Тридцать три

      У Оли есть тридцать три причины выйти в окно; но Оли выбивает двери.       Десятая причина - его фотографии.       Оли и сам в объективе камеры ничего так; он знает, как смотрится выигрышнее, где нужно улыбнуться, а где ещё что. Но то, что у него получается достаточно редко - ну, ему самому уж точно не особо нравится - фото с концертов.       У Джордана их не много; он старается не светиться слишком активно, отдавая первенство в этом плане самому Сайксу; но на тех редких кадрах, где Джордан за своим инструментом, схвачен вспышкой в вечном прыжке, с мокрыми волосами, скрывающими лицо, с напряжённым руками, навсегда зависшими над белыми клавишами, Джордан бесподобен.       Он будто бы был создан, чтобы однажды застыть фотокадром на чёрно-белой плёнке, он выглядит до одури органично, даже не задумываясь о том, что его фотографируют; Оли готов платить их фотографу баснословные суммы только за то, что его Джордан запечатлеется так.       У Оливера есть уголок возле кровати, увешанный полароидными и не только снимками; их очень-очень много, и каждый по-своему особенный, но чёрно-белых среди всех лишь три, и все они о Джордане.       Вот Джордан схвачен в том самом моменте, с его красивыми напряжёнными руками, и он мокрый с ног до головы, и капли разлетаются с его волос; концерт был бешеный, толпа была ещё безумнее, с горящим кругом из сигнальных огней внутри; люди пропадали в красном дыму, затягиваемые яркими всполохами, и это выглядело как ожившая неоновая бездна; Джордан тогда буквально был вне себя, и эта горящая бездна отражалась в его расширенных зрачках, жадно хватающих каждое мгновение происходящего; он бесновался сильнее всех, безостановочно подпрыгивая на своём месте, а потом долго-долго целовал Оли в гримёрке, забросив их промокшие насквозь майки куда-то в сторону, обхватив ладонями лицо напротив, и бездна из его зрачков никуда не ушла.       На следующем снимке он сидит с книгой в руках, и белые страницы ярко контрастируют с его чёрным свитером, а кольцо на левой руке едва ли не светится. Оливер любит это фото: Джордан до сих пор не знает, что оно существует и, тем более, висит здесь, на этой стене возле кровати. Оли сфотографировал его максимально незаметно, потому что Фиш был такой сосредоточенно-серьёзный, полностью погружённый в буквы перед собой, и с этого ракурса его и так впалые щёки смотрелись ещё острее, и тень между бровью и переносицей была почти чёрной, выделяя его глаза ещё сильнее, и весь он был такой направленно-собранный, что Оли просто не мог не забрать его, такого красивого, замершего со страничкой, поддетой аккуратными пальцами, себе; просто не мог.       Третье фото особенное - на третьем фото он улыбается, прищурив глаза, и морщинки разбегаются лучиками-веерами.       Это причина номер одиннадцать: Джордан улыбается, и иногда эта улыбка доводит Оливера до молчаливых истерик.       Чаще всего он просто растягивает уголки губ, обнажая ровные зубы; в такие моменты синие глаза фокусируются чётко на том, кому Фиш улыбается, после чего следует неизменный смех в ответ - всем сложно спокойно реагировать на такого Джордана, даже если эти все это не один-единственный Оливер, которые упал в эту улыбку многие годы назад и с тех пор так и не выбрался.       Да и не особо хочет.       Иногда Оливера этот ряд ровных зубов за мягкими губами доводит до молчаливых истерик: кажется, у Джордана мириад вариантов этих его улыбочек, и, в том числе - разочарованная, грустная и непонимающая.       Как правило, все они бывают направлены в сторону его, Сайкса, персоны; никогда - никогда - по-настоящему не обвиняющие, не порицающие, но всегда, всегда чертовски отвратительные; они оседают на языке горьким послевкусием собственных слов, вырывающихся в порыве их ссор, вследствие плохого настроения или просто одной из Оливер-Скотт-Сайкс-сожрёт-вас-заживо-если-вы-к-нему-сейчас-прикоснётесь фаз; и это настолько мерзко, насколько только возможно. После такого Оли часто ходит молча, стараясь маячить перед глазами Фиша как можно чаще - кажется, чертовски постоянно и навязчиво кажется, что вот, ещё чуть-чуть, ещё одна минута друг без друга, и его променяют на что-то другое, на кого-то другого, кто не будет выносить мозг зазря.       Разумеется, ещё ни разу его опасения не подтвердились, и от этого иногда ещё паршивее, и при этом невыносимо легче: знать, что, несмотря на все мысли и подозрения, в итоге Джордан подойдёт сам, тихо ступая за спиной босыми ногами по тёплому полу, положит голову на плечо и будет стоять так рядом, неудобно согнувшись над расстроенно-взбудораженным Оли, пока тот не успокоится и не повернёт голову в ответ, ловя родные губы своими.       Двенадцатая причина - его ладони.       Они почти не ходят за руки, как-то не срослось с этим; да и на людях предпочитают держаться преувеличенно-дружественно, ничем особо не показывая собственных отношений.       И это устраивает обоих, правда; но иногда Оливеру хочется.       До рези в груди хочется взять тёплую знакомую ладонь в свою, прижать к губам и никогда не выпускать; и это действие, которое он может инициировать сам.       Всего таких, кстати, три. Он может накинуться на Джордана с объятиями; так бывает всегда, когда тот возвращается из долгой поездки домой: Оли встречает его едва ли не на пороге, и Фиш успевает лишь захлопнуть дверь перед тем, как оказаться сжатым с, кажется, всех вообще сторон энергичным радостным телом, схваченным и утащенным в глубины их дома. Ещё Оли может целовать первым; не горячо и нетерпеливо, этот приоритет, как правило, у Джордана, а почти целомудренно, легко прижимаясь к родным губам, пока они наскоро завтракают, опаздывая на репетиции, сидят вечером перед приставкой или просто занимаются каждый своим делом, раз в несколько часов пересекаясь где-то в коридорах. И ещё он может брать Джордана за руки, согревать его ладони в своих, потирая костяшки на них подушечкой большого пальца и чувствуя, как его сжимают в ответ, также аккуратно и нежно обхватывая пальцами.       Это всегда осень чувственно и, в то же время, так обычно и по-домашнему уютно; каждый раз, когда они держатся за руки, Оливер ощущает себя дома.       Тринадцатая причина - каждые праздники, который они проводят вместе. Особенно - особенно - новогодние.       Оли во многом как ребёнок, и это не исключение; он почти до смешного любит каждую лампочку на гирлянде, часами может рассматривать каждую иголочку на ёлке, и Луна лежит рядом с ним, подставляя живот под задумчивые поглаживания, и тёплые всполохи каминного огня отражаются в её глазах, оттеняя шёрстку вокруг.       В такие моменты он зависает надолго в гостиной, завороженно рассматривая красные-синие-зелёные шарики-звёздочки-фигурки, и воспоминания наполняют его с головой, и фантомные ощущения покалывают кончики пальцев: всего день назад Джордан затаскивал дерево в прихожую, недовольно отряхивая снег с капюшона, и почти отчаянно смотрел на расползающиеся на полу лужи таявшего моментально снега, но на кухне был Оли, который ещё даже не подозревал о ёлке, и Фиш уже как наяву видел совершенно детскую радость на его лице. Сайкс тогда случайно уронил его - спасибо, что рядом оказался диван - в порыве внезапных объятий, и абсолютно точно отбил ему рёбра, впечатавшись со всей дури, но Джордан не сказал ни слова, прижимая его ближе, слушая, кажется, мириад восторженных восклицаний в секунду; эти воспоминания такие вязкие.       Не в плохом смысле, ни в коем случае; просто они такие яркие, такие свежие, такие отчётливые, тёплые - почти обжигающие - словно горячий шоколад.       Оливер успевает только непонятливо нахмуриться, пытаясь понять, как его мозг вообще смог связать воспоминания и шоколад, и почему именно шоколад, прежде чем его возвращает в мир осторожное прикосновение к плечу; кончики пальцев маленькими электрическими разрядами пробегаются по шее, заставляя его встрепенуться, и спускаются обратно, забираясь под странный новогодний свитер - один из его любимых непонятных вязаных чудовищ, которые он не готов отдать никому и ни за что. Джордан вручает ему кружку - ну да, а вот и причина ассоциации с горячим шоколадом - и прижимается со спины, сползая нагревшейся от кружки ладонью на живот, и мышцы инстинктивно поджимаются, тут же расслабляясь, податливые под внезапным теплом;       Они замирают так, прижавшись близко-близко, и за окном падает снег, но здесь, внутри есть медленно мигающая огнями ёлка и Луна, подобравшаяся меховым боком поближе, и мягкие губы останавливаются у него на плече, щёкотно прижимающиеся к коже, и, в целом, Оливеру плевать на снег трижды, каким бы рождественским чудом его не считали;       У него есть кое-что куда более важное.       Горячий шоколад действительно горячий, а Оли был бы попросту не Оли, если бы не вытворил что-то странное в самый трогательно-сказочный момент, и поэтому он давится, пачкая крупную вязку свитера, и Джордан приглушённо давит смех, крепче вжимаясь лицом в плечо, и ему только и остаётся, что нервно дёрнуть головой, неловко над собой посмеиваясь, и не мешать Фишу стряхивать с криво вышитых оленей осевшие маленькими круглыми бусинами капли, и в какой-то момент тот перебирается вперёд, чтобы было удобнее, и они оказываются ещё ближе, чем до этого, и Джордан замирает напротив, в считанных сантиметрах от его лица, и Оливер не выдерживает первым, подаваясь всем телом вперёд, прижимаясь губами, ощущая, как губы напротив податливо раскрываются, и Фиш откидывается назад, позволяя ему заползти себе на бёдра, крепко обхватив ногами, и их трогательно-сказочный момент явно сворачивает куда-то не туда, когда мгновением позже чужой горячий язык скользит по нижней губе, и ласковые ладони забираются дальше под одежду,       И, если честно, такая сказка ему по душе даже больше.       Они перебираются в спальню постепенно, попутно разворошив диван в гостиной и едва не уронив какой-то древний непонятно как выживающий цветок в коридоре - честно, они вспоминают о нём только сегодня, когда Оли натыкается на него ногой, пока Фиш прижимает его к стене, выцеловывая линию челюсти; гирлянда над изголовьем кровати мерцает белёсыми отблесками в синих глазах над ним, и нет ничего лучше, чем ощущать над собой родное тело, и он даже без возражений стягивает любимый свитер, потому что Джордан почти мгновенно прижимается к нему всем собой, и Оливер едва успевает вздохнуть, прежде чем его снова затягивают в поцелуй.       На балконе прохладно.       Снег падает крупными пушистыми хлопьями; он стоит там в домашних тапочках, сжимая двумя руками один из джордановских тёплых кардиганов, который успел стащить со стула по пути. Вообще-то, он не собирался сбегать; Фиш рядом, за стенкой, и Оли ощущает его взгляд на своей спине даже через стеклянные вставки на двери; просто иногда для него этого много.       Он был один ещё какие-то пару лет назад, потерянный в своих неудачах, почти обозлённо-беспомощный, а теперь у него есть так много, и среди этого много главная удача его жизни смотрит на него бесконечной нежностью, расползающейся серыми разводами по ярко-синей радужке, и иногда ему м н о г о. Он сбегает не специально, просто всё это изнутри заливает его чрезмерно, и что-то там, пустое и ноющее, между рёбрами, затягивается, зарастает полупрозрачными шёлковыми нитями, такими же, как те, которые висят у них по всему дому сейчас, и это ощущается восхитительно.       Дверь тихо скрипит, и снег шуршаще падает с крыши; тёплое дыхание касается его щеки, и Оли поворачивает голову, чтобы поймать Джордана взглядом, улыбаясь ему немного рассеяно. Фиш отражает улыбку почти зеркально, разжимая его пальцы на отворотах шерстяного кардигана, и запахивает тот сам, обнимая руками поверх; шепчет на ухо о том, что на улице зима, а Оли и так часто простывает, и на кухне их ждёт целый поднос печенья, но, если Оли хочет, он может притащить их и в постель; и это так похоже на Фиша, который терпеть не может крошки в постели, но всегда не в силах запретить что-то расслабленному восторженному Оли, ласково подлезающему буквально под руку на пару с такой же Луной, потакающей настроению хозяина; и поэтому Оливер накрывает руки на животе своими, и его тихий смех в ответ заклеймляется тёплыми губами на татуированных висках.       Бледноватые огни из комнаты отражаются на его спине, и хлопья снега оседают на ресницах; Оли смаргивает их, смешно морща нос, и Джордан смотрит на него почти восхищённо, запоминая его такого, в отсветах гирлянд из окон напротив, в своём кардигане, разморённого, едва выползшего из их общей постели;       Оли смотрит наверх, выхватывая на периферии сознания широко раскрытые синие глаза, обводит взглядом такие же балкончики напротив, и город под ними разгорается яркими нитями разноцветных лампочек, вьющихся сквозь дороги и тротуары; всё вокруг шумит новогодней суетой, и девочка в квартире напротив вешает на ёлку снежный шар, и они вдвоём как будто часть всего этого, но в своём собственном маленьком новогоднем шаре;       Всё вокруг движется, и Оливеру хочется выскользнуть туда, наружу, в это хаотичное радостное безумие, но       Пока Джордан смотрит на него неотрывно, и он буквально ощущает всю эту осязаемую нежность, сплетаясь с ним пальцами, и едва заметно розовеет скулами от контраста температур - прохладный зимний вечер на обжигающее дыхание на его щеках - он согласен остаться в этом маленьком новогоднем шаре навсегда.