Сделано в Юньмэне

      Когда Цзян Чэн увидел неподалеку от Юньмэна кроличью нору, от которой так и разило смертью, на душе от дурных предчувствий заскребли гули. Растолкать бы Вэй Усяня и заставить его убрать эту мерзость, но Цзян Чэн сам жаждал напороться на неприятности. Он спустился с Саньду и шагнул прямо внутрь.       Бесконечно долго он падал, а когда приземлился…       Обжигающе холодный ветер перегонял белый песок, певший нежную и страшную песню. В небе серебряным блюдом застыла полная луна, ни одно облако не смело потревожить ее вечного покоя. Накатило невозможно острое чувство тяжести и голода. Цзян Чэна будто расплющило и собрало заново.       Вдали на барханах, он увидел двоих.       Связанного юношу, еще мальчишку, стоящего на коленях, и Вэй Усяня в дорогом черно-алом ханьфу, с полыхающими алым глазами и лезвием меча.       Осторожно, стараясь не потревожить ни песчинки, Цзян Чэн пополз вперед.       Голос Вэй Усяня, необычайно сильный и громкий, разносился далеко, изо рта его шел пар:       — Знаешь, — он говорил без ярости и злости, будто ведя светскую беседу, — в чем твоя ошибка, Сюэ Ян?       Что? Этот надоедливый босяк из Куйджоу? Да, верно, это он! Вэй Усянь поймал его?       — Понятия не имею. Просвети же меня, старейшина Илин!       Вэй Усянь достал из-за пояса Чэньцин и заиграл клекощучую и шутливую мелодию, подражая матери-орлице, созывающей птенцов.       — Ты не более чем плохо воспитанная псина. Но ты решил, что тебе все можно, и задрал лапу не на тех, но что еще хуже, ты разозлил меня.       Никакой стариковской снисходительности. В черно-белом сиянии луны Цзян Чэн видел не своего слугу, ровесника и брата, а владыку здешних мест, которому только что короны-мянь не доставало.       И этот владыка был очень, очень зол.       Цзян Чэн впервые в жизни испугался до такой степени, когда понял, кто сидит с ним за одним столом, кто смеется над его шутками, и то ли терпит, то ли принимает вечную присказку про «ты вы во всем виноват».        Вэй Усянь был много сильнее него опять и снова, но в этот раз… в этот раз названный братец перестал сдерживать себя. Он и впрямь был живым оружием. И Сюэ Яна допрашивал так, словно этот босяк тоже перестал быть человеком.       — Куда больше, собака, меня волнуют твои хозяева. Говори, кто приказал тебе убивать нищих ивовых старух?!       — Никто. Я сам! — Закричал Сюэ Ян с бессильной яростью. — До этих шлюх никому нет дела! Их бы никто не хватился!       — Я тебе верю. Их убийство слишком бессмысленно. Но остальное! Ты зачем влез в подделки? Зачем убил Чан Цыаня?! Отвечай, пес!       Сюэ Ян смеялся, хотя и понимал, что его песенка спета.       — Кто не любит деньги, старейшина Илин? Ты открыл дверь, а я вошёл. Что такого? А что до этой старой свиньи… у меня к ней свои счеты. Как он визжал, когда я натравил на него… ты знаешь кого. Разве ты, старейшина Илин, убил во время войны меньше народу?       Вэй Усянь размахнулся и отвесил Сюэ Яну оплеуху такой силы, что брызнула кровь, тут же превратившаяся на холодной ветру в ледяные кристаллы.       — Убил. Но не резал глотки чужими руками. Имя. Быстро. Зачем ты хотел обратить на меня свое внимание?!       — Да просто так. Я человек простой, что на уме — то на языке. Я же не знал, что старейшине Илин придутся не по вкусу мои подарки!       — Отрезанные уши и потроха?!       Вэй Усянь наступил носком сапога на прижатые к земле руки Сюэ Яна. Тот закричал, как раненое животное.       — Ты не просто убивал, ты лез сюда. Цзинь Гуаншань что же, приказал тебе меня убить или поймать?       — Не мне!       — А кому?!       Сюэ Ян не ответил, а попытался вырваться, но путы из кожи пустынного червяка держали крепко. У Цзян Чэна начала затекать и чесаться задница.       — Дурак. Думаешь сбежать? Я не отпущу тебя отсюда. Ты никогда не думал, что это за место, и почему я выжил?       Все, хватит. Как только Цзян Чэн выберется, он прикажет Вэй Усяню перерезать себе горло. Или повеситься. Или убираться из Юньмэн Цзян на все четыре стороны.       Все что угодно, лишь бы не терпеть у себя вот это!       — Зачем мне об этом думать?! — Дерзко ответил Сюэ Ян.       — Затем, что хороший убийца знает, кого он убивает. Посмотри вокруг. Эта земля — место отчаяния. Здесь почти невозможно сохранить ясный ум и душу. Ты либо сойдешь с ума, либо тебя сожрут. Либо ты станешь жрать других. Я провел здесь очень, очень много времени, по меньшей мере дюжину раз сходил с ума и возвращался обратно. Выпускать на меня мясника — это мелко. Имя, Сюэ Ян. Скажи мне имя.       — Ты все знаешь.       Вэй Усянь устало вздохнул, как человек, привыкший иметь дело с недоумками.       — Цзинь Гуаншань и Цзинь Гуанъяо. Ожидаемо…       Сказал он и рассек путы на руках Сюэ Яна. Тот смотрел с ужасом.       — Беги.       — Что?!       Этот босяк не верил, что ему подарили жизнь. Не верил, и правильно делал.       — Ты играл со мной в кошки мышки. Теперь моя очередь водить. Беги. И если убежишь — я тебя пощажу. Из тебя вышел бы занятный злой дух. Считаю до трех. Раз…       И Сюэ Ян побежал, падая и поднимаясь среди барханов. Вэй Усянь досчитал до трех и заиграл на Чэньцин все ту же мелодию. Сначала не происходило ничего, а затем… затем со всех небосвода на Сюэ Яна налетели неописуемые, отвратительные уроды в костяных масках, один вид которых вызывал омерзение и тошноту, даром, что их присутствия Цзян Чэну стало только хуже.       От десятка Сюэ Ян отбился, используя простейшие техники и талисманы, но от сотни… Они бы сожрали его, но услышали властное:       — Назад. Мы не договорили.       Понимая, что обречен, Сюэ Ян показал клыки:       — Надо было трахнуть твою сестрицу и вспороть ей брюхо! Ты такой же убийца, как я!       Цзян Чэн так взбесился, что чуть не выскочил из укрытия.       — Да. Но это моя земля. А что делает хороший хозяин, когда к нему пришли незваные гости?       — Визжит, как свинья?       Ало-белое лезвие сверкнуло в мертвенном свете:       — Прибирается.       Голова Сюэ Яна покатилась вниз по бархану. На его тело и душу тут же бросились твари, принявшиеся с урчанием рвать их на части.       Цзян Чэна замутило. Не помня себя, он пополз к норе и прошиб головой стенку, открывая путь обратно, в мир людей и живых. Он очень хотел вычеркнуть из памяти увиденное, но… отрешенно-холодное лицо Вэй Усяня, крики его чудовищ, их окровавленные пасти, так и стояли перед глазами.       Из того проклятого места он сбежал сам, проспав почти до обеда. За столом его встретил почти прежний и довольный Вэй Усянь.       — Я должен сказать спасибо главе ордена, — начал он весело и беззаботно.       — За что? — Привычно вскинулся Цзян Чэн, заметив, что шею названого братца украшают лиловые и багровые следы.       — За свое счастье. Если бы не твои тумаки, шиди, мы бы с барышней Цан Лян так бы и ходили вокруг да около. Но верно говорят, что шрамы украшают героев.       — Прекрати! — Зло выдохнул Цзян Чэн. — Знаешь, что довел меня и продолжаешь?! Постой… так у вас все сладилось?       Вэй Усянь кивнул с самодовольным видом.       — И… как?       — Несколько нелепо и странно. Но так всегда бывает, когда впервые ложишься с человеком. Было то, чего я совсем не ждал, но какая разница?       Чего не ждал? Зубов между ног?       — Избавь меня от подробностей.       — Не могу. Видишь ли, у нас все серьезно, и лучше, если ты узнаешь об этом от меня.       Неисправим. Цзян Чэн закатил глаза.       — Хоть на крокодиле женись! Лишь бы приданое хорошее было и связи.       Вэй Усянь расхохотался. Смеялся он так, что из глаз аж слезы брызнули.       — Ох, шиди. Ты сам это сказал. Но почему ты от меня шарахаешься? На мне что, растут цветы и рога?!       Да если бы!        Цзян Чэн вскочил из-за стола и долго кричал на этого дурака, так что с лица того сошло обычное глумливо-веселое выражение.       — Значит, — сказал Вэй Усянь грустно, — ты все видел. Шиди, не ходи больше за мной.       В словах Вэй Усяня не было ни угрозы, ни осуждение, а бесконечные терпение и любовь, за которые ему следовало вломить отдельно, да так, чтобы три года не мог встать.       — Что?! Ты что мелешь?!       — Не надо ходить по темной стороне. Ни тебе, ни шидцзе. То место — не для тебя.       — А для кого, для тебя?! Я приказал поймать Сюэ Яна! Поймать, а не убить!       Вэй Усянь встал с видом человека, свято уверенного в своей правоте.       — Ты приказал мне его обезвредить. Этого довольно. Не бойся. Никто не узнает.       У Цзян Чэна разом кончились силы ругаться и спорить.       — Зачем?       — Затем, что эта псина вообразила, что имеет право на месть всему миру и любому, кто на нее криво посмотрит.       И Вэй Усянь рассказал историю про Чан Цыаня и обманутого мальчишку-босяка, нахватавшегося основ и приемов, а после попавшегося на глаза Цзинь Гуанъяо, когда тот еще развлекал Вэнь Жоханя зрелищем утонченных пыток. Как Сюэ Яна пригласили в Ланьлин Цзинь, и как ему поручали сопровождать некоторых господ в путь.       То есть зарезать или отравить.       — И ты…       — Помнишь, что говорили дядя Цзян и госпожа Юй? Твои руки и репутация должны быть чисты. Сюэ Ян собирался отравить колодцы в Юньмэне, чтобы рассорить тебя и меня. Я поймал его, когда он сыпал отраву. Прости, я не сдержался.       В Цзян Чэне вновь вспыхнуло раздражение.       — И кого ты убьёшь дальше? Цзинь Гуаншаня? Цзинь Гуанъяо!?       Вэй Усянь церемонно поклонился ему, как подчиненный господину.       — Если глава ордена прикажет. И если мне дадут только повод.       Вэй Усянь ушел, ни сказав ни слова.       Злой до белых глаз, раздавленный вчерашним невыразимым ужасом Цзян Чэн столкнулся с Вэнь Цин, отдыхавшей после принятых родов и одного вытащенного с того света заклинателя.       Кажется, они сцепились по пустяковому поводу.       Кажется, Цзян Чэн, а может и она сама, спустили друг на друга всех собак.       Кажется, они оба боялись за Вэй Усяня и обвиняли друг друга во всех бедах и пороках. Они оба не стеснялись ни в действиях, ни в выражениях. Цзян Чэн осознал себя зло целующим неуступчивые, твердые губы Вэнь Цин и попытался сбежать, но ему не дали.       — Стоять!       Это вышло очень зло, яростно и хорошо, а Вэнь Цин в своей огненной ярости была честнее наложницы Чжэнь, хотя в сравнении с ней… в сравнении с Вэнь Цин соблазнение девятихвостой хули-цзин следовало записать в легкомысленный весенний дождь. Она… Вэнь Цин была живой и не лгала, хотя Цзян Чэн и чувствовал себя придворной дамой, которую завалил в кустах генерал с южных границ.       Не лгала Вэнь Цин и через две луны, когда пришла к Цзян Чэну и в своей обычной холодной манере заявила:       — Один выстрел, зато какой! Через семь лун ты станешь отцом.       Точно такие же слова были в письме от швеи: «Моя госпожа благодарит Саньду Шэншоу за бесценный дар. Госпожа в тягости и просит передать вам, что вы спасли ей жизнь, ведь благодаря вам получилось вывести на чистую воду известную нам змею, которая больше не навредит ни одному ребенку».       Сначала Цзян Чэн решил, что розыгрыш, но потом понял: нет, это он со своей семейной удачей попал в переплет. Разозленный, как сотня демонов, он велел позвать Вэй Усяня, с которым они за эту пару месяцев порядком отдалились друг от друга:       — Это ты во всем виноват. Иди и…       — Нет. Не я посеял свое семя, шиди. Это твои дети. Не мои.       — Да как ты!…       — Смею.       Точно в насмешку, Цзян Чэну принесли еще одно послание. В нем Лань Сичэнь просил… отдать Вэй Усяня в фуцзянский союз с его младшим братом. «Брат давно любит молодого господина Вэя. Не столь давно они объяснились, и оказалось, что их чувства взаимны. Учитывая, что у молодого господина Вэя уже есть законный сын, это решает вопрос с обязательным разводом через двадцать лет. Я и Ванцзи согласны дать мальчику свою фамилию и воспитывать, как ребёнка из Гусу Лань».       Тщательно подавляемое бешенство вырвалось наружу. Цзян Чэн в ярости потряс письмом:       — Ты же спал с женщинами! Или это что, задница Второго Нефрита оказалась столь хороша, что ты переметнулся в чужой лагерь?! И ты смеешь утверждать, что не винова…       Удар в челюсть вышел такой силы, что Цзян Чэн ударился головой о стену. Глаза Вэй Усяня полыхали алым.       — Ни слова о Лань Чжане. Я человек широких взглядов, но всему есть предел. Цзян Ваньинь, это твои дети. Хоть раз в жизни сделай что-нибудь сам! Поработайте руками, Саньду Шэншоу и возьмите на себя ответственности. Своей, ты уж прости, мне хватает по горло!       Прекрасно, его еще и взрослым именем и титулом назвали, как какую-нибудь гусуланьскую немочь! Совсем от рук отбился, не помнит своего места, еще и врет!       — Это меня не касается, — Цзян Чэн попытался насесть на этого предателя, как матушка в былые времена, — дети — женское дело. Если бы не твои весенние приблуды! Ничего, что нал… та женщина — замужем!       Вэй Усянь вытряхнул из рукава темные и тонкие чехлы.       — А преграда из овечьих кишок на что?       — В них неудобно!       Да и кто знает, может, Вэй Усянь пустил на эти чехлы потроха костяных уродов! Надевать эту пакость на самое дорогое — ищите другого дурака!       — Цзян Ваньинь, это не моя забота. Но если ты допустишь, чтобы твои дети росли без отца — я тебе и Цзинь Гуаншаню не помощник!       Вэй Усянь вылетел вон и громко хлопнул дверью. Цзян Чэн сел за столом один.       Понятно, что наложница Чжэнь воспользовалась им, чтобы поразвлечься, а он, дурак такой, думал не головой, а тем, что болтается у мужчины между ног. Развесил уши и позволил себя трахнуть, позорище! Но Вэнь Цин — она же заклинательница, или это что, такая месть ему? Хотела на себе женить, думала, что Цзян Чэн настолько безволен и труслив, чтобы оставлять Пристань Лотоса тому, в ком есть хоть капля крови Вэнь Жоханя, человека, который приказал вырезать весь орден Юньмэн Цзян, по милости которого погибли его родители?        Неслыханная подлость, хорошо, что матушка и отец до этого не дожили! Да он здесь пострадавшая сторона, это его соблазнили!       Цзян Чэн костьми ляжет, но не допустит, чтобы в его доме распоряжалась урожденная Вэнь, и чтобы ее сын стал наследником. Ни за что!       Пришедшие Яньли и Сы-Сы дело ничуть не улучшили.       — Вот что, племянничек, — старая шлюха держала Снежка, как ребенка, — я тебе, конечно, обязана, да и дева Вэнь не гаремный цветочек, но представь, придет к тебе лет через пятнадцать сын или дочь, и спросит: «Отец, а за что ты матушку опозорил?» И что ты сделаешь? Сбросишь с лестницы? Утопишь на дальнем причале? Хоть бы раз вы, мужчины, подумали, каково будет жить вашим детям, прежде чем бездумно сеять свое семя где попало!       Должно быть, Лань Ванцзи не только Вэй Усяня покусал, раз даже шлюха говорит Цзян Чэну о морали! Дожили!       — Меня не волнуют чужие дети. Я им не отец и не хозяин янским корням их отцов.       Наплевав на то, что обязана Цзян Чэну всем, на то, что она намного ниде его и как подчиненная, и как женщина, с полного одобрения Яньли старая шлюха ударила его по голове. Да что там, эта сумасшедшая перла на него, как секач-переросток!       — А своему? Вы, племянничек, очень любите приходить к женщине, отбирать у нее все…       Нет, это никуда не годится, так распускать женщин и слуг! Цзян Чэн выпрямился во весь рост.       — Что я отобрал у тебя, тётушка? Назови хоть одну вещь и я, как честный человек, сразу же ее верну!       — Не перебивай старших, неслух! Ваш брат приходит к нашей сестре за властью и утехами, а после не хотите о нас слышать. Вы называете это работой, но сами не спешите от… брать в рот драконий жемчуг и отворять медные врата!       Цзян Чэн стукнул кулаком по столу, отчего посуда на нем подскочила.       — Не забывайся. Вэнь Цин — не девка из парчового терема, не певичка и не танцовщица.       Да и с чего они все взяли, что это ребёнок Цзян Чэна? Вэнь Цин-то, когда они переспали, девицей не была и давно. Да мало ли с кем она делила постель?!       Вдруг заговорила до сих пор молчавшая Яньли.       — А-Чэн, — сказала она понимающе, печально и бесконечно ласково, — понимаю, тебе очень стыдно. Ты не ждал этого. Никто не ждал. Но… ты становишься похож на матушку, когда она обвиняла в своих несчастиях других. Вспомни, к чему ее это привело.       Хоть прошло уже много времени, у Цзян Чэна болью потянуло внутри.       — Матушку убил Вэнь Чжулю.       И Цзян Чэн заставил заплатить его сторицей. Яньли посмотрела на него с нежной жалостью.       — Нет. Матушку убила гордость, все остальное — уже следствие. Матушка видела лишь высших и низших. Но.. люди не таковы, как принято о них думать. Ты не матушка. Ты знаешь, что хорошо, а что дурно. Тетушка, пойдемте. Брату нужно подумать. Он растерян, однако кто бы не растерялся!       — Деточка, ты меня прости, но не ему рожать.       Снежок, негодяй, поддакнул хозяйке, громко тявкая на всю Пристань Лотоса. Вот же пустобрех!       Слова Яньли пристыдили Цзян Чэна вернее, чем упреки Вэй Усяня и Сы-Сы. Он отправился к Вэнь Цин. Им надо было остыть и поговорить. Та сидела в лекарском крыле и разбирала по ящикам только что привезенные целебные травы и настои.       Вместо того чтобы предложить Вэнь Цин найти мужа из младшей ветви или Мэйшань Юй, Цзян Чэн вывалил на гордую и холодную Вэнь Цин все, что произошло во дворце и ожидаемо получил вместо сочувствия град насмешек.       — А теперь послушай меня. Чем старше мужчина, тем больше вероятность того, что от его семени родится, — Вэнь Цин говорила со спокойным и злым любопытством, — больной ребенок.       — Разве это не вина женщины?       Так было написано во всех книгах о деторождении и весенних утехах, которые Цзян Чэн в своей жизни читал. Вэнь Цин прикрыла лицо рукавом.       — Нет. Старая ян со временем портится. Готова спорить, император ни на что не годен как мужчина и наверняка болен. В Знойном Дворце… в Знойном Дворце был обычай. Когда очередной глава Вэнь умирал, его жены и наложницы, у которых не было детей, из почтения и преданности следовали за ним. Кроме тех, у кого уже были дети. Что ты на меня так смотришь: мужчины изменяют своим женам направо и налево, так почему женщины должны быть хоть в чем-то лучше!       Да уж, недаром говорят, что у ордена Вэнь, уже больше сотни лет подражавшему Сыну Неба, давно склеились веревки и перепутались нити. Если все время жениться на двоюродных сестрах!       — Ваши нравы меня не касаются.       — Боги… открой глаза. Твоя наложница Чжэнь не хотела умирать. И наверняка хотела пролезть во вдовствующие императрицы. Честолюбивая женщина. Я бы на нее посмотрела.       — Не получится.       — Нет, получится. Ты заберёшь эту женщину и ее ребенка сюда. А прежде чем обвинишь меня невесть в чем… подумай, как скоро на твоего ребёнка еще в утробе матери начнут слетаться призраки и злые духи? Как скоро твой сын или дочь подожжёт дворец, когда у него или у нее начнут резаться зубы? Или вот еще что… погляди на себя в зеркало. Твой сын или дочь родятся с лиловыми глазами, у тебя сильная кровь. Если наложницу… супругу Чжэнь не заподозрят в неверности, то точно раскопают замшелое пророчество о маленьком чудовище. Как скоро ребенка и его мать закопают живьем? Не говоря уж о том, что тот, кто растет в императорском дворце, неизбежно вырастает кровопийцей.       — Не больно лестные слова для верноподданной.       Сказал он задето. Кажется, Вэнь Цин совсем не волновала супружеская неверность, способная обрушить трон и государство.       — Верноподданной? Пусть кланяются чиновники. Мое дело — лечить людей. Но если ты бросишь собственную плоть и кровь — я перестану тебя уважать.       Вэнь Цин, гордячка, ни разу за весь разговор не попросила за себя. Этим Цзян Чэн и решил воспользоваться.       — Я не женюсь на тебе.       — Я знаю. Было бы наивно ждать другого. Я дочь и сестра твоих врагов.       Вэнь Цин смотрела так холодно и надменно, что у Цзян Чэна пропало всякое желание иметь с ней дело. Подражая матери, он бросил коротко и сухо, искренне стараясь не срываться в злость.       — Хорошо, что ты это понимаешь. Больше, чем на место наложницы не рассчитывай.       — Меня это устроит. Оставь мне лекарское крыло, медицину и науку во всех видах. И не тащи в интриги. Против гаремной змеи я ничего не стою.       Цзян Чэна такое отсутствие иллюзий и веры в его порядочность задело, но он решил, что так даже лучше.       — Твои дети, сколько бы их ни было, не унаследуют Пристань Лотоса.       — Ты оглох? Я же сказала, что меня все устраивает. А теперь избавь меня от нытья.       Кошмарная женщина! Да предки Вэнь должны сказать ему спасибо, что он берет в свой дом мало того, что наглую, умную и непочтительную скандалистку, так еще и не девицу!       Цзян Чэн не собирался допускать, чтобы его дети росли ублюдками и безотцовщиной, к тому же, в словах Вэнь Цин был свой резон.       Но воровать женщину из императорского гарема — это уж слишком! Да и Цзян Чэн вовсе не хотел становится отцом, но… почти против воли он вспомнил нежное лицо наложницы Чжэнь, ее исполненный счастья и полета танец, то, с какой готовностью она отвлекалась на его не слишком умелые ласки. Она, конечно, поступила некрасиво, но кто посмеет обвинить человека в том, что он отчаянно пытается, как может, выжить?       Да если б мужем Цзян Чэна была старая рухлядь, как скоро бы он начал смотреть на молоденьких прислужниц, пригожих евнухов и стражей? Боги, что он несет! А если бы его заперли в четырех стенах? Да, но он мужчина и ему нужна свобода, а женщины для этого и созданы, иначе примутся рожать от кого попало, а не от своего супруга и господина! Ужасно, ужасно замараться в супружеской и государственной измене. Почему вообще боги сотворили этот ходячий соблазн настолько красивым?!       Цзян Чэн пробовал думать еще, но у него мучительно заболела голова. Снадобья больше не помогали, а идти к Вэнь Цин и видеть ее лишний раз — нет. Лучше страдать и мучиться одному.       Вот что стоило Вэй Усяню ему помочь? Нет, этот дурень вспомнил про дурацкие принципы, и совсем не понимает шуток, прибить его мало!       Как же больно…       Перед глазами вспыхнули алые хвосты, шея занемела, в нос забился невыносимый запах тухлятины и ненавистного камелиевого масла, еще немного, и Цзян Чэна бы начало выворачивать наизнанку. Чтобы не упасть в это море тошноты и бессилия, Цзян Чэн зацепился взглядом за одну из весенних приблуд Вэй Усяня в виде осьминога в венке из лотосов, которую он держал на столе как утяжелитель для бумаг. Точно со стороны Цзян Чэн вспомнил ту хрупкую барышню из Гусу Лань, ее голос. Что она тогда говорила: держу для красоты и иногда разминаю плечи?       Цзян Чэн взял осьминога, нажал бугорок на голове. Приблуда ожила, обвила его шею и плечи, и принялась разминать так умело и искусно, что Цзян Чэн застонал от облегчения. Щупальца творили чудеса, голову постепенно отпустило, а по спине и рукам побежали знакомые колючие искры, будто осьминог был хорошенькой женщиной. Цзян Чэн снял разгулявшегося осьминога со своей шеи и выключил. Надо будет посадить эту тварь на всю спину перед советом кланов, незаменимая вещь!       Ему полегчало настолько, чтобы сесть и спокойно подумать.       По зрелом размышлении, Цзян Чэн скорее обрадовался тому, что Вэй Усянь послал его к гуям. Это давало ему возможность доказать себе и матушке, что он многого стоит, и пятое место в том самом списке Цзян Чэн занимает не даром. Кто выше него? Вэй Усянь — Цзян Чэн глава великого ордена, а не изобретатель, не тварь с той стороны и не художник, правителю не обязательно быть гением, если у него умные советники. Братья Лань — то ли небожители, то ли истуканы, чего Вэй Усянь нашел в младшем, он же ледяной, как покойник?        Цзинь Цзысюань? У павлина всех достоинств роскошный хвост, крикливость и красота, в детстве Цзян Чэну вечно хотелось поколотить эту фарфоровую куколку, и что в нем нашла Яньли, а с ней и другие барышни, млеющие от одного взора в свой адрес?       Кстати, о павлине. В утренней стопке осталось одно неразобранное письмо, как раз с печатью Ланьлин Цзинь. Цзян Чэн открыл его…       И выбранил весь павлиний род так, что все не очень почтенные предки Цзинь икнули в чертогах Яньвана. «Твоя сестра, — писала эта самодовольная скотина, — Цзян Ваньинь, простила мою мальчишескую дурь и милостиво согласилась стать моей супругой. Выбери детское имя своему племяннику и скажи Вэй Усяню, чтобы он не смел таскать в башню Кои свои изобретения до тех пор, пока наши с Яньли дети не подрастут достаточно».       Цзян Чэн разразился такой отборной руганью, что из окон в его покоях вылетели ставни. Нет, замечательно, мало того, что Яньли и Вэй Усянь решили его бросить, так ещё и разорить на приданое! Уму непостижимо, и все за его спиной!       Если окажется, что младшенький Не по ночам милуется с братцем Вэнь Цин, то Цзян Чэн уйдет в монастырь и даст обет молчания на сто лет, а лучше — на двести!       Увы, это никак не избавило его от разговора с наложницей, то есть супругой уже Чжэнь. Цзян Чэн отправился в столицу и через швею попросил женщину, в которую так неосмотрительно влюбился, о встрече.       Пока он летел, в голове созрели и решение, и план.       Цзян Чэн думал, что ему вновь придется одеваться служанкой, но супруга Чжэнь пришла сама, глубокой ночью, через тайный ход. На ней было монашеское облачение, а изящное тело ничуть не изменило своих очертаний, но под глазами залегли глубокие тени — вечный спутник недосыпа, белая кожа приобрела землистый оттенок, говоривший о сильной тошноте по утрам.       — Вам лучше, — сказала она учтиво и мягко, — пока не искать со мной встреч.       Ему стало горько.       — А когда искать?       — Года через три. Как только я достаточно оправлюсь после родов и дворец снимет траур по его величеству.       — Траур?       — Счет идет на дни, а твой сын или дочь забирают у меня много сил.       Еще бы не забирали! Среди заклинательниц деторождение считалось делом ответственным и опасным. Редко в какой семье от одной матери рождалось больше трех детей, и то это считалось признаком очень большой духовной силы. Больше двух раз не рисковал никто, даже отъявленные ревнители традиций вроде Ланей.       К тому же, мужчина всегда мог пойти к ивовой барышне или взять наложницу.       Цзян Чэн шагнул вперед и протянул супруге Чжэнь ладонь.       — Дай руку.       — Зачем?       — Так надо.       Он хотел лишь дать ей немного сил, чтобы супруга Чжэнь легче переносила свое бремя, но случилось то, о чем Цзян Чэна никто не предупреждал.       Это вдруг почувствовал прочнейшую связь не только с ней, но и с теми детьми, что супруга Чжэнь носила под сердцем. Это было как пережить собственную смерть.       Цзян Чэн не мог увидеть и почувствовать, кого ждёт супруга Чжэнь, но понял одно: он ни за что не оставит своих детей и свою женщину в месте, где люди мертвы изнутри, и плевать на крепость государства. Ему надо — пусть и выстаивает, а рыцарь Цзян из Юньмэна просто хочет быть счастливым.       Очевидно, и супруга Чжэнь что-то почувствовала.       — Через три года мы сможем увидеться. Я буду тебя ждать, и если хочешь, найду подходящую жену. У меня есть младшая сестра подходящего возраста. Она не будет ревновать. Никто не посмеет сказать слова поперёк вдовствующей императрице, а у тебя есть право входить во дворец.       Все продумала! Только Саньду Шэншоу не устраивает роль мальчика для утех! Во рту у Цзян Чэна разлился вкус желчи. Сам не понимая как, он произнес страшные слова.       — Ты не переживешь родов. Ребёнок — тоже.       — Что?!       Она смотрела на него потрясенно, не в силах смириться с вероломством не то людей, не то небес.       — Что слышала. Династия гибнет.       — Нет. Ты ошибаешься.       — Это правда. Небеса отозвали мандат. Ты знаешь, как это происходит. Сначала пресекается главная ветвь…       — Я не верю, — прекрасное лицо пошло пятнами, — ты должно быть шутишь! Да, ты меня разы…       — Через три поколения на трон восходит плод вырождения, слабый настолько, что его сметает чужеземец или варвар. Все начинается снова. Твоему ребенку не дадут родиться. Не люди, а судьба.       Супруга Чжэнь задрожала и без сил опустилась на пол. Она до сих пор не верила.       —Я столько лет пыталась выжить! Я пережила два выкидыша и опалу. Меня чуть не убили по меньшей мере три раза… Это что, все было зря?       — Ты можешь уйти со мной, и быть хозяйкой в Пристани Лотоса.       Супруга Чжэнь… нет, Мэй Инсюань прижала руки ко рту, пытаясь удержать булькающий смех:       — Ты не понял? Я убийца и не гожусь на роль жены главы великого ордена! Я ничего не умею, кроме убийств и интриг. Ну, еще танцев. Прошу, не усложняй еще больше!       И вновь Цзян Чэну стало ее невыносимо жаль. Цзян Чэн приобнял дрожащие плечи, как мог попытался успокоить, но они оба оказались на полу, срывая друг с друга одежду. Не желая навредить ей и ребенку, Цзян Чэн усадил супругу Чжэнь верхом, как наездницу. Такая поза понравилась ему намного больше, чем лань, пьющая из ручья, или лицом к лицу, когда Цзян Чэн нависал над женщиной, как туча. Они оба успели соскучиться и особо не сдерживались.       После супруга Чжэнь лежала на его плече, и, чертя иероглифы, принялась рассказывать свою жизнь, красивую снаружи и горькую внутри, о том, как теряла подруг, как сама чуть не умерла, пережив выкидыш на позднем сроке, как ей приходилось уворачиваться от интриг императрицы и супруги Ань.       — Она лишь кажется доброй, в действительности… Во дворце все играют в казаться, а не быть, потому что все хотят милости Сына Неба. Он — наша жизнь и смерть. Все зависит от того, есть ли у тебя сын или нет, жив он или нет. И достаточно ли ты здорова, чтобы государь не расстраивался из-за тебя.       Цзян Чэн слушал эту речь, полную яда и гнева, и понимал, что его матери невероятно повезло быть первой и единственной женой. Но матушка была превосходная заклинательница и дочь заклинателей, она отличалась несравненным талантом. Матушка бы не потерпела ни соперниц, ни чужих детей, ни неуважения к себе. Никто бы не посмел поступить с ней, как с другими!       Супруга Чжэнь же, ничуть не стыдясь, говорила о том, как положила на него глаз и решила затащить в свою постель, как продумывала устранение благородной супруги Ань, как умно стравила их с императрицей… Дважды Цзян Чэн чуть не сбежал, не в силах вынести отвращение и примириться с тем, что любит полное чудовище, для которого ничего не значат ни родство, ни честь, ни законы морали.       Но возвращался, понимая, что не может оставить женщину, которая без него точно пропадет. Смирив злость, он попросил Мэй Инсюань подумать три дня, а уже потом дать ответ.       Она согласилась, но ждать не пришлось.       В обед прибежал перепуганный слуга с сообщением, что императрица обвинила супругу Чжэнь в супружеской неверности. Государь опальной императрице не поверил, но до выяснения всех обстоятельств посадили супругу Чжэнь в Холодный Дворец. Цзян Чэн понял, что до родов ей не дожить не позволят, даром, что больше живых и здоровых детей у государя нет, и не в его положении перебирать рис и просо. Да что там, до родов, до конца этой ночи! И не императрица, которая гнила изнутри, а сама судьба.       Знание этого развязало ему руки. Цзян Чэн взял лопату и отправился на городское кладбище, искать свежий труп молодой женщины.       Сначала он намеревался придать сходство с Мэй Инсинь хоть деревянной кукле, хоть палке, но осознал, что столичные заклинатели немало стоят и увидят подмену. Вдобавок неизвестно, продержаться ли изобретенные Вэй Усянем чары на деревяшке. Значит, ему нужен был труп схожего телосложения и возраста.       Деньги творили чудеса. Кладбищенские сторожа решили, что молодой сюцай с юга испытывает влечение к красивым мертвецам, и живо показали нужную могилу. Цзян Чэн наслал на сторожей забвение, выкопал гроб, а после ударами кнута приструнил покойницу с утонченный и нежным лицом, запихнул ее в цянькун и по пустым улицам побежал во дворец, где как раз должна была смениться стража.       Он надел кольцо. Охранные линии его даже не заметили.       Цзян Чэн едва успел. Ну как, едва: одного из подосланных с шёлковой петлёй евнухов супруга Чжэнь заколола собственной шпилькой, а второй почти ее убил. Цзян Чэн сломал ему шею, а после долго переливал ци, залечивая женщине разбитую в кровь губу и синяк на скуле.       — Я успела проститься с жизнью.       — Прощайся. — Цзян Чэн вытащил из цянькуна труп. — Помоги мне ее одеть и накрасить.       — Сумасшедший!       — Да. Мы в Юньмэн Цзян все такие. Пойдем со мной.       — И чем объяснишь свою женитьбу вассалам? Я же обычная женщина.       — Поговорю с дядей и дедом. Они не откажут.       — Я проживу мало. Особенно в сравнении с вами! Ты что, захочешь годами смотреть на старуху или потускневшую жемчужину?!       О женщины, почему они думают только о внешности?!       — Моя мать не дожила до сорока. Люди смертны.       Супруга Чжэнь напряженно размышляла, а потом решительно отобрала у него наряд и краски для лица.       — Дай я ее как следует накрашу. Не хватало еще, чтобы я в гробу выглядела некрасиво.       По счастью, чары легли как родные, сама Вэнь Цин бы ничего не заподозрила. Дальше им пришлось изображать следы борьбы и бежать, встав на меч. Супруга Чжэнь лежала на тахте задушенная и мертвая.       К полудню они долетели до резиденции Мэйшань Юй, и Цзян Чэну пришлось долго ругаться с дядей, тёткой и дедом, а после кланяться с Мэй Инсюань предкам. Он ни о чем не жалел и немало повеселился на следующий день, представляя в Пристани Лотоса новую хозяйку — четвертую молодую госпожу Юй из побочной ветви клана.       Цзян Чэн ожидал, что Сюань-эр не поладит с Вэнь Цин, но те на удивление быстро нашли общий язык.       — Мужчины мужчинами, — сказала Сюань-эр, — но толковых целителей с факелами не найдешь. Я это по прошлой жизни помню. Обещаю уважать старшую сестру.       — Благодарю. — Ответила с достоинством Вэнь Цин. — Я лишь прошу не мешать делать мне свою работу.       На том они и сошлись.       Его жена поладила со всеми, быстро освоилась с ролью хозяйки и справлялась не хуже Яньли и матушки.       О скоропалительной женитьбе Цзян Чэна на кузине и о взятой в наложницы Вэнь Цин посудачили и забыли, даром, что Яньли вышла замуж за своего павлина, а Вэй Усянь, пропади он пропадом, таки спутался с этой ланьской статуей и ушел из Юньмэн Цзян, прихватив братца Вэнь Цин и часть ее родни. Не в Гусу Лань, куда ему вход был заказан, если бы!       Вэй Усянь прежде подготовил ему в помощь Не Хуайсана, а сам вместе с Лань Ванцзи основал свой орден, к которому вскоре начали присоединятся те, кто жаждал чистого познания.       Откровенно говоря, Цзян Чэну было не до этого. Он лишь порадовался, что в Пристани Лотоса стало чище, потому что Вэй Усянь чем дальше, тем больше становился невыносим и высокомерен.       Один за другим у Цзян Чэна родились дети: сначала сын от Вэнь Цин, непозволительно похожий на Вэнь Жоханя во всем, а через месяц — близнецы от Сюань-эр, очень славные мальчик и девочка.       Счастье Цзян Чэна было бы полным, не превосходи Фуянь во всем младшего брата: и в учебе, и в самосовершенствовании, и в умении ладить с людьми. Боги жестоко посмеялись над Цзян Чэном, и его дорогому Фушэню, воплощению сыновнего послушанию и любви, достались более чем скромные силы и способности.       Зато его старший брат рос смутьяном. Дня не проходило, чтобы Цзян Чэн не выговорил мальчишке за непослушание и непокорство, тот вечно втягивал брата и сестру в переплет. Понимания, как скверно может закончить ребёнок, в котором подлая вэньская порода и кровь хозяина Безночного Города взяла свое, Цзян Чэн воспитывал мальчишку в строгости, то и дело пеняя Вэнь Цин, какая она плохая мать и ничего, кроме своей науки не видит. Вэнь Цин не снисходила до склок и скандалов, только все больше замыкалась в себе.       Сюань-эр пробовала их помирить, но Цзян Чэн полагал, что главу семьи должны уважать за страх и за совесть, а Вэнь Цин могла бы быть ему благодарный за все, что он для ее родни сделал. Но сколько не говори хулицзин о добродетелях, а блудливую натуру не исправишь.       Наверное, будь Фуянь хоть немного похож на его родителей, Цзян Чэну было бы проще его полюбить. Увы, от Цзянов и Юй мальчишка не взял ничего, и смотрел злобно, когда от него требовали хороших манер и подобающего поведения. Сам виноват, Цзян Чэн всегда находил, к чему придраться. Ведь только так, только неустанным послушанием и покорностью можно было изжить кровь убийцы и преступника. Пусть привыкает, что любовь и уважение отца надо заслужить, и видит, что Фушэнь и Фуюй ведут себя хорошо, ничем его не огорчают и берет с них пример.       — Слушай, — сказал ему Не Хуайсан, — ты делаешь глупость. Твой сын не виноват, что кровь не водица. Опомнись, Цзян-сюн!       Они возвращались с кладбища после похорон четвертого дядюшки — последнего живого из вэньских стариков.       — Вот именно. — Припечатал Цзян Чэн. — Это мой сын. И мне решать, как его воспитывать, и сколько розог при этом извести.       — Цзян-сюн, ты рубишь сук, на котором сидишь.       — Не лезь в мою семью.       Не Хуайсан лишь спрятался за веером.       С тех пор прошло еще пять лет. Не то под какой-то шлюхой, не то под лисицей умер Цзинь Гуаншань, родила второго ребёнка и овдовела Яньли, умер от искажения ци Не Минцзюэ. Не Хуайсану пришлось, плача и заламывая руки уехать в Нечестивую Юдоль. Цзян Чэн не мог скрыть досады: все это время они превосходно понимали друг друга, а по части придумывания весенних приблуд Не Хуайсан мало чем уступал Вэй Усяню.       Но главное они сделали. Юньмэн Цзян вновь сделался великим орденом и процветал, как прежде.       Отчасти это объяснилось вложенными усилиями, отчасти тем, что Цзян Чэн перестал слушать такой неудобный голос отца. С одной матушкой ему жилось не в пример проще, а главное — она никогда не ошибалась. Ни в людях, ни в делах, ни в ритуалах.       Однажды, возвращаясь с совета кланов, Цзян Чэн застал двусмысленную картину: Сюань-эр вместе с Вэнь Цин сидели в беседке в яблоневом саду. Его жена гладила его наложницу по распущенным волосам, и смотрелось это откровенно непристойно.       — Ты уверена, что хочешь этого?       — Да. — Вэнь Цин кивнула. — Ты не представляешь, насколько.       «От двух интриганок, — заговорила после долгого молчания матушка, — добра не жди. Неспроста это, ой, неспроста!»       Цзян Чэн вышел из-за дерева. Некоторые вещи он желал прояснить раз и навсегда.       — И чего же хочет вторая госпожа?       Привычка Сюань-эр спать на обе стороны кровати никуда не делась, но не лишать же жену маленьких радостей? Вэнь Цин он хотел скорее уязвить. Эта женщина никогда не стремилась добиться его благорасположения, будто не она родила Фуяня и не заботилась о его будущем! Все же Вэни — безобразные родители.       Вэнь Цин отбросила волосы назад:       — Я говорила, что утомилась, но мне уже лучше.       Вскоре после этого Вэнь Цин исчезла, прихватив с собой Фуяня и Сы-Сы. Взбешенный Цзян Чэн долго их искал, и тогда он первый раз в жизни поднял руку на Сюань-эр, но та стояла, не дрогнув.       — Я ничего не знаю. Ты сам плюнул ядом в колодец, из которого мог пить чистейшую воду.       — Эта женщина меня опозорила!       — Мой господин, а вы разве не пренебрегали второй госпожой?       — Это другое!       — Нет. Мой господин, если вы еще хоть раз ударите, я покончу с собой, а ваши сын и дочь останутся сиротами!       Цзян Чэн долго просил у Сюань-эр прощения. Почти три месяца она не говорила с ним, так сердилась на минутную слабость. Примирили их заболевшие дети.       Больше года он искал Вэнь Цин, а потом махнул рукой. Это не он нарушил клятвы и забыл о своих обязательствах. Пусть признает свои ошибки и просит прощения, тогда, может быть, Цзян Чэн ее и примет, а то ведь дурная женщина оставила Пристань Лотоса без целителя, кто так делает! Заодно пусть попробует для начала воспитать сына без отца!       Зато он, наконец, завел себе собак. Трех, как когда-то в детстве.       «Собаки, — сказала ему чем-то довольная матушка, — гораздо лучше людей. Они верные, преданные и никогда тебя не предадут и не разочаруют».       Вскоре после этого Цзян Чэн повез детей на охоту. Не ночную, куда им еще, на утиную. К его досаде, дочь стреляла гораздо лучше сына, который чем дальше, тем больше становился похож на капризную принцессу и развлечениям настоящего воина предпочитал кисть, книги и рисунки. Ладно, может, ещё перерастет, а не превратится в обрезанного рукава, как дядюшка. Тем более, собак с Фуянем они любили одинаково.       Что до Вэй Усяня, о нем Цзян Чэн почти не вспоминал. Так, изредка раскланивался на редких советах кланов, куда Старейшина Илин привозил новые изобретения. За прошедшие десять лет он снискал себе славу великого мастера и изобретателя, учиться у которого хотели многие.       Цзян Чэна это больше не волновало.       Их детская дружба, как и побратимство, из-за чёрной неблагодарности Вэй Усяня и его полнейшего неумения знать свое место кончилась навсегда.