The Unrestrained

Цзян Фэнмянь в очередной раз неловко опирается на покалеченную в бою ногу и чертыхается. Гуевы Вэньские псы совсем потеряли совесть, и теперь половина их адептов шатается по Поднебесной и промышляет грабежом. Такой гордый, самовлюбленный клан — и обчищать кошельки незадачливых путников! Цзян Фэнмянь бы разобрался бы без проблем, будь Вэньских псов не девять человек, а сам он — ослабленным после двух дней долгого пути на мече. Нахмурившись, он неловко, рукой, подвинул раненую ногу так, чтобы весь вес перешел на другую, а затем вздохнул. Наверное, там бы ему и пришел конец, если бы не появившийся, как снег в июне, даочжан. Вэньские псы явно не ожидали подобного, они на мгновение растерялись, но даже этого крохотного мгновения хватило даочжану, чтобы извлечь из ножен меч и порешить их всех. Цзян Фэнмянь даже подивился такой силе и проворству: да, его бы сыну такую силушку, и клан Цзян был бы непобедимым! Даочжан тем времен быстро вытер забрызганное кровью острие о траву, а затем подошел к главе Цзян и протянул руку, помогая подняться. Цзян Фэнмянь с благодарностью принял помощь: не время строить из себя оскорбленную гордость, сам бы он, с посеченной ногой, вряд ли смог бы подняться. — Спасибо за помощь, даочжан, — глава Цзян церемонно склоняет голову, а незнакомый даочжан лишь заразительно улыбается, помахия в ответ ладонью, мол, пустяки, каждый день спасаю по сотне глупых заклинателей, угодивших в сети Вэнь. Что-то в этом незнакомом заклинателе есть знакомое, родное, хотя Цзян Фэнмянь уверен, что никогда его не встречал раньше. Он молод, наверное, ровесник А-Чэна, одет в простые серые одежды, чтобы не замарывались в долгом странствии, волосы подвязаны ярко-красной лентой, свой меч он сжимает в руке, крепко-крепко, а за спиной, крест-накрест, два других меча: один изящный, будто из зеленого нефрита выделанный, явно женский, потому что чуть меньше и легче, а второй грубее, мужественнее. Мечи кажутся знакомыми, но в летних сумерках страдающему падающим зрением Цзян Фэнмяню никак не удается разглядеть, что же за имена начерчены на их рукоятях. Лицо даочжана открытое, улыбчивое, большие серые глаза искрятся совсем каким-то детским весельем, и который раз за этот вечер главу Цзян посещает странное чувство, что когда-то, давным-давно, он уже встречался с этими глазами. Этого, конечно, быть не могло: юноша обладал запоминающейся внешностью, и Цзян Фэнмянь точно бы его запомнил. Даочжан взмахнул рукой куда-то вправо. — Вечереет, а Вам, с Вашей ногой, точно не продолжить путь. Я живу неподалеку, может быть, почтенный заклинатель не откажется переночевать и подлечиться? И Цзян Фэнмянь соглашается. Они сидят в тишине у огня, разведенного прямо во дворе какой-то ветхой лачуги. По виду жилища сразу понятно, что даочжан тут не живет — лишь остановился на какое-то время, очевидно, чтобы иметь хоть какую-то крышу над головой, пока остается в ближайшем городе и решает какие-то свои дела. Цзян Фэнмянь выдыхает, неловко подтягивая ногу поближе к живительному теплу, и даочжан будто выныривает из толщи собственных мыслей, начинает суетиться вокруг Цзян Фэнмяня, наливает какой-то суп из кореньев, пряно пахнущий приправами из Цинхэ. Качает головой, смотря на искалеченную ногу. — Вы уж извините, но в целительстве я ничего не смыслю, поэтому придется потерпеть, пока само не затянется. — Цзян Фэнмянь удивленно приподнял бровь: всем было известно, что даочжанов в их храмах всегда учат если не всей науке целительства, то хотя бы основам, и этих основ явно бы хватило на этот порез. Даочжан, зацепивший краем глаза этот удивленный взгляд, поспешил объясниться, чтобы приглашенный вдруг не подумал, что он неучтив и просто-напросто не хочет тратить силы на его лечение: — Я знаю, что Вы могли подумать, что я воспитывался при храме и, должно быть, знаю целительство. Но нет, я учился заклинательству сам. Мои родители погибли, когда я был совсем малышом, поэтому пришлось выживать. Было трудно, — заклинатель хохотнул, кончик красной ленты в его волосах забавно дернулся. — Но я справился. Жаль только, что на память от родителей остались только эти мечи. — Он потянулся к мечам, которые лежали неподалеку, положил их себе на колени и любовно погладил по рукояти сначала один, тот который был массивнее, а затем и второй, изящный. Цзян Фэнмянь придвинулся поближе, в стремлении разглядеть их получше. История даочжана резонировала в сердце: когда-то и его самые близкие друзья точно так же погибли, оставив на этом свете своего маленького сына совсем одного. Небожители свидетели, Цзян Фэнмянь искал ребенка, искал долго и упорно, но… Даочжан чуть повернулся, давая главе Цзян рассмотреть мечи поближе. Глаза скользнули на сами клинки, и сердце пропустило удар, когда Цзян Фэнмянь прочитал сначала начертанное Жэнь — «сострадание в сердце и душе», а затем и Сяньхуэ — «новая встреча». Забытые, когда-то такие родные слова, имена, которые он слышал с детства. Особенно Сяньхуэ… Сяньхуэ, новая встреча, каждый раз, когда Вэй Чанцзэ возвращался в Пристань Лотоса после особенно долгого задания… Цзян Фэнмянь сглотнул ком в горле, а затем поднял внезапно заслезившиеся глаза на даочжана, теперь подмечая и серые глаза, в его воспоминаниях ярко блестящие от едва скрываемого веселья, и форму лица, которую видел каждый день, открывая глаза, на протяжении долгих лет. Он протянул подрагивающую руку к мечам и нежно коснулся того самого, массивного. Новая встреча. Надо же, Чанцзэ, спустя столько лет… Заклинатель с интересом наблюдал за действиями главы Цзян, а потом вздрогнул, когда его ушей достигло тихое: — Рад познакомиться с тобой, Вэй Ин.