семейка зонтиков

      — Пятый, дорогой, ничего не хочешь нам с папой сказать? — Пятый не успел еще перешагнуть порог дома (он только начал привыкать к его громадности, и Диего его понимал — самому было непривычно первое время, зато Клаус чувствовал себя как рыба в воде), как над ним нависли две крайне возмущенные фигуры его родителей. Он лишь ойкнул, оценивая неравенство сил, поправил лямку рюкзака и пулей выскочил из дома. — А ну иди сюда, мелкий!       В гостиную Пятого затащили на руках. Крайне милое зрелище, если не учитывать тот факт, почему именно они здесь собрались. Диего аккуратно опускает его на стул, оставаясь стоять статуей рядом.        — Итак, можешь начинать, — Клаус раскинулся на кресле напротив. Пятый глянул на него, затем на отца, шмыгнул носом и сложил руки на груди, не собираясь сдаваться.        — О чем именно вам нужно рассказать? — Диего хмыкает — вот же заноза, даром, что только-только в школу пошел. Вырастили же чадо на свою голову! Зато сразу видно — ребенок Харгривзов, ни с кем не перепутаешь.        — Можно сразу обо всем, если есть что, — а зная Пятого — определенно есть, Диего уже ничему не удивляется. — Но начни лучше с того мальчика, которому ты воткнул вилку в ладонь сегодня на ланче.        — А, вы об этом, — Пятый ощутимо расслабляется. Клаус наоборот, кажется, даже бледнеет от такой реакции. — Он заслужил этого.        — Дорогой, никто не заслужил дополнительных четырех дырок в теле, — вмешивается Диего. — Даже если они отвратительные люди, что в твоем возрасте, мне кажется, не особо невозможно.        — Если бы ты был там, ты бы сам воткнул в него один из своих ножей, — буркает Пятый, и Диего досадливо морщится, лишь бы не видеть взгляд Клауса в стиле «а я говорил тебе не надрачивать при ребенке на свою драгоценную коллекцию!». Вот же предатель мелкий. Такими темпами ему и к кухонным ножам путь закроют, будет резать хлеб ножницами.       Картина, что говорится, маслом — Пятый, наблюдающий за молчаливой «права была мама, не для тебя мой цветочек рос» — «у тебя нет мамы» — «это не мешает тебе быть козлом» ссорой родителей, делает попытку под шумок улизнуть, и даже успешно сползает со стула, но пол предательски скрипит под его обувью       — А ну стоять! — поэтому его тут же возвращают на место.        — И все-таки, милый, скажи — зачем ты поднял того мальчика на вилы? Никогда не думал, что скажу это, но, — хохотнул Клаус, — в буквальном смысле!        — Он заслужил этого, — продолжает гнуть свою линию Пятый, на что Клаус закатывает глаза и кидает на Диего взгляд, полный «разбирайся с ним сам, я пошел есть баскин роббинс и смотреть нетфликс». Обычное его состояние, надо сказать.        — Слушай, ты же знаешь, что мы всегда будем на твоей стороне? — Завел Диего издалека, кладя ладонь сыну на плечо. Тот переводит на него хитрый взгляд.        — Даже если я убью человека?        — Боже, Пятый, тебе семь! — Ужаснулся Диего, переводя тревожный взгляд на хихикающего Клауса. Они воспитывают монстра.        — Я всего лишь интересуюсь на будущее! — «Всего лишь интересуюсь» — это о любом ребенке кроме Пятого, который минуту назад рассуждал об убийстве, а сегодня утром использовал вилку как холодное оружие.       Кажется, Клаус был прав — ножи у них в доме теперь как секс — запретное удовольствие, и только за закрытой дверью и в отстутствии этого маленького дьяволенка.        — Да, милый, даже если ты убьешь кого-нибудь, мы все равно будем на твоей стороне, хотя я очень, — Клаус кидает выразительный взгляд, приближаясь к сыну, — надеюсь, что ты это спрашиваешь чисто теоретически. Фиг мы тебя пустим по кривой дорожке, даже не надейся. А сейчас, напомню, мы с твоим отцом пытаемся выясняснить, почему фразу «недостаток железа в организме» ты воспринял настолько буквально.       Пятый с минуту молчит, бегая глазами по полу, и Клаус с Диего тоже как будто замирают, ожидая чего-то. В тишине комнаты лишь ярко выделялось щелканье часов и крик играющий детей на улице. Мелкий, кажется, очухивается, и, устав таить истину, выкладывает:        — Он вел себя плохо по отношению к вам, — выдыхает Пятый, не поднимая глаза и теребя край шорт. Клаус и Диего переглянулись. — Говорил… всякое. Неприятное. Я лишь хотел, чтобы он заткнулся.        — Дорогой, — подходит к нему Клаус, кладя ладонь на его щеку, — нам с твоим отцом, безусловно, приятно, что ты хочешь защитить нас, но, подумай, нуждаемся ли мы в защите? Поверь, мы с Диего многое пережили вместе, и когда-нибудь обязательно расскажем тебе о наших похождениях, но главное — нам уже не страшны слова какого-то глупого мальчика, который просто транслирует мнение своих родителей, не имея своего. И затыкать людей столовыми приборами можно максимум ложкой в рот, а никак не вилкой в руку, Пятый.        — Но это же была ложь! — Бессильно сжимает кулаки Пятый, утыкаясь в свитер Клауса носом и шмыгает. Все-таки, он еще совсем ребенок, хоть и пытается вести себя по-взрослому — любая драма, и вот он уже расклеился, как и все дети в его возрасте. Иногда они забывали об этом. — И он говорил, что вы ненормальные, и вас нужно запирать в больнице. Я просто очень сильно разозлился, и я не хотел, чтобы вы об этом узнали. Но слушать все это было… мерзко.        — Милый, послушай — тебе же хорошо у нас? — Клаус дожидается слабого кивка, а затем гладит его по макушке. Диего аккуратно опускается на пол. — А значит чтó тебе до мнения каких-то мальчиков из школы, так ведь? Пусть что угодно говорят, будь выше этого, хорошо?       Пятый шмыгает носом и снова кивает, не отрываясь от груди Клауса.        — Давай, ты у нас самый лучший, но, пожалуйста, не стоит больше практиковаться в прикреплеению людей к столам с помощью вилки, ладно? — Клаус мягко чмокает его в макушку, и у Диего глаза слезятся от этой картины, как после резки лука тупым ножом. — А сейчас иди на кухню, я приготовлю тебе тосты.        — С арахисовой пастой и маршмеллоу? — Робко спрашивает Пятый, устало улыбаясь уголками губ, и Диего с головы до пят заполняется любовью к этому маленькому существу.        — С арахисовой пастой и маршмеллоу, — смеется Клаус, кивая, и опуская ребенка. Пятый слезает со стула, тут же налетая на Диего и крепко его обнимая, сжимая кулачками ткань футболки на спине.        — Спасибо, что забрали меня, — шепчет он, выдавливая из отца скупую мужскую слезу, а затем убегает на кухню, притоптывая каблуками на ботинках.       Клаус смотрит ему в след, а затем переводит насмешливый взгляд на Диего. Тот быстро поднимает глаза к потолку, пытаясь сморгать лишнюю влагу.        — Вот же мамкин гомофоб нашелся, — усмехается Клаус, а затем мягко подходит и целует его в лоб, — да ладно тебе, мы все все видели.        — Тебе показалось.        — Да, да, глаза вспотели, я помню.        — Иди уже.        — Я тоже люблю тебя, дорогой.