Жизнь – дерьмо, моя жизнь– ещё большее дерьмо.

Чимин чувствует, как холодная капля медленно стекает по его щеке, внутренности начинают дрожать ей в ритм, бедное сердце сжимается, пытаясь противостоять тянущим вниз рукам, что словно скованы из прочного железа и опаляют грубоватым огнем нежную кожу, соскребают всё, что находится внутри, разрывая маленькие сосуды, распространяя ядовитую кровь по нервным окончаниям, припекая их к ткани. Он умирает. Нижняя губа нервно подрагивает, а до сих пор дрожащие руки смахивают каплю дождя, что уже успела скатиться по его бледному, как мел, лицу. Хотя это только подобие лица, на нем уже ничего нет: ни ярко светящихся глаз, что всегда озаряли окружающих, заставляя и их вливаться в ручеёк света, ни длинных ресниц, что всегда красиво покрывали глаза, ни густых бровей, что всегда впечатляли людей, ни пухлых щёчек, за которые всегда можно было потрепать. Из пухлого здесь остались только губы, но и те являются серыми, как земля, по которой бесстрастно ступают жители этого небольшого мирного и тихого городка. Чёрное пальто совсем не сдерживает порывов ветра, который всё равно прокрадывается во внутрь, пробегается по нежной коже, а затем вгрызается в неё так яростно, заставляя трепетать невинное тело, вздрогнуть и пропустить вечную мерзлоту себе в кости. Чимин умирает С каждым новым глотком воздуха, с каждой порцией еды, с каждым тиканьем наручных часов, которые подарили Чимину родители на день рождения, с каждым пролетающим днём, с каждым визитом сюда. Чимин умирает медленно, погружаясь во мрак, так же, как и этот несчастный город. Только спустя полтора часа Чимин замечает, что уже слишком поздно, чтобы уходить с кладбища одному. В голове сразу же всплывают картинки из фильмов ужасов, кадры снятые на ночных кладбищах, что усеяны белесым туманом. Чимин устало улыбается сам себе, не веря в то, что он действительно может считать это правдой. Жалкая выдумка испорченных людишек. Омега всегда так считал. Зачесывая молочного цвета волосы назад, Чимин ступает по влажной траве. Начищенные до блеска туфли скользят по зелени, нога идёт вперёд, когда Чимин этого не ожидает, и уже через секунду, он чувствует как эта самая мокрота пробирается сквозь его чёрное пальто к спине. Он устало морщиться. Мм...да....Вот это ты даёшь Чимин. Поскользнуться на траве в свои двадцать восемь лет. Он вздыхает и поднимается, осматривая грязное пальто. – Придется новое покупать – расстроенно бормочет Чимин, спускаясь к выходу на шоссе. Здесь пусто, холодно и мокро. А ещё темно. Чимин ненавидит темноту. Яркие звёзды, словно блестяшки разбросанные по небесной глади, едва-едва освещают путь. Омежка вздыхает, в очередной раз, уже не сосчитать сколько раз за день он выпустил этот звук из своего нутра. Холодные пальцы легко набирают номер такси на светящимся в темноте экране. Прохладная пластмасса прикладывается к уху в надежде, что вскоре какая-то женщина возьмёт трубку, а Чимин продиктует адрес, и минут через пятнадцать из города к нему приедет жёлтое такси, увезёт его в такую же холодную и темную квартиру, но Чимин уже привык, мало того, он приспособился - главное чай по горячее, и плед по теплее. Но вместо всего этого в трубке звучат лишь громкие гудки, что отдаются неприятным звоном в голове. Чимин хмурит брови, смотрит на экран – никто так и не поднял трубки. Это странно, потому что это ведь служба обслуживания, и они как бы должны брать трубку при каждом входящем. Омега устало закатывает глаза и потирает переносицу. Идти одному сейчас будет опасно, хотя бы потому, что он маленький худощавый омега, которого и ветер ненароком сдуть может. Но Чимину нечего делать, все связи со своими друзьями он верно, но медленно закопал под холодную черноту после смерти родителей. А те лишь понимающе не вмешивались, понимая, что Чимину нужно время побыть одному. Омежка снова поправляет волосы и вдруг краем глаза замечает, как что-то проскальзывает где-то в кустах сбоку. Так быстро и беззвучно, что Чимин почти пропустил. Тело охватывает невыносимый холод, сдавливает его, и без того хрупкие плечи, своей силой, прижимая к земле. Чимин протирает глаза, вглядывается в зелёную темноту, которая оседает большим камнем на душе, пробуждая что-то сковывающее внутри Пака. Зоркие глаза бегают по каждому листочку, очерчивают, измеряют, сравнивают, и вроде бы всё нормально, и Чимин с облегчением выдыхает, прикрывая глаза. Только этого ещё не хватало. Чимин надеется, что его мозг не настолько глуп, чтобы вырисовывать непонятные галлюцинации, которые с каждым разом навевают всё больше страха . Он облегчённо выдыхает, втягивая голову в плечи, чтобы было теплее, чтобы что-то на подобие воротника смогло согреть его впалые щеки. Вдруг где-то за его спиной, слышится громкий звук, пронзающий темень, словно что-то с треском разбивается и Чимин вновь напрягается, оборачиваясь. Мысли о холоде тут же отходят на второй план, и даже кажется наоборот – его тело согрелось. Нижняя губа вновь начинает дрожать, что-то внутрь прокрадывается заново, так безжалостно быстро, преодолевая все барьеры, которые Чимин так упорно создавал. Кончики пальцев начинают неметь, а глаза быстро бегают по кладбищу, в надежде найти объяснение ворвавшимся в сознание звукам. Но вокруг опять, лишь густая тишина. Подозрительная тишина. Чимин не может выдохнуть во второй раз, потому что это уже не смешно. Его повреждённое подсознание совсем не щадит его, вырисовывая что-то непонятное в маленькой головке. Вдруг воздух вновь рассекает звук, но на этот раз это уже крики человека. Безумные крики, вопли, которые словно гадкими стрелами врезаются в истерзанную душу Чимина, вырывая ее с кусками плоти наружу. Чимин срывается с места. Кому-то нужна помощь, а он когда-то давал клятву Гиппократа. Это его долг - единственное, что у Чимина получается действительно хорошо. Он должен помочь, ведь он врач. Где-то кому-то сейчас плохо, а он как трус, будет стоять здесь, боясь за свою жизнь, потому что когда-то пересмотрел ужастиков? Ноги быстро перебирают по траве и Чимин вновь падает, ругается и уже ни на что не обращает внимание, продвигаясь только вперёд, на звук. Уши болят от того, на сколько сильно кричит этот человек, из него словно душу выводят, словно кости выкручивают, хребет отделяют от тела, а затем обратно железными гвоздями прибивают. Он может не успеть, но Пак запихивает эту мысль куда-подальше, не давая ей всплыть. Он пытается перебрать все возможные травмы и методы их устранения, как вдруг звук прекращается, словно прервали на полуслове какую-то песню, полную ужаса. Чимин останавливается, пытается приглушить своё сбитое из-за бега дыхание, чтобы что-то услышать, но в центре кладбища вновь наступает тишина. Ветер легко шуршит по кустам, и Чимин не сразу понимает, ветер ли это. Уставшие ноги предательски дрожат, к ночной и дневной сменам в больнице, Чимин добавил ещё и почти что двухчасовое стояние возле гроба, и бег по кладбищу. Учитывая то, что в последние дни Чимин мало ест – его тело быстро ослабело. Он ступает осторожно, видя перед собой пар при каждом выдохе - не удивительно, уже поздняя морозная осень. Странно, что трава до сих пор осталась зелёной, а не бордово-коричневой, умирая от холода. Всё тело беловолосого дрожит как листочек под бурным ветром, но ещё верно держится на ногах. Парень ступает более уверенно, когда всё пропадает. Возможно это и вправду была очередная его глупая галлюцинация, которая поразила возбужденный мозг? Чимин уже давно подозревал, что у него в голове таится мерзкая жижа под названием опухоль, но никогда не хватало смелости зайти в тридцать второй кабинет на третьем этаже, чтобы проверить верность своих догадок. Всегда Чимин находил отмазки, стоя перед белоснежной дверью с серебренной ручкой, и сейчас это выходит ему боком. Распутное отношение к своему здоровью ещё никого не приводило к добру. Чимин это знает как никто другой, и как никто другой он должен был стразу провериться и начать лечение, но сейчас, он начинает понимать тех пациентов, которые приходят в больницу в последнюю очередь, раздражая этим и его самого. Пак вновь расслабляется, чувствуя как прохладный ветер ласкает его волосы, но вдруг он останавливается, не понимая почему вдруг ему стало тепло, почему вдруг сзади становится так жарко, словно его жгучим паром обдают. Он дёргается, зажмуривается и вдруг слышит тихий голос над ухом, обладатель которого опаляет его нежную кожу на шее своим дыханием. Пак раскрывает глаза и чувствует внутри то тепло, которого так недоставало эти два года, когда умерли родители. – Не оборачивайся... В эту минуту, словно всё затихло, словно ничего и не существовало, словно мир - это сплошная темнота, в центре которой они. Стоят, дышат одним воздухом на двоих, разделяют тепло на двоих, разделяют всю жизнь на двоих. Чимина вдруг обвивает ветками такое сильное тепло, что он расслабляется, невольно, и медленно, сам этого не подозревая. Рвущиеся наружу слезы только сейчас осмелились выйти, когда всё утихло. Они стоят вот так вот, не двигаясь, не разговаривая, просто стоят в ночной тьме, со звездным небом над головой и даже его красоту не замечают рядом друг с другом. Незнакомец шумно выдыхает и Чимин чувствует как его волосы на затылке немного ворошатся от его дыхания, пуская мурашки по позвоночнику, что приятно разбегаются по всему телу и собирают остатки страха, вырывая его прочь. Весь ужас картины доходит до Чимина только тогда, когда в нос змеёй прокрадывается запах метала, Чимин прекрасно знает этот запах, он чувствует его каждый день, работает с ним каждый день, видит его, дышит им – кровь. Он облизывает вдруг пересохшие губы и раскрывает глаза в удивлении и шоке, когда сзади слышится болезненный стон, призывая кого-то помочь ему. – Не оборачивайся... Чимин сглатывает, вновь слыша этот голос, вновь чувствуя его силу убеждения на собственной душе. Сейчас, вот так, он чувствует себя в защите, и это пугает. Он не должен это чувствовать, не должен растворяться в этом голосе, в этом жаре, исходящим от человека за спиной. Чимин хочет искоренить это чувство, выкинуть как ненужный сорняк, но ничего не получается, оно вновь и вновь распространяется по телу, врезается осколками в каждую щель, и стоит только омежке раскрыть губы, чтобы вновь вдохнуть воздух, оно заползает и туда. – П...п...помоги...те.... – Слышит Чимин вновь сзади, слышит ворчания, судорожные вздохи, а затем тепло пропадает. Пропадает ощущение безопасности, пропадает жгучее спокойствие, пропадает теплота, и безжалостный ветер вновь охватывает костлявое тельце. Раздается последний крик и Чимин не выдерживает, оборачиваясь. Его окружает темнота и больше ничего. Он оглядывается, осматривает всё вокруг но ничего и никого здесь не находит. Он очерчивает каждую могилу, осматривает каждый уголок, вслушивается во всё, что только может издавать звук, но больше ничего не слышит. И это странно, потому что Чимин ищет того, кого должен бояться, бежать подальше и даже не обращать внимание на обманчивое тепло, но он ищет его, ищет потому что с ним хорошо, потому что с ним безопасно и тепло, потому что с ним все тревоги отходят на второй план, потому что обвивающая годами темнота вдруг рассеялась, впервые за такое долгое время. Его подсознание так устало, он сам устал. Вечно скорбит, вечно чувствует душераздирающую боль и эта боль окружает его, не позволяя даже на минутку расслабиться, облегченно выдохнуть и почувствовать себя счастливым. Но в этом голосе, звучало что-то такое утешающее, такое родное и нежное, а это тепло не сравнится ни с одним пледом, коих у Чимина уже целая стопка, но ни один не подходит ему, отправляясь на дальнюю полку в углу большого шкафа. Ноги уже не держат, холод настолько сжал конечности, что Чимин даже не чувствует собственных ног. Они становятся тяжёлыми настолько, что их даже невозможно просто передвинуть, не то что поднять. Он вновь выходит на шоссе, оставляя поиски, потому что он уже наверное в третий раз обходит кладбище, понимая что здесь наверняка никого нет, ведь атмосфера стала слишком привычной для того, чтобы случилось что-то приятное, ведь приятное в жизни Чимина просто так не бывает. Ничего просто так не бывает. Даже наконец подъехавшее такси, в конце дороги просит сумму денег, которую Чимин едва способен оплатить из за невыдачи им зарплаты. В пустую квартиру врывается звук открывающихся дверей, эхом разносясь по помещению. На пол падает свет от лампочки в подъезде и Чимин устало скидывает грязные туфли, входит в комнату и отправляет пальто в стирку. Он подходит к кровати и буквально валится на неё одетым, прикрывая глаза. Сил не хватает даже на то, чтобы её расстелить, вытащить одеяло с пледом и завернуться словно вишенка в блинчик.

***

Утро наступает слишком быстро, слишком ярко, слишком громко. Чимин приглушённо стонет, приоткрывает глаза, морщит лицо, копошится в скомканных самим собой покрывалах и простынях, дует губы, качает головой, но подниматься надо. Эта мысль вызывает отвращение, саднящее горло скручивает подсознание, вырывая Чимина из мира снов бурлящей жидкостью в глотке. Она, словно грязный ком, застряла там, поднимается всё выше и выше по гортани, вливается в рот и Чимин еле успевает добежать до туалета, пока всё дерьмо не вылилось изо рта. Из за долгого отсутствия приемов пищи, организм истощается, отравляя тело и вызывая рвоту. Чимин может всё объяснить, может всё понять, но не может лечиться. Просто не может употреблять все эти гадкие таблетки, не может смотреть на их название, он даже не может их прописать своим пациентам. Каждая радужная коробочка заставляет желудок Чимина нервно сжиматься, выплёскивая очередной раз из нутра клубок чего-то непонятного, потому что уже даже нечем блевать. Тыльная сторона руки вытирает пухлые губы, и Чимин, на ватных ногах, поднимается, становясь перед умывальником. Зеркало напротив, отображает тело, чем-то напоминающее живого человека, с бледной, как у мертвеца, кожей, с серыми губами и белыми волосами. Он похож на ночного призрака, с которого свисает одежда, подобно тонкой простыне. От Чимина осталось одно название. Он отводит глаза в сторону, не желая больше смотреть на это уродство. Нет сил смиряться с мыслью, что он такой, нет сил принимать это и тем более исправлять. Каждый день и без того нездоровый Чимин погружается в городской гул больных людей. Он уверен, что давно сошел с ума, с тех пор, как его родных не стало, и он остался совсем один, без поддержки, без надежды на жизнь, без мечты. С влажного от холодного пота тела сползает мешковатая одежда темных цветов, оголяя рёбра, что буквально прорезаются сквозь кожу, грозясь окончательно всё вытрепать изнутри. Пак волочит своё тело в душевую кабинку, включает кран, и его тело вдруг пронзает бушующий холод, который словно ледяной океан, плавающий где-то на дне нескончаемого мира. Он вздрагивает и прикрывает глаза. Даже целая ночь не может помочь Чимину прийти в себя. Пак снова прокручивает вчерашние картинки в голове, ощущение теплоты и защиты, спокойствия и умиротворения. Так хочется вернуться обратно, из этого ужасного роя озабоченных людишек, которые и рядом не стояли с тем незнакомцем. Чимин не может знать наверняка, ведь он толком-то его не видел, и едва что слышал, но... Он ощущал его. Ощущал всем своим телом, всем нутром, каждой клеточкой заледеневшего тела, каждой частицей неизменного разума. Чимин судорожно выдыхает. Его тянет в ужасающее место, к ужасающему существу, в ужасающий момент прошлого, но чувствовавшийся до боли приятным и уютным. Он обрывает все эти воспоминания, понимая, что это не правильно, понимая, что он бредит, просто на просто бредит, возможно он больной, понимая, что скорее всего того, что он видел не было и никогда не существовало. Его рука нервно скользит к белоснежному полотенцу, вытирая влажную кожу. Одежда кое-как натягивается сама собой, и Чимин взвывает от саднящей боли где-то на дне его подсознания. Она всплывает временами наверх внутреннего самообладания Пака, ломая его психическую систему. Возможно опухоль уже поразила полмозга, возможно даже, что она разрослась белым отростком по всему шару головы, и стоит ли Чимину сделать томографию, если весь черный лист с очертанием его мозга будет окрашен в белый цвет. От одной этой картинки, в голове становится мутно и Чимин обессиленно оседает на скамью, опираясь спиной о прохладную стенку кабинки. Пак бы заплакал, но слезы почему-то не льются, давно уже не льются и Чимин не понимает, что с ним творится. Спустя лишь полчаса он находит в себе силы собираться дальше и уже выходит из дома, как раз успевая к работе. Удивительно, но он всегда успевает, даже если опаздывает, всё равно успевает. Ужасный парадокс жизни, ещё одна галлюцинация Чимина. Вообще, ему кажется что весь мир - это галлюцинация, сплошная неправда, что затаилась в каждом уголке выходящем на улицу из подворотни. Она повсюду: в телевизоре, в людях, в настенных постерах, в расписании дня, в самом мозгу Чимина. Она висит там, словно дорогая картина, стоящая миллиарды долларов, и Чимину стоит лишь её нарисовать, но вряд ли, подрагивающая даже от дуновения ветра, рука сможет взять ручку в руку. Хотя сегодня Чимину придётся все-таки её взять и заполнить несчастные клеточки в делах пациентов. Пак на автомате делает кофе, хватает папку и накидывает белоснежный халат. От белого цвета его уже выворачивает, Чимина всегда окружает белый цвет: белый халат, белые двери, белые стены, белая работа, белые таблетки, белая кружка, белые шторы. Чимину кажется, что смертельный вовсе не черный, а белый. Черный может спасти, утаить, спрятать, а белый давит на подсознание, выставляя на показ ваше горе и страхи, и даже за шесть лет работы здесь Чимин так и не смог свыкнуться с белым цветом, что даже возненавидел его. Сотрудники начинают перешёптываться, когда Чим направляется вперёд по коридору, бывшие друзья одаряют его осуждающим взглядом, не понимая, как можно так наплевательски относиться к себе и своей работе . На плечо Чимина ложиться теплая рука, и он невольно вздрагивает, расширяет глаза и резко разворачивается, готовым дать отпор, несмотря на своё состояние. Пак облегчённо выдыхает, когда перед ним виднеется обеспокоенное лицо начальника. Он хмурится, осматривает Чимина, делает себе какие-то выводы, какие-то галочки в голове ставит, и кивает в сторону своего кабинета. – Нужно поговорить. – хмуро бросает он, с ноткой беспокойства. Чимин не понимает, зачем его вызывают. Неужели он сделал что-то не так? Неужели его хотят уволить? Чимин просто не выживет, если его уволят, ведь это его последняя зацепка за жизнь – лучше спасать чужие несчастные, но нужные жизни, нежели свою, но ничтожную. Жизнь – дерьмо, моя жизнь – ещё большее дерьмо.