Я не смогу

– Я прошу вас. – Нет. – Я очень сильно вас прошу. – Нет, Наруто, это даже не обсуждается. – Я прошу вас, пожалуйста! – Да сколько можно, черт возьми! – Цунаде хмурится, поджимая неизменно красные губы и ударяет кулаком по столу за которым раньше проводила целые дни, занятый теперь другим человеком, – тебе же сказано четко и ясно – нет! – А я прошу вас снова – по-жа-луй-ста! – Наруто упрямится, слегка топая ногой, сжимая единственную руку в кулак, чуть ближе шагнув к столу Хокаге вперёд, – это очень важно для меня, неужели вы не понимаете?! – Неужели и ты нас не понимаешь, Наруто? – Какаши вздыхает, усталым движением стягивая с головы шляпу с красными кандзи, укладывая ее на стол, и, проведя пальцами по ткани на задней ее части, вздыхает снова, – мы тебя услышали, и очень хотели бы помочь, но так нельзя. Саске должен содержаться под стражей, пока не утихнут все разговоры о произошедшем... – Почему все думают только о тех плохих вещах, которые он сделал? Почему никто не думает о хорошем? Без него никого ведь не было бы здесь! Некому было было бы эти разговоры разговаривать! – Он совершил много преступлений. – И спас ещё больше людей, явившись на эту войну, – Наруто храбрится ещё с пару мгновений, но вдруг выдыхает, ссутуливая плечи, и, печально глянув на двух главных людей в деревне, произносит тише, – пожалуйста. Он же болен. Он же... Столько сил потратил на войне. А потом и в битве со мной. Он же умер, вы помните это? Как и я. Со мной вы вон как прыгаете, два часа прогулок только в день, остальное в больнице... А он в тюрьме. Пожалуйста, Какаши-сенсей, Цунаде-баачан, пожалуйста! Иначе я буду сидеть с ним. В холодной камере. И подхвачу воспаление легких, как минимум. Но никуда не уйду. Вы этого хотите? – Ты мне, щенок, ультиматумы не ставь! Ишь чего придумал! – Цунаде гаркает, снова занося руку над столом, но ее останавливает рука Какаши, не давая в очередной раз вдарить по несчастному предмету мебели. Они переглядываются, глазами словно обсуждая что-то, и Пятая, наконец, сдаётся, переводя прищуренный, наигранно-строгий, в глубине своей добрый взгляд, и спрашивает, как торговка на рынке, – и что ты хочешь? Наруто улыбается, и, уходя из кабинета, кланяется, низко и уважительно, чего не делал никогда. Многое изменилось за последнее время. – Эй-эй, подожди, провожу тебя, – Шикамару, потягивающий сигарету возле дверей резиденции, машет рукой, прося остановиться, торопливо затягивается, и, выкинув окурок, подходит к другу, на ходу выдыхая в сторону, – ты в больницу? – Ага. Время прогулок на сегодня вышло. – Ну, схожу с тобой, все равно хочу Куренай и Мирай проведать. Наруто кивает, и они неспешно, почти прогуливаясь по самому сердцу деревни, направляются в сторону госпиталя. Жизнь в селении кипит – тут и там люди растаскивают и распиливают остатки Великого древа, которые потом уносятся на окраину, и там сжигаются до последней крупички пепла. Слышны веселые, громкие, деловые голоса, оценивающие и пытающиеся поправить ущерб, нанесённый корнями адского растения, и, конечно же, это вам не разрушение Пейна, но все равно – почти на каждой улице хотя бы один дом пострадал. – Я все больше думаю, что Коноха неубиваемая... – Было бы круто, если так! – Хотя, больше склоняюсь к мысли, что самый неубиваемый тут ты. Как рука? – Отсутствует! – Наруто поднимает обрубок вверх и смеётся на пару с Шикамару, замотавшим головой, словно отрицая такой чёрный юмор. Пусть это и не самые добрые шутки, но от них легче – почему-то именно в компании Нара Наруто впервые за последнее время чувствует себя чуть легче, чем в последнее время. Хотя, казалось бы, что его должно тяготить? Он герой не только своей деревни, но и всего Альянса, чего уж там, всего мира – старик-Тсучикаге, держась ладонью за больную спину и цыкая, перед отъездом сказал, что даже представить себе не может, сколько ещё в мире людей в маленьких деревеньках и городах, которые даже и не подозревают, что с ними было, если бы не Узумаки Наруто. Райкаге в ответ на это по-доброму хмыкает, с некой иронией махнув в сторону Узумаки обрубком своей руки, потерянной из-за того же человека, который сделал и Наруто инвалидом. Боже, страх какой, инвалидом. Но это не обзывательство – Сакура действительно подтвердила, что официально по документам Наруто теперь инвалид. Это сказала, но насчёт Саске все равно промолчала. В тот же день Наруто сердечно прощается с Гаарой и его семьей, обязательно обещая приехать в гости, и посмеиваясь на просьбу Казекаге позвать его самого на инаугурацию Седьмого Хокаге. Мей, уже одевшись в дорогу, дарит Наруто поцелуй, не всемирно известный, лавовый, способный убить на месте, а обычный, материнско-женский, в щеку, и Наруто перестаёт краснеть лишь тогда, когда спины лидеров четырёх стран удаляются за пределы ворот. Если все так хорошо, то почему же Наруто так плохо? Потому что он стал единственным, кто по итогам этой войны не мог получить то, чего больше всего хотел. – Ну а серьезно, как? Я читал, что после таких ран беспокоят фантомные боли. – А, это... Нет, не болит ничего. Иногда только, знаешь, хочется почесаться, и я забываю, что руки нет. Но это ничего, мне протез обещали! – Наруто улыбается во все зубы, и спешит отвлечь внимание прищурившегося, пытающегося смотреть насквозь Шикамару в сторону, – а ты, я слышал, помощником у Какаши-сенсея теперь трудишься. Шикамару улыбается и смущённо, не без скромного самодовольства, кивает: – Да. Нужно же набираться опыта для... На потом. – Э? На потом? – Ой, не тупи ты, – Шикамару фыркает, останавливаясь у входа в госпиталь, и, мягко хлопнув друга по плечу, кивает на дверь, – зайдёшь к Куренай со мной? Они на два этажа ниже тебя. – Нет, я потом лучше зайду. Рука побаливает... Увидимся, Шикамару! Спина в белой футболке спешно удаляется на свой этаж, а Шикамару, минуту назад услышавший, что у героя деревни ничего не болит, вздыхает, но лезть не собирается – всё понимает. Когда дверь в его палату, наконец, закрывается за спиной, Наруто облегченно выдыхает, опускаясь на свою больничную кровать, ощущая, что за сегодня наговорился чуть ли не до боли во всех мышцах горла. Щеки слегка ныли от натянутой в течении всего дня улыбки, и он трёт их, хмуро глядя на пустую половину комнаты в своей палате. В норме это помещение предназначено для двух пациентов, но для Узумаки, особого больного, сделали исключение, поместив его одного, укатив вторую пустую кровать, так как госпиталь ломился после войны от раненых. Уставшая, но вся такая деловая и в белом халате Сакура заходит к нему около шести вечера, неся в руках поднос с ужином. Следит, чтобы он поел (за свою меланхоличную голодовку, устроенную пару дней назад из-за отказов нынешнего и бывшей Хокаге вытащить Саске из тюрьмы, Наруто получил здоровенную шишку на голове от лучшей подруги), и рассказывает о всяком-разном, разбавляя печальную тишину больничной палаты. Когда солнце начинает ползти к закату, оранжевыми лучами попадая в комнату, а Наруто доедает йогурт, она встаёт, собирая посуду обратно на поднос, и, как бы невзначай, спрашивает: – Ходил? – Ходил, – пусть ему и сказали, что подумают, Наруто все равно не очень надеется на успех, мысленно, все же, отмечая, что пойдёт с упрямой просьбой в кабинет Какаши и завтра, несмотря ни на что, – пока без изменений. – Я поняла. Отдохни! Прошуршав по комнате расстёгнутым халатом, Сакура скрывается за дверью, а Наруто, разморенный ужином и усталостью за день (как-никак, организм ещё не окреп после таких потрясений), так и засыпает сидя на кровати, обняв одну согнутую в колене ногу рукой, опустив на коленку подбородок. Перед тем, как совсем провалиться в сон, пытается сунуться к Кураме, но его словно и нету внутри – Наруто стоит в своём мысленном, с залитым водой полом, пространстве, в полном одиночестве, и лишь ощущает, что воздух тут слегка тёплый, не такой холодный, как когда он очнулся на залитом кровью камне, бок о бок с Саске в тот день. В свой день рождения.