Joints and virtues

Боб не в настроении. — Заходи, — сказал он, и больше ничего, лишь молчаливо завалился на кровать, обнимая мягкую подушку. И Джими зашёл, Джими покорнейшим образом сел на белый ворс ковра, и Джими принялся ждать. Пока в голове у Дилана все ещё звенели обидные возгласы «Иуда!», Джими не знал, куда ему деться. Подумаешь, разок освистали, не велика потеря — вспоминая весь тот ад, через который ему пришлось пройти, Джими ни на секунду не сомневался в своей правоте. Боб принял все слишком близко к своему окаянному, покрытому хрусталликами льда сердцу, и даже в таком подавленном состоянии проявлял себя, как последний эгоист. Боб звонит и жалобно просит компании — Хендрикс все понимает, готовится, одевается, едет, встречи с друзьями отменяет, девушку на прощание целует и ушат вранья в уши заливает, а по приезду его встречают гнетущая тишина и едкий запах травы. И так два раза подряд. Ни развлечения тебе, ни тепла. Джими все больше закипает. Почему он не позволит себе повести себя так же? Может, побыть эгоистом? Конечно, это страшно, аж сердце уходит в пятки; столько лет буквально поклоняться личности Боба, а потом так обращаться с его телом. Неправильно всё, вплоть до той са́мой мысли, что авантюра вообще получится, и что сердце после болеть не будет, как было в прошлый раз. Ведь это все не больше, чем встреча двух друзей с привилегиями, а этот гостиничный номер — не место, где Джими чувствует себя счастливым, пусть и ненадолго? Он осторожно, но решительно поднялся с пола. Подошёл к кровати, бесшумно опустился на нее, сверля глазами худой, темный силуэт, лежащий в позе эмбриона. Решительности было завались, а страх лишь подстёгивал действовать быстрее и резче, будто момент может в прямом смысле убежать из рук, как песок или вода. Ему не составило большого труда развернуть Боба лицом к себе, он легко оторвался от подушки, но его ледяной взгляд подействовал сокрушительно: Джими почувствовал себя так, будто его водой окатили. — Хочешь потрахаться? — безэмоционально спросил парень. — Ладно. Джими снова разозлился, но откладывать то, на что уже решился, не стал. Раз и сам Боб не против, то все будет ещё легче. Он, по привычке, принялся целовать бледную шею, проводя языком по уже давно затянувшимся ранкам — ровно полтора месяца прошло, и кожа выглядела настолько чистой и невинной, будто никто и никогда к ней не прикасался. Хотя, было бы хуже, если бы обнаружились свежие, чужие засосы и укусы… Стоп. Что за мысли? «Я не стал бы ревновать. Нет,» Джими спорил сам с собой. Действительно, с чего бы…? Это жизнь Боба, и он в ней никакой значительной роли не играет. Не играет же? Дилан очень скоро заопрокинул голову с неизменно закрытыми глазами, и, прикусывая губу, мягко простонал. — Я скучал по этим звукам, — тихо признался Джими, продолжая целовать его чувствительную шею. Боб что-то промямлил, понятно было мало — главное, что Хендрикс уловил, это недовольную интонацию. Может, его послали, а, может, Боб опять смутился. Неважно. С каждой минутой Джими все больше понимал, как сильно соскучился по его худому, хорошо сложенному телу, которое ему из раза в раз предлагали попробовать на вкус. Но сердце этот факт больше не согревал, только раздражал. Ведь Бобу есть, что предложить, он просто этого не делает. Дилан, не заставляя себя долго ждать, широко расставил ноги в стороны, а на лице было только безразличие. Такое будничное, пустое выражение лица, из разряда «вот бы сейчас закурить». И правда, в этот раз травы было очень мало, чуть ли не один джойнт на двоих. Обычно ее значительно больше, и Джими болезненно не хотел оставаться в трезвом состоянии. Но и выбирать не приходится — остается только терпеть. Несмотря на разногласия, на холод, на отторжение, Дилан доверял. Не верил, что Джими повторит свою ошибку, и притирался ближе. Если бы не гордость, то прозвучало бы приглашение войти. Всё-таки жадности ему не занимать. Сцепив зубы, Хендрикс вошёл на всю длину и тут же начал набирать темп, а Боб незамедлительно застонал, мелодично так. Распелся на последних неудачных концертах будь здоров. К своему удивлению, Джими не столкнулся ни с каким видом сопротивления или препятствиями: парень под ним не пытался усмирить бешеный темп, хотя и корчился от первичного дискомфорта, а внутри было настолько мягко и свободно, что некая глубинная часть души Джими неосознанно забеспокоилась. Очевидно, Боб проводил досуг с кем-то ещё. Но зачем об этом беспокоиться? «Зачем ты ревнуешь? Почему?» Случайная привязанность сыграла с ним ужасную шутку. Боб не был идеалом. Он не заурядный и не обычный человек, но сам себе на уме. Своего рода отшельник, не принадлежащий никому. Той идиллии, которую Джими себе надумал в бессонные ночи, не суждено стать реальностью. Толчки становились все сильнее и резче. Половой акт свернулся до болезненной нужды в разрядке, а разгоряченные мышцы не то пускали дальше, не то болезненно сжимали на месте, лишая возможности двигаться. Рывками Джими освобождался от этих оков. Боб уже кричал, ерзал, пытался убежать от раздирающей его насквозь боли, но крепкие руки держали его за дрожащие плечи, прижимая ближе. Объятия, которые, в привычном сценарии, являются проявлением любви и заботы, быстро превратились в цепи, привязывающие к Хендриксу, как какую-то вещь. Дилан колотил по широкой спине кулаками и царапал темную кожу до ссадин, прекрасно понимая, что бессилен. Хныкая, но все ещё не проронив ни слова, он медленно обмякал в руках, подчиняясь и смиряясь с ролью безвольной игрушки. Кровать тихо поскрипывала в такт несдержанным движениям, болезненная фрикция сопровождалась криками, перемежающимися с настолько же болезненными стонами. Боб прочувствовал на вкус свою ненормальность, которую Хендрикс с большим удовольствием спонсировал все это время; и то, он, в последствии, был разочарован в своих вложениях и спустил с поводка животную, страшную часть своей личности, о которой знали далеко не все. Внезапно обычный, ничем не примечательный отельный номер с однотонной отделкой, стал местом, полным воспоминаний, по своему эмоциональному спектру способных передать целую историю, от взлета до сокрушительного падения. «Разбаловать своего внутреннего, вечно голодного цербера, а потом заставить его голодать — правильный ли это поступок? Не рациональней было бы его не холить, а давать пищу порционно, чтобы ваши с ним взаимоотношения не переросли во вражду?» — Это все не может продолжаться дальше. Между его дрожащих пальцев медленно тлела сигарета. У него не было сил сделать ещё одну затяжку. Глаза застилали слезы, но вытирать Боб их не спешил, и они просто скатывались по щекам. Он сидел на стуле, завернувшись в колючее, плетёное покрывало — белые, пахнущие порошком простыни со следами крови и семени остались смятыми на кровати. Джими смотрел в пустоту. Грязное дело было сделано, и, оправившись от гнева, как лбом в стену он встретился с очевидным: Месть оставляет после себя только пустоту внутри, как пожар сжигает сухой, старый лес, и оставляет после себя лишь ужасающее пепелище. Но что у него точно получилось сделать, так это вырубить с корнем свое мучительное, нездоровое обоготворение Боба Дилана. Он не божество, Он не идеальный человек, У него множество недостатков и есть то, что он в себе никогда не признает, Он — жадный до внимания человек, отдающий взамен лишь крохи, Человек, которому предстоит пройти долгий путь работы над собой и своими недостатками. Джими в этом не участвует. — Я знаю, — бесстрастно ответил он, продолжая одеваться. Он заставил истекать кровью не только собственное сердце, но и сердце Боба, который никак не оправдывал его завышенных ожиданий; оно совсем онемело, но глубоко в душе, незаметно и тихо тлел огонек самых теплых, самых нежных нереализованных чувств. Человечная, сострадательная сторона, въевшиеся в мозг религиозные учения «прояви сочувствие к убогому» и ещё та самая, далёкая и ненадёжная розовая надежда на лучший исход побудили его подойти к Бобу и поцеловать на прощание. Дилан не остановил его, и, кажется, впервые за долгую историю их сложного знакомства разделил с ним чувства — горькие, полные замешательства и нечеловеческой усталости. «Пусть нас излечит время,» подумал тогда Хендрикс. Худой, по-своему изящный и без сомнений пленительный силуэт Боба Дилана тем вечером он увидел в последний раз.