Хроники Эрриона

— Волосы собери! И в глаза гостям не смотри, — старая Бойла ткнула Айну под лопатки. — И сгорбись. Иначе подумают, что ты не умеешь кланяться. А кому нужна служанка, которая держится как знатная особа, да еще и дерзко смотрит в глаза. Айна тяжело вздохнула. — Вздыхай, пока можешь, — проворчала Бойла. — Вот попадешь к новым хозяевам, они тебя за первый же такой вздох высекут. Ничему тебя не научили за семь лет. Никто не потерпит в своем доме такую своенравную девицу. Вылетишь отсюда через пару месяцев, и куда ты пойдешь? Больше всего Айна ждала этого, считала дни до того момента, когда покинет стены ненавистного приюта и навсегда попрощается со старой Бойлой, этой уродливой жабой, которая готовила идеальных слуг, на корню пресекая любое веселье, да и просто отдых. Служение и послушание — вот, чему учила их Бойла. И все обитатели приюта слушались и служили. Все, кроме Айны. Она помнила, что можно жить иначе. Что можно веселиться с друзьями, придумывать сказки для младших детей смешливой Нушки, швеи, что жила у самого рынка. Мать Айны торговала с Нушкой за одним прилавком: одна промышляла шитьем, другая — вязанием. Покупатели шли рекой, а потому дети товарок не знали ни голода, ни холода. Пока матери торговали, а отцы служили в Королевском войске, дети занимали себя тем, что придумывали сказки и истории. А потом все скатилось в сточную канаву. В тот жуткий день было ясно. Солнце светило так, будто в Эррионе воцарился мир и покой, и нет более ни боли, ни горя, ни смерти. После Айна часто говорила, будто в этот день была ужасная буря — так ей казалось справедливее. Хотелось, чтобы миг, когда хмурый гонец на вороном коне вручил матери конверт и молча умчался прочь, был отмечен печатью скорби самой природы. Айна не сразу поняла, что произошло. Мать выронила тонкий, почти прозрачный лист из руки и разрыдалась. Она прижимала руки ко рту, закусывая пальцы, чтобы не закричать, а из вмиг покрасневших глаз градом катились слезы. Айна потянулась за листом. Мать научила ее читать и считать, надеясь, что дочь встанет к прилавку вместо нее и Нушки, и тогда они могли бы посвятить все время вязанию и шитью. Айна умела читать, но в тот день буквы словно не хотели складываться в слова. Или же она просто не хотела верить в написанное: «Героически погиб, защищая северную границу Эрриона». Какое-то время мать еще старалась держать себя в руках, но сдалась через полгода. Она чахла на глазах, и Айна ничего не могла с этим поделать. Сколько бы лекарей ни приходило, никто не мог ничего сказать, только разводили руками, качали головами и вздыхали. В конце концов, одним зимним утром она не проснулась. Будь Айна мальчишкой, ее бы забрали подмастерьем в королевскую кузницу или, на худой конец, помогать на конюшне Его Величества. Но она родилась девчонкой, и даже то, что отец назывался теперь героем, не играло никакой роли. Айну отправили в приют для девочек, а дом продали, как и все, что в нем было: ее мебель, одежду, кухонную утварь. Айна привыкла считать, что это все принадлежит ей, так заверяли ее мать и отец. Но приказчики короля доказали обратное. Лишь сундук с тканями удалось сберечь: Айна успела упросить Нушку забрать его. Провожая Айну, Нушка плакала, умоляла оставить дочь подруги с ней, но приказчик был непроницаем. Айне позволили взять лишь небольшой узел с одеждой. Ей было всего десять. Так Айна попала в приют, где вместо материнской ласки ей были уготованы тычки старой Бойлы, а дети, жившие в этом месте чуть ли не с самого рождения, умели лишь подчиняться и служить. Сказки их не прельщали, а из тех, кто рискнул заслушаться, Бойла и ее прислужницы быстро выбили интерес розгами. Вместо любимицы детей Айна быстро стала изгоем, которого все сторонились, опасаясь сказок и историй, ведь за них наказывали. Да и самой Айне досталось за них не раз и не два. Однако же старой Бойле таки не удалось выбить из нее мечты и сказки. — Надо тебе на голову что-то накинуть, — причитала Бойла. — Кто ж такую глазастую в дом возьмет? Если только совсем неразумная госпожа попадется, которая не побоится, что муж будет глазастую служанку щипать. Опусти голову да ссутулься. Негоже прислуге быть краше господ. И ведь сажей тебя не измажешь, а то еще скажут, будто мы вам мыться не даем. Решат, что вы больные тут от грязи. Все, иди. И не пялься на господ. Айна вышла из комнаты, которую делила с Лойрой — мелкой, вертлявой девчонкой на пару месяцев младше ее самой. Они не ладили. Лойра была идеальной служанкой. Бойла нередко ставила ее в пример. Айне же казалось, что соседка больше похожа на запуганного щенка, никогда не знавшего ни добра, ни ласки. Это было взаимно: Лойра находила Айну высокомерной и считала необходимым о каждом ее промахе сообщать старой Бойле. В обеденном зале, где уже собрались все воспитанницы приюта, царила непривычная тишина, какая бывала только в один вечер в месяц. Вечер смотрин. Раз в месяц господа и их дамы приезжали в приют, чтобы присмотреть будущих слуг. Особое внимание гостей старая Бойла привлекала к тем, кому в ближайшем месяце предстояло покинуть приют. Воспитанницам полагалось молчать и всем своим видом показывать, какими хорошими служанками они станут. — Всем сидеть смирно! — крикнула старая Бойла. — Особенно тем, кто приближается к полным годам. — Добро пожаловать, — прогремел за пределами зала голос одного из служителей приюта — имен этих неприветливых мужчин Айна не знала — и двери распахнулись. Айна заметила ее сразу, высокую женщину в алом, как пламя, платье, с рассыпавшимися по плечам и спине густыми черными волосами. Она величаво шествовала среди других гостей. Айна знала, что будет бита, но не могла перестать разглядывать эту даму, ее бледную кожу, алые губы, черные глаза, в которых плескался огонь. Незнакомка же остановилась в центре зала, пока другие господа бродили меж столов, как ходят между прилавками покупатели, и Айна не могла скрыть презрения. Благо, Лойра, сидевшая рядом, так низко опускала голову, что не видела ничего и никого вокруг. Леди, похоже, ничего интересного в зале не увидела, а потому подошла к старой Бойле, которая на фоне такой роскошной дамы казалась еще более старой и убогой, чем обычно. Леди бросила несколько коротких фраз — Айна видела, как шевелятся ее губы — и вышла из зала. Старая Бойла посмотрела на Айну долгим, не сулящим ничего хорошего взглядом, и отвернулась. — Глупая гордячка, — прошипела Лойра. Видимо, в своем стремлении насолить Айне она готова была отступить от запрета переговариваться во время смотрин. Старая Бойла, конечно, не отчитывала их при гостях, но, судя по взгляду, об ужине можно было не мечтать. Господа прохаживались по залу около часа, а то и дольше. Самые маленькие воспитанницы уже изнывали от голода, но молчали и пытались не подавать виду. Получалось не очень хорошо, но гости все равно то ли не обращали внимания, то ли не считали это чем-то важным. Айна из последних сил сдерживалась, чтобы не закричать от возмущения. «Убирайтесь, — мысленно умоляла она. — Возвращайтесь домой, убирайтесь!» Омерзение захлестывало ее тяжелыми волнами и становилось похожим на ненависть, хотя раньше она ничего подобного не испытывала. Ей не суждено было стать той беднячкой, которая ненавидит всех, у кого в кошельке больше десяти монет. Но и знатной особой она не родилась. Семья Айны была из тех, кто имеет небольшой, но постоянный доход, позволяющий держать ребенка сытым, а дом — теплым. Без излишеств, конечно, но надежда на завтрашний день была. И когда все рухнуло, Айна не озлобилась, как другие сироты, но и не считала себя выше остальных. Лойра, естественно, так не думала. Она, конечно же, низко опускала голову, но взгляд, которым она сверлила стол, говорил о многом. Например, о том, что после трепки от старой Бойлы, Айну ждет еще и скандал в комнате. Наконец, к исходу второго часа гости стали постепенно расходиться, и каждый считал своим долгом подойти к старой Бойле и сказать ей хоть пару слов, а та лишь улыбалась да кивала. Но стоило служителю закрыть двери, как лицо ее исказила гримаса гнева. — Айна, Лойра — в конюшню. Остальные — ужинать и спать, — громыхнула старая Бойла и стремительным шагом направилась к выходу. Айна поднялась из-за стола и зашагала за ней. — Если бы я только могла, убила бы тебя, — послышалось за спиной шипение Лойры. — Ненавижу. Вечно из-за тебя старая Бойла злится на меня. — Могла бы не лезть в то, что тебя не касается. Можешь ненавидеть себя, если тебе так надо сорвать злость. — Какая же ты мерзкая, высокомерная тварь. Почти восемь лет тут провела, а так и не поняла, где твое место и не научилась себя вести. Та леди наверняка пожаловалась старой Бойле на твой дерзкий взгляд. Айна молчала. «Что ты пристала ко мне? — хотела кричать она. — Силы небесные, как же я жду, когда наступят полные годы, и я смогу уйти отсюда и никогда не видеть тебя. Никогда не видеть глупую старую Бойлу, не слышать ее наставлений про служение и послушание». Но вслух это было бы бессмысленно говорить. Стало бы только хуже. — Поняла, наконец, что лучше держать рот на замке? — продолжала Лойра. — Поздно, Айна, поздно. Ты была на всех смотрах, и, наверное, нет в Эррионе такого господина и такой госпожи, которые не знали бы, какая ты. Никто не заберет тебя. — В Эрридане, нашей столице, живет одна наша бывшая воспитанница, которой удалось счастливо выйти замуж. А муж ее держит одно заведение… Интересное для мужчин. Айна, тебя там примут с распростертыми объятиями. Ты сможешь играть роль знатной дамы перед посетителями. Не представляешь, сколько мужчин из простого люда мечтают лечь с графиней или герцогиней. Айна гневно вздохнула, и Лойра со старой Бойлой захихикали. Двери конюшни распахнулись. Конюх склонился перед старой Бойлой. — Десять ударов плетью Лойре, — бросила та. Лойра с показательно виноватым выражением лица прошла к лавке, стоявшей у дальней стены. Там конюх обычно наказывал провинившихся. Айна с презрением смотрела, как конюх орудует плетью над спиной Лойры, а та сносит наказание без единой слезинки в глазах, не издавая ни звука. — Ступай, Лойра, — бросила старая Бойла, когда конюх закончил. — Ступай, и может еще успеешь к ужину. Она потрепала Лойру по волосам и повернулась к Айне. — А этой, — она презрительно скривилась. — Сотню ударов розгами. — Сотню? Я молчала на смотринах! Это Лойра шипела на меня! — Сотню и еще двадцать. Старая Бойла скрестила руки на груди. Айна поморщилась, сбросила куцую жилетку и задрала холщовую рубаху, стараясь оставить грудь прикрытой. Она могла стерпеть удары розгами, но не сальные взгляды конюха. Поначалу Айна считала его неплохим: если старая Бойла оказывалась слишком занятой, чтобы наблюдать за исполнением наказания, и уходила, конюх мог не додавать ударов или бить слабее, чем положено. Однако так было лишь поначалу. Однажды конюх сказал Айне, что он и дальше может щадить ее, если она согласиться лечь с ним. Ей было двенадцать, и более омерзительных вещей она не слышала. Айна побежала тогда к старой Бойле, надеясь на справедливость, но ошиблась. Конюх остался в приютской конюшне. Правда, около года назад случился скандал: девица, которую столичная герцогиня приметила себе в служанки, понесла от конюха за несколько месяцев до наступления полных лет. Герцогиня была ужасно недовольна — не из-за того, что девица понесла без мужа, а от того, что лишилась кроткой служанки и вновь оказалась перед выбором. Тогда старая Бойла собственноручно выдала конюху две сотни ударов розгами. Однако, если слухи, бродившие по приюту, были правдой, конюх продолжал ложиться с воспитанницами, только раздобыл неведомо где снадобье, и теперь давал его девицам, чтобы те не несли от него. Айну же конюх ненавидел, памятуя, что она единственная выдала его старой Бойле, а потому истязал с особой жестокостью. Но и Бойле нравилось смотреть, как конюх терзает Айну розгами. Спина горела огнем, и приходилось крепко стискивать зубы, чтобы не кричать от боли. Казалось, челюсть вот-вот треснет от напряжения. Айна жмурилась, чтобы не видеть, как на солому падают капли ее собственной крови, и пыталась не думать об ужасной несправедливости: конюх за скандал получил две сотни ударов, а теперь Айне назначили сотню за взгляд. Двадцать старая Бойла добавила за дерзость. Когда конюх закончил, Айна еще некоторое время лежала на лавке, будучи не в силах подняться. Раздался хлопок двери — Бойла, похоже, ушла восвояси. — А я говорил, что будет лучше для тебя, если ты ляжешь со мной. Липкая от пота рука конюха легла Айне на поясницу. — Оставь меня, — прошипела она, пытаясь дернуться, чтобы стряхнуть его ладонь. — За свою гордыню, девочка, надо платить. Розги, жестче, чем у остальных, удары в полную силу — это лишь цена. — Убери руку, — Айна с трудом оперлась на лавку и поднялась, села и зло покосилась на конюха. — Ненавижу вас всех. — Пошла вон, — конюх схватил ее за плечо и поволок к выходу. — Такую, как ты, даже в бордель не возьмут. Он вышвырнул Айну за ворота конюшни и захлопнул их. Она упала на живот, уткнувшись лицом в вытоптанную землю. Перед глазами плыли разноцветные круги и мерцали искры. Айна тяжело вздохнула, перекатилась на спину — благо, рубаха расправилась и теперь прикрывала раны, оставленные розгами — и уставилась в темное небо. Звезды перемигивались в вышине, и молочно-белый серп луны наблюдал за ними. Только теперь Айна позволила себе заплакать. За это небо отец сложил голову, за эти цветущие степи и сладкий воздух. Если бы только он знал, что жена его погибнет от горя, а у дочери отнимут все и отправят в сиротский приют, где старая Бойла и ей подобные только и могут, что пресмыкаться перед сильными и истязать слабых. Айна лежала так, позволяя слезам стекать по щекам, чувствовала, как горит спина и сосет от голода желудок. Месяц вскарабкался на вершину небосвода, когда она, наконец, поднялась на ноги и, покачиваясь, побрела к крепости, в которой располагался приют. Лойра уже спала, когда Айна, истерзанная и разбитая, вошла в комнату и рухнула на кровать. У нее не хватало сил даже на то, чтобы содрать с себя окровавленную рубаху. Кровь уже засохла, и ткань намертво прилипла к коже. Вряд ли Айна теперь могла бы содрать ее с себя без чужой помощи. Не хотелось даже думать о том, что во всем проклятом приюте не найдется живой души, которая стала бы помогать ей. Что ж, можно было облиться водой и ждать, пока кровь снова размокнет. Уже засыпая, Айна вновь вспомнила о той знатной даме, на которую засмотрелась. Она была не просто красивой и величественной, она совсем не была похожа на других господ. Те получали от смотрин удовольствие, это было их развлечением, но она смотрела так, будто испытывала нечто другое. И только теперь, лежа на жесткой кровати, Айна нашла подходящее слово: отвращение. Той леди и самой не нравилось выбирать людей, как товар на рынке. Айна почувствовала, что по щекам снова покатились слезы. Она была товаром. Ненавистный голос старой Бойлы вновь загудел в голове: — Служить и слушаться — вот чему вы должны научиться. Если повезет — попадете в хороший дом, а то и замуж выйдете. Но и от девок в домах утех ждут послушания и стремления угодить. Даже нищенке нельзя быть строптивой, иначе ей не подадут и медяка. Ни служанкой, ни девкой из дома утех, ни, тем более, нищенкой Айна быть не хотела, а замуж согласна была бы выйти только за такого, как отец: благородного и отважного, но при этом чуткого и милосердного человека. Вот только мало их было в Эррионе, все больше тех, которые держат жен за служанок, а те должны пресмыкаться перед ними, выпрашивая медяки подобно нищенкам. Однако и эти мысли затихали, растворялись в ночной тишине, позволяя Айне успокоиться и наконец-то уснуть.