Тридцать три

      У Оли есть тридцать три причины выйти в окно; но Оли выбивает двери.       Когда Оли смотрит на Джордана, он краснеет.       Всегда.       Типо, вообще всегда.       Губы моментально растягиваются в какой-то абсолютно уебанской полуулыбке, а взгляд замирает, пойманный синей бесконечностью напротив.       Первая причина - мягкие губы на его собственных.       Джордан целуется буквально потрясающе; или Оли просто уже настолько влип, что видит всё в преувеличении.       Джордан всегда молча спрашивает разрешение, одним взглядом. А потом двигается ближе, неумолимо, подходит вплотную, обнимает обеими руками за щёки и целует, мягко и трепетно, как будто каждый раз впервые, и Оли готов отдать всё за эти поцелуи.       Единственное, что он может сделать в ответ в такие моменты - обмякнуть, буквально повиснуть, будучи перехваченным сильными нежными ладонями за талию. Джордан всегда держит его крепко, прижимая максимально близко, и их бёдра соприкасаются, и это так…       Вторая причина - его глаза.       Они максимально невероятные, два ярко-синих озера, и иногда Оливер не может оторваться от Джордана просто из-за этих глаз.       Так бывает, когда они уставшие после записи, и у Оли першит в горле, потому что они писали скрим, а Джордан и вовсе сидел после ещё часа три, пробуя комбинации звуков едва ли не наугад.       Они в доме Сайкса, в той самой студии за закрытой дверью, и Алисса внизу, общается с парнями на кухне, а они вот здесь, и Оливер просто падает на сидящего в мягком подвесном кресле Джордана, который ловит его на полпути, позволяя удобно устроиться на своём плече и сопеть в шею.       Третья причина - Алисса.       И за эту причину он благодарен Фишу отдельно, потому что именно он за неё ответственен. Дело в том, что Алисса всё ещё его жена.       Дело в том, что Джордан иногда остаётся у них дома, спит с Оливером в одной постели; просто спит, у Оли никогда не хватает духа предложить ему что-то большее, пока в этом же доме в спальне напротив Алисса.       Она не возражает. Более того, она понимает. Потому что в прошлом апреле Джордан взял откровенно паникующего Оливера за руку и потащил к растерянной девушке на кухню, а потом понимающе улыбнулся, так, как умеет только он, посмотрел на Алиссу своим излюбленным проницательным взглядом и начал говорить.       Неделю она не разговаривала с Оли вообще, шарахаясь при каждой встрече.       Джордан не появлялся рядом столько же.       Ровно через девять дней она встретила его утренним поцелуем в щёку: Алисса заканчивала влажную уборку, перекидывалась шутками со внезапным Джорданом, который помогал ей вытирать высокие полки, и это было настолько сюрреалистично, что Оливер просто молча стоял там минут семь, пытаясь понять, что вообще происходит, а потом ушёл на их многострадальную кухню.       А потом Лис накрыла на пару с Джорданом на стол, и оказалось, что сегодняшний завтрак готовили они вместе, и Фиш сел по левую сторону от Оли, спокойно целуя его в макушку, а Лис по левую, и они перекидывались какими-то незначительными историями про Эмму и детей.       Именно тогда до Оливера дошли три вещи.       Во-первых, Эмма, видимо, про них знает. И знала давно.       Во-вторых, Джордан больше не носит обручальное кольцо.       В-третьих, Лис не против; она смотрит на них с едва заметной улыбкой, и, может, немного печально, но совершенно точно не хочет ненавидеть его или Джордана.       Это настолько выбивает Оливера из колеи; он возвращается в реальность рывком, чувствуя четыре ладони на собственных бёдрах, и Лис и Джордан сидят перед ним, что-то напугано говоря о том, что он побледнел и не отвечал.       А потом он чувствует солёность на губах, а щёки становятся влажными; Алисса улыбается снова едва заметно и чуть грустно, но понимающе, и обнимает его своими хрупкими руками; Джордан оставляет их одних, ни на секунду не размышляя.       Четвёртая причина - молчание.       Он ценит в людях молчание, умение не впадать в социальную панику от прекращения общения; ему до жути нравится сидеть с кем-то молча, отдыхая, расслабляясь.       Особенно если на этого кого-то можно заползти полностью, устало соприкасаясь плечами, и жалобно начать ругаться на всё на свете. А потом просто замолчать в какой-то момент, и вам обоим будет комфортно.       Джордан всегда молчит как-то очень чутко, как будто сам по себе источает волны успокоения. Зная Джордана - возможно, он и вправду пропитан такими волнами насквозь; он слишком хороший.       Молчать с Джорданом всегда одно удовольствие.       Пятая причина частично пересекается с четвёртой - ребячество.       Вернее, ребячество со стороны Оли; он так сильно не любит быть взрослым, не хочет решать глобальные вопросы и вообще всё вот это сложное и непонятное; он даже стал музыкантом, лишь бы не загнуться очередным клерком в очередной скучной 'взрослой' конторе, убежал настолько далеко от стандартного хода жизни, насколько только возможно; семьдесят процентов времени он - то ещё дитя. И это раздражает его родителей, многих его друзей, его менеджера, иногда Алиссу и парней из группы, но никогда - почти никогда - Фиша. По крайней мере, ни разу в жизни Оливер не видел в его красивых синих глазах недовольство в моменты своего ребячества: когда он кидается колпачками от ручек, проигрывая в очередной раз очередной раунд, Джордан просто усмехается, настойчиво забирая у него, расстроенного и злого, выглядящего более обиженным, чем бывают даже пятилетние дети, контроллер. А потом просто отвлекает его своими сухими губами, зацеловывая лоб и скулы, и Оли разочарованно шумно сопит, капризничая весь оставшийся день, заставляя переделывать себе чай по три раза, потому что 'мало сахара', 'много чаинок' или вообще кружка не та. Ковёр колется. Ветер дует и бьётся в окно. Ветер не дует и теперь на улице скучно. Собаки лают громко. Собаки не кладут мордочки ему на колени. Собаки крутятся больше вокруг Джордана, а на него, несчастного и обиженного, не обращают внимания.       В такие дни Оли прячется по вечерам в верхней спальне, прямо над домашней студией; ему почти стыдно.       Ладно, хорошо. Ему и вправду неловко и противно от себя самого, потому что Джордан такой замечательный, терпеливый и внимательный, старается помочь ему всегда, и, если не может сам - всегда находит специалиста с нужным профилем, и всегда уговаривает собак прийти к Оли и поласкаться, а ещё действительно перезаваривает ему этот чёртов чай, и, если честно - делает его всегда идеальным, потому что выучил привычки Оли наизусть, просто сам Сайкс упрямится и чисто из вредности плюётся любимым напитком и с шипением требует переделать.       Джордан его любит именно за такое по-детски откровенное поведение, и это, наверное, самое трогательное, что Оливер когда-либо получал от жизни. И, вместо того, чтобы отплатить Фишу той же монетой, вместо того, чтобы быть для него достойным парнем, с которым не стыдно выйти в свет и представить хотя бы ближнему кругу друзей, вместо этого - Оливер снова отказывается идти на очередное официальное мероприятие, просто потому, что за окном дождь, и у него нет настроения.       Из-за этого он сидит в верхней спальне в такие вечера; потому что непослушных детей отправляют к себе в комнату строгим голосом, но Джордан слишком любит его, и поэтому Оливер отправляет в комнату себя сам. Он сидит там, в темноте, завернувшись в старый свитер Фиша, тёмно-коричневый с бежевыми полосками, сохранившим запах родного тела и его одеколона, дышит глубоко и размеренно, лишь бы не сорваться на всхлипы, потому что от себя так противно, и он откровенно не понимает, почему кто-то такой светлый, как Джордан, всё ещё с ним.       - Оли?       У него чёртова зависимость от игр, любовь к странным принтам, инфантильность и ещё много чего. Он часто расстраивается, ещё чаще ведёт себя так, будто ему тринадцать, а не тридцать три.       - Оли, можно я войду?       Он не заслуживает Джордана; он уверен. Но голос за дверью отдаёт грустью и заботой, и Оли всё ещё ребячливый, а, значит, ему нужна поддержка и внимание, и поэтому он просто не может не открыть.       Ему нужна минута, чтобы собраться с силами, мысленно наорать на себя, встать и повернуть ручку.       Фишу нужны несколько секунд, чтобы поймать его раздражённо-затравленный взгляд и запустить тёплые ладони под собственный тяжёлый свитер на родном татуированном теле, прижимая этого большого ребёнка ближе.       Они засыпают вместе в той же спальне, и за полчаса до этого Оливер успевает с десяток раз извиниться и едва ли не хнычет о том, что он, наверняка, надоел Джордану со всеми этими его истериками и капризами, пока Фиш вжимает его носом себе в плечо, поглаживая мягкую поясницу.       Свет они так и не включают. И на следующее утро Оливера ждёт три чашки любимого чая: переслащенный, с минимальным количеством чаинок и ровно такой, какой он любит.       Он смотрит в яркие синие глаза с выражением абсолютного счастья, чуть приглушённого смущённой улыбкой, пока Джордан смеётся и сообщает, что это 'на выбор'. А то мало ли.       Шестая причина - тридцать шесть свитеров.       Вязаные, шерстяные, хлопковые, навязчиво-колючие, очаровательно-мягкие, оверсайз, нормального размера, бежевые, красные, синие, чёрные и зелёно-коричневые - в их шкафу есть отдельная полка для свитеров Джордана.       Оливер носит вещи с этой полки раза в три чаще, чем её хозяин.       Оли не любит обычные вещи. Он любит яркое, нестандартное, бохо и кислоту, но в свитерах Джордана так бесконечно удобно, и каждый из них, кажется, сохраняет тепло хозяина ещё долгие-долгие недели.       Фиш иногда уезжает работать, в другие страны, другие города, и тогда Оли резко становится невыносимо одиноко, и он срывается с места, как только за любимым человеком закрывается входная дверь, разделяя их на недели вперёд; срывается, чтобы взбежать на второй этаж, трижды спотыкаясь на лестнице о собственные ноги, чуть не впечатываясь лицом в стену коридора; срывается, чтобы добраться до той-самой-полки, вытаскивая первый попавшийся свитер, не важно, колючий он или приятный, надевая тот за считанные секунды.       Он сидит в этих свитерах каждый холодный вечер, подобрав под себя ноги, пока Джордан таскает ему чашку горячего шоколада за чашкой; Оли не поворачивает голову, уставившись в большое окно на падающий снег, но улыбается знакомым синим омутам в отражении стекла, и всегда - всегда - ловит широкую улыбку в ответ.       У Джордана тридцать шесть свитеров, и однажды они расстались на долгие четыре месяца; и, когда Джордан переступил порог их спальни, бесшумно прикрывая за собой дверь, он обнаружил Оли во всех сразу: один на нём, два под головой и остальные, возмутительно-небрежно раскиданные вокруг.       Шестая причина - тридцать шесть свитеров.       Седьмая - Worship.       Старый-старый коллектив, из которого Оливеру однажды посчастливилось утащить своё синеглазое чудо; музыка у них была восхитительная. Это совершенно не то, что однажды смогли бы сделать Bring Me The Horizon, даже если бы Фиш взял весь звук на себя; у них попросту другой профиль игры. Но то, как звучит голос Джордана, ещё совсем-совсем молодого; Оли готов слушать это вечность. И ещё немного. Чтобы уж наверняка.       У Джордана там фантастически-мягкий тембр, ровно как и фантастически-мягкий текст, и всё это под его любимое музыкальное сопровождение, которое даже к конкретному жанру отнести нельзя, но Фишу он так идёт.       Иногда Оливер думает о том, где бы они были без Фиша. Что бы было, если бы однажды они не нашли случайного клавишника, готового воплотить любые их самые безумные идеи; что бы было, если бы его не было. В их музыке. На их концертах. В его жизни.       Это то, что Оли не может себе представить, несмотря на всё своё воображение: кажется, Джордан дополняет его так, как он сам себя дополнить не смог бы никогда.       Он не хочет знать, какого это - быть без Джордана.       Не хочет.       И поэтому восьмая причина - ссоры.       Их можно пересчитать по пальцам. Не просто несовпадения во мнениях или незначительные споры, а именно ссоры; то, где Оливер снова, снова и снова ошибается, понимает это, но уже не может остановить себя, кидаясь обидными обвинениями и необоснованными заявлениями, а Джордан, его спокойный, учтивый Джордан распаляется за считанные минуты, прошибая насквозь потемневшим взглядом. Его ярость в такие моменты ощущается режущим пламенем на коже, и Оли не может не передёргивать плечами в попытке сбросить с себя это странное оцепенение, мгновенно затихая и вжимаясь в обивку дивана, в шершавость стены, в край столешницы - куда угодно, лишь бы слиться с обстановкой, и ему уже не хочется ни кричать, ни хмурить брови в ответ, потому что Джордан смотрит ровно на него, и его глаза почти чёрные, а губы скорбно сжаты в тонкую линию, сдерживая тяжёлое дыхание.       И, как бы Оли не было неловко это признавать, но такой Джордан - безмолвно надвигающийся, нависающий над ним, буквально раздираемый изнутри нескрываемой агрессией - не только пугает, но и безумно возбуждает.       Не то, чтобы Оли был фанатом домашнего насилия, пусть даже и морального, потому что ни разу в жизни Фиш не позволял себе срываться на него физически, даже когда их ссоры доходили до абсурдно-критической точки; не то, чтобы ему нравилось вжимать голову в плечи, стараясь показаться как можно меньше, но он попросту не может оторвать завороженный взгляд от Джордана в такие моменты, до того хочется почувствовать.       Он может представить, как эта чистая ярость будет осязаться на его коже, просачиваясь внутрь, как он будет загораться изнутри в ответ, какими они будут, два вихрящихся пожара, и как потом остатки бури будут оседать на теле едва ощутимым эфемерным пеплом.       Это горячо.       Это невыносимо горячо, и Оливер не любит ссориться с Джорданом так же сильно, как и обожает.       Девятая причина уходит недалеко от восьмой, потому что Фиш, вообще-то, хорош всегда, и не мечтать о нём во время важной работы, собранном и отчасти безэмоционально-жёстким, усмиряющим его, Сайкса, буйную натуру своим фирменным не-мешайся-под-ногами-видишь-я-работаю-Оливер взглядом, буквально невыполнимо.       Иногда Оли думает, что у него явно какой-то фетиш на такого Джордана.       Не то, чтобы он был одинок в своих пристрастиях; ровно с той же лёгкостью, с какой Фиш меняет свою строгую официальную маску на домашнего расслабленного себя, он включается в любую идею Сайкса.       Разумеется, постель здесь совершенно не исключение.       Иногда и не постель, смотря насколько Оливеру не терпится.       Но то, что действительно заводит, лежит у них в нижнем отсеке белого шкафа, прямо под любимой полкой со свитерами, чтобы можно было в любой момент достать, не тратя лишнее время; на самом деле, Оливер одновременно в ужасе и в любви с этим отсеком.       Потому что там лежит ошейник и полушубок. Всё из искусственной кожи и меха, разумеется, в их доме нет ничего подобного настоящего; но, боги, иногда Оливеру кажется, что однажды он задохнётся от странного ступора на месте, потому что он слишком любит то, как всё это ощущается на его коже.       Ошейник чёрный, с золотым кольцом спереди и тяжёлой, металлической позолоченной пряжкой сзади; Оли всегда отказывается надевать его самостоятельно, предпочитая доверять это Фишу. Потому что от сильной уверенной ладони, давящей ему прямо на голову, заставляя послушно наклониться вперёд, его ведёт не хуже, чем от крепкого алкоголя; звук защёлкивающейся застёжки возбуждает почти мгновенно, и это даже смешно.       Полушубок совсем не жаркий, скорее декоративный; он откровенно-странной расцветки, чуть не доходит ему до поясницы и вообще весь такой вызывающий и открытый, а ещё этот полушубок куда больше нравится Джордану, который обожает до безумия запускать под него ладони, оглаживая вмиг покрывающиеся мурашками лопатки.       Иногда он выбивает из Оли всю душу прямо так, не снимая влажную от их тел ткань, уложив его на ближайший подоконник, и то, как Оливер почти комично раскрывает и без того широкие глаза, беспрестанно покусывая тонкие губы, хаотично скользя по крепкой спине меховыми рукавами - лучшее, что он когда-либо видел.       Единственное, что может конкурировать с этим зрелищем - цветастая шея, закованная в чёрный ошейник; ему достаточно потянуть на себя за кольцо, просовывая два пальца под плотно обнимающую нежную кожу горла полосу, чтобы Оливер выпал из мира окончательно, и то, с каким эйфорическим наслаждением он закатывает глаза, хрипло задыхаясь от давления на гортань, хочется запечатлеть на камеру и повесить прямо над их кроватью; это выглядит настолько безумно-завораживающе, что иногда он молча тянет сильнее и сильнее, пока Оли не начнёт бездумно трепыхаться в его руках, теряясь в наслаждении ещё глубже, чем обычно.       После таких сессий Сайкс всегда тихий и размякший; он лежит на постели, запрокинув голову наверх, совершенно безвольный, пока Джордан не вернётся с влажным полотенцем, укладываясь следом так, чтобы распластавшееся по кровати тело смогло лениво закинуть на него бедро и руку.       Обычно в такие дни Оли просыпается от нежных поглаживаний по этому самому закинутому бедру, и ещё с десяток минут просто молча лежит, нежась под лучами едва-едва вставшего солнца: его самый главный человек лежит рядышком, согревая своим теплом, ошейник холодит горло маленькими позолоченными круглыми вставками, стоит немного повернуть голову, и полушубок ощущается почти невесомо, мягкий и приятный.       Правда, потом ему будет достаточно неловко просить Джордана расстегнуть эту чёртову штуковину на собственной шее, потому что Фиш явно проснётся в хорошем настроении и с лукавой довольной ухмылочкой обязательно прокомментирует его притихшее расслабленное поведение, а потом ещё полдня не даст снять ошейник даже самостоятельно, потому что 'ну хоть что-то заставляет тебя замолчать, Сайкс; давай купим ещё штук тридцать таких, по одному на каждый день месяца, глядишь, ты перестанешь быть таким неугомонным'.       Не то, чтобы Оливеру это не нравилось.       Очень даже нравилось, если честно. И Джордан это прекрасно видел.       И успешно пользовался, периодически притягивая его за многострадальное кольцо ближе, ласково сцеловывая все возмущения и рассуждения про домашнее рабство несчастных Оливеров с притворно-поджатых губ.       Если честно, когда-то давно Оли притащил эту полоску кожи с мечтами именно о подобном исходе; так что он был более, чем счастлив, лениво жмурясь в ответ на тёплые поцелуи.