Дьявол рядом со мной

      Алкоголь бьет в голову, туманя мысли и он радостно смеется, запрокидывая лицо, задорным, странно детским смехом.       Он вновь подносит к губам холодное горлышко бутыли, виски обжигает горло, а пред глазами появляется нечто невыносимо красивое, переливающееся всему оттенками черного и белого и ужасно мутное.       Юноша громко хохочет, кривя губы в усмешке и разочарованным взглядом скользит по пустой бутылке. В голове проносится и также быстро исчезает мысль, что отец будет в ярости, нет — в самом настоящем бешенстве, когда узнает о ее пропаже и скором опустошении.       Но, в самом деле, кому какое дело? Не в первый раз, ведь, в конце концов… И явно не в последний.       Мутным взором он окидывает комнату и кривится — та стерильно чиста, каждая вещичка, каждая чертова пылинка, — он уверен! — на своем месте. И ничто не указывает на то, что кто-то здесь живет. Ничто во всем этом чертовом поместье, да что там, во всей этой проклято стерильно чистой и блеклой стране не указывает на то, что он — вообще существует. Он забыт, ему здесь не место, — стучит набатом в голове.       Не место-не место-не место…       Не нужен-не нужен-не нужен…       Лучше было бы остаться в пансионате, лучше было бы вообще не покидать такой живой и пылающей огнем Франции, лучше было бы послушать того зануду адвоката, исполнявшего обязанности его временного опекуна. Лучше было бы никогда не возвращаться в чертову Англию, не видеть равнодушные глаза и тысячи незнакомых лиц и не глотать безвкусный виски, напиваясь в гордом одиночестве в собственное совершеннолетие.       Лучше было бы. Но нет.       Но он, разумеется, вновь решил проявить характер. Конечно, как же без этого. Ведь он же знает лучше, чем все эти бесконечно мудрые взрослые с кислыми лицами и кожаными портфелями. Ведь он уже не ребенок.       — Леголас? — чужой голос отдается в голове сильнейшей болью и он невольно стонет, хрипло крича в ответ:       — Оставь меня в покое!       — Леголас.       Голос неожиданно раздается близко, слишком близко, заставляя того вздрогнуть и поднять голову на нарушителя уединения.       — Никаких манер.       Юноша зачарованно глядит, как брезгливо кривятся чужие губы и раздраженно вспыхивают изумрудные глаза.       — Не твое дело, — пьяно выдыхает он в ответ, опуская взгляд на свои руки и пристально их разглядывая, с таким интересом, будто видит впервые в жизни.       — Да что ты говоришь… — холодные длинные пальцы обхватывают его за подбородок и резко поднимают голову, заставляя глядеть прямо в глаза. — Все, что касается тебя — мое дело, дорогой мой сын. И это — в том числе. А теперь, позволь спросить: что ты, черт возьми, творишь?       — Оставь. Меня. В. Покое! — яростно выплевывает Леголас, вырываясь из крепкой хватки чужих пальцев и пытаясь подняться на предательски дрожащие ноги. — Не лезь в мою жизнь!       — Я твой отец, драгоценный мой. — Холодно шипит тот в ответ, впрочем, не мешая сыну. — И я буду делать то, что посчитаю нужным.       — Катись к черту!       Голубые глаза вспыхивают от удивления и боли, когда щеку обжигает огнем. Пощечина отзывает громким звоном в мертвенной тишине и пару мгновений мужчина прожигает сына холодным взглядом, прежде чем развернувшись, вылететь прочь из комнаты, громко хлопнув дверью.       — Катись к черту... — хрипло повторяет Леголас, оседая на ледяной мрамор паркета и закрывая лицо руками.       Его трясет от приступа хохота, раздирающего горло и острым ножом царапающего сердце до крови. По щекам катятся, обжигая, горячие слезы горькой радости со вкусом виски и он, улыбаясь шепчет в пустоту:       — Ненавижу.       Лучше было бы.