Тварь

После того случая Тсуна ни разу не обмолвился о том, что между ними что-то произошло. Они все так же работали вместе, ходили на собрания, ужинали всей семьей. Хаято — что ж, Хаято просто страдал. Получив частичку тепла от босса, хотелось и дальше получать его. И хоть тот и был пьян — но это же Джудайме, который прекрасен в абсолютно любом своем состоянии. Внутренние чувства были разворошены, перемешаны. В голову иногда приходила мысль запереть босса в подвале и поить-поить-поить алкоголем. Гокудера отгонял частичку безумия и грозил пальцем наручникам. Это не то, что смогло бы сделать его счастливым. Пушистая белая тварь лаяла и тыкала лапкой в кислотные переливы, раздразнивая их и заставляя формироваться в шипы. Хаято тоскливо смотрел на босса, выкуривал очередную сигарету и рассматривал в зеркале так и не сошедший засос. Тсунаеши решил абстрагироваться от всего и сосредоточиться на работе. Понемногу он вырывал из головы образ Киоко. В сердце было пусто, на языке оседал металлический вкус крови. К бутылке он больше ни разу не прикладывался, а больше ничем противный вкус было не заглушить. Рядом ошивался Хаято, напоминая собой о вреде алкоголя и о крышесносном минете. Разговаривать о том, что случилось, с Хранителем не хотелось. Как и убивать того словами о том, что это все пьяный бред и ошибка. Ложную надежду он тоже не давал, зная, что от нее станет лишь хуже. Так что молча топил свою печаль в работе. В один ничем не примечательный день к нему в кабинет впорхнула немного бледноватая, но веселая Киоко. Радостно щебеча, она делилась последними новостями, планируемым медовым месяцем, своим счастьем. Тсуна, нацепив на себя лживую и фальшивую улыбку, кивал в такт её словам и смотрел на светящуюся девушку пустым взглядом. Увидев не такую яркую реакцию, на какую она рассчитывала, Киоко потупилась, как-то странно смутилась и ушла. В голове у Тсуны опять всплыл тот вечер и увиденная сцена. Неожиданно мысли перетекли на нежные губы Хаято, его горячий, жаркий рот. Ему было тогда хорошо, а Гокудера выглядел таким счастливым. Так почему, почему они не могут быть все счастливы? Губы поджались, во рту все копился металлический вкус. Со стуком вошел Хаято — он выглядел довольно встревоженным. Уже узнал о визите Киоко? Взгляд остановился на маленьком, уже сходящем пятнышке у шеи. Гокудера совсем не прикрывал засос — а зачем? Все они уже давно не подростки, знают, что это такое и откуда оно. Вся семья бы порадовалась за Гокудеру, если бы тот не выглядел таким несчастным и разбитым. Возможно, что и принимали это вовсе не за засос: выглядело как укус комара. — Джудайме, может, вам принести кофе или чая? — беспокойно спросил Хранитель. Тсуна отрицательно мотнул головой. Внимательно окинул взором. Совесть скребла о кору головного мозга. «Если тебе самому уже не видать счастья, сделай хоть кого-то счастливым». — Закрой дверь и иди сюда, — тяжело выдохнул Савада, решившись. Он любил Киоко, желал ей счастья и всего наилучшего. Потому отпустил и не стал препятствовать. А еще он любил своих Хранителей — свою семью. Не так как Киоко, но тоже сильно, до разбитых в кровь рук и жертвования собой. Дрожащей рукой Хаято закрыл двери, подошел к боссу. Глаза неизбежно опускались вниз и смотрели на чужие черные лакированные туфли. Видимо, настало время для разговора. Он все еще чувствовал вину за то, что произошло. Он мог предотвратить, мог остановить босса, мог воспротивиться соблазну. Тварь внутри лаяла, убеждая в том, что он все сделал верно. Гокудера переводил взгляд вниз. Тут побывала она — Киоко. Даже если бы ему об этом не доложила охрана, Хранитель бы понял это сразу по бледному лицу Джудайме, по надломленным бровям и потемневшему взгляду. Киоко — триггер для Тсуны, почти такой же, как сам Тсуна для Хаято. Будь его воля, он бы никогда не пустил девушку сюда, чтобы не расстраивать босса. — Присаживайся, — Тсуна прикрыл глаза, массируя виски. Вместо привычных зеленых глаз Гокудеры ему виделись другие — красные. Они смотрели на него с обожанием и любовью. Они смотрели так, что руки тянулись обнять или придушить их обладателя. Что же он выберет? Гокудера сел напротив. Между ними стояла преграда — стол. И почему-то от этого становилось и смешно, и грустно. Между ними всегда стояли какие-то преграды. — Ты меня любишь, — не спрашивал, а утверждал Тсунаеши. — Да, — честно дрогнувшим голосом ответил Гокудера. — Как давно? — Всегда, — Хаято отвел взгляд в строну, — Практически с самого дня знакомства. Тсуна тяжело вздохнул. Да, сложный случай. И все это время он…? Черт. Чем-то они с Хаято похожи. Копить долгие годы любовь к человеку, что предпочитает её не замечать — их конек. Чем-то похожи и Тсунаеши с Киоко. Вот так, походя, с легкостью разбивать другим сердца… наверно, могли только они. — Я готов принять твои чувства, — уверенно произнес Тсуна. Впрочем, что ему терять? Уже явно нечего. Киоко счастлива со своим мужем. А он… он сделает счастливым своего любимого товарища и друга. Ну и что, что Хаято — парень? Когда он предлагал Хранителю отсосать себе, он явно об этом как-то не беспокоился, что наводит на мысли о собственной бисексуальности. Да и вообще, какая в жопу разница? «Правильно, если в жопу, то без разницы». Савада незаметно поморщился от противных слов, возникших в голове. Грязно и мерзко. Вот не надо здесь опошлять чужую любовь своими комментариями, пожалуйста. Это все, вообще-то, очень важно. Хаято посмотрел на него таким счастливым взглядом, что у Тсуны даже как-то на душе полегчало. Дыхание у Гокудеры сперло, сердце быстро стучало: кажется, он был готов заплакать от радости. — Джудайме… — произнес так растерянно, но воодушевленно. Неужели Десятый и правда согласен принять это? Хотелось обнять этого восхитительного человека. Сжать в объятиях сильно-сильно и не отпускать никогда. — Называй меня Тсуной, — попросил Савада. Может быть, хоть сейчас Хаято, имея такую мотивацию, сможет это сделать. Хаято встал со стула и вплотную приблизился к нему. — Джу-, Тсунаеши, можно? — запальчиво спросил он, не веря своему счастью. Тварь радостно скакала и лаяла, из-за этого гудело в грудной клетке и голове. Было бы хорошо, если бы Хаято уточнил, чего именно он хочет от Тсуны. Но… Раз уж такое дело, наверно, можно и согласиться. Савада встал, и теперь они находились совсем уж близко друг к другу. — Можно. Хаято его обнял. Очень-очень крепко. Дистанция сокращена. Жизнь, кажется, налаживалась. Любимый Джудайме был рядом и обнимал его в ответ. Вот оно — счастье. Трепетно и неуверенно Гокудера приблизил свои губы к чужим, и Тсуна понял, сам втянул Хранителя в поцелуй. И то, как самозабвенно целовал его Хаято… Это было хорошо, правильно. Оторвавшись от чужих губ, он с удивлением понял, что металлический привкус исчез изо рта — он был заменен на горькую нотку никотина. Будто Гокудера слизал его своим языком и поменял на свой неповторимый вкус. А пустота в сердце замещалась чем-то новым. Кажется, теперь он стал лучше понимать тех людей, что топили свою неразделенную любовь в других. Быть кем-то любимым оказалось приятно. А от радости, идущей по их связи Неба и Хранителя, становилось легче и радостней самому Тсуне.