***
Нуада спускался по белокаменным ступеням во двор замка, где уже стоял подготовленный и подкованный вороной конь принца, рядом с которой стоял и сам владелец, что-то негромко говоря своему спутнику-слуге, молодому эльфу с темными, заплетенным в точно такую же, как и у его господина, тугую косу, доходившую ему до лопаток. Нуада медленно подошел к Акэлу, поприветствовав его легким, едва заметным, поклоном. Однако глаза эльфийского принца не выразили ничего, кроме непонимания и удивления: и король прекрасно знал, почему. — Доброе утро, Акэл, — негромко, но уверенно проговорил Нуада, стараясь скрыть дрожь во всем теле, что опоясывала, подобно тугому ремню, напоминая о себе, вынуждая вновь и вновь непроизвольно разжимать и сжимать ладони. — Доброе утро, Нуада… а где твоя сестра? — с подозрением и непониманием спросил Акэл, не сводя внимательного взора с эльфа. — Нуала не пожелала спуститься, чтобы проводить тебя в дорогу… — соврал Нуада, мысленно проклиная себя за подобную подлость. — Она не объяснила причин, однако настояла на том, что ей будет правильнее остаться в своих покоях. Однако моя сестра просила передать тебе ее безмерное уважение и признательность… — собственная ложь резала слух Нуады, заставляя его испытывать дискомфорт и неприязнь к самому себе. Однако принц не усомнился в правоте слов Нуады, предполагая, что произошедшее вчера вечером являлось как раз-таки своего рода прощанием. Нуала понимала, что при брате она не сможет выразить всего того, что было на ее сердце, а потому сделала это вчера, освободив и Акэла, и себя от ненужных и лишних слов. Все было сказано еще тогда в саду, и принц понимал, что Нуала не передумает, не предаст собственных идеалов и принципов, в которых была укоренена, подобно дереву в почве. Это качество Акэл уважал в принцессе, а потому не желал оспаривать правильность и обдуманность ее решения. Нуала выбрала быть рядом с братом, который нуждался в ней, а потому Акэл считал, что не имеет права навязывать свое общество и собственные взгляды. Он оставил принцессе возможность вновь встретиться с ним, оставил ей письмо, и если фейри пожелает, посчитает правильным и нужным, то она всегда сможет найти его. Акэл будет ждать и надеяться, что судьба все-таки сведет их вновь. — Что ж, друг мой, мне очень неприятно слышать подобное, — искренне проговорил Акэл, вызвав внутри Нуады неприятное ощущение, ведь король в открытую лгал принцу, а тот принял все за чистую монету, не осознав даже, что в словах эльфа нет ничего, кроме лжи и желания скрыть истинные причины. — Прошу передай принцессе Нуалу, что я был безмерно и от всей души рад нашей непродолжительной встрече, — проговорил Акэл, вспоминая поцелуй, подаренный ему фейри. — Само собой, Акэл, — незаметно сглотнув неприятный ком, ответил Нуада, с напускной уверенностью и твердостью посмотрев на принца. — Благодарю… — неуверенно произнес Акэл, однако, немного подумав, продолжил. — Прошу прости меня за вчерашнюю выходку… Она была недостойна благородного принца. В тот момент мною руководили эмоции и чувства, а не разум. — В твоих действиях не было ничего неправильного, — голос Нуады дрогнул, ведь он попросту не знал, что ответить на подобные неожиданные слова Акэла, выбившие его из колеи. — Ты поступил, как благородный воин, готовый постоять за честь девы… И мне жаль, что я далеко не такой, как ты, — пытаясь сохранить твердость и уверенность в голосе, проговорил Нуада, прекрасно понимая, что принц действительно заслужил подобный слова. — Впервые слышу из твоих уст извинение, — печально усмехнувшись, ответил Акэл. — И если сказать честно, то от тебя слышать подобное как-то непривычно и странно… — Я сказал правду, — негромко, но твердо проговорил Нуада, уверенно посмотрев на принца. — Мне жаль, что вчера за ужином ты стал свидетелем моего недостойного и неправильного порыва, — сказал Нуада, с горечью думая о том, что совершенное после ужина деяние вытесняло собой любое другое, делая их незначительными и не такими серьезными. — У тебя удивительная и прекрасная сестра, друг мой, — после недолгого молчания серьезно ответил Акэл. — И даже несмотря на ее взгляды и убеждения, отличные от твоих, она не заслуживает подобного презрения и неуважения с твоей стороны. Нуала любит и ценит тебя, друг мой, даже не взирая на то, что ты этого не заслуживаешь, — без тени злобы или ненависти проговорил Акэл, чем вызвал у короля горькую и натянутую усмешку, вынудив его отвести полный боли взгляд в сторону. — Прошу тебя, Нуада, заботься о сестре и не позволяй собственной ненависти и эгоистичности взять верх над гуманностью и справедливостью. Она — часть тебя, друг мой, поэтому не допусти того, чтобы ты потерял ее и раскололся надвое, — негромко проговорил Акэл, желая достучаться до короля. — Благодарю за совет, Акэл, — ответил Нуада, и голос, и взгляд которого был наполнен льдом и отрешенностью. — Не благодари меня, Нуада, лучше поклянись тем, что еще для тебя свято, тем, что имеет для тебя ценность, что ты не позволишь сестре душевно умереть. Поклянись, что не станешь причиной ее отчаяния и боли, — уверенно и строго проговорил Акэл, не сводя своих темных глаз с короля, который в этот момент готов был излить на него всю горькую и ужасную правду, подобно вулкану, извергающему потоки лавы. — Клянусь, — сделав глубокий вдох, ответил Нуада, чувствуя, как тело наливается свинцом, а сердце ноет, словно по нему проводят борозды холодным оружием, разрывая его на куски. — Заклинаю тебя сдержать данное тобой обещание, — уверенно и твердо проговорил Акэл, серьезно и внимательно смотря на Нуаду. — Что ж… Нуада, надеюсь, что для тебя все еще существует понятие чести и совести, и ты сдержишь данное тобой слово, — сказал Акэл, протягивая ладонь королю. — Я уповаю на то, что расстаемся мы не врагами, держащими друг на друга зло, но союзниками и друзьями, которыми были всегда. — Конечно, Акэл, — голос Нуады вновь незаметно дрогнул, а тело пропустило неприятную и холодную дрожь, однако эльф все же протянул принцу свою ладонь, закрепляя сказанное рукопожатием. — До свидания, друг мой, — проговорил Акэл, когда уже садился на своего вороного коня, — Надеюсь, что еще не раз жизнь сведет нас вместе… — До свидания, Акэл, — ответил Нуада, опуская белокурую голову в легком поклоне, — Желаю удачи в твоем пути. — Не забудь о своей клятве, друг мой, — напомнил Акэл, потянув за поводья и несильно, но ощутимо, ударив коня по бокам ногами, принуждая того сорваться с места и рвануть вперед, оставив за собой облако пыли и песка. — Не забуду, — одними губами, отчужденно и равнодушно, произнес Нуада, смотря вдаль на две удаляющиеся фигуры, которые с каждой секундой становились все менее и менее заметны, уподобляясь незаметным точкам, что виднеются на горизонте. Постепенно и принц, и его слуга полностью исчезли из поля зрения эльфа, который, однако, не спешил уходить, возвращаясь во дворец. Нуада смотрел на открывающиеся перед ним просторы лугов и полей, на лес, что виднелся вдали, на реку, что синей змеей струилась, обводя изгибы камней и кустов. Высоко в небе летало несколько крупных ярких птиц, которые, играясь друг с другом, кружились в изящном танце на фоне голубом одеяле, что покрывали ватные и воздушные огромные облака. Они пели и свистели, радуясь наступившему дню и наслаждаясь своей безграничной свободой и легкостью. У них не было господ, не было клеток, что держали бы их взаперти, вынуждая с тоской и отчаянием смотреть на прекрасный, но недоступный и закрытый им мир. Смотря на этих птиц, которые, будучи необремененными душевными страданиями и терзаниями, наслаждались своей свободной жизнью, Нуада непроизвольно горько усмехнулся. Ему было неприятно и тяжело смотреть на безмятежность и равнодушие природы, которая жила собственной размеренной жизнью, в то время как он вынужден был разрываться на части, терпя безмерную боль и все новые и новые испытания, которые ему уже не впервой подбрасывала жестокая судьба, будто бы играясь и развлекаясь с ним, проверяя, насколько велика его сила и непоколебима воля. Глубоко вдохнув, Нуада развернулся на месте и проследовал во дворец, пустым и равнодушным взглядом обводя все то, что открывалось его взору. Эльф медленными, но твердыми шагами ступал по каменному полу главных коридоров замка в свои покои. Слуги и стража, которая встречалась на его пути, кланялись и приветствовали своего короля, однако Нуада ничего не отвечал им, даже не поднимал белокурой головы, будучи полностью погруженным в тяжелые и неприятные размышления о своей сестре и о том решении, которое он обязан будет принять в самое ближайшее время, чтобы уже раз и навсегда положить конец собственным душевным терзаниям и безумию. Нуала была невиновна в том, что произошло, она стала жертвой, которая просто не могла не попасться в руки коварного и жестокого охотника. Однако после случившегося Нуада считал своим долгом даровать ей свободу, право выбора. Войдя в покои, эльф устало сел на стул, стоявший рядом с письменным столом, и прикрыл глаза, откидываясь головой на высокую резную спинку. Мысли путались, изворачивались, кружились, словно в бешеном и необузданном танце, и Нуада был просто не в состоянии зацепиться хотя бы за одну из них. И лишь одно в это момент эльф осознавал отчетливо и трезво: сегодня же ему необходимо было решить, как поступить с сестрой. Нуада понимал, что просто не может вновь запереть ее в этом дворце, как в темнице, из которой нет выхода и спасения, однако и отпускать ее навсегда Нуада не желал, ведь без нее он попросту погибнет. Размышляя об этом, Нуада скользил задумчивым и серьезным взглядом по комнате. И вот взор его янтарных глаз остановился на измятом, сложенном вдвое листе пергамента, письме принца Акэла его сестре, лежавшем на широкой постели, на которую он бросил его вчера. Заметив желтоватый лист, Нуада неспешно встал со стула и прошел к кровати, беря в алебастровые дрожащие ладони письмо и распечатывая его. Взору эльфа в этот же момент открылись строки, написанные знакомым почерком, аккуратным и небольшим. Нуада, желая узнать, о чем принц Акэл писал его сестре, взглядом пробегал по каждому слову, отчего его взгляд становился все более и более задумчивым и тяжелым. «Дорогая Нуала, Если ты читаешь это письмо, значит твоя жизнь стала непосильна и безрадостна настолько, что ты желаешь оставить свой дом ради неизвестного, но лучшего будущего. Я не имею права утверждать, что со мной ты почувствуешь себя самой счастливой, что со мной тебе будет спокойно и надежно… Однако прошу тебя подумать о моем предложении и решить, к чему более расположено твое сердце. В свою очередь, хочу сказать, что прекрасно осознаю, что я просто не способен подарить тебе тот мир, к которому так тянется твое сердце, тот мир, в котором человеческий род и наш народ смогут сосуществовать в мире и согласии, без войн и вражды. Не мне было предначертано решать судьбу людей, а потому я не могу предложить тебе ничего, кроме собственной поддержки и признательности. Если ты, Нуала, пожелаешь, то всегда сможешь найти меня, а я же буду терпеливо и безропотно ждать дня, когда это произойдет. С любовью и бесконечным уважением, Принц Акэл, сын и наследник короля Хусто. P.S. Какое бы решение ты не приняла, я поддержу его и ни на миг не перестану уважать тебя и любить». Прочитав письмо, Нуада тяжело и слышно сглотнул, опуская опечаленный и отрешенный взгляд на каменный пол. В одну секунду решение, как поступить с Нуалой пришло в голову эльфа, однако подобная мысль не принесла ничего, кроме горечи и обиды. Он должен был отдать это письмо сестре и дать ей решить, что делать со своим будущем — только это будет правильным и верным, только это поможет Нуаде хоть немного избавиться от безмерного и всеобъемлющего чувства ненависти к самому себе и боли от произошедшего. Однако мысль о том, что именно выберет его сестра, когда он предложит ей либо остаться с ним во дворце, либо обрести свободу с принцем Акэлом, вызвала в сердце эльфа неприятную режущую боль, словно тысячи мелких и острых осколков вмиг вонзились в орган, растерзав его на бесформенные куски. «Что ж, Нуала, я дам тебе этот выбор, и что бы ты не пожелала, я приму это. Пусть даже твое решение принесет мне боль, я приму ее с улыбкой, как дар в наказание за все мои грехи и преступления», — горько и болезненно усмехнувшись, подумал Нуада, прижимая к сердцу письмо принца Акэла. — Я обещал сдержать клятву, друг мой, и я ее сдержу, — негромко проговорил Нуада, пустым и отрешенным взглядом смотря в окно, желая изо всех сил скрыть нестерпимую боль и дрожь во всем теле, что окутала его, подобно холодным и мощным волнам, заставив прикрыть глаза и сильно, до хруста, сжать белые зубы.***
Пройдя несколько одинаковых «безликих» дверей, Нуада остановился возле знакомой деревянной двери, держа в дрожащих руках лист измятого пергамента, испещренного маленькими и аккуратными буквами. Его сердце билось как никогда прежде, вынуждая глубоко и часто дышать, ощущая неприятный и болезненный ком в горле. Он не знал, что скажет сестре, и имеет ли вообще он право что-либо ей говорить после произошедшего, однако ничего не сделать в этот момент Нуада попросту не мог. А забыть случившееся, похоронить его под обломками, как ненужную ветошь, было не просто не благородно, — это казалось Нуаде самым настоящей низостью, подлостью, которая свойственна уличным разбойникам, карманникам и пьянчугам, налегающим на очередную бутылку, купленную за деньги, что предназначались для покупки детям новых рубашек. И Нуада, который когда-то дал клятву воина, обещая всегда поступать честно и справедливо, милуя тех, кто невиновен, и карая тех, кто строил козни и совершал непростительные преступления по отношению к его народу. Эльф медленно поднял руку, чтобы постучать в дверь, однако, немного подумав, решил не делать этого: такой жест в данной ситуации ему казался лишь обманом, лицемерным и напускным проявлением вежливости. Нуада не был галантен, не был благороден и справедлив, а потому не имел права на подобные жалкие притворство и фальшь, никак не вяжущиеся с его истинным образом, его настоящей сущностью. Немного помедлив, Нуада тихо и медленно повернул ключ в замочной скважине и опустил ручку двери, всем сердцем надеясь, что Нуала найдет в себе сил, чтобы выслушать его слова: на прощение эльф даже не рассчитывал, так как прекрасно понимал, что не достоин быть прощенным и принятым. Войдя в светлую комнату, король едва слышно сглотнул вновь подкативший к горлу неприятный и болезненный ком и сделал глубокий вдох, набирая в легкие больше воздуха, которого Нуаде казалось катастрофически мало в этот момент. Нуала сидела на краю кровати и задумчиво смотрела перед собой, совсем забыв о лежащей на ладонях книге. Принцесса даже не услышала, как дверь открылась, и в покои вошел тот, кто являлся причиной всех ее страданий и мучений, бед и лишений. — Здравствуй… Нуала, — негромко произнес Нуада, смотря на сестру, которая теперь была одета в красивое бархатное синее платье с длинными темными рукавами, корсет которого покрывали вышитые серебряными нитями нежные цветы акации, зеленые стебли которых, извиваясь, подобно змеям, обвивали узкие рукава и спускались вниз по юбке наряда, обрываясь на середине. Эльф с грустью подумал о том, что Нуале действительно всегда шел этот цвет, однако в эту же секунду его бродивший по комнате взгляд остановился на разорванной в лохмотья шелковой сорочке, что лежала под кроватью скомканным и бесформенным куском тряпки. Глаза Нуады вмиг наполнились ужасом и болью от воспоминаний, и он отвел взор, желая всем сердцем уйти из покоев, где все напоминало о том, насколько же он обезумел. Нуала же, услышав знакомый голос, испуганно и одновременно недоверчиво посмотрела на брата, сильнее сжав в ладонях обложку книги. Эльф буквально физически ощутил, как напряглась вся ее хрупкая фигура, как быстро забилось сердце, как участилось дыхание, а глаза округлились от страха и непонимания. Нуада не ожидал иной реакции на собственное появление, однако он все же думал, что принцесса попытается ударить его, сбежать из проклятого дворца, ставшего ей тюрьмой. Нуала же ничего не отвечала на приветствие брата, не сводя с него напряженного и недоверчивого взгляда своих прекрасных глаз и слышно и глубоко дыша. — Принц Акэл… Он был расстроен, что не имел возможности увидеться с тобой… И так как это изначально предназначалось тебе, то я хочу вернуть то, что у тебя забрал, — и эльф, медленно подойдя к кровати сестры, дрожащей рукой протянул Нуале распечатанное и измятое письмо, замечая, как она неуверенно и осторожно забирает лист пергамента, не сводя взгляда с фигуры брата, будто бы боясь, что он может совершить нечто ужасное. Нуада же, отдав письмо, отошел от сестры, смотря на то, как она пробегает глазами по знакомым ему строкам, изредка задумчиво сводя к переносице брови и поджимая прекрасные розовые губы. — Если ты пожелаешь… То сможешь покинуть этот дворец сегодня же… Раз и навсегда, — произнес Нуада страшные и болезненные для него слова, ощущая, как с каждой секундой его сердце все более и более разрывается на куски, превращаясь в бесформенную и жалкую субстанцию, слабо бьющуюся в груди. Нуала, услышав заявление брата, подняла на него свой взгляд, в котором читалась смесь безмерного удивления, недоверия и подозрения. — Более я не имею права держать тебя в стенах этого замка, — продолжил Нуада, не желая смотреть на сестру, чтобы не видеть ее радости от этих слов. — И если ты пожелаешь, то можешь принять приглашение принца Акэла… Тебе стоит только сказать, и я в этот же момент прикажу слугам собрать тебя в дорогу… — эльф не знал, что сказать, как сформулировать главную мысль. С каждым словом ему становилось все больнее и неприятнее, и он желал побыстрее прекратить эту пытку и услышать ответ принцессы, чтобы уже раз и навсегда избавить их обоих от этих проклятых уз. — Ты более не пленница в этом дворце, Нуала, а потому можешь сама решить, что для тебя будет лучше. Я понимаю, что после произошедшего ты возненавидела меня всей душой, а потому считаю со своей стороны подлым и бесчестным держать тебя здесь силой… Так что, выбор делать тебе и только тебе, сестра моя… Нуала некоторое время смотрела на брата, изучая каждую малейшую деталь. Фейри скользила взглядом по лицу Нуады, стремясь увидеть в янтарных глазах лукавство и ложь, однако в них не было ничего, кроме боли и сожаления. Впервые за всю их долгую жизнь эльф открылся Нуале с подобной неожиданной стороны. Тысячелетия, что они существовали в этом мире, Нуала полагала, что ее брат не способен на страх, сожаление и переживания, ведь войны, убийства и лишения не просто вносят коррективы в каждое живое существо — они кардинально меняют всех, без исключения. Не обошло стороной подобное явление и Нуаду, заставив его чувства совести, сострадания и стыда притупиться, стать блеклыми и невидимыми для посторонних глаз. Нуала прекрасно понимала, что ее брат — убийца, стоявший по локоть в крови своих врагов и просто тех, кто когда-то попытался помешать ему осуществить задуманное. Нуада был проклят на жизнь, преисполненную жертвами и страданиями, и никто не мог омыть его от подобного проклятия, которое, подобно корням векового дерева, оплетало эльфа, делая его своим заложником, пленником. Осознавая это, Нуала испытывала безмерные жалость и сострадание к брату, и даже несмотря на произошедшее, фейри продолжала любить Нуаду. Это было подобно безумию и сумасшествию — питать нежные и искренние чувства к тому, кто жестоко и непростительно обошелся с тобой, причинив боль. Однако Нуала, ослепленная любовью к брату, была просто не способна руководствоваться здравым смыслом и полагаться на него, ведь разум не имеет власти там, где правят сердце и чувства. — Ответь мне, брат мой… Любишь ли ты меня? — вопрос прозвучал неуверенно, голосом, в котором прослеживалась неприкрытая дрожь, будто фейри еле сдерживала подступающие слезы. Нуада, пораженный подобным вопросом, просто не знал, что ему ответить, и лишь изумленно и печально смотрел на сестру, которая устремила на него свои чистые янтарные глаза. Когда-то, очень давно, эльф спрашивал у нее подобное, однако тогда принцесса отвергла его чувства, сказав, что любовь между братом и сестрой — это неправильно и аморально, что это идет вразрез со всеми принятыми нравственными законами и с волей Великого Создателя. Теперь же сама Нуала спрашивала у него, любит ли он ее. Это казалось Нуаде чем-то странным, злой шуткой, сыгранной его больным и отравленным воображением, а потому эльф не знал, что ответить и, самое главное, что желает услышать его сестра. В любом случае, эльф более не имел права лгать Нуале, притворяться и делать вид, что она для него ничего не значит — это было далеко не так, а потому Нуада решил сказать ей правду, все то, что лежало на его сердце тяжким грузом долгие столетия, что убивало в нем остатки благородства и чести, остатки правильного. — Ты прекрасно знаешь, сестра, что я не просто люблю тебя, я одержим тобою, — горько усмехнувшись, проговорил Нуада, поднимая свои глаза на принцессу. — Уже много сотен лет это неправильное и недопустимое чувство, которое я, однако, питал к тебе, резало мои сердце и душу сильнее самого острого клинка, заставляя меня страдать, биться в агонии, ища пути избавления от него. Однако вскоре я понял, что невозможно избавиться от того, что является частью меня самого, и я смирился с его существованием. Через какое-то время ты узнала о моей к тебе любви, но сочла ее недостойной и неправильной, а потому отвергла меня… Прошли сотни лет, и судьба вновь свела нас вместе, и тогда я понял, что все эти годы любил и желал только тебя, ведь ты была не просто фейри, ты являлась частью меня самого. С самого рождения нас связывали самые прочные цепи, избавлением от которых могла стать лишь смерть… И что же в итоге принесла эта проклятая связь? — на этих словах Нуада глубоко вдохнул, сдерживая предательскую слезу. — Она превратила мою любовь в одержимость, в безумное и неправильное чувство, недостойное представителя королевской крови. Однако я уже ничего не мог с собой поделать, ведь был полностью отравлен. А когда я узнал о том мерзком водоплавающем, что посмел питать к тебе чувства, то меня обуяла безумная ревность, и я возненавидел его, и тебя, и себя… Мне казалось, что если удастся запереть тебя, заставив терпеть одиночество и боль, то ты поймешь, какого этого, быть брошенным теми, кого любил и ценил более всего на свете. Однако я вновь просчитался, наивно подумав, что этим помогу себе избавиться от одержимости, поглотившей меня в свои пучины. Моя любовь к тебе, Нуала, стала только сильнее, и я не желал, чтобы ты принадлежала кому-нибудь, кроме меня. И вот, к чему в итоге привела моя одержимость тобой, — на этих словах Нуада вновь усмехнулся, пустым и невидящим взглядом смотря на свою сестру, которая не отрывала от него своих глаз, полных невысказанных чувств, сожаления и боли. — Я настолько обезумел, что даже не погнушался тем, чтобы силой взять тебя в этих самых покоях, наплевав на твои слезы и просьбы. Я — монстр, сестра моя, — в глазах Нуады стояли слезы, которые он более не мог сдерживать, даже несмотря на то, что такие же капли образовались и у Нуалы, впервые показывая его как эльфа, у которого есть душа, есть сердце, которое бьется в груди. — И я прекрасно понимаю, что ты ненавидишь меня, презираешь и, что самое болезненное, боишься. И неудивительно почему… В любом случае, сестра моя, я более не имею права держать тебя, подобно цирковому зверю, в клетке, а потому ты свободна, — голос Нуады стал совсем бесцветным и отстраненным, а все его тело дрожало, — Я знаю, что не достоин просить прощения, поэтому не жду от тебя милости… Нуала, слушая своего брата, не могла не испытывать противоречивые чувства, ведь даже несмотря на совершенное им преступление, она по-прежнему любила его, однако простить Нуаду значило смириться с политикой, которую он избрал для себя. Фейри не желала, чтобы собственные чувства затуманили ее разум, вынудив принять неправильное и недостойное решение. С самого начала этого ужасного кошмара Нуала всей душой жаждала помочь человеческому роду спастись, и теперь наступил момент, когда она могла осуществить задуманное, сохранив жизни миллионам невинных людей. Принцесса медленно встала с кровати и подошла к брату, который напрягся всем телом, устремив свой взгляд на сестру, что стояла теперь совсем близко, на расстоянии протянутой руки, и смотрела в его некогда полные уверенностью и гордостью глаза, в которых в этот момент сквозь слезную пелену отражались лишь боль и отчаяние. Не зная, что сделать, Нуала аккуратно подняла руку и прижала холодную бледную ладонь к щеке Нуады, большим пальцем проведя вдоль линии церемониального шрама, этим нежным и чувственным касанием заставив эльфа с надеждой посмотреть на свою сестру. — Если ты любишь меня, брат мой… Если действительно правдиво все то, что ты сказал, то поклянись мне, что уничтожишь эту проклятую Золотую корону, раз и навсегда, чтобы больше никто и никогда не смог восстановить ее, пробудив вновь Бессмертную Армию, — на этих словах Нуада отшатнулся от сестры, словно от прокаженного, которого неожиданно встретил в узком переулке. — Ты хоть понимаешь, Нуала, чего просишь? — пораженный просьбой сестры, спросил Нуада, не веря в услышанное. — Прекрасно понимаю, брат мой, в ином случае я не стала бы даже говорить об этом, — сохраняя уверенность и достоинство в голосе, ответила Нуала, гордо подняв голову. — Неужели ты не понимаешь, сестра моя, к чему приведет то, о чем ты просишь меня? — с волнением и едва заметным ужасом спросил Нуада. — Люди, потерпевшие такие немыслимые потери, не простят нашему народу все разрушения и смерти. Узнав о том, что враги лишились своего главного оружия, они пойдут на нас войной и уничтожат всех, не оставив и мокрого кровавого места. Ты просишь меня предать свой народ? Предать подобных себе ради спасения людского рода? — Нет, Нуада, я прошу тебя раз и навсегда положить конец этой кровавой бойне, в которой у людей нет даже призрачной надежды на спасение, — с уверенностью и жаром проговорила Нуала, понимая, что, если она даст хотя бы малейшую слабину, то потеряет шанс на сохранение человеческих жизней. — Я умоляю тебя образумиться и уничтожить Золотую корону, навсегда положив конец безумному истреблению невиновных. — Если я уничтожу Золотую корону, и Бессмертная Армия падет, то в скором времени от нашего народа ничего не останется, — повторился Нуада, пытаясь вразумить сестру. — Огромное число рас верят в меня, видят во мне своего лидера, я не имею права предать их, заставив страдать… И ради чего? — Ради того, чтобы освободиться от клейма убийцы и тирана, которыми ты стал, — твердо ответила Нуала, удивляясь тому, как уверенно прозвучали ее слова, заставившие Нуаду пораженно и с ужасом посмотреть на Нуалу. — Ты больше не благородный воин и предводитель, брат мой, ты стал одержимым навязчивой и ужасной идеей, которая в конечном итоге погубит тебя! — взывала к Нуаде фейри, не сдерживая накопившихся слов. — Если погибнет Золотая Армия, погибнем и мы… Канем в небытие, не оставив о себе даже воспоминаний, — обреченно проговорил Нуада, желая, чтобы она осознала эти слова. — Что ж… Если смерть настигнет нас, мы примем ее достойно, брат мой. Как наказание за все совершенные ужасные деяния, — Нуала вновь приблизилась к Нуаде, заключив его бледное, покрытое шрамами, лицо в свои красивые и изящные ладони. — Если нам суждено умереть, то я не оставлю тебя, брат мой, я буду рядом до конца… Я пройду с тобой через боль и страдания, через лишения и трудности. Если суждено тебе погибнуть, брат мой, то я последую за тобой в самые глубины преисподней, — голос Нуалы дрогнул, а по щеке пробежало несколько соленых капель, оставивших за собой влажную дорожку. Фейри нежно провела пальцами по коже брата, стирая с нее слезы. — Я не могу предать собственные же принципы, не могу признать поражение… — в голосе Нуады более не было уверенности и твердости. Находясь так близко к сестре, чувствуя ее нежные и чувственные касания к своему лицу, слыша подобные речи, эльфу было все сложнее и сложнее противиться словам Нуалы. — Если же это твое последнее слово, — теперь уже Нуала резко отскочила от брата, посмотрев на него полным молний и гроз взглядом. — Если ты уже принял решение, то хочу, чтобы ты, брат мой, знал… Если ты уничтожишь корону, раз и навсегда положив конец человеческому геноциду, то я до конца наших дней останусь с тобой. Ты получишь мои сердце и любовь — я полностью буду принадлежать тебе, и телом, и душой, — услышав это Нуада удивленно, не веря сказанному, посмотрел на сестру. — Однако если ты, Нуада-Серебряное копье, не откажешься от собственной безумной идеи, то я навсегда покину тебя. Ты никогда не увидишь меня более, не услышишь мой голос, не прочтешь моих мыслей — я не позволю тебе сделать этого. Знай, брат мой… Если ты не уничтожишь эту проклятую корону, я прокляну тебя и твое имя, — последние слова Нуала произносила сквозь слезы, что застилали ее глаза. Ее голос дрожал, как и все тело, выдавая, насколько же тяжело ей давались подобные слова. Нуада, чьи глаза были такими же влажными, как у сестры, а по лицу скатывались слезы, одновременно принадлежащие и ему, и ей, смотрел на Нуалу и не узнавал в ней той слабой и опустошенной фейри, которой она была буквально дни назад. Перед ним стояла сильная, уверенная в своих словах и действиях благородная принцесса. — Такова, значит, цена твоей любви, сестра моя? — с горькой усмешкой спросил Нуада, потупив взгляд в пол. — Нет, брат мой, — Нуала протянула свою ладонь к лицу Нуады, нежно дотрагиваясь алебастровой кожи. — Такова цена моего прощения… Моя любовь принадлежала тебе с самого нашего рождения. Мы с тобой были связаны долгие и долгие века, не имея права выбрать кого-то другого. Я и ты — единое и нерушимое целое, и я люблю тебя, Нуада, я люблю тебя больше жизни, — слыша подобное, Нуада часто дышал, ощущая, как внутри что-то рушится, осыпается, словно песочный замок. — И ты будешь моей, если я уничтожу корону? — с надеждой спросил Нуада, прикрывая веки от нежных и приятных касаний сестры, приносивших безмерное тепло и дарящих чувство уверенности. — Согласишься на скитания и непреходящий страх быть уничтоженным с лица Земли и истребленным в одно ничтожно малое мгновенье? — Да, Нуада, конечно, — не сдерживая слез радости и благодарности, произнесла Нуала, сильнее прижимаясь к брату, желая создать опору, так необходимую им обоим. — Я не смогу простить себе, если позволю тебе сгнить душевно, утратив остатки благородства и чести. Вспомни, брат мой, ведь когда-то ты был справедливым и достойным воином, не допускавшим даже мысли о том, чтобы убить, лишить жизни безоружных женщину и ребенка, не способных дать отпор… И сейчас есть те, кто слаб и бессилен против Золотой Армии, поэтому прошу, Нуада, не дай этим людям сгинуть, не отбирай у них жизни, которую ты им не давал. Ведь никто из нас не вправе распоряжаться судьбами других. Мы — не боги и не создатели, а значит, перед небесами мы равны. — Что ж, если ты действительно готова к тем последствиям, которые будут сопровождать мое решение, тогда… Тогда я принимаю твое условие, — тихо проговорил Нуада, которого уже не слушался собственный дрожащий и слабый голос, заставляя делать паузы и глубоко и часто дышать. Впервые за всю его долгую жизнь он плакал, впервые он чувствовал такое приятное и всеобъемлющее тепло, наполнявшее каждую клеточку его тела, впервые он испытывал подобный каскад чувств и эмоцию, приносивших и боль, и безмерную радость. Нуада сильнее прижал к себе сестру, чувствуя, как бешено бьется ее сердце, и заключил ее в крепкие и одновременно чувственные и нежные объятия. Нуала не противилась, наслаждаясь теплом и опорой любимого брата, надежностью и силой, что исходили от него. Она не могла поверить, что произошло подобное, что Нуада, преступив через собственные принципы и гордость, согласился, выбрав ее, Нуалу, а вовсе не бесконечную власть и свободу. И она, как и обещала, более никогда не оставит его, не бросит и не предаст, чтобы ни произошло в их жизни. Осознание этого заставило фейри нежно и счастливо улыбнуться сквозь пелену слез, что скатывались по бледным щекам, уткнувшись в шею брата, ощущая приятный запах, исходящий от его кожи и волос. Нуада же, почувствовав щекочущие прикосновения, аккуратно обхватил пальцами подбородок сестры, вынудив посмотреть в свои выразительные, задернутые влажной дымкой янтарные глаза и, легко улыбнувшись одними лишь уголками губ, прижался своими темными губами к нежным розовым устам Нуалы. Принцесса, помедлив лишь секунду, ответила на отчаянный, полный невысказанных чувств, поцелуй, ощущая приятное и волнительное тепло, растекающееся по венам, приносящее наслаждение. Это было прекрасно и непередаваемо — целовать того, кого любишь, того, кто является неотъемлемой частью тебя самой. И пусть их ждет общее порицание, непринятие всеми волшебными существами и, тем более, людьми, пусть их будут ненавидеть и презирать — разве значит это хоть что-то для тех, кому судьбой суждено было быть вместе, не взирая ни на какие невзгоды и ужасы жизни.***
Был уже вечер, когда две фигуры, мужская и женская, стояли над магическим огнем, который поглощал в своей ярко-красной пасти части Золотой короны, заставляя их покрываться пузырями, бурлить и плавиться, превращаясь в бесформенную лужу, растекавшуюся по горящим дровам. Две пары янтарных глаз отражали в себе языки пламени, которые, играясь и танцуя, окутывали проклятую драгоценность, символ безмерной власти и могущества, причину несчастий и бедствий. Нуада, серьезно и задумчиво смотря, как пожирает огонь остатки Золотой короны, размышлял о том, что в этот самый момент вершилась судьба всего его народа. В этот самый момент сгорал, превращаясь в ничто, последний шанс волшебных существ на свободу и светлое будущее. Нуада прекрасно понимал это: вновь жизнь преподнесла ему тяжелый выбор, заставивший его буквально разрываться на части между собственным народом и любимой сестрой. И вновь эльфу было предначертано пожертвовать своими идеалами и принцами, лишиться доверия и признательности народа, его веры и уважения. Однако в этот раз Нуада понимал, что поступает правильно и справедливо, впервые за много-много лет. Да, эльф предавал свой народ, обрекая его на новые испытания и трудности, но он обретал то, что было для него дороже и ценнее чего бы то ни было, — свою сестру, часть самого себя. И теперь, стоя рядом с Нуалой, чувствуя ее признательный и преисполненный счастья и благодарности взгляд на себе, Нуада понимал, что оно того стоило. Да, ему было боязно и горестно думать о будущем своего народа, однако близость сестры и ее почти физически ощутимые поддержка и опора внушали ему уверенность в правильности совершаемого поступка. Пока она рядом с ним, пока они едины, Нуада готов бороться за каждую минуту жизни, общей на двоих. — Спасибо тебе, брат мой, — сквозь слезы счастья тихо проговорила Нуала, ощущая, как сердце трепещет и бьется от переполняющих ее чувств и эмоций. Она просто не могла поверить, что спасла человеческий род, что положила конец бесконечному количеству безвинных жертв, что помогла брату принять правильное решение, спася его от падения в бездну безумия и сумасшествия. — Ради тебя, сестра, все, что угодно, — негромко и нежно ответил Нуада, сильнее прижимая к себе фигуру Нуалы и целуя ее в висок. — Ради тебя все, что угодно… — почти бесшумно повторил Нуада, прикрывая глаза от непередаваемых ощущений тепла и уюта, что дарило присутствие сестры, заставляя с надеждой и верой смотреть в будущее, которое могло принести не только боль и разрушение, но и новую жизнь…