I
В то время уже ничего, кроме альянса, не существовало. Всё было альянсом. Все дороги принадлежали альянсу, все народы принадлежали альянсу. Каждый мальчишка — до последней нитки на военной форме — принадлежал альянсу: он спал, ел и даже мочился по расписанию альянса. И по приказу альянса он шел на смерть и убивал. «Гражданских», «мирных» не осталось, остались те, кто помогал в тылу. Города давно перестали быть просто городами и превратились в военно-городские корпуса. Это была беспрецедентная и самая могущественная военная организация за всю историю Рофира. Содружество. Союз народов. Величайшая империя, если угодно. Ее полное название звучало как «Первый всенародно-западный альянс Сопротивления». До альянса велось много войн. После заключения альянса все они свелись к одной: рофиряне пытались защитить свою планету. И захватчик… был своеобразным. Не армией, но явлением, для которого понадобилась армия. Стихийным бедствием. Болезнью. И чтобы с этим сражаться, альянс построил корпуса: низкие муравейники — с сетью подземных и наземных туннелей от здания к зданию. Персонал циркулировал по бесконечным коридорам, как кровь по организму. А военные обычно стягивались в самом сердце: здесь было всё — и штабы управления, и учебная академия, и медцентр, и казармы. Курсанты, солдаты и офицеры перемещались в основном к учебным полигонам. И у них единственных было право (а иногда даже желание) покидать корпус. Отряды уходили в рейды на дни, недели и месяцы. И никогда не возвращались в полном составе. А бывало, что не возвращались вовсе. Каждый корпус окружала монументальная бетонная стена — в черных кровоподтеках копоти. Тридцать четыре метра в высоту, двенадцать этажей… Тан даже не знал, насколько это много или мало: верхушка утопала в дыме, как в тумане, и он никогда не видел стену целиком. Корпус Тана был седьмым. Жизнь за его пределами прекратилась. Шестой корпус — и все, что были до него, уже пали. И седьмой, пусть и держал оборону, но уже начинал сдавать позиции. Снаружи были только прах и пепел. Только горящая земля. Когда открывались ворота, обычно звучал один из двух сигналов тревоги — и от обоих стыла кровь. Сигнал отбытия в рейд был предупреждающим и монотонным, гудки — долгими, грохочущими. Эта тревога цедила звук, как если бы диктор повторял снова и снова: «Отойдите. Внимание, отойдите. Открываются ворота. Внимание». Сигнал ввоза раненых разносился по корпусу тревожными, однотипными, короткими и низкими гудками. Он давал понять, что счет идет на минуты. Но в тот вечер, когда в корпус привели кайна, завывшая сирена была не похожа ни на что. Гудки старой аппаратуры хрипели и звенели. Они призывали натужно, но неумолимо. Издавали гулкий, падающий звук. Эта сирена означала экстренный сбор инквизиции.II
Мужчины в обезличенной черной форме, без каких-либо опознавательных знаков, строем вошли в зону карантина. Остановились. Кардинал, начальник инквизиции, выступил вперед своих людей. Он почти ничем от них не отличался, лишь погонами. Но он мог сместить с должности любого в корпусе, даже генерала, который этим корпусом управлял. Кардинал без интереса бросил взгляд через межкомнатное окно. Его глаза — древний янтарь, расплавленное золото — расширились, поймали блик и озарились светом, словно этот свет загорелся внутри них. Десятки других глаз — карих и черных — смотрели онемевши. Кардинал взял себя в руки, сжал губы и спросил: — Ответственный? Он хотел знать, кто притащил сюда мальчишку с белой кожей. Виновный лейтенант опустился перед кардиналом на колено, называя свое имя, и склонил голову: так он выражал высшую степень готовности служить и подчиняться. Даже если кардинал тотчас бы вынес ему смертный приговор. Один из других офицеров спешно передал приказ о рейде кардиналу в руки: там было расписано, кто, когда, куда и насколько был отправлен за стену. Кардинал между делом поднял лейтенанта жестом, бегло пробежался по строкам и снова посмотрел на найденного мальчишку, сидевшего за стеклом… А затем спросил: — Другие? Такие же. С белой кожей. Черными, как уголь, волосами. И глазами цвета, который ни один рофирянин не смог бы описать. Где они, что — с ними? Лейтенант ответил: — Он единственный подобный… — А остальные? — Обычные кочевники… под Многоликим Богом… — И где их жрец? Отвечая, лейтенант не дрогнул, но произнес очень тихо: — Сбежал. Кардинал сверлил ошибшегося лейтенанта взглядом. В глухой, звенящей тишине, которую никто не позволял себе нарушить. И его голос, спокойный и оттого зловещий, зазвенел металлом: — То есть вы упустили тварь, которая могла пролить на что-то свет? Его интонации были холодными, каждое слово — взвешенным и властным. Кардинал — главный судья и главный же палач. И он привык повелевать. Точно так же, как выносить приговоры и заносить кинжал. Лейтенант застыл, не смея извиняться. И кардинал отдал ему приказ: — Рапорты всего отряда мне на стол к утру. Лейтенант положил руку на сердце и поклонился. Зона карантина снова погрузилась в тяжелую тишину. Кардинал изучал и резал взглядом мальчишку с белой кожей. Ровную спину, напряженное худое тело, привыкшее бежать без остановки. Ему было лет восемь. И каждый в этой комнате, глядя на него, испытывал страх перед ним. Первобытный, инстинктивный, неосознанный, подавленный страх — как перед злым духом, как перед ожившим мифом. — Мне что-то нужно знать еще? — спросил кардинал у лейтенанта. — Прежде чем я к нему войду. Лейтенант не думал — что сказать, он думал — как. Потому что, приняв решение забрать мальчишку в корпус, он почувствовал что-то похожее на трепет, на священность, пробирающую до костей — и не перед самим мальчишкой, нет. Перед реакцией солдат — на него. Эти солдаты не знали, кто такие кайны. И не видели их никогда. Кайны жили три века назад, и эту страницу истории, перепачканную кровью, выдрали под корень, вычеркнули, замолчали. Но солдаты, все молоденькие, все до двадцати… у них словно было в ДНК прописано, что этот мальчишка — потомок их создателей. Лейтенант сказал: — Весь отряд преклонил колено… Перед кочевником, которого они должны были казнить.III
— Это мои солдаты, — отрезал Тан. Вот что случилось на следующий день. Маленькие аратжины уже использовали против Тана все слова, какие знали на двух языках. Даже неприличные. Аргументы разбились о взгляд Тана, будто были хрупче, чем стекло. Поэтому пять человек оставили его в покое и отправились к старейшим. Лин шепнул Тану: — Когда вырастем, этих в армию не берите, они слабаки и ябеды… Тан со всей серьезностью кивнул. Старейшие сидели в отдалении, подогнув под себя ноги. Маленькие аратжины, стараясь сдержать гнев, тоже сели, как они, напротив, сжав пальцами колени, и наперебой заговорили: — Аратжин вест Саен забрал себе солдат. — Всех до единого. — И они с аратжином вест Фэем даже не играют с ними, а строят стену! — Солдаты принадлежат всему племени. — Тан не имеет права… Вест Шелл подняла руку. Аратжины смолкли. Она спросила: — Вы уже пробовали с ним договориться? — Как договориться с тем, кто не умеет говорить?! Старейшая невозмутимо ответила: — Выглядит как вызов, достойный будущих офицеров. Она мягко улыбнулась, но, заметив в проходе фигуру, облаченную в черноту, потеряла всякое выражение на лице. Кардинал с почтением склонил голову. И старейшие поднялись ему навстречу.IV
Со старейшими кардинал говорил уважительно и тихо. Тянуть он не стал. И причину визита обозначил сразу: — В рейде нашли кайна. Вы сказали, что вест Саен видел его в форме… Старейшие оцепенели. Они не поняли: — Кайна?.. — Как такое возможно? — Кайны погибли три века назад. — Или кто-то выжил?.. Кардинал спокойно оборвал: — Мы разбираемся. Я пришел поговорить с провидцем. Старейшие, не оправившись от новости, не зная, как отреагировать, потерянно переглянулись. Они указали в сторону, где сидел Тан. Тан, к которому явился инквизитор. И не абы кто, а самый главный. Кардинал. Местный закон и суд. Никому не было слышно, но Лин, склонившись к Тану, спросил испуганно: «Это из-за того, что ты взял всех солдат?..» Тан сразу сгреб свою каменную армию поближе, и стало ясно: без боя он не дастся даже аратжину в черной форме. Вест Аи тяжело вздохнула: — Ну… вы можете попытаться… поговорить с ним.V
Кардинал подошел к мальчишкам. Это был высокий, статный человек. Всё в нем — неспешная походка, осанка, лицо — источало спокойную, уверенную силу. — Вест Фэй, — сказал он, — вы свободны. И Лин, помешкав несколько секунд, поднялся. Но Тан задержал его за одежду рукой, показывая кардиналу, что будет говорить при Лине. Кардинал сказал тверже и тише: — Вест Фэй оставит нас. Это приказ. Тан скрипнул зубами, но разжал руку. Кардинал уже ему не нравился. Тан жег его взглядом. И взгляд этот был злой, звериный. — Будь вы курсантом, — сказал кардинал, — вас бичевали бы за этот взгляд. — Я буду. — Вы — провидец. — Нет. Упрямое «нет» Тан процедил сквозь зубы. Кардинал чуть удивился, но ничего его не выдало, и он обдумал слова Тана основательно, прежде чем спросить его: — Вы пойдете в офицеры? — Да. — А что — ваш дар? Тан бы некрасиво выругался, куда они все могут запихать себе этот поганый «дар». Но сдержался из-за кардинала: тот представлял угрозу, просто стоя рядом. — Что ж, если вы наш будущий курсант, то разговор будет совсем другим… — кардинал растянул губы в полуулыбке. Но она тут же пропала, и он отдал приказ — чеканный и железный: — Опусти глаза, щенок. И склони голову. С этой минуты ты почитаешь старших выше, чем богов. Ты знаешь, кто я? Взгляд Тана блеснул гневом и задержался на кардинале на долгую, бунтующую секунду. Но затем Тан уставился в пол и послушно склонил голову. Он знал, кто перед ним. И он ответил: — Инквизитор. — Я не какой-то инквизитор, мальчик. Я твой кардинал. И я решаю, кто будет служить, а кто — помеха. Я — тот, кто подпишет твой приказ о назначении. Попробуй проявить ко мне неуважение еще раз — и ты не поступишь в академию, ты понял? Вся спесь слетела с Тана, и он покорно сказал: — Понял. — Теперь отвечай. Сны обещали тебе человека с белой кожей в форме? — Оно не человек. — «Оно» — кайн. Кайнов и до тебя редко когда принимали за людей. Ты его видел? — Да. — И что он делал? Тан вспомнил, как костлявая забинтованная рука натянула поводья… — Оно вело конвой… по пеплу. — По пеплу ездят лишь кочевники. Но кардинал знал: кайна нашли в кочевой общине. И, судя по знакам, которые нарисовал жрец на его лице, судя по амуниции… его учили на всадника. — Он вел конвой в военной форме? — Да. — Это был наш конвой? — Да. Корпуса не отправляли за стену конвои уже много десятилетий. Лишь пешие отряды. И все ездовые животные в стойлах давно пришли в негодность именно как ездовые… Знаний о том, как преодолевать верхом вековой пепел, не было ни у кого, кроме кочевников. И кое-что еще… кое-что, что никто пока не слышал, кроме кардинала: генерал начал запрашивать эвакуацию… Либо армия покинет седьмой корпус — и верхом, либо корпус станет ей могилой. Кардинал кивнул. Он узнал всё, что нужно. И уже хотел идти. — Аратжин, — позвал Тан и поднял взгляд. — «Ваш кайн» — чудовище. — Да, — кардинал чуть улыбнулся. — Они все. «На одно белое лицо приходится две тысячи смертей»… Кайны — такой народ. Либо они спасут нас, либо уничтожат. Тана парализовали эти слова… Было в них что-то знакомое, что-то — из его снов. Давящее и удушающее. Неотвратимое. Тан замер в ужасе. Но, опомнившись, вновь опустил голову. Кардинал мягко усмехнулся и сказал: — Удачи, аратжин вест Саен. И если вы и впрямь хотите поступать, больше не пропускайте тренировки. Тан поклонился. И на этот раз — из благодарности. Потому что кардинал был первым после Лина, кто услышал и поверил. Тан тогда просто не понимал, что кардинал пришел принять решение — о кайне. Если бы Тан понял, он бы рассвирепел, он бы кричал и дрался, он бы просил и клял. Он не позволил бы.VI
Через неделю кардинал подписал приказ о назначении в курсанты… кочевника. Тогда как тот всю жизнь бежал от офицеров и солдат, потому что те резали его общину без всякой жалости — за то лишь, что она, община, отказалась от войны. Кайн знал только один язык — и даже не международный. Ему было восемь. Его выбросили, как в пустыню, в чужую языковую среду, в совершенно чуждый ему мир, в иную культуру. Кинули — как кость — сверстникам, которые следили за ним, белым, как за монстром; тыкали в него пальцем, шептались, опасались… и очень скоро стали ненавидеть. Ему сказали: либо ты обучишься, либо умрешь.VII
Три века назад верховный суд приказал забыть кайнов как народ и намертво запечатать все документы с любым упоминанием о них, а всё, что запечатать не удастся, — сжечь. Но теперь… теперь, когда кайны вернулись в лице тщедушного мальчишки, все архивы будут вскрыты, и корпус сотрясет ожившая легенда. Поэтому старейшие усадили племя в зале, встав у алтаря, под двумя солнцами, на фоне желтой степи. И сказали: — Нас осудят. И нас будут проклинать. И вы должны знать правду, прежде чем это случится… о том, кто такие кайны. О том, что этот мир, который вам знаком, мир, в котором вы живете, — это всё построили они… и мы, вестеане, привели их к власти.