Gerçeğin ruhu

Это было морозное декабрьское утро, прошло чуть больше трёх недель с тех пор как Айше впервые переступила порог султанских покоев, дабы составить компанию болеющему Падишаху, и с тех пор для них двоих установилась своеобразная рутина: сначала она приходила на пару часов, чтобы рассказать о детях или почитать ему тихим голосом, поскольку у него теперь быстро уставали глаза и Мурад терпеть не мог гнетущую тишину, пусть никогда бы в этом не признался. Позже визиты участились, и она не знала до конца зачем это делает, что именно заставляет её терпеть его шпильки, а порой — открытые упрёки и оскорбления, отвратительное настроение, но со всем усердием, терпеливо скрывая раздражение, Айше начала приходить дважды, а потом и трижды в день. Чем чаще она приходила к нему, тем реже становились его оскорбления, вскоре Мурад начал изредка комментировать то, что она ему читала, однажды даже попросил спеть ему, вспоминая как в юности это всегда успокаивало его головные боли. После этого он был на следующее утро особенно раздражительным, словно стыдился, что показал перед ней слабость, но не стал возражать когда в следующий раз она сделала то же самое, массируя его виски чтобы помочь уснуть. Иногда ему становилось лучше и Мурад позволял ей или одному из слуг проводить его на террасу либо просил подать ему подставку и письменные принадлежности и долго что-то писал, прищурив глаза. Менее важные, обыденные указы он позже доверил ей писать под диктовку, хотя никогда не ставил свою печать прежде тщательно не прочитав каждую строчку. Проводя половину дня с детьми, Айше посвящала другую половину Султану, будучи добровольной медсестрой, помогая ему одеваться и принимать лекарства, которыми он часто пренебрегал, используя исключительно тяжёлые наркотики в мгновения сильной боли. По мнению его же доверенных лекарей, это только усугубляло болезнь, что Мурад упрямо игнорировал, но Айше надеялась ограничить употребление Султаном этих настоек. Она убеждала себя: дело вовсе не в том, что она о нём заботится, а в заботе о сыне. Ахмед едва приблизился к тринадцатым именинам, и каким бы умным он ни был, как бы она им ни гордилась, султанша знала, что он не готов занять престол и бороться с влиянием своей властной бабушки. Если бы у него было хотя бы несколько лет, чтобы подготовиться к этому бремени, окрепнуть! Врачи говорили, что у Падишаха до сих пор есть надежда, если не выздороветь окончательно, так хотя бы поправиться достаточно чтобы прожить ещё несколько лет, но Мурад упрямо саботировал собственное лечение, отказываясь от диеты и продолжая употреблять неумеренное количество вина. Были конечно и подозрения, что его травят, но стоило ли говорить о других врагах, если Мурад сам был для себя врагом в первую очередь? Однако говорить с ним об этом было опасно, она не позволяла себе забыть, что он уже не тот давно юноша, которого она некогда беззаветно любила. Султан вовсе не забыл ей старые прегрешения, а если и молчал о них последние дни, лишь по той причине, что ему не хотелось оставаться в одиночестве. Его визирь Юсуф-паша помимо самой Айше был единственным, кто навещал Мурада в его вынужденном затворничестве, но он часто отсутствовал, выполняя поручения Мурада в совете и вне дворца. Детей он нарочно изолировал, не желая чтобы его видели настолько больным, Атике почти перестала приходить после казни близнеца, потому Айше часто была его единственной компанией, не считая слуг и врачей, которые его раздражали. Сегодня Айше устроилась на низком стуле около султанской постели, будучи совершенно сосредоточенной на шахматной доске перед ней. Во времена долгой ссылки по началу она маялась от тоски и бродила по коридорам словно приведение, но со временем нашла для себя много интересных увлечений, среди прочего научилась играть в шахматы. И было очевидно, что Мурад не ожидал от неё особых умений, однако когда бывшая любимица выиграла у него партию, и почти победила во второй раз, его глаза полезли на лоб от удивления. — Где ты научилась играть?— не удержался Мурад, с ворчанием замечая тихую ухмылку в уголке её губ, когда она явно ему поддалась. Ему сначала хотелось по привычке рявкнуть, что он не нуждается в снисхождении и жалости, смести с кровати проклятую шахматную доску, но очень скоро Мурад понял, что злость была искусственной. Он давно уже не злился конкретно на Айше, у него были куда более грозные враги, её же он не считал таковой: мать его наследника могла быть предательницей, совершив шесть лет назад государственную измену, однако у них были общие дети и общая цель обеспечить безопасную передачу власти Ахмеду. Кроме того, она была одной из немногих, кто добровольно приходил в его покои, хотя, казалось, выгоды для неё не было. Что она получала от заботы о нём? Его дни подходили к концу, и так или иначе, Айше вскоре станет Валиде Ахмеда, таким образом расставшись с бременем своих старых грехов. Чувствуя почти неминуемое приближение конца, Мурад признал, что единственной добротой к ней было сохранить ей жизнь, но и тогда он передумал в последний момент, даже не из заботы к чувствам детей, а потому что поймал Фарью когда она рылась в его бумагах, желая первой узнать судьбу Айше. Исключительно чтобы наказать строптивость своей законной супруги Султан в последний момент отменил смертный приговор, а когда услышал разговор Фарьи с близкой служанкой, с намерением подослать наёмного убийцу в Амасью, вопреки его воле, даже разозлился до такой степени, что едва не задушил жену. Фарью спасла беременность, а Мурад никому в этом не признался, но почувствовал себя чудовищем. Что он за человек, если готов убить жену, ради которой бросил вызов всем правилам? Если ранее он почти прервал жизнь матери троих своих детей, отменив это решение исключительно со злости на другую женщину, не думая при этом о собственных детях? Это даже его напугало. — В Амасье, господин,— спокойно ответила Айше, собирая шахматные фигуры и убирая доску подальше, так как приближалось время обеда,— у меня там было много свободного времени, чтобы учиться новым вещам. По вечерам евнухи и калфы часто собирались на кухне выпить стаканчик горячего чая и поиграть в шахматы или в кости, однажды я их обнаружила и потом время от времени к ним присоединялась. — Значит в Амасье ты не только умирала от тоски по детям и молилась о моём прощении? Разве твоё сердце не истекало кровью и не болело так сильно, что ты готова была приветствовать Азраэля как доброго друга?— фыркнул Мурад, на что Айше вздрогнула. — Я не знала, что вы читали мои письма, Повелитель,— Айше знала, что её фасад разрушен и она не может сохранять невозмутимость, потому что её голос прозвучал горько, но с оттенком явного удивления. Вполне в духе Мурада было бросить в лицо матери своих детей эти письма, наслаждаясь её болью, но чтобы он помнил наизусть строки из её послания? Откровение всерьёз поразило Айше. — Только одно,— Мурад лгал, но делал это умело, потому что и сам не знал почему читал каждое письмо этой женщины,— остальные отправились туда, где им и место, они отлично послужили для растопки камина. Но я заметил, что они приходили только первый год. В чём дело, Айше? Слишком хорошо проводила время в ссылке, что не было времени написать? Или тебе настолько не хватало твоего скудного содержания, что не хватило денег на бумагу и чернила? — Не знала, что в главном дворце империи настолько серьёзные проблемы с дровами, что вы столько лет задавались этим вопросом,— резкие слова сорвались с языка Айше прежде чем она успела подумать, её глаза распахнулись от ужаса когда она осознала что только что сказала, а когда она попыталась встать в надежде спастись от его ярости, Мурад сжал её запястье так сильно, что она вскрикнула от боли. — Я не давал тебе разрешения уходить,— прошипел Падишах,— может вскоре ты и станешь Валиде, пока вороны будут клевать мои внутренности, но я всё ещё здесь и до тех пор ты будешь меня уважать. Ты будешь помнить, что ты подлая предательница и убийца, которая стоит перед своим правителем и должна благодарить за сохранение её жалкой жизни! — Сколько горечи, Мурад,— покачала головой Айше, впервые называя его по имени с незапамятных времён,— сколько жалости к себе, пока ты сам продолжаешь загонять себя в могилу, игнорируя советы врачей, употребляя вино и напиваясь до бессознательного состояния, в то время как человек на улицах твоей империи будет казнён лишь за то, что держит в руках вино. Обвиняешь меня в убийстве, хотя я была лишь ещё одной жертвой подлых интриг Гюльбахар, пока на твоих руках кровь родных братьев. Не лицемерие ли это? Ты стал тираном, Мурад, все тебя боятся, никто не хочет быть рядом с тобой. — Я всё ещё могу забрать твою жизнь, чтобы очередной раз подтвердить свою репутацию тирана,— ярость пылала в глазах Падишаха, пока он продолжал до боли сжимать руку матери своего наследника.— Раньше я вынес тебе слишком мягкое наказание и сегодня получаю такую благодарность. — Разве вы сохранили мне жизнь не ради того чтобы наказать Фарью?— выпалила Айше, с её глаз текли слёзы, боль в руке была ужасной, как для больного человека у Султана было слишком много силы, потому что он не отпускал, продолжая выворачивать её запястье. — Что...— он отпустил её настолько резко, что брюнетка просто упала, ударившись об пол. Какое-то странное чувство, которого он не испытывал уже много лет, поселилось у него в груди, пока он наблюдал как женщина сжалась на земле, неловко пытаясь подняться на ноги, при этом прижимая к себе раненое запястье. — Ваша жена,— горько прошептала Айше,— как-то приезжала ко мне, пока вы были в походе, тогда она была в тягости с вашими сыновьями. И она рассказала мне самые занятные вещи. Разве вы не пытались её задушить? Кажется, её в тот раз спасла только беременность? Быстро же прошла ваша великая любовь. О смерти вашей супруги много говорили позже, строили догадки. Я задаюсь вопросом, убила ли её впрямь ваша мать, или вы сами вынесли этот приговор? Знала ли она кто из вас отдал приказ, пока боролась с палачами в свой последний миг?— Айше даже не устыдилась садистскому удовольствию, пылающему в её венах, распространяясь по кровотоку, наблюдая за болью в глазах Султана.— Как думаете, о чём она думала? А что насчёт ваших братьев? Они-то наверняка знали, кто заказал их погибель. Страх поселился в каждом уголке этого тёмного дворца, но языки до сих пор шепчут. Говорят, бедный шехзаде Ибрагим настолько боялся, что сошёл с ума к концу жизни, ночами кричал и молил своего брата о пощаде, всё ждал немых палачей, которые в конце концов пришли к нему по вашему приказу. — Я не хотел,— удивление мелькнуло на лице Айше, потому что Мурад звучал почти как в их юности, просыпаясь после особенно жестокого кошмара, а глаза были плотно закрыты,— я не хотел их убивать, но я должен был... Я просто хотел чтобы Ахмед остался жив, чтобы мой последний оставшийся сын жил, я должен обеспечить ему трон. И я не убивал свою жену, я хотел чтобы мы с ней начали всё сначала, её подло убили во тьме по приказу моей Валиде, так же как поступили с многими другими, кто был мне дорог. Она годами изолировала и убивала людей вокруг меня, будто впрямь верила, что они настраивают меня против неё, что не она сама стала жертвой собственного властолюбия... Она — чудовище, чума этого государства, и я тоже стал чудовищем, пока боролся с бесконечными пиявками, которые выстроились в очередь, чтобы высосать мою кровь, мои последние силы, чтобы разрушить меня и унизить, как они однажды поступили с моим братом Османом...— кажется, он был глубоко в своих мыслях и даже забыл к концу своей триады, что не один в комнате. — Повелитель...— сдавленно прошептала Айше, разрываясь между глубоким страхом и жалостью, сжимающими её сердце в тиски. — Убирайся,— прошептал Мурад, открыв наконец воспалённые от слёз глаза, и она не посмела спорить в этот момент, выбежав из комнаты, пока её сердце бешено колотилось от страха.