The Unrestrained

Цзян Чэн нервно потер запястье левой руки. Чернильные капли, расползшиеся по нему, никак не хотели оттираться, и Цзян Чэн на это забил. Подумаешь, всего-то и надо, что натянуть рукава свитера пониже, да не дать другим смотреть… — Цзян-сюн, что прячешь? — жизнерадостно заорали над ухом, и Цзян Чэн от неожиданности выпустил рукав из пальцев, за запястье тут же ухватились, потянули на себя. — Хуайсан! — буквально прорычал Цзян Чэн, тщетно пытаясь выдрать свою руку из цепких пальцев младшего Не. Ага, кажется таким хиляком, а на самом деле силищи ого-го! — Ты в курсе, что на чужие метки смотреть некультурно? — Да подумаешь! — легкомысленно отмахнулся Не Хуайсан и на секунду потерял бдительность — Цзян Чэн тут же вырвал руку из его хватки, натянул рукав свитера так, чтобы только кончики пальцев были видны. Хуайсан рядом скуксился: надпись на запястье друга он разглядеть так и не сумел, а хотелось жутко — Цзян Чэн никогда не показывал своего запястья. — Ну ты и жадина, Цзян-сюн! Мог бы и поделиться своей надписью с самым лучшим другом и первым на свете обожателем тебя! Ага, поделиться. Цзян Чэн едва слышно хмыкнул, а затем перевел взгляд на окно. Если уж и делиться, то точно не с ним, не с Хуайсаном. Впрочем, каковы шансы, что этот растяпа вообще вспомнит первую фразу, которую кинул ему, когда Цзян Чэн и его приемный братец перевелись в новую школу четыре года назад? Внутри разливалась горечь. Не то чтобы Цзян Чэн был романтиком по своей натуре, только и делавшем, что мечтавшем о своем соулмейте, совсем наоборот, он был реалистом. Он знал, что шанс встретить соулмейта среди восьми миллиардов людей на планете настолько низок, что даже не стоит и пытаться. Что действительно стоит, так это строить отношения здесь и сейчас, а не ждать до поседения своего «того самого». Здесь Цзян Чэн мог бы привести в пример своих родителей… Если бы они не собачились каждый божий день. А все потому, что его отец действительно встретил своего соулмейта, но слишком поздно: женщина была счастлива в браке и с радостью ожидала своего первенца. Мать тогда чуть с ума не сошла (это цзецзе рассказывала, ей тогда шесть было), а затем разговоры о соулмейте отца как-то плавно сошли на «нет». А еще позже появился Вэй Усянь, и мама совсем с катушек слетела. Цзян Чэн потом понял, почему — Вэй Усянь был сыном «той» женщины. Насколько горько было видеть рядом с собой отпрыска той, кого без памяти любил ее муж, Цзян Чэн понял уже много позже, когда нос к носу столкнулся с Не Хуайсаном. Этот парень сначала сдружился с Вэй Усянем, что было неудивительно, к Вэй Ину тянулись, а вот Цзян Чэна избегал, вздрагивая каждый раз, когда хмурый взгляд обращался на него. А потом их оставили после уроков из-за заваленной физики, и Не Хуайсан рискнул завести разговор. Фраза «Ну, как думаешь, мы справимся до ночи?» отпечаталась в памяти Цзян Чэна не только потому, что это было первое, что сказал ему Не Хуайсан спустя четыре месяца неловкого молчания в компании друг друга, но еще и потому, что именно эта фраза была на его запястье. Буквы с забавными завитками появились внезапно, тем же вечером, заявили о себе легким жжением и ощущением тепла, разлившегося по всему телу. Цзян Чэн смотрел на них, разглядывал каждую деталь, водил пальцами по чертам, запоминая каждую из них. На душе теплело каждый раз, когда он обращал свой взгляд на выглядывающие из-под рукава рубашки там и тут «до ночи» и «как думаешь». Впору бы радоваться, ведь он попал в то ничтожное количество людей, нашедших своих соулмейтов, стоило бы радоваться, что у него есть настоящая родственная душа, человек, который будет понимать его с полуслова, полувзгляда, полужеста, разделять его чаяния, и у них точно все будет не так, как у отцом с матерью. Стоило бы радоваться, что он не будет один. Только вот на запястье Не Хуайсана были грубые, острые линии фразы: «Мама, он такой крошечный, я могу его подержать?», а первыми словами Цзян Чэна, адресованными Не Хуайсану, были: «Да черт его знает».