там на уме в эту секунду. Судьбы людей может и не касаются владельца этого заведения, да только это лишь на первый взгляд. А вы войдите в туман, он-то вас и проведёт, рассказывая правду о двух влюблённых, четырёх, а может даже больше. Поведает вам трагедию неразделённой любви, обиды, хватаясь рукой за дерево, спускаясь вниз к закрытому от чужих глаз пляжу. Он покажет вам не только маки на склонах скал и это самое дерево, ставшее опорой, он зажжёт маяк, нырнёт с башни порта. И приведёт к пещере в скале. Нальёт вам выпить, как делает всегда, может найдётся и что-то крепче, что сильнее разум дурманит. Нарисует целую карту сплетения нитей судьбы, нескольких ребят с их прошлым. Люди глупые, в перерождения не верят, а те двое верили так сильно и так клялись друг другу, что одна молодая цыганка незаметно для остальных пальцы друзей перевязала красной нитью. Юнги закашлялся, вырывая из мыслей владельца этой скалы. Ну право же, кашляет, точно его дедушка Даль. Вот и Хосок смотрит на него, точно Сан, чуть укоризненно, хотя и с нежностью, пачку сигарет подальше отодвигает, в щёку целует старшего троюродного брата своего лучшего друга… Когда Хосок всем рассказал о картине, что застал в классе, время для всех перевернулось. Оно давно уже не идёт по своему кругу, как ему положено, то останавливаясь, то идя назад, утаскивая, как всё те же волны во время отлива, за собой в прошлое. За реальность цепляться бесполезно, она давно перестала существовать, взрываясь от красок чувств влюблённых людей, затаилась в тумане одной легенды объединившей жестокость судьбы двух людей, а вслед и их окружение. Отлив страшен, но прилив страшнее не меньше, он с ног своим течением сбивает, словно непослушная горная река. Он своими водами внезапно наступает, норовя затопить тех, кто слишком далеко от берега отошёл. — И из тумана этого у каждого свой выход… Тряпка кидается на пол, а Вонхо упирает руки в бока, когда в двери бара стучат явно тяжёлым кулаком. Полиция? Они увидели Хосока с Юнги и проследили за ним до бара? Кто-то из ребят? Кто там? Снова в реальность эту возвращаться жестокостью жизни. Если конечно забыть, что ни в какие параллельные миры они и не попадали, оставаясь всё тут же, в этих же краях на окраине мира, окружённые с трёх сторон морями. Это всё туман, он начинает рассеиваться. И вот-вот, кажется, легенда престанет ею быть, являя всем лик тех, кто проклял эти места. Если даже в городке поговаривают давно: русал вернулся, ходит по этим землям на двух ногах. И в море он блестит чешуёй чёрного хвоста. — Проваливайте из зала, — кивнул в сторону чёрного выхода Вонхо, выходя из-за бара, зная, что брошенную до этого вслух фразу никто не слышал. Но не успевает он подойти к дверям, как те сами распахиваются перед ним. Хосок и Юнги так и застывают на месте при виде женщины в чёрных одеждах.***
— Бабушка, а какая легенда правдивая? — Тэхён слышал одну и ту же историю не один раз, но всегда они рассказывались с разных сторон и от разных лиц, отчего немного изменялись. Или много. — Так они все правдивы, — старушка, по обыкновению, погладила внука по голове. — Каждый видел и запомнил по своему, у каждого своя правда в этой истории. — А какая правда у дедушки и Оушена? — мальчик впервые и единственный раз назвал Рокка не по имени. — Это надо их спрашивать, медвежонок. Только они могут рассказать, как всё было на самом деле. — Но, они ведь умерли! — изумился Тэхён. — Как мы их спросим? Хочу знать <i>их историю!</i>***
За какие-то пару месяцев произошло столько плохих событий, что они становятся уже какой-то обыденностью, частью жизни, и с лёгкостью меркнут на фоне чего-то светлого. Тэхён заходит в свой дом, а его душа спокойна. Точнее, она мечется, но не из-за Намджуна, который сейчас уже лежит в гостевой спальне дома Паков в обнимку с Джином, а оттого, что хочется китом из воды выпрыгнуть, от одного только осознавания, — Чонгук поцеловал его! Ким не обращает внимания на включенный свет на кухне, на чей-то тихий голос, он радостный спешит к себе в комнату сделать то, что хотел ещё в классе, после своего пробуждения, закончить рисунок русала. Нарисовать наконец-то его лицо чертами лица Чонгука. Чувства совсем затмили голову. Его не пугает тот факт, что с самого детства он видел во сне именно его. Мысли все катятся в неизвестном направлении, а Тэхёну только бы скорее наверх. У него ещё встреча с Чонгуком сегодня, ночью, на пляже… Старая легенда и желание из детства знать правду сейчас забыты. Вместо этого песня в голове, да мир окрашен в других цветах. Для него и так этот серый мир был в других красках, а сейчас всё розовым плывёт. Всё вокруг перестало иметь другие цвета и оттенки, пока сердце жалобно сжималось где-то под глубиной рёбер ещё в тот самый момент, в классе. Влюбился. Надо же. Он влюбился. По-настоящему. По взрослому. Вот как влюбляются в человека. От портретов в альбоме до стояка в штанах от одной мысли касаний его рук. И это — взаимно. Ещё недавно так страшно было кого-то любить, допустить мысль, хотя Тэхён и принял себя полностью. Но сейчас ни страха, ни одиночества, ничего. Только мысли о завершении рисунка и о встрече… — Пришёл наконец-то, — голос отца из кухни застаёт Кима на первой ступеньке. Окна открыты? Что-то холодно резко стало. Прям, зимой повеяло, её ветром. Степным, не тот что городской. Этот воздух не морозит кожу щёк, заставляя те краснеть. От него не спрятаться за тёплой шубой или пуховиком. Здесь холод другой, он пробирается сквозь одежду, заставляя мёрзнуть кости и тебя вместе с ними. Только сейчас Кима морозит не от ветра, а от голоса собственного родителя. Тэхён, съёживаясь от серьёзного и недовольного тона голоса, заходит на их кухню. Мать сидит за столом, её взгляд не легче, такой же тяжёлый, а отец стоит возле неё. Семья Ким не такая, как семья Пак. Здесь нет радостных встреч. Строго, устало, серо. Записка по утрам на столе с парой купюр и звук телевизора поздним вечером из спальни. — Вы сегодня рано, — Тэхён не улыбается. Нет у них таких отношений. Родителям плевать на его жизнь, на то, что с ним и как он, почему и его тогда должно что-то волновать. — Поговори ещё! Рано! Что это? — отец злой, его лицо всегда начинает краснеть от злости, а на лбу вздувается венка, прямо как сейчас. Парень ловит себя на мысли, что даже рад тому, что пошёл своей внешностью в дедушку, а не в отца. И снова ему перед глазами тыкают в экран телефона, как Чимин ещё несколько часов назад в школе. И картинки всё те же. На левой половине стоят в кладовке Намджун и Джин, на правой в поле — Юнги и Хосок. — Я сколько раз говорил тебе, — не просто злиться, в ярости. — Не общаться с этим отбросом? Почему весь город считает что мой сын гей? Почему мне звонит наш мэр? Сам мэр! И говорит что мой сын заразил его сына?! — Пап, — пытается начать говорить Тэхён. Он устал. Сильно устал сегодня, за эти месяцы, за эту жизнь. И откуда только эта самая усталость упала на него? До этой минуты собственное тело веса не имело, а сейчас даже воздух тонны весит. — Это всё твои корни, — прошипела сквозь зубы женщина за столом. — Всё из-за твоего отца и твоей сумасшедшей матери! — Не говори так о бабушке, — Тэхён когда-то готовился к тому, как будет говорить родителям о своей ориентации, о том что это и откуда берётся, точнее, пытался подготовить себя к такому разговору. Но всё же был не готов, не вот так это точно. Хотя иногда голову даже посещала мысль поставить скрытую камеру, а вдруг всё обернулось бы трогательно? Мог бы в интернет выставить. Да только слишком много «вдруг», да «бы». — Замолчи! Мы всю жизнь горбатимся ради тебя, а ты вот так нас благодаришь? — взвизгнула мать Тэхёна, поднимаясь из-за стола и подходя к сыну. — Что это вообще такое? Как это понимать? Тэхён был готов к пощёчине, стоило женщине подняться, но не был готов, что его ударят кипой бумаг, разбрасывая их тут же по всему полу. У него в глазах слёзы собираются. Время замирает именно так? Обидно. Звук что он сейчас слышит зовётся абсолютной тишиной, но тогда отчего так громко? Хотя и нельзя обижаться на невежество, но всё же, обидно. И слов никаких нет. Оправдываться? А за что? И перед кем? Собственные родители, а как будто чужие люди. Только вот на полу не просто бумаги, а те самые рисунки и плакаты из его комнаты. Тэхён пробегается быстро по ним глазами. Явно содранные в порыве гневе, края все оборваны, какие-то листы и вовсе порваны на двое… Парень быстро подымает голову, смотря на своих родителей. Только не это! В несколько шагов он достигает своей комнаты наверху, рванув так быстро как смог, не давая ухватить себя за шиворот. Двери раскрываются, а внутри — новая боль. Вся его комната, целиком, перевёрнута. Ящики достаны из стола почти до конца, его шкаф почти пустой, а половина одежды валяется на полу. На стенах ни рисунка. А все те ракушки, что висели у него — обломками посреди тряпок на полу. Позади слышен топот двух пар ног, а Тэхён с места сдвинуться не может. Он разворачивается и кидается к отцу с матерью, путаясь ногами в разорванных блузах и кружевах, отданных ему бабушкой Мэй. — Что вы сделали? Почему в моей комнате всё так? Что вы наделили? — слёзы ручьями по его щекам, а их обжигает рука. Тэхён так хотел знать правду о своём дедушке и его любимом человеке. Бывали моменты когда не хотел. С возрастом смотрел на всё это с меньшим интересом. Под крики взрослых вспоминаются собственные слова и то чувство, когда не хотелось рассказывать эту легенду Чимину. Что в ней прекрасного, когда родные люди не принимают тебя? Когда тебя запирают в комнате посреди обломков собственной души и сердца. Грозятся выгнать из дома, но вместо этого пинают по ноге, что парень падает на колени. Ему не привыкать быть избитым, но он уже так отвык. Какая ещё встреча с Чонгуком, когда на лице снова синяки, и в этот раз они от тяжёлых пощёчин родной матери? В рюкзак летят остатки уцелевших личных вещей. Тэхён уже сбегал из собственной комнаты через окно. И сейчас его ноги несут подальше от этих мест, только вот куда? В темноте наступающей ночи Ким достаёт телефон, набирая номер…