The Unrestrained

Цзян Чэн ненавидел геев. Его дурацкий старший братец, Вэй Усянь, будучи открытым геем, перетаскал в дом, кажется, пол-университета своих бойфрендов, и Цзян Чэн втайне ненавидел их всех. Не потому, что они были геями (ну, хотя и поэтому тоже), но потому, что он знал, чем все это закончится. Опять вдрызг напившийся Вэй Усянь ввалится к нему в квартиру среди ночи, обслюнявит футболку, сожрет месячный запас мороженого и в конце концов спихнет его с дивана во сне. Плавали, знаем. И Цзян Чэну, если честно, чертовски надоел этот вечный поиск «того самого единственного». Правда, в последнее время от Вэй Усяня не было слышно никаких новостей, он иногда присылал мемы в Вичате и на этом все. Молчание Цзян Чэну не нравилось — он буквально нутром чувствовал, как его дебильный братец вляпывается в очередное дерьмо, и разгребать его потом он не имел никакого желания. К черту Вэй Усяня. У него своих проблем по горло. Недавно он записался в спортзал, потому что часы занятий сидя дали о себе знать: заболела спина, и матушка Юй Цзыюань, нахмурившись, отправила его разрабатывать мышцы заново. Несколько дней все было в порядке, спортзал был небольшой, уютный, в нем было несколько тренеров (и главного тренера, Не Минцзюэ, Цзян Чэн, если честно, очень опасался), бассейн, в котором инструктором работал хрупкий и улыбчивый Мэн Яо, способный за секунду свернуть чужое тело в узел (Цзян Чэн на себе испытал вообще-то) и танцевальные классы для какой-то новомодной чуши, то ли зумбы, то ли чего-то еще, Цзян Чэн не вникал. Так вот, первые несколько дней все было в порядке, до тех пор, пока не появился ОН. ОН носил короткие майки, из-под которых выглядывал подтянутый живот, собранные в неаккуратный пучок длинные волосы и маленькие, узкие шорты, которые обтягивали его задницу, как вторая кожа. Цзян Чэн это ненавидел. Ненавидел, потому что взгляд нет-нет да и прикипал к упругим половинкам, скользил выше, по белой спине, усыпанной мелкими веснушками, по аккуратным ушам, в которых блестели сережки-гвоздики. А ОН будто и рад был стараться: с каждым новым визитом наряды становились все более откровенными и вызывающими, пока в один прекрасный (Цзян Чэн мог бы поспорить) день, ОН не заявился в майке-сеточке, через которую проглядывали трогательно-розовые маленькие соски и в красных шортах, на которых по заднице шла надпись «Ты шалунишка?». Раздался грохот. Цзян Чэн, заглядевшись на чужой зад, навернулся с беговой дорожки, так и не заметив хитрую улыбку, промелькнувшую на губах парня. На шум выглянул Не Минцзюэ, обвел глазами картину, представшую перед ним и вдруг покраснел от гнева. — Хуайсан, твою мать, какого черта ты одет, будто на панель?! Сколько раз тебе говорить, чтоб ты не смел появляться в зале в таком виде? А ну марш в раздевалку, прикройся чем-нибудь, бесстыдная твоя жопа! Давай-давай, шевели булками! А ты, — он обратился к Цзян Чэну, который ошарашенным взглядом проводил покачивающуюся перед глазами задницу до раздевалки, а затем ошалевше глянул на Не Минцзюэ. — Ты в порядке? Цзян Чэн не думал, что он в порядке. Цзян Чэн думал, что он ненавидит геев. А еще больше он ненавидит то, что, кажется, сам запал на парня. — Как, говоришь, зовут эту задн… Парня?