Сделано в Юньмэне

Сначала кошка боялась пылесоса, а потом ничего, втянулась. (Народная мудрость)

      Еще в те времена, когда Вэй Усянь исчез неведомо куда, будто провалившись сквозь землю, вэньские псы наступали, не оставив ни денег, ни надежды, ни хотя бы прекрасных дев для утешения — все больше старых и скандальных теток, возящих продовольствие — Цзян Чэн быстро понял, кто во всем виноват. Не Вэнь Жохань и не его сынки, чего еще взять-то с чистого разрушения, или с рыбы-кроволюбки, которая хочет жрать, а Вэй Усянь, и только Вэй Усянь. Мог бы подумать головой и не вылезать вперед в пещере Черепахи-Губительницы защищать ту девицу, не запускать воздушного змея! Промолчи этот дурень, матушка, отец, шиди и шимэй остались бы в живых, а Пристань Лотоса бы не пала! Как… как Вэй Усянь посмел проиграть, умереть и оставить его одного?!       Цзян Чэн пробовал говорить об этом с Яньли, но в тот день кроткая и спокойная сестра впервые в жизни разъярилась и едва не поколотила его черпаком.       — А-Чэн, ты хоть думаешь, что говоришь?!       — Правду.       — Нет, А-Чэн. Это называется другим словом.       Яньли долго говорила про перекладывание ответственности, про то, что погибших не вернешь, что глава Вэнь знал, кого и к кому посылать, и что из этого выйдет, про то, что мир несправедлив и ужасен, но в глазах Цзян Чэна один Вэй Усянь нес ответственность за случившееся.       Злость на Вэй Усяня помогала думать о нем, как о живом. Месяц, два, три…       Когда названый братец вылез из неведомой дыры, напугав перед смертью Ван Линцзяо и Вэнь Чао так, что они сошли с ума и поубивали друг друга, Цзян Чэн — уже в сонном военном лагере — отряхнулся, стукнул Вэй Усяня по плечу и сказал:       — Это ты во всем виноват. Ты и исправляй.       Вместо того чтобы высмеять Цзян Чэна, или начать спорить, Вэй Усянь ответил устало и снисходительно, как старый шут:       — Да. Ты прав.       Цзян Чэн чуть не удавил его на месте. Он ожидал увещеваний, отпора и споров, но… но не согласия с собой, не этой гуевой вины!       Слово за слово, он начал обвинять Вэй Усяня во всех бедах Поднебесной и всего мира, и вновь получил в ответ все тот же усталый взгляд сверху вниз.       — Шиди, ты прав. Случившееся в самом деле моя вина.       Цзян Чэн ударил его кулаком по лицу. Вэй Усянь не попытался уклониться и отойти в сторону, а потом с недоумением смотрел на капающие на ворот ханьфу капли. Цзян Чэн сломал ему нос.       — Тебе легче?       Сначала Цзян Чэн, не веря, смотрел на свои руки а потом и на лицо названого брата: он вовсе не хотел бить Вэй Усяня, тот сам его вынудил!       Кровь быстро остановилась, нос по-прежнему был прямой и ровный. Вэй Усянь молчал, а Цзян Чэн процедил резкое:       — Не дерзи мне.       — И в мыслях не было. Пора приниматься за дело.       Эта… это вылезшее из под земли спокойное и равнодушное нечто было кем угодно, но не его братом! Цзян Чэн попробовал огреть его Цзыдянем, не сильно, правда, но… ничего не изменилось.       Вэй Усянь с досадой потёр плечо, сквозь прореху одежды проступил кровоподтек. Цзян Чэн не хотел верить, что поднял руку на него. Да покойники ведут себя живее и хотя бы злятся, этот… Вэй Усянь вел себя так, словно ему не было больно.       — Опять придется зашивать. Шиди, ты чего хочешь: чтобы я все исправил, или повесить к моей вине еще и свою? Этот верблюд двоих не вынесет.       Лучше бы Вэй Усянь кричал. Вместо этого он вертел в пальцах флейту из черной кости, от которой разило отчаянием и тьмой.       Цзян Чэн вылетел из палатки, и отправился спускать пар на воинах Вэнь, весьма кстати подвернувшихся под руку. Первый раз за много лет ему хотелось плакать, но что он, шестилетка или девчонка? «Назад, дура», — зарычал он на неведомо кого.       Вернувшись, Цзян Чэн твердо решил вести себя, как прежде. Благо, Вэй Усянь сражался в полную силу, бил вэньских псов и впрямь вознамерился исправить свои ошибки. А Цзян Чэн… Цзян Чэн понял, что слова: «Это ты во всем виноват, ты и исправляй» заставляют того, кого он прежде звал братом, действовать лучше и вернее, чем похвала.       Справедливости ради, Цзян Чэн не слишком злоупотреблял своей властью, и за всю войну произнес эти слова не то три, не то четыре раза.       Сегодня настала очередь пятого.       — Это ты во всем виноват, — сказал он Вэй Усяню за завтраком.       — В чем на этот раз?       — В том, что после войны недород. В том, что сбежал Сюэ Ян. В том, что у нас нет денег. Возьми на себя ответственность!       Не говоря о том, что после того, как они привели в Пристань Лотоса Сы-Сы, имя Цзян Чэна принялись трепать на всех углах. А ведь это задача подчиненного: увидеть, что господин совершает глупость и вежливо отговорить его, а не поддерживать в безобразии!       Ладно, Сы-Сы они были должны оба. К тому же, из старой шлюхи вышла неплохая домоправительница, только больно страшная с виду. Это приобретение Цзян Чэн посчитал ценным.       Но денег не было, выплаты затягивались, а Цзян Чэн, глава когда-то великого ордена, чувствовал себя униженным, ведь о их печальном положении знали все! Что такое слава героев войны и превосходных воинов, когда каждая сплетница может показать пальцем и смешивать Юньмэн Цзян с грязью?       Да, у них есть люди, но мало. К тому же, им нужно платить, и платить хорошо! Те деньги, которые Цзян Чэн получил за украшения матушки, он пустил на покупку продовольствия и выплату жалования подчиненным. Вот как Ланьлин Цзинь делает деньги, из воздуха, что ли?!       Вэй Усянь отложил палочки и ответил с внезапной серьезностью:       — Дай мне подумать до вечера, хорошо?       И ушел, оставив Цзян Чэна кипеть от злости. Он вовсе не хотел, чтобы Вэй Усянь решил эту задачу, Цзян Чэну просто нравилось безнаказанно его мучить и вызывать хоть какие-то чувства!       Вэй Усянь потребовал к себе Сы-Сы, о чем-то долго с ней совещался, после чего ушел и пропал на два дня. Цзян Чэн напрягся и утром третьего дня, когда Сы-Сы выгуливала свою собачку — белое, пушистое, со всех сторон нелепое создание по имени Снежок — строго спросил, чего это тетушка и Вэй Усянь надумали.       Сы-Сы хихикнула. Снежок задрал лапу.       — Пока тайна.       — Намекните.       — Хорошо. Чего во все времена хотят люди?       Есть, спать, драться и тра… Нет, Вэй Усянь что, решил открыть в Юньмэне бордель под их именем? Тупица! Это оскорбительно, омерзительно и прощай репутация….       Вэй Усянь вывалился неведомо откуда как раз посередине гневной мысли Цзян Чэна. За собой он волок очень, очень большой мешок, в котором что-то извивалось. Увидев это, Снежок поджал хвост, затрясся и испуганно прижался к хозяйской юбке.       Гулева задница, что этот подлец притащил?!       — Тебя где носило?!       — На ночной охоте.       — А что ты с нее приволок?!       Усталым движением Вэй Усянь вытер пот со лба.       — То, что нас озолотит. Помоги дотащить в мастерскую.       В мешке обнаружились порубленные щупальца и странного вида ленты.       — Это что?       — Пустынный паразит, питается избыточной энергией. Из него получаются хорошие сапоги и щиты.       — Ты решил заделаться сапожником? Мне тебя поколотить?       — Дослушай сначала, а потом уж колоти. Или не колоти. Только по рукам не бей.       Вэй Усянь начал рассказывать, попутно отбивая щупальцы молотком и уворачиваясь от лиловой, брызжущей во все стороны крови, а Цзян Чэн поражался, до чего же у него все же безумная голова и свернутые на бок мысли.       Во все времена люди хотят одного и того же: власти и удовольствия, это первично, а все остальное — уже следствия. Властью никто делиться не будет, в то время как удовольствием…       — Но борделей, шиди, — Вэй Усянь ножом срезал кожу с щупальца, и бросил склизкий кусок мяса в ведро, — как собак. Люди любят быть особенными. И любят тех, кто им это особенное даёт. Признаться, я об этом думал давно. Посмотри мои наброски.       Цзян Чэн схватился за лежащую на полке папку, кинулся перебирать листы, но ничего не понял в чертежах.       — Ты что задумал?       В глазах Вэй Усяня мелькнуло прежнее озорство, обещавшее множество неприятностей, приключений и неизбежный нагоняй от матушки. Голос названого брата звучал ласково и ядовито:       — Делать игрушки для весенних утех.       Вот же недоумок! Чтоооо?!!! Цзян Чэн попытался воззвать к здравому смыслу.       — И где ты купишь столько нефрита и оникса, когда у нас денег нет?!       — Особенные игрушки. Которые на ощупь как человеческая кожа и даже еще нежнее. Подай мне синие кристаллы и воду.       Цзян Чэн открыл рот. Закрыл рот. Ему хотелось одновременно сплясать танец черного демона над телом поверженного врага, ржать и выдать Вэй Усяню подзатыльник.       — Ты спятил!       Вэй Усянь поставил на жаровню чайник. Тот быстро запыхтел, начал свистеть и плеваться паром.       — Я все хорошо продумал. Тем более, — он поклонился вошедшей в мастерскую Сы-Сы, — у нас есть опытная советница, которая знает, что и как нравится женщинам.       — При чем здесь женщины?!       Цзян Чэн уже ничего не понимал, зато вовремя отловил щупальце, решившее покуситься на его тыл.       Вэй Усянь посмотрел с торжеством:       — Шиди, а если подумать? После войны все кинутся жениться, трахаться и рожать детей. Люди устали убивать и умирать. Как скоро им прискучат обычные развлечения в постели? Кроме того, — Вэй Усянь обварил черную ленту крутым кипятком из чайника, — вот этот червяк-паразит еще и умеет отсасывать лишнюю ци. Понимаешь, о чем я?       О том, что орден Цинхэ Не, едва прознает о том, чем развлекаются в Юньмэн Цзян либо здесь все разнесет, либо закажет себе таких лент на год вперед и еще приплатит за здоровье обожаемого главы.       «Дожили, — вновь подняла голову матушка, — мало того, что это гнусное отродье отплатило мне черной неблагодарностью, хотя его на помойке нашли, отмыли от вшей и очисток, научили себя вести за столом и выучили, так по его милости твоя мать, А-Чэн, много лет терпела унижения и обиды, и погибла! Теперь он превратит в лохмотья твою репутацию! Ни на минуту оставить нельзя. Когда же ты, наконец, повзрослеешь и будешь делать, что тебе говорят!»       «Третья госпожа Юй, — весело возразил матушке отец, — зачем ты пошла за меня замуж, если так страдала? Ходила бы на ночную охоту, играла бы в театре или пела в опере. Я бы тебе цветы дарил. Все одно лучше, чем придумывать себе обиды».       Цзян Чэн закашлялся. Это отец хватил, у матушки сроду не было ни голоса, ни слуха.       «Как ты смеешь, Цзян Фэнмянь, сравнивать меня с певичкой! После всего, что я вынесла!»       «Третья госпожа Юй, успокойтесь. После войны все нищие, никто не купит ваши страдания, когда своих полно».       При жизни отец сроду не говорил так с матушкой, и был безупречно почтителен, никогда не опускаясь до склок и ссор. И чем спокойнее он держался, тем больше ярилась матушка, обвиняя Яньли в пристрастии к еде и готовке, Вэй Усяня — в наглости и непочтении, а самого Цзян Чэна — в том, что он недостаточно усерден и плохо старается. Сегодня матушка опять хотела высказать отцу за пренебрежение и нелюбовь, но сменила тактику.       «Игрушки для утех? Пусть будут игрушки для утех. Должна быть от этого отродья хоть какая-то польза. Но если он провалится и потратит наши деньги, А-Чэн, выгони его взашей!»       «Дай брату шанс. Он никогда тебя не подводил. А даже если ничего не выйдет — все ошибаются».       «Вы на него посмотрите, для родного сына, в отличие от этого отродья, он сроду доброго слова не находил, только и мог, что упрекать и требовать!»       У Цзян Чэна заболела голова.       — Опять?— Вэй Усянь достал из ящика стола черный и лиловый фиал, и вылил из них по три капли в чашу с водой. — Пей. Должно помочь.       Голову и впрямь отпустило.       — Вот что. Если твои приблуды не поправят нам дела, — Цзян Чэн обнажил лезвие Саньду, — ты ответишь за это рукой. А то и головой.       Вэй Усянь ничуть не испугался.       — Посмотрим через месяц. Тетушка Сы-Сы, какие игрушки из весеннего дворца больше всего любили ваши подруги?       — Не было у меня подруг, кроме Мэн Ши. А были товарки, и вот они уважали всякое.       Цзян Чэн ушел отвечать на письма.       Спустя месяц на его столе лежало странное. Других слов изобретения Вэй Усяня не заслуживали.       — Я думал, они будут похожи на янский корень! Кто это купит?!       На всякий случай Цзян Чэн выгнал женскую прислугу, а Яньли отправил к швее, очень уж его смущали эти… игрушки.       Вэй Усянь закатил глаза.       — Подобий янского корня больше, чем песка на дне морском. А веселья в спальнях, наоборот, мало. Чем меньше игрушка похожа на живого мужчину, тем лучше. Это сразу разжигает любопытство.       Преодолевая брезгливость, Цзян Чэн взял в руки нечто, лишь отдаленно напоминающее мужской корень. Во-первых, оно было небесно-голубого цвета и очень приятным на ощупь, и впрямь гораздо мягче, чем человеческая кожа. Во-вторых, игрушку покрывали извивы и спирали.       — Зачем? У мужчин такого нет!       — Для более сильных ощущений.       Сы-Сы мечтательно вздохнула.       — Ощущения что надо. Если б живые мужики так умели…       У Цзян Чэна загорелись уши, потому что он же это представил.       — Нажми на бугорок.       На рукояти игрушки и впрямь было несколько бугорков. Цзян Чэн нажал одну из них и… игрушка мелко-мелко задрожала и низко заворчала, только что не замурлыкала!       — А это зачем?       — Разминать яшмовую вазу. Хотя это этого больше подходит малютка Чанъэ.       Из следующей коробки Цзян Чэн вытащил мужской корень пурпурного цвета с кроличьими ушами. Уши тоже дрожали и предназначались для того, чтобы раздразнить женский пион и пестик.       От цветка лотоса, в котором скрывались нежнейшие щупальца, Цзян Чэн и вовсе потерял дар речи, не говоря уже о кальмаре, который мог атаковать не только лоно, но и медные врата.       — Наши женщины, что, настолько распутны?       Сы-Сы смотрела на него со снисходительным торжеством.       — Племянничек, хочешь ублажить взрослую и рожавшую женщину так, чтобы она на других мужчин не смотрела — обработай ей зад.       Хорошо, а можно лечь и сдохнуть?       Цзян Чэн уже хотел выбраниться, а потом представил себя дамой средних лет, у которой уже выросли дети, а муж стар, скучен, ничего не может и только пьет порошок из тигриных яиц. Любовника не возьмешь, служанки — не то, да и наглеют быстро. Да на месте дамы он бы все у Вэй Усяня скупил! Еще и подругам раззвонил бы!       — На чем эта дрянь хоть работает?       — На противоборстве и балансе темной и светлой энергии.       До такого мог додуматься только Вэй Усянь.       Как и до фарфоровых склянок с особыми маслами, притираниями и духами для возбуждения желания.       — И как мы все это продавать будем?       Теперь Сы-Сы не хихикала, а хохотала в голос.       — Через заведение, где я прежде служила. И через скандал. Надо бы заманить в лавку святошу и праведника, которого не жалко. А на место продавщицы поставить аппетитную барышню, чтоб посмотреть на нее и сразу захотеть сыграть в тучку и дождик. И юношу ей в смену.       Цзян Чэн кивнул. Он не любил скандалы, но хочешь, чтобы о тебе заговорили и говорили долго — громко разругайся с кем-то. Товару же сделай коробку позатейливее и покрасивее, чтобы ее хотелось скорее открыть, чтобы на соперников никто и не посмотрел.       — А не позвать ли в гости учителя Ланя? Пусть даст парочку советов, как тебе учить наших детей.       Вэй Усянь скривился.       — Он же нудный. Шиди, от него мухи дохнут.       — Наплевать. Ты послушаешь и сделаешь наоборот. Нам ведь нужен скандал. Громкий скандал. И чтоб мебель летала.       — Шиди, — этот подлец улыбнулся так, что Цзян Чэну стало больно смотреть, — да ты соображаешь!       Этому Цзян Чэна тоже научил отец: хочешь прославиться — ошеломи, разозли и вызови любопытство. Теперь Цзян Чэн решился воплотить наставления в жизнь. Если это работало с политикой, то с весенними приблудами тоже сработает, правда ведь?       К тому же, Лань Цижэня, как и весь орден Гусу Лань, Цзян Чэн не выносил. Это были не люди, а помешанные на добродетелях живые мертвецы и святоши, от которых скисало молоко, и удирала всякая радость.       Даже если учителя Ланя хватит удар… ну поорет, ну проклянет и обзовёт распутниками, главное, чтобы все услышали. И… Цзян Чэн взял в руки витой браслет из кожи пустынного паразита, украшенный серебряными колокольчиками — сборниками ци — нужно написать Не Хуайсану. Чем больше тех, кто скандалит, тем лучше.       — Сделай красивую вывеску. И бумажку к каждой приблуде, чтобы знали, зачем и куда вставлять.       — Уже.       — И руководство, куда вставлять не надо! А то нас по судам затаскают.       — Об этом я не подумал.       — Вэй Усянь, ты никогда не думаешь! Ты разорить нас решил?!       В своих покоях Цзян Чэн сам растер тушь и уселся за письмо: «Глубокоуважаемый учитель Лань, чья мудрость и образованность необъятны и подобны океану, ваш бывший ученик Цзян Ваньинь приветствует вас». Письмо Лань Цижэню получилось в должной мере велеречивым. Не Хуайсану он писал намного проще: «Не-сюн, ты, кажется, жаловался на скуку и суровый нрав старшего брата. Может, вам стоит навестить Пристань Лотоса?»       Воплощение задумки превзошло все ожидания.       Грандиозный скандал и впрямь случился.       Ни один из участников не подвел Цзян Чэна: Вэй Усянь нарисовал невероятно красивые картинки и руководство к весенним приблудам, он даже украсил вход в лавку розовыми ушастыми фонариками, отчего дверь стала похожа на женский пион; обученные Сы-Сы барышня и юноша бесстыдно рассказывали о неземных удовольствиях и тайнах тела, Не Хуайсан прятался за веером и загадочно стрелял глазами, Лань Цижэнь рвал, метал и обличал распутство. Наконец-то в Пристани Лотоса бранились, как в старые добрые времена!       Цзян Чэн мысленно подсчитывал прибыль.       На все обвинения в оскорблении морали Вэй Усянь ответил, что каждый волен распоряжаться своим нефритовым стеблем или женским пионом (Цзян Чэн чуть не сгорел со стыда) по своему усмотрению, что за два с лишним военных года он устал от убийств и отныне намерен служить лишь счастью, любви красоте, что это его личный путь самосовершенствования, привезенный, между прочим, с благословенного Запада. И такую цитату из классики загнул, что Цзян Чэн в этот миг гордился Вэй Усянем, как император присоединенными землями.       Да что там, барышня и юноша из лавки аж светились и, казалось, вот-вот забросают начальника цветами!       Дамы и господа, которых позвали на открытие, прятали лица за рукавами и веерами, но смотрели при этом цепко, с живым любопытством людей, почуявших выгоду.       — Ну, и самое главное, — Вэй Усянь понизил голос, — много ли счастливых семей в вашем поколении, учитель Лань? Покойный Вэнь Жохань своих женщин не считал…       — Не смей осуждать старших!       — Глава Ланьлин Цзин и вовсе заделался сеятелем-осеменителем. Ваш брат с супругой умерли, как и дядя Цзян с госпожой Юй. Вы обвиняете меня в распутстве, но я совершаю угодное небесам дело, ведь если женщина — это Инь, то ради счастья в государстве и доме ее нужно время от времени умиротворять. А о каком умиротворении может идти речь, если мужчины непостоянны, а женщины несчастны!       Вот же негодяй! Так нечестно, бить старого сморчка его же доводами о равновесии Инь и Янь! Впервые за три года Цзян Чэн мысленно хохотал в голос. Он решил, что даст указание записать эту речь брата. Для потомков и себе в удовольствие.       — Это все от несоблюдения ритуалов!       — Но власть в руках у того, кто устанавливает обычаи, а не у того, кто следует им и подчиняется. Если добродетелен государь — добродетельны и подданные, если нет… мы сами видели и творили бесчинства и беззакония.       Казалось, Вэй Усяню доставляет удовольствие вот так ругаться с человеком, который всего несколько лет назад мог его высечь, и только что не свистеть в свою флейту.       Несколько лет ли? Порой Цзян Чэну казалось, что с Луаньцзан вернулся не сумасбродный дурень Вэй Усянь, а страшный и недобрый старик, присвоивший имя и тело его брата. И старику этому все надоело, а больше всего — эти нелепые люди…       Вот только Цзыдянь не смог выбить захватчика. Если он вообще был.       Учитель Лань надулся древесной жабой.       — Я против! Вы раскачиваете лодку еще больше! Это недопустимо!       — Почему?       — Потому что твои приблуды, Вэй Усянь, — казалось, учитель Лань вот-вот начнет рвать бороду с досады, — опасны и вольнодумны.       — Это чем?       — Они… они не похожи на живое янское орудие, и внушат женщинам мысль, что их удовольствие не зависит от мужчин! Ты, негодяй, хочешь разрушить семью, государство и ввергнуть Поднебесную в упадок и разорение?!       — Дайте подумать, нет. На ком же мы тогда денег заработаем? Тетушка Сы-Сы, просветите учителя Ланя.       Старая шлюха вышла вперед, изрядно напугав собравшихся. Она поклонилась и заговорила не в обычной грубой манере, а радостно щебеча, будто птичка:       — Учитель Лань, эта старуха отвечает вам, что если женщина имеет дело с орудием, во всем похожим на янский корень, то это все равно, что пихать в себя отрубленную часть трупа. Кроме того, нефрит и оникс очень холодные и доставляют женщине немало неудобства. Здесь же тебе не приходит в голову, что радуя себя, ты совершаешь злодейство, обрекая какого-нибудь беднягу на положение евнуха в следующей жизни. Разве грешно любить лотосы? Осьминогов? Кроликов? А что не запрещено, то угодно небесам, а значит — можно. Да и разве не страдают мужчины от того, что ненасытная женская Инь все время отвлекает из от важных государственных дел и служения государю?       На это старый жаб ничего не смог сказать и с достоинством удалился, мысленно извергая проклятия. Вэй Усянь заговорил ниже, так, что будь Цзян Чэн барышней, у него бы подогнулись коленки. В действительности он прилагал все силы, чтобы удерживать на лице самое суровое выражение. Особенно после того, как названый братец прочитал пару двусмысленных четверостиший:       — Теперь, когда учитель Лань покинул нас, прошу всех посетить нашу скромную лавку!       Так в Юньмэне с шумом и треском открылась лавка «Пион и жемчужные створки», а Вэй Усяню под страхом смерти запретили приближаться к ордену Гусу Лань и его чистым, непорочным адептам. Письмо с правилом доставил гонец в белом, который из-за всех сил старался не сворачивать шею, таращась по сторонам.       — У меня такое чувство, — сказал Вэй Усянь, оторвавшись от супа, — что меня очень хотят видеть в Гусу Лань на должности садовника, но стесняются об этом попросить.       — Хотят, — ответил гонец из Гусу, — есть одна особа, которая не может молодого господина Вэя забыть.       — И кто же она?       — Я не смею сказать. Но… — гонец густо покраснел, — молодой господин Вэй, а можно этот недостойный ограбит вашу лавку?       — Можно, отчего нельзя? Только для вашего брата у нас почти ничего нет.       Гонец покраснел еще больше и дернул себя за ленту.       — Мне не для себя! Одной… достойной женщине в подарок. Вдове. Маминой подруге. Матушка поручила.       Они в Гусу Лань все такие косноязычные? Вэй Усянь искренне веселился.       — А мамина подруга знает, чего хочет?       — У меня все записано!       Ошалевший от выбора и свободы гонец купил четыре приблуды, сказав, что плевать на деньги, от растраты отгавкается, они же такие красивые!       Вэй Усянь потирал руки. Цзян Чэн подсчитывал выручку.       И, конечно, матушка не стала молчать: «Что ты вытворяешь? Как ты, заклинатель и глава великого ордена, мог опуститься до такой мерзости! Мне стыдно за тебя! Это все Вэй Усянь виноват! Ох, мало я его порола и заставляла стоять на коленяз! До чего я дожила, мой сын — работает, и продает товары для утех. О, я несчастная!»       «Третья госпожа Юй, пусть лучше играют в тучку и дождик, чем режут друг другу глотки».       «Цзян Фэнмянь, тебе всегда было плевать на честь рода!»       «И на ваше душевное спокойствие».       Матушка в негодовании замолчала. Цзян Чэну приволокли письмо от Не Минцзюэ, в котором глава Цинхэ Не с солдатской прямотой просил изготовить ему нашейную цепь из серебра и кожи того самого зверя, который отсасывает дурную ци, а к ней еще браслеты на руки и ноги, носимые под одеждой. Что… с украшением в виде бычьих голов? У Цзян Чэна дернулся глаз. А когда он увидел сумму, которую предлагал Чифэн-цзунь, вместе с двумя выгодными договорами сверху, у него дернулись оба глаза. Окончательно добила его приписка: «Саньду Шэншоу, благодарность моя будет безмерна, если вы приставите к делу моего младшего брата. А то этот бездельник решил, что ему все можно, прогуливает тренировки, спит до полудня и думать не хочет о совершенствовании тела и духа. Вдруг, способ, изобретенный Старейшиной Илина, подойдёт ему больше?»       Далее следовала убийственное: «Если у этого трутня появятся незаконные дети, я не буду против. Сразу пишите мне. Надоело доказывать, что А-Сан — тонкая художественная натура, а не манерный обрезанный рукав! Прошу прощения, это все переизбыток ци».       Цзян Чэн все же побился головой о стенку.       С одной стороны, он еще по Гусу Лань помнил, какой Не Хуайсан лентяй. В жизни его волновали четыре вещи: птички, веера, весенние картинки и вкусная еда. С другой… Не Минцзюэ пообещал за пригляд хорошие условия, не хуже, чем в Гусу Лань. Но каждый день терпеть нытье и жалобы! Не Минцзюэ им бы еще побрататься предложил!       Стойте. Это же политика. Опутать оставшиеся четыре великих ордена цепями родства и дружбы, и сделать так, чтобы взаимные обязательства, приязнь, связи и договоры пересилили желание оказаться единственным на вершине. А учитывая, что в их поколении у глав великих орденов почти не было дочерей… Глупо упускать такую возможность.       Цзян Чэн согласился.       Через два дня по восстанавливаемой Пристани Лотоса гулял Не Хуайсан.       — У меня есть замечательная мысль.       — Какая?       Не Хуайсан вновь принялся насиловать веер.       — Нам нужна книжка-список того, что мы делаем. Чтобы рассылать по почте.       — Не нам, а вам.       — Нет, Цзян-сюн. Нам. Люди не будут тащиться в Юньмэн, чтобы воочию увидеть все ваши приблуды. Но если приблуды придут к ним…       Дельная мысль. Об этом они с Вэй Усянем не подумали.       — Хорошо.       — И вот еще подумай о чем, — Не Хуайсан спрятался за веером, — ваши игрушки скоро начнут расхватывать быстрее, чем вонтоны. Неизбежно появится подделки.       — Не появятся. — Вэй Усянь вышел из-за колонны. — Пусть сначала найдут, где я беру основу и ткани.       — Вэй-сюн, а где ты берешь?       — Тебе лучше не знать.       Младшенький Не как в воду глядел.       Не прошло и двух лун, как весенние приблуды принялись подделывать. Позволить себе те же материалы, что и Вэй Усянь, мошенники не могли, поэтому заменили кожу пустынного паразита свиной, а тонко настроенный баланс инь и янь — мстительным духом, заточенным в сердцевину игрушки. Все бы ничего, но дух с течением времени набирал силу и начинал калечить владелиц! Это серьёзно испортило репутацию Юньмэн Цзян, и Вэй Усяню пришлось повозиться, придумывая добавочную защиту: магическое клеймо в виде лотоса и особенный ключ-талисман, свой для каждой игрушки. Это не говоря о лечении пострадавших, которых никто не мог выходить!       Никто. Кроме Вэнь Цин, которая согласилась помочь за три услуги:       — Во-первых, все обвинения с моей родни должны быть сняты.       — Женщина, ты рехнулась!       — Ты хочешь, чтобы покупательницы умерли от заражения крови и искажения ци?       Цзян Чэн может и хотел бы, чего жалеть жадных дур, скупой платит дважды, но деловая репутация!       — Во-вторых, нам разрешат жить в Юньмэне. Без слежки и надзора.       — Женщина, ты — Вэнь.       — А ты — Цзян. Должен мне и моему брату за то, что мы похоронили ваших по-человечески. И твоих родителей.       Проклятье, он что, должен Вэнь Цин еще и это?!       — Ни один Вэнь не будет жить на моей земле.       — Хорони свою репутацию, Цзян Ваньинь.       — Смени фамилию на Цзян или Вэй.       Это была бы достойная месть. Вэнь Цин достала серебряные иголки и принялась полировать их с самым кровожадным видом.       — Нет. Я Вэнь и навсегда останусь Вэнь. Ищи другого целителя.       А-а-а-а, вот же вредная баба! Знает же, что без неё не обойтись и пользуется!       — Гуй с тобой, я согласен. Давай третье условие.       — Ты приглашаешь меня и брата к себе на службу.       — Что?       — Что слышал. Мне не улыбается зашивать каждую вторую покупательницу. Ваши приблуды красивые, но рассчитаны на опытных женщин, которые привыкли принимать слона.       — Вэнь Цин, — это вклинился пристыженный Вэй Усянь, — материал мягкий, у нас уже есть советник…       — Ваша советница работала в борделе. А я целитель.       — Но…       — А ты молчи, ты находишься по другую сторону янского орудия. И тебе в себя это все не принимать!       Вэй Усянь сравнялся по цвету с одеждами Вэнь Цин:       — Могла бы просто сказать, что хочешь повеселиться и принять участие в нашем деле, а не хватать шиди за загривок!       Спасибо, хоть не нагибать! Стойте… Вэнь Цин что, все это время торговалась с ним и Вэй Усянем, как торговка на рынке?! И хотела принять участие? Да с ума сойти!       Вэнь Цин вздернула подбородок.       — С вами, мужчинами, иначе нельзя. Веди в мастерскую! А-Нин, тащи сюда бабулю, шелк для швов и мои инструменты!       Слово за слово, Вэнь Цин со всей своей родней осталась в Юньмэне, выдавала подзатыльники Не Хуайсану и Вэй Усяню, вела себя так, словно всегда здесь жила, и подружилась с Яньли, которая держалась с ней как с подругой и родственницей, а не пленницей.       Цзян Чэну пришлось отгавкиваться на совете кланов и держать каменное лицо, а на все вопросы Цзинь Гуаншаня отвечать одно:       — Эта женщина мне понадобилась. Раз мне не спешат выплатить возмещение за убытки во время войны…       — Глава ордена Юньмэн Цзян, вы же понимаете, что во всем виноваты перебои…       — Меня не волнуют взятки в Ланьлин Цзинь. В качестве уплаты долга я взял эту женщину и ее родню. Пусть отрабатывают.       Старые хрычи тут же принялись обмахиваться веерами:       — Цзян Ваньинь, верно ли мы поняли, и эта женщина с братом служат вам на ложе?       Что? Этот тихий и неуклюжий заика?       В наступившей тишине не смела пролететь муха и чирикать воробей.       Цзян Чэн ответил, напустив на себя самый холодный и безразличный вид:       — А сами как думаете?       Даром, что спать ни с кем из Вэней Цзян Чэн не стал бы даже ради спасения своей жизни и семейной чести. Больше вопросов ему не задавали.       Цзян Чэн и впредь решил вести себя так, словно ему все можно и они с Вэй Усянем — самые большие тигры в этих горах.       Сама Вэнь Цин… в Пристани Лотоса ее полюбили все и особенно Сы-Сы, уже через неделю устроившая молодую госпожу Вэнь в лучшие гостевые покои. Вэнь Цин была сурова, но справедлива, и никогда не отказывала в помощи простым людям, да и заклинателей зашивала на совесть.       Пользы она тоже приносила немало, правда… Цзян Чэн все еще не оставил свою мысль о пересадке ядер оставшихся Вэней тем, кто пострадал от Вэнь Чжулю. По глупости своей он проболтался об этом Вэнь Цин. Та затею не оценила и звенящим от бешенства голосом вызвала Цзян Чэна на поединок. Без меча.       Желая ее проучить, Цзян Чэн согласился. Бить он собирался в четверть силы, что он, дурак, калечить молодую здоровую женщину и свою подчиненную? Да и что может против воина целительница?       Пример собственной матери Цзян Чэна ничему не научил.       Он вышел в круг, надеясь, что управится до обеда.       Зря. Вэнь Цин и без меча, одними своими иглами отделала его, как боги черепаху! Дралась она холодно и умно, продумывая каждый свой шаг, под конец выхватив у него извивающийся Цзыдянь из рук и едва не засунув в место, где не светит солнце!       — Чтобы больше я этого не слышала!       Это было ужасно. Цзян Чэну пришлось подчиниться и страдать.       Голос матушки внутри его несчастной головы заходился павлином:       «И кому ты проиграл, ничтожество?! Да Вэй Усянь эту наглую тварь сначала бы победил, а потом трахнул, и только ты!!..»       «Матушка, оставьте меня в покое!»       Цзыдянь Вэнь Цин у него отобрала, и это было отдельным унижением. Цзян Чэн думал, чем бы ей пригрозить и напугать, но ничего толкового в голову не приходило. Он отправился в мастерскую Вэй Усяня, чтобы сказать те самые волшебные слова, зашел на порог и…       Задохнулся от унижения.       Вэй Усянь, проклятый предатель и четырежды негодяй снимал с Цзыдяня, с любимого боевого оружия матушки, слепок и рассуждал с Не Хуайсаном, что Вэнь Цин с кнутом была весьма горяча, и покупательницы такую затею — приблуда для всех и кнут для утонченных и пресыщенных — точно оценят, потому что людей надо все время удивлять.       Цзян Чэн чуть не придушил обоих, разгромил половину мастерской, а после половину палочки для благовоний орал на одной ноте. Не Хуайсан всхлипывал и плакал, Вэй Усянь отряхнул осыпавшуюся с рукавов и волос известку:       — Шиди, что ты переживаешь? С Суйбянем я сделаю то же самое.       Этого Цзян Чэн стерпеть уже не смог и хорошенько двинул названому братцу в зубы.       — Чтобы больше я этого не слышал!       — Шиди, трахать будут не тебя, не меня и даже не наши мечи, а подобия. Пусть чужой блуд поработает на нас.       — Бесстыжая ты морда! Уйди с глаз с долой.       Не ушел, а вернул Цзыдянь, как только воск из пустынных сот застыл.       — Вот видишь, другой человек, шиди, тоже может сделать тебе больно. Это сообщающиеся сосуды.       — Заткнись.       Добила Цзян Чэна хрупкая и изящная заклинательница из Гусу, попросившая Вэй Усяня о личной встрече.       Девушка держалась вежливо и приветливо.       — Приветствую старейшину Илина.       — Вы чем-то недовольны, госпожа?       Девушка зарделась.       — Я… я та самая мамина подруга. Мой жених — гонец, решил меня порадовать подарком но, — румянец на щеках девушки стал еще жарче, — просчитался с размером. В меня не влезет такой слоновий бивень!       — Давайте поменяем.       — Не надо! Я на него любуюсь, когда горные пейзажи рисую, и плечи себе разминаю. Ах, как же этот небесный столп снимает головную боль! И….       Здесь барышня стыдливо опустила ресницы.       — На женихе тоже опробовала. Тот, правда, не оценил, но…       Теперь уже покраснел Вэй Усянь, а сам Цзян Чэн зашелся в приступе кашля.       — Скажите, — спросил он с беспредельной вежливостью, — а чего же желает молодая госпожа?       Девушка расхрабрилась и выпалила на одном дыхании:       — Цветов, и побольше. Мне девочки про них прямо чудеса рассказывали!       Под конец барышня ушла счастливая и с опустевшим кошельком, пообещав написать подробный и честный рассказ о том, как что работает.       — Старейшина Илина, — на Вэй Усяня эта скромница чуть ли не облизывалась, — вы бы хоть издали весеннюю книгу, где рассказывали бы барышням, как себя порадовать и выбирать цветы. А то пока найдёшь подходящий, всякая охота тешится пропадёт! Кстати, правда, что лепестки вашего лотоса на ощупь такие же мягкие, как человеческий язык и губы?       — А вы попробуйте, молодая госпожа.       — Я-то попробую, но наши барышни говорят, что после осьминогов и лотосов на живых мужчин смотреть тошно.       Она едва доставала Вэй Усяню до плеча, но смотрела такими горящими глазами, что, не стой между ними Цзян Чэн, то непременно бы здесь и трахнула!       Ну, уж нет. Никакого разврата. Хватит с Вэй Усяня барышень Жуи.       — Вот пусть, — Цзян Чэн взял брата под локоть, — ваши мужчины и учатся доставлять удовольствие не только себе. А Старейшине Илин медитировать надо. Для вдохновения.       Когда барышня из клана Лань ушла, Вэй Усянь выдохнул.       — Гусу Лань, один спутник на тропе совершенствования всю жизнь! И здесь наврали.       — Спутник, — не без удовольствия уел его Цзян Чэн, — один. Количество мужей, жен, наложниц и любовников в правилах не указали. Я проверял. Храни нас от Гусу Лань боги.       — От остального отобьемся сами.       Слово за слово, так подошло время осенней охоты на горе Бэйфан. Денег в сундуках Пристани Лотоса становилось все больше, число желающих как приобщиться к весенним радостям, так и стать адептами Юньмэн Цзян росло. Цзян Чэн и Вэй Усянь на пару выписали лучшую швею и вышивальщицу из столицы, пусть Яньли порадуется и наденет новые наряды. Увидев Яньли, швея слегка разочаровалась, но быстро вспомнила, сколько денег ей заплатили и принялась расхваливать фигуру сестры:       — Молодая госпожа — настоящая фея! А какие у вас ручки и прелестные ножки! Совсем как у моей госпожи, наложницы Чжэнь, да пошлёт ей небо тысячу лет жизни и золотое здоровье!       — Благодарю вас за добрые слова.       Помолвка Яньли с Цзинь Цзысюанем, конечно, разладилась, но скажи сестра: «Вот этого хочу», Цзян Чэн с Вэй Усянем притащили бы ей хоть Цзэу-цзюня, перевязанного орденской лентой. Но Яньли вела большое хозяйство в Пристани Лотоса, руководила учебой молодых адептов и посмеивалась над тем, что, кажется, изобрела новое совершенствование через готовку. Если бы оказалось, что она очень тесно сдружилась с Вэнь Цин, то Цзян Чэн нашел бы ей покладистого и понимающего мужа, поставив условием, что дети обязательно должны быть, а прочее его не касается. Но сестра со всеми держалась приветливо и доброжелательно, и только. Порой в ее глазах вспыхивала грусть, и за разбитое сердце Яньли павлинчику хотелось либо пересчитать все кости, либо отравить.       На осеннюю охоту Цзян Чэн ехал с тяжёлым сердцем. Сестру попросила быть госпожа Цзинь, Вэй Усянь собирался распустить хвост и узнать, чего нынче хотят прекрасные заклинательницы, а Цзян Чэн думал, как бы завести пару хороших знакомств.       Когда они с Вэй Усянем увидел Яньли в новом расшитом лотосами лиловом платье, то утратили дар речи: так хороша была сестра.       — Знаешь что, — сказал Цзян Чэн, — Цзинь Цзысюань слепец и дурак.       — Вот-вот, — поддакнул Вэй Усянь, — наша шицзе выберет, кого пожелает. Хоть Нефритового Императора, хоть правого министра!       — Сянь-Сянь, тебе сколько лет?!       Осенней охотой Цзян Чэн остался доволен. Другие сколько угодно могли обвинять Вэй Усяня в нарушении правил, но пусть сначала ткнут пальцем в закон, а уж потом говорят. Сам он ушел обхаживать главу клана Яо, Яньли увел проклятый павлин, Вэй Усянь, как и обещал, отправился распускать хвост и ловить нечисть. Красота!       Цзян Чэн мысленно рисовал себе еще один иероглиф «процветание» над кроватью, когда…       Когда все пошло не так.       Началось все с того, что он уговорил главу клана Яо, одолел с ним пару злобных призраков, как вдруг прямо из кустов на него вышел ничего не понимающий и зацелованный Вэй Усянь, с темным пятном на шее и только что не покрытый помадой.       Глава клана Яо посчитал за лучшее сбежать.       — Шиди, — спросил Вэй Усянь пораженным до глубины души голосом, — ты ее не видел?       — Кого — ее?       Цзян Чэн начал злиться. Чужие любовные приключения его ничуть не заботили. Вэй Усянь плюхнулся на поваленное бревно.       — Прекрасную заклинательницу. Высокую. Сильную. Она прижала меня к дереву и поцеловала.       Что? Что Вэй Усянь нес?!       — Ты в своем уме?! Не помнишь, с кем целовался?!       — Я ее не видел. У меня глаза были завязаны!       Вот же несчастье! Цзян Чэну хотелось поколотить Вэй Усяня и пожалеть одновременно. Даром, что стоял тот с редкостно счастливой и мерзкой рожей, и в кои веки напоминал молодого бездельника, а не состарившегося до срока старика!       — Извращенец. Нашел время и место.       Вжй Усянь улыбнулся еще глупее.       —Я бы не отказался от продолжения. Очень уж девушка… горячая.       Цзян Чэн отвесил этому дураку подзатыльник. Значит, пока он трудился на благо ордена, этот трутень летал по чужим цветам и развратничал по кустам!       Перед глазами встал образ стремительно убегающего Лань Ванцзи, но тот никак не тянул на прекрасную деву. Скорее всего, увидел, как Вэй Усяня раскладывает эта девица, и в смущении убежал, не желая мешать их уединению, чего еще от такого воспитанного человека ждать?       Бедняга. Здесь все собрались не охотиться, а трахаться. Пока они с главой Яо шли и обсуждали дела, Цзян Чэн то и дело видел обжимающиеся по кустам полураздетые парочки.       Стойте! Цзян Чэн побледнел:       — Пошли искать Яньли, живо!       Яньли-то они нашли. Павлинчик пытался выродить из себя очень умную речь о змеях-измерителях, но повинуясь цзиньской поганой природе, смотрел в вырез платья сестры и наверняка пускал слюни, прикидывая поместится или не поместится в ладонь девичья грудь. Цзян Чэн на него наорал, Вэй Усянь довалил сверху. На их полные праведного негодования вопли примчался Цзинь Цзысюнь, тыловая крыса, которого Цзян Чэн бы с удовольствием уделал. Особенно когда эта крыса попробовала тявкать на то, чем Юньмэн Цзян нынче зарабатывает и на происхождение Вэй Усяня. Но здесь уже не выдержала Яньли и с потрясающим достоинством поставила всю павлинью свору на место.       Цзян Чэн переглянулся с Вэй Усянем. Они уже решили намять бока пиончикам без свидетелей, и все к тому шло, но тут явилась госпожа Цзинь с копьем, скандал начался по новой, и в него втягивалось все больше и больше людей. И не миновать бы смертоубийства и открытой драки, как за Вэй Усяня вступился Лань Ванцзи.       Выползли из кустов зазевавшиеся парочки, и госпожа Цзинь на этот раз прописала словесных оплеух своему пасынку, недавно признанному Лянфан-цзуню, то есть, конечно, третьему молодому господину Цзинь Гуанъяо, сыну шлюхи Мэн Ши. За него тут же вступился Лань Сичэнь, и все забыли, зачем собрались.       Цзян Чэн долго ходил под впечатлением. В сравнении с госпожой Цзинь и ее гневом ссоры матери и отца казались легкой размолвкой.       Пришлось уносить ноги. Еще и гуев павлинчик принялся изображать оскорбленную невинность, якобы он сам захотел пригласить Яньли, а не потому что так приказала госпожа Цзинь. Так они и поверили.       На следующий день эта безголовая птица прислала Яньли орхидеи. Вэй Усянь ушёл в мастерскую, пообещав однажды отрубить этому крикливому петуху голову. Цзян Чэн накричал уже на него:       — Это ты во всем виноват! Ты и исправляй.       Впрочем, они быстро помирились. Два месяца в Пристани Лотоса было тихо. Вэй Усянь изобретал очередные снадобья и приблуды, Цзян Чэн разрешил Вэнь Цин и ее брату садиться с ними за один стол — и пусть не ждёт от него большей благотворительности, кошмарная женщина! Не Хуайсан уже рисовал обложку нового списка, как вдруг пришло письмо.       Самому письму Цзян Чэн не удивился. Вэй Усяню и Не Хуайсану часто писали дамы и барышни, которым пришлись по душе весенние приблуды.       Но в этот раз Вэй Усяню вздумалось прочитать письмо за общим столом. Цзян Чэн успел заметить лишь красивые округло-женственные иероглифы, явно начертанные левой рукой.       «Приветствую старейшину Илина. Признаться, эта заклинательница долго не решалась взять в руки кисть, ведь не пристало влюбленной первой отправлять послание, но горести моего доброго друга вынудили меня забыть о приличиях. Старейшина Илина, позвольте поблагодарить вас за любовь и внимание к горестям нашей бедной сестры, в жизни которой так много долга послушания и мало радости, однако… Господин Вэй, у меня есть друг. Он большой ученый, но не далее как седьмицу назад поделился со мной печалью. Господин Вэй, желая порадовать нашу сестру, вы совсем забыли о том, что обрезанные рукава — тоже люди и тоже любят мужчин. Господин Вэй, это несправедливо, особенно учитывая, что мой бедный друг очень вас ценит, уважает за принципы и умение признавать свои ошибки. Разве не заслуживает он, да и другие его собратья, счастья или хотя бы удовольствия? Простите, что пишу вам, но друг мой человек строгих правил и никогда не посмеет открыть свои склонности и сердце первым, поэтому я делаю это за него, иначе этот застенчивый цветок так и не распустится и не узнает ни чужого меча, ни чужих ножен. Кстати, ему весьма по нраву пришелся ваш Суйбянь»…       Дальше Вэй Усянь, поражаясь все больше, прочитал отменной поэтичности строки о том, как незнакомая барышня хотела бы выпить с ним чаю, полюбоваться луной под доброе вино и хорошенько накормить, потому что с войны Старейшина Илин совсем отощал в делах праведных и неправедных. Ещё там было предложение совместно забраться в горы, слушать соловьёв и возвышенно играть на флейте. И еще пять цитат из великих поэтов, воспевающих красоту природы и скрытых цветов.       В общем, барышня была до ужаса трогательна и романтична. Даже Цзян Чэна проняло.       У Вэй Усяня горело лицо и уши:       — Шиди, я что, у всех женщин вызываю желание меня накормить?       Вэнь Цин выронила чашку, брызги чая и осколки разлетелись по всей столовой. Ее брат сидел красный.       — Вэй Усянь, какое накормить, какие соловьи!       — Ну, здесь же написано…       — Дурень! Только и можешь читать низкопробные весенние книжонки! Хоть бы приличную литературу почитал, горе! А лучше классику! С кем мне приходится работать!       — А-Цин, — сестра положила Вэнь Цин на колени полотенце, — но письмо очень хорошее. Сразу видно, что барышня добрая, и любит искусство.       Бедная Яньли. До Цзян Чэна медленно доходило. Он чувствовал ужас.       — Да трахнуть она его хочет! — Крикнула Вэнь Цин. — Всеми возможными способами!       Вэй Усянь стрелой вылетел из-за стола, напугав пришедшую с докладом Сы-Сы и ее Снежка.       — Его что, — спросила домоправительница, — опять слепень укусил?       С дальних причалов раздался горестный вой. Цзян Чэн не мог сдержать злорадства:       — А ведь говорил ему и мне отец: мальчики, читайте приличные книги, а мы что? Я читал повести о призраках, а тот… сплошь прекрасных куртизанок, которых предало тело.       На самом деле, ему самому хотелось повыть, но оставалось лишь радоваться, что письмо написали не ему.       — И что мешало читать хорошие книги? — Колко спросила Вэнь Цин.       — То, что мы проходили эту траченую моль в Гусу Лань! Одни нравоучения и смерти, и плохие весенние стихи как метафора политики.       — А-Нин, ты ничего не слышал.       — С-сетра, я вз-ррослый. Я л-лекарь, откуда д-дети бер-рутся, з-знаю!       Дом скорби, как есть дом скорби! Яньли краснела, Не Хуайсан не скрываясь, смеялся.       — Ты чего хохочешь!       — Завидую. Мне бы кто такое письмо прислал…       Цзян Чэн прикрыл лицо рукавом и ушел писать главе клана Яо о продаже леса под корабли. Глава клана Яо был согласен, но все боялся, что его надуют, и потребовал для сделки независимого свидетеля по имени Чан Цыань — главу одного из мелких кланов, который бы засвидетельствовал честность обеих сторон. Цзян Чэн выругал про себя чужое недоверие, но согласился. Так даже было лучше.       Их ждал новый день и новые дела.