Секунды

Я помню: оленье солнце врастало рогами в сумрак, и был окоем прозрачен и чист, как детский рисунок. Конечно, я был ребенком, но снова твержу устало: прекрасное — невозможно, и все же существовало. Эдуардо Карранса

Солнце врастало в сумрак, и витраж заката растянулся по вечно молодому небу от горизонта до горизонта над Тарасил'ан те'лас. Солас смотрел на полотно таких же вечных гор, и воздух был холоден, прозрачен и чист. Тень штилем растворялась в воздухе, бережно прикасаясь к коже, родная и ласковая, почти как мама. Молчаливо Митал подставляла ладони под солнце, и горы больше Соласа не интересовали. Он смотрел на ее длинные руки, золотящиеся под светом, и думал лишь о том, что никакой закат не сравнится с ней. Никогда Солас не ощущал время, обыкновенно незримое и несущественное, как на закате или восходе, когда был с ней в этой далекой от всего земного пространства обители. Обычно день длился и длился, вечный и неизменный, и то, что небо меняло свой цвет, не значило ничего, и года проносились меж взмахами ресниц, легкие и наполненные леностью. Лишь он один всегда торопился куда-то, такой молодой и пылкий, не способный сидеть на месте слишком долго, и это всегда вызывало снисходительные усмешки у эванурисов, бесконечных и древних, как мир. Но только не сейчас. Сейчас Митал ловила солнце руками, и небо вплеталось в водопад ее светлых волос, уложенных в сложную прическу из кос. Она была величественна и степенна даже так, даже стоя на балконе маленького храма в высоких снежных горах, и с плеча ее спадала ткань платья. Она молчала и затмевала собой солнце, и была прекраснее, чем цветы розмарина. Они расстанутся сегодня после беспомощно мимолетной встречи, и тишина, повисшая между ними, казалась святой и всеобъемлющей, и месяцы, годы, десятилетия полетят снова, а сейчас каждая секунда колола сердце иголками. Мгновение длилось и длилось, и в то же время солнце игриво неслось к горизонту, и небо все больше становилось похожим на витражи славного Арлатана, гниль которого Солас уже видел, но еще не знал, что с ней делать, а Митал лишь улыбалась на его слова — с печалью, но без снисхождения. Будто видела все это тоже. — Dareth shiral, ma vhenan, — сказал он, когда солнце пропало, и такие же вечные звезды появились на стеклянном куполе неба. Митал взглянула на него, улыбнулась — и ему показалось, что солнце встало снова. Она коснулась его руки, и секунды обрели такую значимость, какую не могли обрести в вечной жизни никогда. Прикосновение было легче лепестков жасмина, ее улыбка была легче, чем обещание поцелуя, и небо было столь огромным и глубоко-синим, что оставалось лишь захлебнуться. До Фен’Харела, завесы и бесчисленного количества ошибок оставались столетия, а, может, много больше. Солас же целовал любовь на прощание.