Голубое небо уже как несколько часов перестало быть таковым. Мирный оттенок исчез за густой пеленой дыма и витающей пыли. Вокруг было много деревьев, но сейчас все они превратились в горящие, торчащие из земли неживые чёрные, изогнутые угли. Листвы на них нет уже давно, почти сразу же после масштабного пожара.
Подобная обстановка царит во всех лесах Серого Сада. Сразу же после нападения и крупной атаки всё вокруг было объято пламенем. Горячие языки слизывали траву, дома и осушали мелкие реки в считанные секунды, а те, что покрупнее — за пару часов.
Однако дела в горах разворачиваются иначе. Там нечему гореть, однако весь пепел, поднимающийся столбами до неба, оседает именно здесь. Серые, неживые камни и скалы покрываются копотью. Но и это меркнет по сравнению с алыми цветами. В воздухе стоит запах железа. Понятно сразу, что это кровь. Настоящие лужи крови, тянущиеся крупными бусинами всё выше, пока не доходят до небольшой ровной площади.
Одного взгляда хватает, чтобы понять: здесь произошла настоящая битва. Красный застилает собой всё. Прямо из камней воздвигаются чёрные, словно бездна, кристаллы, но с каждой секундой всё сильнее трескаются, а вскоре совсем превращаются в жалкую крошку.
Раздаются удары, слышится треск. Неужто это скалы бьются вдребезги? Именно они. Раскалываются напополам, а причина этому — непрекращающийся шквал ударов.
Через чудовищный промежуток времени, когда уже сумерки начинают сгущаться над землёй, тряска заканчивается последним, мощным толчком.
На поле боя всё превращено в обломки, а возле разломанной надвое скалы впечатано тело. Белые, уже ставшие грязно-серыми от пыли, волосы. Разодранная одежда и почти сгоревший плащ на плечах. Над головой возвышается всего один целый рог, а второй сломан наполовину. Это Дьявол, и он явно почти не дышит, только хриплый кашель бьётся наружу из разбитых лёгких.
— Скажешь последние слова, а? —
Этот голос принадлежит другому Дьяволу. Высокий, стоящий с гордо поднятой головой. Тёмные волосы, стянутые на затылке в плотный хвост и отливающие алым на концах. Плащ и пылающие до самых локтей когтистые руки, направленные на создание очередного трезубца.
— Ах да, ты недостоин последних слов, Дьявол, проигравший вот так просто. —
Властен и даже сам себе и своему величию восторгающийся. Это Ивлис. Никто иной как Огненный Дьявол, победивший правителей Серого Сада: Дьявола — Калба и Бога — Этив.
Подходит ближе, чувствуя предвкушающую дрожь расправы над врагом, который долгое время не имел понятия о существовании своего противника.
Оружие поднимается и с ликованием замирает, как слышится отчаянный крик за спиной:
— Калб! —
Негодование, злоба и ярость заставляют опустить острие, резко обернуться, чтобы лицезреть воистину жалкую картину: Ангела, стоящего, согнувшись, почти вдвое и истекающего кровью вот уже несколько часов. Насколько же жалкое зрелище, ведь это не просто проходимец, а Главный Ангел.
Но он уже не стоит на месте, а бежит, спотыкаясь и падая на каждом шагу, натыкаясь на камни.
— Беги! — Главный Ангел кидается на Ивлиса, как обезумевший, обхватывает руками и резким выпадом толкает в сторону. Бледный, сидящий возле скалы Дьявол слабо шевелится, дёргаясь от резкого последующего возгласа. — Брат, вставай! —
Затем раздаётся крик. Оглушающий, пронзительный крик, разносящийся над всеми полями сражения, уже ныне проигранными.
Калб вдруг дёргается, поднимает глаза и встречается с ужасным зрелищем: Ангела подняли над землёй за горло и проткнули навылет трезубцем. Оставшийся глаз закатился назад, а изо рта выплеснулась кровь.
— В-Водас! — Это придаёт силы подняться, покачнуться и вцепиться в скалу уцелевшей рукой.
— Кха-л! — Сплёвывает кровь и бездумно таращится на Дьявола Серого Сада с накатывающим отчаянием. — Беги! Беги, чёрт тебя дери, беги! —
— Тварь, — шипит Ивлис яростно и пронзает во второй раз; тело Ангела обмякает, руки сползают вдоль, и падает на камни, слабо сжимаясь от чудовищной боли.
Дьявол заткнул свою помеху, оставляя её на грани смерти, и метает взгляд к скалам, и застывает.
Исчез.
Калб исчез, не оставляя за собой даже тонкой полосы крови или намёка на своё перемещение. Сбежал. Скрылся. Любое подобное слово подойдёт, и до безумия вывел его из себя. Он бьёт ногой лежащего в бессознании, грохоча над всем миром своим зовом.
Рядом из выросшего пламени возникает демон в очках и куртке, растерянно подходит ближе, тихо спрашивая: «Д-да, босс?»
— Свяжи этого мерзкого Ангела и закрой в самой близкой камере главной темницы! Не смей убивать, не дай сдохнуть ему быстро! — Главная темница или же самое отвратное место во всём Пламенном мире, где не выживает долго почти никто, а кто выжил, лишаются рассудка под постоянными пытками. Близкая камера — самая приходная, а соответственно, в неё чаще всего заглядывают. — Займись этим лично, ты меня понял?! —
— П-понял, босс! —
— Выполняй! —
Дьявол растворяется в ярком пламени, а Эмальф кидается выполнять поручение разгневанного правителя, который отправился на поиски сбежавшей цели. Демон толкает ногой, а затем переворачивает Ангела на спину и встречается с горящим взглядом одного единственного серого глаза. По спине бегут мурашки, кровь на миг застывает, а взор становится всё яростнее, пропитанный ненавистью ко всем огненным тварям.
— Н-не смотри на меня так! — Эмальф теряет контроль под этим взглядом и резко ударяет лежачего, заставляя голову, почти как игрушечную, откинуться назад. — Уф! И на кой чёрт ты понадобился боссу?! —
Хриплый кашель заполняет собой всю тишину, всё больше и глубже её нарушая.
— Мр.азь… — шепчет Ангел, сжимающийся от судорог, вызванных малой кровью внутри. — П.од.он…ок.… КхА! … Черти! — Слабые пальцы смыкаются в кулаки и безуспешно пытаются подняться. — Проклятье! —
Несмотря на дрожь и постоянный кашель в голосе, Ангел говорит чётко и уверенно, с сущей ненастью. Это на миг обескураживает, а потом заставляет бить ногой снова и снова.
— Заткнись! Совсем с ума сошёл?! Заткнись, заткнись, заткнись! —
И Ангел затыкается, но не потому, что испугался боли или гнева Эмальфа, а потому, что теряет сознание. Бледное, почти обескровленное тело разжимается и падает на каменные плиты, отрешённо.
И тут демон успевает охватить взглядом лежащего Ангела полностью, как ещё не делал до этого. Серые, подобно пеплу, волосы рассыпаются на плечах и камнях вокруг. Изорванная от недавней схватки, явно закончившейся провалом, одежда уже местами сыплется и местами не покрывает искалеченное тело, показывая участники голых рук, ног, а пиджак вовсе волочется бременем.
Казалось бы, обычное зрелище, но что-то было не такое, как у всех.
Несмотря на свой искалеченный и, откровенно, жалкий вид, в этом Ангеле было что-то прекрасное, удивительное. А именно — вера. Неуклонная вера, и последние сказанные слова, даже после проигрыша и поражения, наполнены твёрдой верой в своё дело. Даже на этом белом, остром лице отражается весь дух, и тем самым пленяет неимоверно своим отчаянием.
Эмальф вздыхает, затем опускается на корточки и глядит в это лицо, которое даже сейчас остаётся неуклонным и готовым в любой момент ожить и ударить. На секунду, даже в душу закрадывается вина за совершённый поступок, ведь он так дико пинал его прямо ногами по груди и лицу, на которых до этого были сквозные раны.
«Вина? Да что за бред».
Ничего не остаётся, кроме как взвалить этот полутруп себе на плечо, держась от желания добить, и одной рукой придерживая за ногу, чтобы не скосило на бок, а другой — щёлкнуть. Перед ними раздвинулась яма, походящая на проход в глубокие пещеры.
Эмальф, держа Ангела на плече, как кусок мёртвого мяса, спрыгнул вниз и пролетел около десяти секунд, ощущая, как одна незнакомая аура сменяется до улыбки родной.
Под ногами оказываются множество слоёв пепла, что делает приземление абсолютно бесшумным.
С разных сторон с удивлением косятся, особенно на тело на плече, на что Эмальф только отмахивается и с криком: «Занимайтесь своей работой, а ко мне не лезьте!» — скрывается, как и было приказано в главной тюрьме, то есть первый этаж огромного каменного здания. Которое, к сожалению, Ангелу уже знакомо.
Демон заносит его в ближайшую камеру, сбрасывает на пол, а потом, как бы стыдясь этого поступка, бережно усаживает возле стены и, немного медля, одевает на запястья кандалы. Крупные, холодные и внушительные, заставляющие бессознательное тело растянуться по стене крестом.
— … — Эмальф должен уже уходить, но останавливается, подходит и поверх очков смотрит огненными очами на это изнеможённое нападением лицо. — … Хех, сорян, братан. —
Конечно, это просто сленг, который мало того, что не уместен, так ещё и противоречит действительности. Мало того, что не братья, то есть чужие, так ещё и враги теперь заклятые, один из которых готов перегрызть другому глотку ещё с прошлой встречи.
Ангел молчит, а из открытых ран хлещет кровь. Эмальфу даже стало жаль, ведь от ранений таких умереть не сможет, но мучительная боль будет постоянной. Теперь постоянной изо дня в день.
***
На нового пленного, на новое мясо захотели посмотреть все без исключений. От простых рядовых до капитанов различных полков, и все, как один, возжелали оставить свой след на теле Ангела, чтобы заявить, кто он таков теперь и что больше не является вольным существом, а только игрушкой, куклой, которую оставили жить, как нечто второго, а то и третьего сорта.
Всего за несколько дней и так не чисто белая кожа совсем потеряла свой цвет, всё больше походя на неживые стены по оттенку и теперича неизменными синими и алыми пятнами. Голос хрип всё сильнее, а вскоре совсем сорвался, не имея возможности хоть что-то сказать или даже выкрикнуть, кроме постоянного хрипа с мокрым кровавым кашлем. Единственное, что не давало ломаться, так это вера и цель, которая вложена в него с самого создания и его первого дня. Жить, жить во что бы то ни стало ради оставшихся кусков своего мира и в любом состоянии услышать призыв Бога или Дьявола своего мира, чтобы уцепиться за эту нить. Даже если он этого не увидит, будучи пленником мира Огненного, всё равно, лишь бы узнать. Лишь бы почувствовать их, своих.
За несколько недель Водас потерял возможность стоять, а только мог висеть на цепях и ощущать, как медленно выворачиваются кисти рук и трещат разбитые кости. Огонь в груди не потухал. Он заметно начинал слабеть, уменьшаться, превращаясь из пожара в костёр. Из костра в огни.
За несколько, кажется, три месяца стала угасать и вера. Ведь вера эта была воистину глупой и даже наивной, сравнимая с мечтой маленьких детей о существовании места из конфет и сахара. Какова вероятность жизни Богини и Дьявола? Мала. Ничтожно мала. Настолько, что ей следовало бы пренебречь и искать другой выход. Но у Водаса нет другого выхода, только лишь мизерный шанс чуда, который ото дня в день всё слабее.
Разум постепенно затуманился, а черта между миром реальным и бредом стала стираться, становясь всё более призрачной и даже ненужной. К чему её иметь, если без неё немного легче дышится?
И всё же, она не угасала. Продолжала пылать где-то глубоко в душе и заставляла после каждого удара закусывать остатки губ и ненавистно, чрезвычайно смело, смотреть в ответ, не позволяя себе самому раскиснуть, опустить руки или любой другой синоним к этим жалким словам.
Крылья ободрали, нимб истерзали. Всё это болело ежесекундно, но этим и держало в сознании, давало не мотив, но толчок жить, не давало уснуть вечным сном, постоянно просыпаясь от боли и вздрагивая от очередного припадка душевного.
***
Одним из самых постоянных его посетителей был Эмальф. Он, как и все остальные, регулярно избивал Ангела и вымещал вообще весь свой плохой настрой на нём, вот только что-то в этом пленном было иным, не такое, как у всех. Этот взгляд, эти хриплые крики и стоны, что-то в них было не такое, как принято. Именно это заставило приходить всё чаще и чаще, всё менее поднимая руку, а больше изучая поведение, сон и даже дыхание.
Конечно, Ангел был всего лишь игрушкой, не более. Но что-то выделяло на фоне остальных, притягивая к себе. Через время даже последовали короткие разговоры и комментарии. Правда, односторонние. Говорил всегда только Эмальф и не получал ответа никогда, кроме редких, но до ужаса тёмных взглядов. Тогда это выводило, и снова приходилось демону подымать когтистую руку и оставлять больше ран на теле. Ангел кричал, но кричал только физически, не было в этом гласе чего-то отчаянного, как было у многих. Не душой он кричал, а только телом. Эмальф не мог добраться до его души, как не пытался разговорить или даже вскрыть.
Раз даже на ещё первом месяце что-то вдруг защемило в сердце Демона от яростного взгляда. Какая-то странная, почти что детская обида, от которой ещё сильнее разгорелось нечто бурлящее внутри груди. Подошёл, сдёрнул с шеи галстук и, зажав тому нижнюю челюсть когтями, заставил подняться, подобрать сломанные ноги и сравнять уровень глаз.
Один серый глаз смотрел безотрывно, прямо сквозь чёрные стёкла очков и, казалось, даже видел его пламенные. Это одновременно и злило, сердило, выводило из себя, и в тоже время странно интересовало. Демон хмыкнул и отцепил с шеи свой чокер, который часто можно спутать с ошейником.
Что ж, теперь именно такую роль он и играет, сдавливая горло Ангелу. Водас дёргался, как в припадке, бился ногами, хотя не мог оторваться от земли более чем на десяток сантиметров, но продолжал сопротивляться, отмахиваясь головой. За такое посыпались удары. Один за одним, они будто бы даже усиливались и всё громче отдавались по камере кровавыми брызгами, а временами даже хрустом. Лязг железа не утихал ещё долгое время.
Скоро не осталось сил даже дёргаться. Сознание помутилось, а потом вовсе растворились, расщепилось на мельчайшие частицы и исчезло в никуда.
Теперь на нём был ошейник, который тот был не в состоянии снять, ведь руки даже близко не дотягивались. Как на собаке, как на диком животном, которого выловили и посадили на цепь, сдавив глотку, буквально лишая возможности нормально дышать, потому что тёрлась своим ободком о разорванную плоть.
И всё же, даже это не успокоило душу Демона, а даже, наоборот, её разожгло, словно поднесли горящий факел к горсти сухих веточек.
Может, это и стало «началом»?
