Цена любви

Отключив связь, Асока со всех ног бросилась обратно в палату. Ей не терпелось поделиться радостью, но она понимала, что не должна давать волю этому чувству. А потому это было, что поделиться ей хотелось с одним человеком, который не мог сейчас разделить этого. У него самого проблем больше, чем у других. И потому Асока сбавила шаг и зайдя в палату, просто опять села на пол и взяв Энакина за руку, попробовала думать о том, что скажет Баррис на сегодняшнем осмотре. Похоже, что ничего хорошего, ведь Скайуокер по-прежнему просто лежал, не реагируя ни на какие раздражители. Дыхание едва приподнимало грудь, лицо было белее подушки, а под закрытыми словно бы навсегда ресницами пролегли зловещие синие тени. Так же, как в день аварии, если даже не хуже. Смотреть на это молча не было сил, эмоции рвались наружу. Эмоции боли и чувства вины, желания исправить то, что он испытывал по её вине, стремления забрать себе хоть часть этой боли. А потом будь, что будет. Пускай Энакин не простит её, а возможно даже вообще не захочет видеть и потребует у Совета отдать Тано другому Мастеру. Пусть будет так, неважно, лишь бы только остался жив. Лишь бы открыл глаза. Это было бы самым лучшим подарком для Асоки на долгое время вперёд. Зная о том, что бессознательные больные могут почувствовать чужое присутствие, тогрута начала рассказывать Энакину про то, что происходит в его отсутствие. Тем более, когда она спросила, что ей нужно делать, Оффи ей посоветовала разговаривать с ним, быть рядом, по её словам это могло разбудить какие-то нервные связи в головном мозге. Тано мало, что поняла, но суть уловила верно и каждый день подолгу беседовала со Скайуокером, говоря одновременно за них двоих. Но пока не было результата. Но в этот раз Асока не намерена была сдаваться, она решила во что бы то ни стало вернуть Энакина к жизни. Ведь он не может, не имеет права лежать без чувств и тем более умирать, когда она поняла наконец всю силу любви к нему. Нет, то, что эта любовь и была её силой. И принялась доказывать это, продолжая говорить и смотреть на него, держа за руку. — Энакин, — раздавался в тишине палаты её исступленный голос — Я так волнуюсь о тебе, я постоянно думаю про наши тренировки, задания, даже самое первое. Помнишь? Тогда мы ещё поругались, я думала, ты не веришь в меня, а ты просто боялся потерять мою жизнь. Я это поняла потому, что сейчас сама боюсь того же, я не могу допустить, чтобы ты умер. Ведь тогда я умру вместе с тобой. Потом, не сразу, сейчас нельзя, завтра я должна помочь Падме, утром у меня операция, а ты не сможешь быть с нами. Это так невыносимо, видеть тебя и не знать, где ты в эту минуту. Скажи мне, Энакин, где ты сейчас? Тано остановилась, переводя дыхание. От долгой речи пересохло в горле. Но тут оно окончательно сжалось, а сейчас замерло, когда Асока почувствовала, что неподвижная до сих пор ладонь Скайуокера, по-прежнему лежащая в её руке, внезапно обвила пальцами её запястье. И после прозвучало, так тихо и почти неслышно, что разобрать мог только очень тренированный слух, давно уже готовый услышать: — Я здесь, Асока. Тогрута обернулась на голос, боясь подумать, не показалось ли ей, ведь когда очень сильно чего-то ждёшь, то часто принимаешь желаемое за действительное. Однако, нет, глаза Энакина были открыты и смотрели они прямо на Тано. Смотрели безо всякого укора, скорее с желанием утешить. Надо было бы срочно бежать за Баррис, но вместо этого Асока, словно подкошенная, упала лицом на его грудь и обняв руками за шею, залилась отчаянными слезами, в которых излились все её чувства. Но недолго было продолжаться сему, Оффи пришла сама, увидев сигнал на приборной панели датапада, на которую передавались данные о состоянии всех пациентов из каждой палаты. С огромным трудом удалось ей убедить Асоку оторваться от Энакина и покинуть палату, чтобы она смогла провести все необходимые манипуляции. Не сразу, но это удалось, лишь обещание самой себе не спорить, когда это не нужно, заставило тогруту выйти в коридор и сев на банкетку, напряжённо ждать, когда Баррис выйдет и сможет что-то сказать. Пришлось ожидать почти час, видимо состояние и правда внушало какие-то опасения или сомнения, но тем не менее, когда Оффи вышла, лицо её выражало робкую радость. Большего целитель позволить себе не могла, так как была суеверна, как и все люди её профессии. — Асока, — сказала она, продолжая улыбаться — Это просто невероятно, я уже и подумать боялась, но это произошло! Отек почти полностью спал, сознание осталось ясным, думаю, что ещё пара дней и мы сможем выписать его. — Баррис, спасибо тебе, — искренне ответила тогрута и вдруг, сама не ожидая от себя, подскочила к мириаланке и крепко обняв, расцеловала её в обе щеки. Баррис не ожидала этого, не те отношения были у них в последнее время, чтобы вот так общаться, но не стала отталкивать Асоку, а обняла в ответ. — Не за что, Асока, это мой долг, — произнесла она сдержанно, однако от Тано не укрылось, как рада она была их примирению. Но вот обрадуется ли этому Падме? Как отнесётся к тому, что именно Асока станет её донором? И опасаясь самой плохой реакции, тогрута решила попросить врача не говорить Падме про личность донора. — А можно мне к Энакину? — спросила она у Баррис, но та не позволила: — Нет, увы, он сейчас спит, я ввела ему снотворное, чтобы организм восстановился после комы, проснётся завтра к утру, вот тогда и приходи, а пока отдохни тоже, у тебя завтра тяжёлое испытание. Оффи положила ей на плечо свою мягкую руку и улыбнувшись, отпустила. Асоке осталось только догадываться, откуда Баррис известна правда. Однако, она права, нужно как следует выспаться и Тано отправилась в храм.

***

Завтрашним утром, как и было условно, Асока пришла в лабораторию сенаторского медкорпуса. Эрик ждал её, а вместе с ним и ещё один врач, постарше, более строгий на вид. И первым, что девушка произнесла после приветствия была просьба не выдавать её Падме. Старший трансплантолог улыбнулся и сказал на это: — Сразу видно, что вы настоящая подруга. Не хотите навязывать ей чувство долга. Хорошо, ничего не скажем, а сейчас идём в операционную. Дорогой оба врача спрашивали стандартное: как спала, что ела, как самочувствие? Тогрута отвечала, что она в порядке и полностью готова к забору материала. Тогда они все трое вошли в довольно большое стерильное помещение, отделанное белым и прозрачным, в середине которого стоял широкий стол. Для начала Асоке выдали одноразовую стерильную рубашку и велели надеть её, прежде приняв душ. Когда же она вернулась, отмытая и переодетая, ей помогли устроиться на столе и укрыв тонкой простыней, сказали расслабиться и закрыть глаза. После этого начали подсоединять к её рукам, ногам и даже рёбрам какие-то приборы, а затем ввели в полость костей острые длинные иглы, по которым в подставленные плотные пакеты стекала темно-красная жидкость, это и был костный мозг. Вернее, кровь, текущая внутри костей. Асока снова старалась отключиться от реальности, боль, перенесённая во время анализа теперь казалась ей просто наслаждением в сравнении с тем, что Тано испытывала сейчас. Болело везде, внутри и снаружи, боль была то острая, то противно-ноющая, а то и вовсе тупая. Потом начало чесаться изнутри, после стало неметь, язык прилип к нёбу и стал очень тяжёлым. Перед глазами давно уже плыли оранжевые круги, устраивая безумную пляску, от которой тошнило и хотелось уснуть. И наконец откуда-то снизу пошла странная волна холода. От неё замирали все мышцы и становилось панически-страшно. Это явно было ненормально, надо бы сказать врачу, но Асока промолчала, подумав, что куда важнее сейчас дотерпеть мучительную процедуру и помочь Падме. Ведь, откуда Асока знает, как она должна проходить, вдруг это всегда и у всех бывает так. А крови в пакетах прибывало, они заполнились уже больше, чем наполовину, когда эта самая волна резко пошла вверх и коснувшись груди, распространила вдруг себя ледяное онемение. Тано открыла рот, чтобы вскрикнуть, но оттуда не вышло ни звука. Взгляд остановился на лице врача и зрение постепенно угасло. Даже не видя себя со стороны, тогрута поняла, что смертельно побледнела. Дыхание замерло где-то под рёбрами и тело застыло неподвижное. Вряд ли так бывает всегда. Об этом же сказали встревоженные лица врачей, бросившихся к аппаратуре.