Демон и Ангел. Как две половины одной монеты

Жизнь Водаса всегда была переполнена событиями и всё чаще не особенно приятными. С детства сыпалась со всех сторон ненависть за родство с самим Дьяволом, Божьей противоположностью. Позже началась Война. Кровопролитная настолько, что сменила ту самую мягкую ангельскую сущность на мрачную, замкнутую душу, обесцвеченную до блекло-серого цвета глаз. Сейчас же остался только один, а правый отобран рукой брата уже давно. Неимоверной ценой достался мир, примирение, буквально выторгованное своей же гордостью и мольбами. Это было великолепно. Просто рай после ужасного ада и новый рассвет этого мира, названный Серым Садом за обширные поля и слияние чёрного с белым цветов. Но и такой утопии суждено было пасть с самого начала. Такой мир слишком мал для того, чтобы противостоять нападкам извне, и слишком слаб, чтобы защитить это место. Его захватили. Бесчеловечно сжигали всю красоту этого мира, а Водасу, Главному Ангелу, и в первую очередь, борцу, строившему Серый Сад от самого начала до, по-видимому, конца, оставалось только наблюдать из узкого решётчатого окна за тем, как голубое небо меркнет, затягиваясь дымом и пеплом. Слышать отовсюду крики невинных жителей мирного времени, не привыкших к таким реалиям. Рассуждать было сложно, но небо это было именно Серого Сада, а не Пламенного мира, в котором его поместили изначально. Должно быть, захотели дать почувствовать, как родной мир на глубоком уровне меняется, перестраивается и насильно принимает другого Дьявола, другое господство; совершенно иной климат с постоянными огненными буранами, другими жителями и новыми правилами. Сердце обливалось кровью от одного этого жестокого понимания, хотелось биться не здесь. Не в оковах тюрьмы собственного мира, хотелось биться с пламенными демонами, не из-за униженной гордости, не из-за награды или славы, а за мир! За мир, в создании которого принимал участие и который сейчас больше всего нуждается в воинах! Но нет, не дали, черти мерзкие, вырваться. Ни одного шанса, заключив подобного воина под замок! И вот он, одетый в разорванную в клочья одежду, исхудавший за много дней и почти потерявший всю кровь, прикован к стене мощными цепями, не в состоянии сдвинуться. На шее ободок, да что уж там таить, ошейник, как на животном. Он — воин, и всегда оставался таковым, даже сейчас, после падения своего мира, остаётся верен своим правителям. Водас не ест, даже если безумно хочется, не пьёт, даже если приносят, и не говорит, совершенно. За столько дней истязаний ни одного слова не вымолвил Ангел, не просил, не плакал, только сбито кричал от сломанных костей. Однако даже такое спустя месяцы надоедает. Дело не в том, что невозможно терпеть, а в том, что становится скудно на душе и тоскливо. Ежедневно просыпаться, залитым собственной кровью в четырёх стенах, и осознавать: будет такое всегда. Это ломало любой самый стойкий стержень, но главным врагом было незнание. Он не знал, что происходит снаружи, не знал, где находится, и не знал, остался ли кто-нибудь жив, а даже если и так, то в здравом ли рассудке? Это казалось бесконечным кругом, заевшей пластинкой. Которая остановилась. Минул день, минул другой, но стояла тишина. Никто не приходил, чтобы в очередной раз разорвать едва стягивающиеся ткани тела, не кричал и не хохотал во всё горло, унижая и тыча раскалёнными углями в грудь. Ничего, тишина. Этого небольшого отдыха хватило, чтобы немного восстановиться. Через день Ангел перестал хрипеть, а через два — даже смог сделать неуклюжее подобие шагов, чуть отходя от стены. Но это не утешало. Что означала эта тишина? Затишье перед бурей? Или оставили его здесь гнить одного до скончания веков? Ответ на этот вопрос пришёл через полторы недели, если Водас правильно отсчитывал дни. В коридоре послышались шаги, и то ли они были какие-то особенные, то ли это неземная сила подсказала, направляются шаги в эту самую камеру. Дверь отворилась, через порог переступил демон, такой же, как и сотни других мерзких огненных захватчиков: рога, крылья и болтающийся хвост. Единственным отличием был его туповатый прикид: футболка, куртка, солнечные очки и невероятное множество ненужных побрякушек. Воткнуты они были везде, будь то одежда, рога или даже лицо, всё натыкано желтоватыми, блестящими кольцами. — Хэй, — донёсся резкий голос, который сразу же стал ненавистным. — Ты как тут? Чем занят? — В ответ только гробовое молчание. Водас не говорил, но один его взгляд, пусть даже одного глаза, делал всю работу. Холодный, ненавистный и пронзающий насквозь, будто Бог глядит на ничтожное насекомое. Он не скрывал своей ненависти, и пусть даже за это бьют, пусть это не совсем умно, но скрывать этого не станет. Так и продолжит открыто презирать эти огненные отродья, даже если это станет причиной его смерти, плевать. — Эм… ты уснул что ли? — Небрежной походкой достиг демон пленного и склонил голову вбок, дабы лучше разглядеть незнакомое лицо. Ему казалось, что незнакомое, а вот Водас его помнил прекрасно. Это лицо, которое увидел последнее перед тем, как кануть в забытье тогда, когда попался в первый раз в лапы проклятым захватчикам и второй раз на финальном поле боя. Ангел оставался безмолвный, с лютой ненавистью глядя перед собой на такой мерзкий лик. Демон аж вздрогнул. — Х-хэй, ты чего? Не смотри на меня так! Обделаться же можно! — Водас поморщился от этого тона и манеры речи. Просто что это? Сленг? Жаргон? Разговорный стиль? Да просто уши вянут от этого «стиля». Взгляд отвёлся к стене, а губу снова прикусил, уже ощущая, как вонзается в тело очередной нож, и разрывается слабо скреплённая между собой плоть. — … Я не имел в виду, чтобы совсем не смотрел. — Подходит ближе, сокращая расстояние до двух шагов, а затем — на шаг. — Ты говорить умеешь? — Молчание. Водас не дёргается, не мычит и не разговаривает, как и обычно, а только молчит, предпочитая смотреть на голые серые стены с красными пятнами своей же крови. — Не игнорируй меня! — Демон рывком подходит ближе и, схватив за остатки рубашки, подымает. Водас на самом деле выше на добрых девять сантиметров, но всё равно без сил почти не стоит, а только висит, теперича поднятый над землёй. — Ангел! Чувство совести имей, в конце концов! — Это бесит, просто сказочно выводит из себя. Чувство совести? Кто ещё его здесь должен иметь, проклятый захватчик, убийца и тюремщик?! Руки сами собой сжимаются, слыша, как трескается застывшая на них же кровь, а концы багровых от пыли и крови крыльев яростно дёргаются, хотя из-за этого ещё сильнее раздираются от воткнутых в самые чувствительные, от того и болезненные места гвоздей. С каких это пор его так легко задеть за живое? Всегда он славился тем, что холоден и расчётлив в любых своих действиях, но сейчас он уже не может. Не может держать эту маску на лице, пусть даже она въелась в его плоть до самого основания. Если он будет держать молчание, то сойдёт с ума, просто будучи неспособным выносить всё это изо дня в день, продолжая поддерживать образ безразличия. — Эх… Жаль. По-хорошему не выйдет. — Водас ощущает, как в тело подле самого горла вонзаются когти, льётся очередная кровь. Ошейник сдавливает, а глаза почти что закатываются назад. На демоническом лице выступает ухмылка. — Придётся воспитывать тебя. — Ангел дёргается, а затем хрипит.

***

После этого «воспитания» Водас почти не двигался, ведь сопротивлялся, не покорялся и соответственно получал раз за разом всё сильнее. Конечно, это не умно. Конечно, это бесполезно и тупо, но покориться этим мерзким узурпаторам? Да ни за что в жизни! Лучше сгинуть в самых страшных муках, чем предать свой мир, себя и свои убеждения. Измученный, рухнул на пол, насколько позволяли цепи, мутно глядя в сторону, не находя в себе силы, чтобы поднять взгляд. Веки нависали над заплывшими глазами, а повязка, которую чудом не сорвали за всё время, только сильнее давила на раны, заставляя щипать и проливать ещё больше крови. — Тц, непокорный-то какой. — Дверь закрылась, и в камере он остался один. Медленно начинает движения и сильнее прижимается спиной к стене, чтобы заглушить пульсирующую боль. Высохший слой крови покрывается свежим. Ярко-алый, как бутоны почти самых роскошных роз в когда-то его саду, ныне наверняка сожжённом. В сердце кольнуло, и на долю секунды бледных губ коснулось призрачное подобие улыбки. Теперь его, Водаса, который едва ли выказывал на лице эмоции, а улыбку — подавно, заставило согреться воспоминание о саде. Он обожал цветы, иногда показываясь чуть ли не маньяком для окружающих, проводя целые часы среди них, находя в них отклик больше, чем в душах вокруг. Где они теперь? Где те, что заменяли ему погибших товарищей, друзей и даже родственников? Погублены, сожжены, наверняка растоптаны и обсмеяны. Приятное тепло медленно сменялось отравляющей агонией, будто бы яд проник внутрь, изнутри выжирающий последнее тёплое, оставшееся в этой жизни, которое время на глазах причиняет всё больше боли, нежели упокоения. Однако забыть об этом уже было невозможно, оно билось и билось внутри противным червём, поглощая его внутренности, в абстрактном смысле этого выражения. Это тоже надо было держать в себе. Не показывать виду, что ты ломаешься, как спичка, и трещишь под пылающим огнём, уже догорая до основания. Но нельзя это выказать никоим образом. Иначе его сломают. Сломают: та девчонка со светлыми косами уже давно положила глаз на новую «неломающуюся», конечно же, пока, игрушку. Поэтому не остаётся ничего, кроме как держать это всё внутри и запереть чуть ли не под страхом смерти в самом сердце, как всегда он делал, скрывал всё. Во время войны, чтобы не повернулись против него самого, затем, чтобы быть тем самым товарищем, к которому можно прийти за помощью и поддержкой, после, чтобы поддержать Бога в трудную минуту, дальше, дабы стать той самой жертвой во имя мира, лишившись глаза, фактически, отдав душу Дьяволу. Для чего же теперь? Остатки прежней жизни. Остаётся терпеть столько, сколько выдержит тело и душа. Обычно после визита кого-либо появляется минут тридцать, а то и сорок минут перерыва, за редким исключением двадцать-десять, поэтому Ангел немного расслабился, скатываясь по стене, насколько смог, заменяя большую часть боли болью от рвущейся кожи на запястьях. Но перерыв был ещё короче, в пять минут, а ноги не стояли совершенно, только ударились о каменный пол и вновь застыли. Демон вернулся, но вернулся с чем-то в руках, что не разглядеть при мутном зрении. Сначала подумалось, что нож или очередное орудие, слишком большое и белое. Размыто видно, но по мере приближения вырисовываются очертания. Может, это коробка с ещё одним набором щипцов? Вот только это была аптечка. Что? — Да, для тебя это, — говорит демон и подходит ближе, опускается на корточки, достаёт бинт, отрывает кусок и подносит к ноге, на что Водас дёргается. — Да не дёргайся! Обычный это бинт… без яда или другой гадости. — Водас не желал покоряться, но сил, как физических, так и моральных, для сопротивления почти не было, поэтому просто продолжал упираться искалеченными ногами в пол и отворотился к стене. Совсем скоро ноги было перебинтованы; для этого, правда, пришлось в некоторых местах разодрать штаны ещё сильнее, что те стали походить на шорты. Демон встал, отряхнулся и немного размялся, разводя и сводя затёкшие руки в разные стороны. — Уф… сложно с тобой. — Он постоял некоторое время, потом снова сел, взял ещё бинтов и стал накрывать руки. Рукавов от рубашки тоже почти не было, поэтому можно было содрать спокойно, хотя Ангел явно был против, выдавая помимо кашля редкое шипение. Теперь очередь дошла до ран на груди, которые нужно было перевязать, а для этого, для начала, оголить. Но только коснулись когти до пуговиц, как Водас забрыкался, быстро вертя головой и чуть не отпинываясь. — Эй! Замри, чёрт возьми! — Демон прижал его к стене собой, больно вздёрнув до тёмных кругов, и упёрся взглядом в его лицо. Даже бледное, избитое, всё равно оставалось таким же твёрдым и несгибаемым, однако сейчас в нём читалось лёгкое опасение и, казалось, если хоть ещё одна деталь подтолкнёт Водаса на мысль, которую тот сам себе придумал в голове, можно было его сразу хоронить, ибо не успокоился бы вовек. Рогатый помолчал, потом вздохнул, поправил на переносице очки и отошёл, складывая лишнее на место. — Да не трогаю я тебя. Успокойся. — Ангел едва слышно вздохнул и немного устало опустил голову. Теперь принесённые раны болели куда меньше, хотя и не исчезли без следа. Теперь пробудилась злоба ещё и на то, что практически насильно пихнули ему свою помощь. Кто о ней просил? Демон закрывает крышку, встаёт, толкает ногой аптечку к небольшим нарам со скудной, серой простынёй в самом углу, затем немного колеблется и, выругавшись себе под нос, подходит ближе, берётся за руки Ангела и отстёгивает — раз, освобождает — два. Неживые ноги косятся, заставляя поддаться вперёд и вытянуть руки. Демон же перехватывает падающее тело и тащит, тихо шепча и причитая на свою малую силу и вес пленного, мол, тяжёлый слишком. Сперва Водас пытался сопротивляться, подумав сдуру, что его переносят в другое, соответственно, более ужасное место, но попытки эти выглядели настолько жалко, что самому стало противно, и прекратил. Закусив губу и собрав силы в кулак, демон подымает полуживое тело и опускает на «постель», с ещё большим трудом закидывая его ноги наверх, заботливо запихнув их под кусок ткани, отдалённо похожее на пародию на одеяло. — Фух, с ума сойти. Раньше ты не казался таким тяжёлым. — Это было расценено почти что как глубочайшее оскорбление, да и вообще любое его слово могло так восприниматься. Ангел, как и обычно, оставил всё без ответа: начни он спорить и совсем на ребёнка станет похож, потому отворачивает лицо в другую сторону. — Ах, мог бы и спасибо сказать! — Демон тихо, но пока, возможно, безвредно негодует, всплёскивает руками и уходит, оставив Ангела одного с собой и своими невнятными мыслями. И только когда остался один, позволил на лице выступить несказанному удивлению. Весь этот небольшой эпизод отдавался чем-то настолько необычным, даже непривычным за всё это время, что захотелось самого себя стукнуть и выбить эту дурь, походящую на фантазию ума уже лишённого и грезящего о невозможном спасении. Но всё это было действительностью, от чего ещё больше выводило и обескураживало. Это игра, понятно, что игра, но чья и с какой целью? Чего добивается этот демон, тратя лекарства и перебинтовывая раны заключённому, которого сам же и искалечил? Сделать больнее в следующий раз? Ведь почти долеченные раны больнее раздирать вновь. Кровь из таких хлещет сильнее, да и становится на душе как-то жалко и мерзко, ведь, дескать, восстановился, почти как во время мира, у себя, на родной своей земле. Проходит время, возможно, день. Ангел лежит без движения, сперва из-за ноющей боли, голода и во всех аспектах истощения теряет создание, позже приходит в себя и лежит, собирается, фокусирует взгляд, и голова поворачивается вбок, смотрит на стену, залитую ещё алой кровью. Странно это, никто ещё не заявился. Не донёсся раздирающий уши смех за дверью и не вошли толпой эти Огненные Демоны для очередной игры в угадайку, куда вонзится острый нож или как глубоко на этот раз вонзятся когти в горло. Удастся ли на этот раз выбить из него мольбы о пощаде или помощи? Пару раз даже проскальзывали скользкие желания, которые не приводили в исполнение лишь по одной непонятной причине: будто бы стоял табу какой или запрет на это самое занятие, хотя это было обычной практикой с другими заключёнными. Уже наслышан. С него хотели сорвать повязку, но тоже не сделали, словно что-то им запрещало. Вместо этого терзали другие участки тела, иногда даже буквально выжирая в нём плоть до костей. Но сейчас было тихо. Ничего, было тихо, как на том свете, довольно долгое время, но вновь послышались шаги. Шаги что ли были какие-то особенные, или просто уже пошёл нервный тик, но стало понятно, в эту камеру направляются шаги и, более того, стал понятен их обладатель сразу же. Точь-в-точь как в прошлый раз. Дверь открылась, и на пороге показался тот же Демон, что и был здесь день, если правильно считал, назад. — Хэй, ну как ты здесь, а? — Всё те же неизменные очки на носу, куртка с огненным узором и ухмылка на лице. — Времени было достаточно, чтобы отдохнуть, я уверен. Всё же, день — это не мало. — Демон подходит ближе, а Водас дёргается, пытается принять сидячее положение и снова падает назад, сдерживаясь от шипения. На грудь опускается когтистая лапа, как бы советуя держаться без лишнего движения. — Я забрал тебя себе, так что никто больше не тронет. Разве что босс, хех~ «Забрал себе», словно игрушку, словно куклу, которую можно легко взять на руки, поиграть и передать другому, а если надоест, так и вовсе сломать или, может, оставить где-нибудь собирать пыль, пока совсем за время не истлеет. Не сложно догадаться, что под боссом кодируется имя Дьявола, ибо кого ещё они кликают «боссом» и не способны остановить? — А ты, кстати, можешь со мной подружиться. — Демон складывает руки вместе, упираясь локтями в чужую грудь и смотрит тому в единственный, ещё не отнятый глаз. — А иметь друзей среди нас тебе будет на руку. Меньше синяков будешь получать, да и еда будет вкуснее~ На бледном, почти что обескровленном лике выступает злоба и почти что отвращение. Что это? Предложение «дружбы», равносильное слепому и безропотному подчинению своему тюремщику, именно так это расшифровывается, точно знает, был на Войне и видел допросы пленных. Неужто этот демон думает, что может заставить Водаса покориться, как он выразился, меньшей болью и едой повкуснее? Да что за бред, от этого становится и смешно, и тошно. Что, Ангел выглядит как тот, кто может продаться за это? Он ничего не отвечает, но понятно становится из его отведённого в сторону взгляда и хриплой усмешке всё до единой мысли, которую тот и не хотел утаивать. «Катись к чёрту» Тщетны было все попытки демона его разговорить. Какие темы не затрагивал, будь то еда, вода, одежда аль тепло, всё одно. Оставался взгляд Ангела всё таким же холодно-насмешливым. Терпение подошло к концу и руку пришлось поднять снова. Именно так проходили день за днём, уже как день, второй, четвёртый. Вот неделя, две, другая. После — целый месяц. Демон приходил практически каждый день: утром и вечером, — приносил с собой поднос с очень даже съедобной едой, вот только Водас не ел совершенно и даже не смотрел в ту сторону, словно протестовал, а против чего? Против этой самый «дружбы», о которой раз заикнулись. Принять еду означало предать свой мир, своих господ и себя самого. Такую установку он поставил сам себе и перед собой. Через время некоторые кости Ангела даже перестали нормально срастаться, взгляд совсем помутнел, продолжая бездумно смотреть в одну недвижимую точку посередине. А демон всё продолжал и продолжал приходить, раз за разом терпения было всё меньше, но и удары становились слабее, как бы понимая тщетность и бессмысленность всех этих попыток. Было в этом что-то неверное. Такой подход мог подойти ко многим, но точно не к Водасу. И тогда демон меняет тактику. В душе трепетало волнение. Сердце временами сжималось, стремясь превратиться в маленькую точку или вообще переменить своё решение. Демон шёл по коридору, всё к той же самой дальней камере в этой тюрьме, на нижних этажах Серого замка, куда передислоцировали Ангела, и открывает дверь, видя привычную картину. Его пленный всё так же недвижимо лежит на койке, заботливо забинтованный с ног до головы, разве что грудь осталась нетронутой медицинской помощью, ведь не давал добра Ангел. На это он сопротивлялся, брыкался и почти что плевался, а возиться с этим не было никакой откровенной охоты. Но этот визит отличался от других тем, что демон не поспешил поздороваться или хотя бы молвить единого слова, чтобы оповестить о своём присутствии. Он тихо подходит к койке и садится на край, долгое время молча смотря в стену перед собой. Ангел тоже не двигался, хотя некое волнение неизвестного прокатилось по душе. Минуло минут десять, а потом и двадцать. Вдруг Демон вздохнул и одной рукой снимает очки, другой убирает пряди с лица Ангела, чтобы смотреть тому прямо в око своими пламенными. Концы губ тянутся, а вскоре выписывается почти что насмешливая ухмылка. — А вы до чёртиков живучие. Что ты, что твой брат, Дьявол. Сколько месяцев бегает от босса, а всё ещё жив, дёргается и продолжает убегать. Всё глубже в леса, как испуганный заяц! — Демон заливается пронзительным смехом, от которого почти что сыпятся стены, но быстро прекращает, даже пугается, какой аффект это может произвести на Водаса, чьё лицо уже стало меняться, выражая глубокую и до ужаса пылающую ненависть. От упоминания брата дрогнула душа и вмиг захлестнулась яростью к этому «оратору». «Заткнись, заткнись, заткнись», — неслось в голове, а руки быстро сжались. — Хах, да и та Богиня не сдаётся. Неужто всё ещё храните надежды на победу или думаете, что всё может измениться? Хах! Не думаю. Нам здесь понравилось, да и деревню мы перестроили под себя вот уже как несколько месяцев. Так что мы никуда не уйдём. — Демон наклоняется ближе, к самому лицу Ангела, почти обжигая горячими дыханием. — Так же, как и я не уйду от тебя, ангелочек~ Демон встаёт и даже на миг кажется, что собирается уйти, но нет. Он встаёт возле стены и продолжает наблюдать, как бы даже любуясь своим пленником с такого ракурса. Это болезненное ощущение беспомощности и абсолютного безмолвия терзает ангельскую душу от каждого слова всё сильнее, ведь он ничего не может противопоставить, чтобы хотя бы на миг заткнуть фактом. Бледный лик искажается в немом гневе, который не способен выплеснуться даже в словах, не то что в действиях. Он ослепляет, забивается во все органы и не даёт спокойно вдохнуть или выдохнуть без свиста в лёгких. За всё это время Демон начал понимать, что Водас ему не покорится и не сломится тот, даже если загнать в озеро лавы, пепла и огня, что даже тогда останется верен чему-то далёкому и высокому, кое уже давно расщепилось на малые точки; Богиня, по всей видимости, в плену, а Дьявол — в позорных бегах. И даже если это его не сломит, то сложно представить, что именно его сломит тогда. Однако, несмотря на это понимание, Демон хотел хотя бы раз поговорить с Водасом и услышать хотя бы один односложный ответ на хотя бы один из сотни заданных вопросов. Хотя бы не столь ненавистный взгляд на одну секундочку. Но тот молчал, как партизан, и ничего не говорил, не принимал дружеских жестов, а вместо этого чуть ли не дрался. Терпение кончалось, от чего и желание добиваться Ангела немало слабело, поэтому, пока то совсем не угасло, принялся за другую тактику, а именно — извести его до ужаса, может, даже довести до истерики раз, другой, потом ещё раз и ещё, пока шов, который скрепляет Водаса, не лопнет, и уж тогда можно будет его забрать себе целиком. Но пока это только фантазии, планы, какие возможности никогда не воплотятся в жизнь. — Хах, а хочешь пить? Наверняка хочешь. Со своей забастовкой скоро совсем загнёшься. — Демон снова разразился смехом, а Ангел только слабо дёрнул руками. Пить? Да какая разница, можно было прекрасно испить и собственной крови, что поднималась изнутри и выплёскивалась с каждым хрипом. Дальше наступила тишина, прерывающаяся только редким кашлем, да скучающими вздохами Демона. Теперь же вместо пустых и вечно раздражающих разговор было молчание. На самом же деле, Ангел хотел вывести своего тюремщика немного больше, чем уже видел, потому что верил: это ещё не вся его злоба, не вся сила и не вся ярость, какую тот может показать. Он не боялся ударов, не боялся побоев и не побоялся пыток, не страшился и другого, вот только выносить это с каждым днём становилось до мерзкого сложно. На одних только моральных убеждениях Водас прожил больше одного квартала года, а потому уже стал ломаться, стал постепенно терять веру и уже чувствовал, как надвигается неизбежное. Он не хотел позволить этому случиться. Пусть лучше умрёт, чем опустится в собственных глазах под самый пол. Демон засмеялся снова, видя малую часть этого душевного терзания, а потом шагнул ближе, отпустил руку на грудь и ощутимо надавил, заставляя снова захлебнуться кашлем. — Ну что? Всё ещё хочешь оставаться здесь? Смотрю, понравилось? — Ангел почти не слышал слов из-за постоянного стука в ушах, а к тому же всё больше отворачиваясь лицом к стене. В туманном взгляде пленника всё чаще стало мелькать беспокойство и даже страх при виде Демона на пороге, а всё потому, что в голове стало что-то сдвигаться. Медленно, но неотвратимо менялось его сознание, а старые образы, привычки и даже мысли терялись на фоне нового ежедневного существования в этой проклятой камере, ставшая комнатой, а койка — или лучше сказать, нары — стали постоянной опорой. Водас согнулся и снова стал кашлять долгим и хриплым мокрым кашлем. Демон всё же не выдержал и резко подошёл, укладывая руку ему на израненную собой же грудь. — Ох… чёрт, в этот раз я перестарался, да? — «Перестарался»! нет, чёрт, как раз-таки наоборот недостарался! Ещё бы немного и, может, Ангел кончил свою жизнь медленной, мучительной и кровавой, но всё же смертью, оставшись при своих убеждениях и своей твёрдой вере, зная, что не сломался и не предал свой мир. Воцарилась тишина с редкими вздрагиваниями и тихими стонами. Похоже, Демон решил больше не говорить, ведь совсем рта не открывал и всё более безучастно глядел на Ангела перед собой, как на, честно признаться, кусок неживого мяса. Можно сказать, они играли друг с другом и против друг друга, пытаясь подбить противника. Цель Демона была сломить другого и забрать его себе и телом, и душой, как и остальные уже завербовавшие себе кто в игрушек, кто в рабов. Цель Ангела была… была ли она вообще? Он и сам не знает. Откровенно говоря, не помнил уже давно, будто бы ему выбили это из головы одним из ударов в грудь или вообще тем копьём, которым лишил его чувств демонов «босс». И вдруг, непонятно от чего и для чего, в душе стала подниматься безумная идея. Заключается она в одном простом слове — заговорить. Слишком уж долго тянулось его молчание, что и самому казалось, будто бы язык атрофировался или вовсе отсох. Удивительно, что во время всех этих игр с ним его ещё не отрезали на совсем. В чём была цель этого, казалось бы, бессмысленного поступка? Да ни в чём, просто уже в этой тишине стало невыносимо тоскливо, настолько, что её не просто хочется, а необходимо прервать. — … — Нужно сделать первый шаг, вымолвить одно единственное слово или хотя бы звук, какой не будет походить на простое мычание, а будет чем-то более осмысленным и понятным. Ошейник давит, как никогда, душит любое движение, но всё же вырывается тихое: — … эй. — Конечно, не самое лучшее и информативное, но ничего другого просто не смог бы вымолвить Водас сквозь потресканные и иссохшие за множество дней без воды губы. — Аа?! — Демон резко повернул голову, и вмиг с его лица соскользнуло это выражение скуки и равнодушия. Она, словно маска, слетела и разбилась, пропадая без следа. Он снова сел, хотя, кажется собирался уходить, впопыхах поправил очки и, невесть зачем, завёл пальцы Ангелу в волосы, быстро поправляя и тут же одёргивая, как от огня. — Это ты сказал? Ты? Мне же не послышалось? — Демон слышал голос Водаса только единожды или, может, дважды. Первый был тогда, три месяца назад в яме, когда Ангел по юношескому любопытству и даже дурости прыгнул следом и попался. Второй же был, когда обессиленный воин проклинал всех пламенных демонов, будучи пронзённым несколько раз за то, что из последних сил тогда спас своего Дьявола, заслонив своей грудью. А постоянные крики никогда не считались за голос, потому что любой глас искажается до неузнаваемости во время болезненного воя, когда выдирают клочья из крыльев и удаляют ногти вновь и вновь. Демон вообще забыл, что Ангел не просто до сих пор имеет язык, а ещё умеет им пользоваться по назначению. — Н-нет… — прошептал Водас, давясь своим же хрипом и сгустками крови. Руки тут же метнулись выше и сжали горло, а оставшийся глаз зажмурился, что есть сил, пытаясь не выпустить очередной отвратительный кашель. — Н-не… послы-шал.ось… — — О-оох… чёрт, надо же было именно в этот раз так… я сейчас! Я сейчас. Только не замолкай! — Демон выбежал из камеры и вернулся спустя несколько длинных минут, кинулся на колени перед нарами, трепетно усаживая несопротивляющегося Водаса и осторожно перевязывая разорванное своей же рукой горло. — Эй… Раз уж ты заговорил то… может, ещё и поешь немного? Совсем бледным стал, честное слово, да и худой ужасно, кости одни… Что тебе принести? Может, особенное что-нибудь? Чай? — Ангел мутными и почти невидящими глазами смотрел перед собой, едва улавливая движения Демона и пытаясь их распознать. Того явно прямо-таки прорвало, ведь тараторил без умолку, а голова болела ещё сильнее. Изнутри всё кололо, выворачивало и от одной мысли, что потребуется произнести ещё одну букву — хотелось умереть. — Вод-а… эт-то особ-енное… ? — Всё также шёпотом, изгибаясь от сухости в лёгких с глоткой, говорил Ангел, ощущая, как всё, чем жил эти месяцы и во что верил, рушилось, как по щелчку. — Что? Вода? Вода! Хорошо, я понял! — Демон тут же вылетает из камеры, даже почти забыв запереть дверь, и исчезает на ещё более ужасные длинные минуты. За это время Водас успел проклясть себя, Демона и весь этот мир и свет. Он карал себя за то, что сломался, за то, что поддался тяжкому искушению и предал самого себя бесконечному позору, от которого не сможет очиститься впредь. Дверь распахнулась, и снова явился он, этот мучитель, который сейчас сияет детской, невинной и от того раздражающей улыбкой. — Не отключился же ещё? Нет? Ааа, вижу, головой мотаешь! — Водас ему не отвечал, ибо просто не мог без мерзкого свиста выдавить из себя звуки. Головой тот не качал, а были это произвольные движения тела, которое в принципе едва-едва дёргалось постоянно. Демон подбежал ближе, и только сейчас взгляд Ангела упал ему на руки: два стакана, вот только не видно и не понятно ничего. Поднимая глаз немного выше, смотрит с вопрошанием, как будто не он это просил. Демон даже теряется. — Н-ну не мог же я принести только воды! — Голосом оправдывающегося выпаливает Демон и, видя, как слабо и почти беспомощно дёргаются руки пленного после двухчасовой пытки, опускается напротив и подносит один стакан к губам. — Ну, ну… Не вороти нос, чёрт, пожалуйста, открой рот, это вода. Вода! Самая обычная. — От этого сжатые в тонкую линию губы нехотя размыкаются, и Демон тут же, пользуясь этим, мелкими глотками пропускает прозрачную, на удивление холодную жидкость. Ангел делает первый глоток и сжимается, ощущая, как по сухому горлу прокатывается волна. Словно раскалённую пустыню внезапно заполняет водой. Ещё больше и больше позывов к кашлю. Через время пьёт ещё немного, уже легче, и так до самого дна. Только сейчас до него дошло, что сделал и на что поддался, но ощутить сейчас у себя на губах и внутри воду было воистину прекрасным чувством, из-за которого это предательство на миг показалось чем-то менее скверным. Предатель. Как будто даже легче теперь дышится, а взгляд стал яснее, глядя на Демона уже не совсем злобно, а всё больше злоба заменялась непониманием. Глубоким и в тоже время пустым. — Ох, ух… наконец-то ты это сделал! Наконец-то попил, чёрт возьми, как же я рад! — Демон улыбался всеми своими острыми зубами. — Может, ещё и второе выпьешь? Ну? Пожалуйста, я же не яд тебе даю! — Торопливо суёт и следующий стакан под нос, а Ангел долгое время молчит, не в состоянии распознать это нечто по запаху, ведь не различает их уже как второй месяц. — … что… — свободнее и быстрее говорит, стараясь не размыкать сцепленных зубов. — что это? — — Молоко, — лепечет Демон и слегка наклоняет стакан вперёд, чтобы показать под тускловатым светом белое нечто. — Молоко это! Обычное! Видишь? Белое! Пробовал сам — не отравлено! — Глядя в эти искренние глаза поверх очков, становится даже как-то неловко. Как быстро этот Демон изменился и отступил от своего плана «молчать» на план «говорить без умолку», а стоило всего слово ляпнуть. Даже не слово, а звук. Или же это и был его план? Впрочем, неважно. Водас считает, что неважно, потому что уже позволил себе оступиться с правильной дорожки раз, а значит, не сможет прекратить и впредь. Губы снова размыкаются и дают себя напоить тёплым нечто, что, без шуток, можно было действительно назвать молоком. — Фух… хех, давно бы так! — Демон радуется и не в состоянии это скрыть. — Давай теперь каждый раз ты будешь есть и пить? Ну или хотя бы немного? Тогда ты быстро пойдёшь на поправку! А с твоей-то регенерацией, так вообще бегать через недельку сможешь! — Немного просчитался: Ангел мог бы прекрасно бегать всего через пять дней: просто если бы оставили его в покое на это время, то залечил бы себе хотя бы ноги, проломил бы стену и сбежал, дабы присоединиться к брату, который, он верил, где-то всё ещё там и жив, жив и борется со всем этим адом, что наступил без предупреждения. Но не мог, ведь с приходом нового Дьявола на трон в этом мире совсем померкла «серая магия», а поднималась огненная, которая блокировала любую способность, даже такая, как регенерация, наполовину замедлялась. — Я в следующий раз принесу что-то получше! Честно! Просто в этот раз я не знал, что ты согласишься, вот, и… ай, всё итак понятно! — Демон снова смеётся, хотя сам не понимает, чему именно. — Может, ты хочешь что-то ещё? Что-нибудь, что я могу достать? — Ангел так долго и безотрывно всматривается в лицо напротив, что тот начинает конфузиться, а потом — медленно качать головой. — Нууу… брось! Не может быть, чтобы не было! Ты здесь просидел более трёх месяцев и ничего не хочешь? — Снова покачал головой. — Эм… — Демон вздыхает, пытается поправить на себе одежду, хотя надобности в этом нет и не было. — Слушай, если ты будешь немного послушнее… погоди! Не хмурься так, дай договорить! Короче, если будешь более кротким, то тогда я смогу уламывать босса переселить тебя в апартаменты получше, а то здесь совсем не весело. Одни стены да цепи. — Водас щурится, не желая слушать этот очередной уговор, но всё равно вынужден, и затихает, пусто глядя в сторону с выражением абсолютного безмолвного недовольства. Но лицо его меняется, как будто что-то неестественное и тяжёлое соскальзывает с извечно хмурого и озлобленного, к сожалению, небезосновательно бледного лика, делая уставшим и до боли замученным, а после не менее томным голосом произносит: «… Зачем?» На миг лицо Демона даже дёргается: так отчаянно для него прозвучал голос Ангела. — Что «зачем»? — переспрашивает он быстро, присаживаясь на корточки вновь. — Почему я не убил тебя? Почему не играюсь, а продолжаю раз за разом залечивать твои раны, хоть ты и молчишь постоянно, как партизан? — — … зачем? — подтверждает его слова повторением своего вопроса. — Тебе… заняться боле… нечем, что ли? — — Ах, как это нечем? Есть, конечно, чем и даже очень многим, вот только… эм… Ты под моим покровительством, а значит, и какую-никакую ответственность я за тебя несу. Да-да, есть у меня ответственность, маленькая такая, что почти не видно, но всё же есть! У меня их не так много, чтобы позволять всем подыхать из-за потери крови! — Словно оправдываясь, тараторит Демон в быстром темпе, иногда едва ощутимо запинаясь. — … сколько? — Водас наконец перевёл взгляд прямо на огненного. — … Один — ты, — почти шёпотом, словно секрет, выдаёт он. Выглядит настолько комично, что даже через время кривится лицо, а после совсем искажается в усмешке с коротким, дрожащим от крови внутри, хриплом смехе. — Н-ну чего ты смеёшься?! Радуйся лучше, что кроме тебя у меня никого из пленных не было и нет, так что всё время тебе! — «Разве смех — не следствие радости?» — захотелось съязвить, да вот только язык всё ещё отказывался нормально подчиняться, странно дёргаясь внутри рта, от чего своим говором Водас скорее перекинет смех на себя. — Так… — протянул Демон спустя время, сталкивая указательные когти вместе. — Ты же будешь, да? Я же могу за тебя поручиться, да? — — … — Ангел отвернул взор к стене. — Сохраню… молчание… — — Ах… — Голоса демона склоняется немного вбок с глубоким разочарованием, но потом лицо меняется, стараясь выглядеть бодрым и неунывающим. — Ну, молчание — знак согласия! Так что ты себя выдал! — Водас ответил всё таким же молчанием, хотя теперь в нём было что-то лёгкое и на секунду даже мягкое, может, благосклонность? Сам факт того, что Демон так трепещет над любым действием своего заключённого, был и смешон, и страшен, ведь это совершенно сбивало с толку. Ангел, как переживший Войну и видевший все её ужасы воочию, а многое даже испытав на себе в те страшные годы, мог почти с точностью сказать, что этот демон не просто показывает себя с больно мягкий стороны, но ещё и действительно старается, ведь было в нём что-то такое, что можно было трактовать, как забота. И от этих мыслей в самом себе появлялось отвращение. Водас буквально начинал себя презирать из-за факта того, что ему в голову пришла эта идея. Грустно, больно и тоскливо видеть лицо того, чьи верования и надежды рушатся на глазах, но терять самому — в сто крат хуже. Ангел не хотел этого. Нельзя позволять себе так размякнуть после всего одного отрывка разговора. Он был на Войне. Был, и знает прекрасно, как работают такие уловки: заставить поверить, спрятаться за личиной друга, хотя гадаешь момент для лучшей атаки, выведать всё важное, а после — растоптать, как блоху, быть может, даже насмехаться. Вот только, исходя из этой тактики, нужно знать что-нибудь — Ангел же не знает уже ничего, что может называться важным. Ничего, кроме брата, которого тогда спас собой. Знает ли Водас, куда направился Калб? … Знает. К своему сожалению, знает, но не скажет ни за что. Даже под угрозой смерти, под угрозой расчленения или вечных мук, не скажет. Демон повертел головой, а затем взял пустые стаканы в свои когтистые руки, с улыбкой наблюдая, как почти мёртвенно-бледное лицо Ангела постепенно приобретает цвет и живой оттенок. Не румянец, но что-то близкое. Яснее смотрит взгляд, легче подымается грудь и движения становятся плавнее. Быстро же работает у него восстановление! Очкарик усмехается, затем поворачивается и делает несколько шагов к двери, как вдруг останавливается, услышав голос: — … Имя? — — Что? — Быстро замирает и оборачивается вновь, а на лице выписывается непонимание. — Что «имя»? Чьё? Кого? — Рука подымается и указывает прямо на Демона, как бы говоря «твоё». — … имя? — едва слышно шепчет Ангел разбитыми своими губами и прижимает их пальцем, будто это может помочь от боли. — Оно ведь есть … имя? — — К-конечно есть! — Демон перехватывает оба стакана в одну руку и быстро приложил когтистую ладонь к груди. — Эмальф! Эмальфом меня звать! — — Эм-ма.льф… — тихо вторил ему голос Ангела, пытаясь собрать в голове буквы в единое слово. — Эмальф… значит. — — Да-да! Именно! Эмальф — это я! — Демон быстро подошёл ближе и взялся за бледную, подрагивающую, но всё ещё крепкую руку. — А ты? Ты ведь Вот… Вода… Вода-р? — Последовал сдавленный смех, и обозванный «Водаром» пленный попытался вырвать руку, хотя сделал это больше для вида, нежели для конкретного действия. — Вода-с… Водас я… —