Жизнь – дерьмо, моя жизнь– ещё большее дерьмо.

Чимин плетётся по холодному коридору. На улице темно, несмотря на то, что сейчас день. Черные тучи растерзали синеву, окутали, всосали в себя, поглотили, как лев несчастную добычу. Новый день всегда приносил Чимину новые неприятности, это уже как закон. Лёгкий мандраж обвивает Чимина, когда он входит в прохладный кабинет директора и присаживается на стул бежевого цвета. Стул вмещает Чимина, приятно прогибается под тяжестью его тела и омежка расслабляется, выдыхая и на пару секунд прикрывая глаза, пока главврач не садится напротив за своё место. — О чем вы хотели со мной поговорить? — прорезает тишину голос Чимина. Сам парень смотрит на сложенные в замок руки альфы. На его безымянном пальце, как всегда, красуется обручальное кольцо, что он носит уже годами. Кому-то везёт найти родного и близкого человека, а кому то везёт их терять. Чимину, похоже, везёт только на второе, потому что Чимин теряет. Он никогда не получает, не обретает, не находит никого. В его жизни нет места счастью, потому что если он станет счастливым, всё вокруг разрушится. А он не может этого допустить, ни в коем случае. — Почему ты на работе? — слышится твёрдый голос мужчины, и Чимин поднимает зелёные глаза на пятидесятилетнего альфу. –В каком смысле? — омежка хмурит брови, переваривая смысл сказанных начальником слов. — Ты отработал свою смену, у тебя выходной. Ты должен выспаться, в конце концов, и нормально отдохнуть. Тебе нужно взять отпуск. — утвердительно кивает альфа сам себе, словно убеждаясь в очередной раз в своих словах. — Мне не нужен отпуск. И выходной тоже… Со мной всё в порядке — доктор качает головой. — Чимин, у тебя круги под глазами, щеки впали, ты сильно похудел. Совсем не питаешься что ли? Ты же врач, должен знать, что приемы пищи — это одна из главных составляющих поддержания жизни. Что с тобой? — Всё нормально — слишком резко — резче, чем надо, отвечает Пак, сводя брови. Внутри растет неконтролируемое раздражение и искреннее непонимание. Он же сказал ведь, что всё в порядке. Он ведёт себя, словно всё в порядке, он поверил в то, что всё действительно в порядке, и ему не нужна чья-то жалость. Доктор, неудовлетворённый разговором, нервно постукивает пяткой по полу. Его удивляет такое отношение к собственному организму. Он ещё помнит того паренька с лучезарной улыбкой и весёлыми глазами, который стоял у него в кабинете на собеседовании, нёс какую-то несуразную чушь про утренний кофе и почему его нежелательно употреблять. Он помнит, как размашисто блуждали его руки в воздухе при каждом слове, глаза загорались при одной мысли о том, что он может стать доктором, что его детская мечта сбывается. А теперь перед ним сидит словно совершенно другой человек. Хотя человек — это сильно сказано. Скорее остатки от порванной и разбитой души. Альфа не может его насильно заставить сидеть дома и не выходить на работу; не может накричать за то, что Чимин приходит на работу даже в выходные; не может уволить за то, что он работает сверхурочно, совершенно бесплатно, не требуя ничего в замен. Пак совершенно расклеился, распался на маленькие частицы, половину из которых потерял по дороге, а потом, когда собирался заново, получилось что-то отдаленно напоминающее Чимина. Словно всё то доброе и приветливое, что было в его жизни — исчезло в один миг, в один день, в одну автокатастрофу. Словно он потерял это где-то на обочине. Вернулся — но уже украли. Чимин прекрасно помнит тот день, когда чужая рука вытащила его из-под кузова перевёрнутой машины. Помнит как чьи-то горячие руки приятно оглаживали его лицо, успокаивали, приятный голос шептал что-то на ухо, словно вытягивая из Чимина всю радость жизни, всё прекрасные моменты, все счастливые встречи, слова, обещания, заменяя собой, а затем вдруг исчез, оставляя лишь грусть и одиночество. Чимин морщится от ненужных воспоминаний. Ему ни к чему сейчас лишняя нервотрёпка, показывающая грусть. Чимину нужен тот человек. Кожа на спине до сих пор горит, напоминая о том, как нежное горячее дыхание ласкало его тело, как низкий голос вливался в самое ухо, проникая глубже, в самый центр, застревая там, напоминая о себе при каждой возможности, как только Чимин открывался от работы. Этот разговор бесполезный. Глупые убеждения доктора вернуться домой, глупые отпевания Чимина. Всё по накатанной, снова и снова, словно заевшая пленка в старой кассете искажается, впрыскивая лишь испорченную гниль. — После смерти родителей тебе нужно отдохнуть. Я дам тебе отпуск на сколько захочешь. — Чимин сцепляет челюсти, чувствуя, как боль медленно прокрадывается в его горло, перекрывая доступ к воздуху, поднимается выше, затмевает голову, поражает нервную систему и, в конце концов, добираться до глаз. Если бы Пак обладал сверхспособностями, главврач уже давно бы сгорел. — Вы понятия не имеете, — цедит сквозь зубы он, — что значит потерять всех родных. Когда ты с голой душой, когда у тебя не осталось ничего, кроме работы — неизменной, раздражающей работы, которая не даёт окончательно упасть, держит в сознании и не даёт сойти с ума, показывая последние кусочки реальности. Я не уйду никуда, здесь моё место. — режет Пак и уходит, громко захлопывая за собой дверь. Он сказал всё, что должен был; всё, что чувствовал; всё, что может его оправдать. И вдруг на душе стало так пусто, словно то последнее, что тяготилось в нем, и то высосали, испепелили, закопали под землю, прикрыли листочками и забили гвоздями навсегда. А Чимин теперь будет бродить в поисках, чтобы вернуть все обратно. Он устало прикрывает глаза. Уже кажется, что даже работа не важна. Прошло два года, а Чимин до сих пор не может смириться, не может признать, что их нет. Как только где-то на дороге он замечает старенький зелёный BMW, сразу становится так радостно и тепло, хочется махнуть рукой, вскрикнуть <Я здесь, что же вы меня не видите?! >, побежать за машиной ещё несколько метров, пока водитель не обнаружит его, радостно останавливаясь и принимая в круг семьи. Но каждый раз это обрывается, стоит Паку вспомнить, что его родители уже давно под холодной серой землёй, они не могут даже глаза открыть. Чимин прижимает руку к губам, чувствуя, как горячие слезы брызнули на костяшки. Его медленно накрывает сильной волной, он задыхается, перед глазами всё плывет, звуки отходят на второй план, в тоже время становясь оглушительно громкими. Чимин хватается руками за волосы, сжимает их, дёргает, грозясь вырвать вместе с кожей, желая истребить вместе с ними это ужасное чувство. Но животная боль, словно дикий хищник, прокрадывается быстро, вспыхивая то теми, то теми картинками, заставляя Чимина зажмурить глаза и присесть по середине коридора. — Исчезни! Исчезни! Исчезни! — он дрожит, трясётся в судорогах, когда чужая рука ложится на его плечо, а голос доходит словно через подушку — отдалённо. Чужая рука треплет его за плечо, голос более требование вползает в голову через яркую макушку и Чимин поднимает глаза на незнакомого человека. — Простите, это вы Пак Чимин? — омега хмурит брови, пытаясь понять, что происходит, дрожащие ноги не держат, но он упрямо поднимается на них, заставляя функционировать подобающе. — Да… — отвечает он и пугается того, как жалко и безнадежно звучит его собственный голос, словно никем не услышанный звук, раздавшийся в большом потоке взрывов, но паренёк умудрился его расслышать. — Вам посылка, распишитесь пожалуйста. — Чимин округляет глаза, оглядывая небольшую бежевую коробку и лежащий на ней лист с ручкой. Омежка задумчиво кивает и расписывается, отпуская курьера. Странно… Кто может ему прислать посылку? Кто может делать ему приятные вещи, если у него никого не осталось? Кто ещё может помнить его родителей, ведь всё желающие их навестить уже давно это сделали, оставляя по цветку вокруг надгробия. Он хмурит брови и, забыв обо всех обязанностях, направляется в свой кабинет, располагая коробку перед собой. Худенькие пальчики пробегают по коробке вверх, цепляя крышку и открывая содержимое. Чимин удивлённо расширяет глаза, замирая. В коробке стоит кусочек вкусно пахнущего чизкейка и коробочка сока, с боку которого прикреплён какой-то листочек. Чимин сразу же достает его, раскрывая, бегая глазами по строчкам.

Привет. Судя по твоему виду на кладбище, ты не знаешь, что такое сладости, поэтому я решил порадовать тебя самым вкусным в мире чизкейком. Надеюсь тебе понравится))) Приятного аппетита.

Чимин пару минут стоит в недоумении, потом ещё пару раз перечитывает написанное, потом ещё раз, затем проверяет реальность существования коробки, а потом просит кого-то из сотрудников или уборщиков зайти в его кабинет и посмотреть, есть ли там на столе бежевая коробка с едой и письмом внутри. Он не может поверить в то, что это реально. Чимин не может различить сон от настоящего, так как он не может различить свои галлюцинации и правду. Он нервно косится на коробку, но внутри приятно растекается тепло. Кто-то о нем заботится, кто-то изучил его, уделил ему внимание, потратил деньги, потратил время, нашел где он работает…проследил за ним? Чимин останавливается перед употреблением сладости и хмурит брови. Только сейчас до него дошел смысл того, что сейчас происходит. За ним следили, возможно до самого дома, возможно ещё с того вечера. Чимин настолько погряз в себе и своих проблемах, что даже не проследил за тем, что возможно кто-то медленно, но верно идёт по пятам, по каждому его следу, вдыхает тот же воздух, боясь пропустить хоть деталь. Руки предательски слабеют, выпуская из рук чизкейк. В голове одна за другой меняются события вчерашней ночи, не пропуская душераздирающих криков и запах крови. Это всё тот человек — он убийца, монстр, животное, желающее только крови. Но почему он оставил Чимина? Почему не ухватился за его глотку; не ударил о серый камень, размазывая теплую кровь; не вонзил нож; не прострелил голову; почему оставил и ушел; почему уберёг от неприятного зрелища? Слишком много вопросов, но нет ответов. Где он теперь? Куда подевался? Сейчас он тоже следит за ним? Две пары темных глаз сейчас тоже устремлены на него? Он всегда находится под прицелом? Чимин сглатывает и переводит взгляд на почти съеденную еду. Он сам не заметил — настолько был голоден — как съел почти всё, и теперь в роту неприятно сухо, призывая запить десерт соком, что Чимин и делает. С чего он вообще взял, что это всё не отравлено? Что там нет какого-нибудь снотворного, и сейчас он не упадет без сознания, а кто-то, кто знает его, кажется, уже больше, чем себя самого, не подхватит его? А вдруг здесь подмешаны тяжёлые наркотики и теперь Чимин будет одним из тех жалких людишек, которые продают самого себя, ради ещё одной дозы. Гарантии нет, никто не застрахован от этого, в особенности Чимин. Однако еда приятно растекается по телу, не вызывая никаких рвотных рефлексов. Чимин вздыхает спокойно. Нет тревоги, что он больше не видит своих родителей, нет душераздирающий боли, лишь полное смирение, приятие ситуации и желание двигаться дальше, желание сделать этот день. Чимин выходит из кабинета в удивительно хорошем настроении. Такое редко увидишь. Омега чувствует себя подозрительно хорошо. Словно он спокоен от той мысли, что за ним теперь следит убийца, что каждое его движение, каждая смена локации позволит ему узнать больше, и он словно нарочно идёт, раскрывает себя. Словно специально даёт узнать, играет с опасностью, со жгучей смертью, но она так заманчива и так сладко пахнет, что Чимин не в силах сопротивляться. Он лишь как маленькая безвольная кукла, что машет пальчиком, призывая к себе, думая что контролирует, но на самом деле это его контролируют. На самом деле он выполняет то, что хотят другие. Впрочем, он этого не замечает. Никто не замечает. Все подчиняются кому-то, подстраиваются под кого-то, под чьи-то принципы и убеждения. Мир работает так — кто выше, тот прав. Чимин надеется что это можно изменить. Надеется, что сможет предпринять какое-то решение, что заставит мир светиться от радости, но реальность существует лишь в хмурых туманных днях и черных ночах, переполненных больницах и пустующих роддомах, из-за <мы хотим пока что попробовать пожить свободно, дети это лишь мешающий груз>. Но ведь это правда.

***

Ночь снова стелется густым туманом, улицы пустеют. Сегодня люди боятся выходить в такое время на улицу, оно слишком небезопасное. Чимин и сам боится, но у него работа такая, хотя в основном он привык. Его больше не мучают страхи о том, что найдется какой-то придурок, который не сможет найти омегу для собственного удовлетворения, и схватит первую попавшуюся на улице. Пак давно не боится, что кто-то сможет вставить в его маленькое тельце шприц или отобрать последние деньги. Чимин готов — ему всё равно. Хоть кто-то получит выгоду от его существования. Он идёт вперёд, думая уже о том, как он будет входить в теплую ванную, смывать остатки этого дня и ненужные воспоминания, что порой не дают нормально жить. Честно, Чимин хотел бы иметь такую способность, что стирала бы каждый вечер, всё прожитое за день, даря чистый лист, на котором он сможет сам чертить, что захочет. Вся беда в том, что у Чимина нет этой способности. У него остался лишь жалкий испорченный лист бумаги, продуманный наперёд бог знает кем, и Чимину это явно не нравится. Спину вдруг прожигают мурашки, от неприятно ощущения потягивает поясницу, что начинает побаливать, словно от пробегающего холода. Чимин оборачивается, останавливается на минутку. Тихо. Он слышит даже собственное дыхание. Куда подевались все машины? Белесый пар снова выходит изо рта Чимина в большом количестве — он судорожно выдыхает. Никого. Опять эти странные больные галлюцинации, которые не дают даже нормально до дома дойти. Чимин морщит лицо и успокаивает себя тем, что он всего в пару кварталах от дома. По сути, это не так уж и много по сравнению с тем, сколько он уже прошел. Жидкий холод не отступает ни на минуту, Чимина это начинает раздражать. В последнее время его всё в своей жизни начинает раздражать, начиная от завтрака и заканчивая ужином. Омега плюет на свой разум, он знает, что не должен так поступать, знает, что не имеет права хотеть увидеть того, кто убил человека, почувствовать жар совершенно чужого тела, но Чимину так необходимо. Он борется с желанием. Как поступить ему, что сделать, что будет выглядеть правильным, а что нет? По человеческим меркам, конечно же. А что по его собственным меркам? А по меркам его души? По меркам его собственного мнения? Чимин уже так зациклился на том, чтобы быть похожим на людей, что теряет, просто на просто, свою личность. Теряет себя и своё сердце. Он всё время занят желанием быть похожим на всех, не выделяться, казаться здоровым, дружелюбным и весёлым, не нуждающимся ни в чем человеком. Но это далеко не так. Всё это просто жалкая оболочка, которую выкроил сам Чимин, лишь для того, чтобы быть похожим. Страх оказаться действительно больным настолько высок, что он боится перешагнуть кабинет врача, чтобы сделать рентген мозга. При том, что он сам врач. Разгорячённый мозг перенапрягается, также, как порой и тот жалкий компьютер, что стоит у Чимина в кабинете, потому что те, у кого по пятьдесят обогревателей в кабинетах, поскупились Чимину на нормальный компьютер. Но Пак не жалуется, он давно ни на что не жалуется, он боится показаться депрессивным, чтобы вдруг не спросили, чтобы не пришлось отвечать, чтобы вдруг не расплакаться и не наговорить лишнего. Верно, лучше ничего не говорить, просто улыбаться. А ещё лучше будет написать себе всё на листочке и зазубрить, а если там не окажется нужного варианта, то просто убежать. Желательно из этого города, этой области или даже из этой страны. Омега сам не замечает, как его собственные ноги начинают нести куда-то не туда. Чимин разочаровано вздыхает и всхлипывает. Он понимает, что делает очередную ошибку, ему бы пойти провериться, ему бы начать лечение, но ноги бегут и с каждой минутой всё быстрее. По щеках текут прозрачные солёные капли, а пальто уже давным-давно развязалось, позволяя никого не жалеющему ветру проникнуть под тонкую одежду, охватить тело и сдавить в своих объятиях. Чимин бежит, даже не оглядываясь, несмотря на ночь, несмотря на то, что где-то вдали за ним плетутся два огромных силуэта. Хрупкое тело начинает слабнуть, сил на то, чтобы идти вперёд остаётся всё меньше и меньше, точнее их уже вообще нет. Давно нет, а то, что кроется внутри - лишь последние искры. Просто маленькие вспышки, которые дают выбросы энергии, но, к сожалению, не слишком достаточные, чтобы закончить. Ноги начинают ныть, а голова болеть от рыданий. Он слышит присвистывания сзади в его адрес, кто-то посмеивается, но всё, словно об толстый панцирь, отскакивает обратно и ранит того же, кто послал эту несносную стрелу. Чимин вбегает наконец-то в ворота кладбища и бежит дальше, слыша хриплые голоса. Чимин затыкает уши и бежит дальше, ему так противно, настолько, что он не хочет этого слышать, не хочет этого чувствовать. – Эй, конфетка, ты где? Чимин всхлипывает, чувствуя как ноги становятся уже ватными, дрожат и постепенно ослабевают. – Малыш...ты не спрячешься здесь, знаешь это? ха-ха... Чимин вбегает уже в какой-то лес. Его глаза заслезились, и он ничего не видит. Если ему суждено умереть сейчас, то Чимин совершенно не против, только бы вот так спокойно, не слыша этих мерзких голосов, лишь нежный зов природы, что словно пытается успокоить. Голова вдруг становится такой тяжёлой, словно весит двести кило, а ноги совсем словно прутики сгибаются, и Чимин падает. Позади слышится смех, а Чимин уже хотя бы ползти пытается. Цепляется руками за холодную землю. Внутри всё пустеет, и так холодно становится, так ужасно неприятно. Под ногти забивается черная земля, вперемешку с влажной травой, Пак чувствует какую-то тяжесть на своей ноге и только через некоторое время до него доходит, что ему наступили на ногу. Из груди вырывается болезненный стон, Чимин чувствует как новая горячая капля слезы течёт по подбородку. – П...пожалуйста, не н...надо... – Пхах... А я думал, ты не умеешь разговаривать. Насмешливый голос словно ещё больше вдавливает в землю, словно копает яму глубже, яму, предназначенную для Чимина. – П...П... пожалуйста.... Всхлип кажется слишком жалким и почти беззвучным, кажется он даже не дошел до этих двух. Но вдруг Чимин слышит, как где-то сзади ломается трость. Все замирают, но не Чимин, он продолжает ползти, в надежде, что это спасение, спасение пришло к нему, наконец-то. Это придаёт уверенности и он кричит куда-то в темноту. – Помогите!!! Собрав все свои силы, Пак выплескивает этот вой, но после этого остается вновь лишь давящая тишина, а один из альф начинает хохотать. Чимин откидываться на спину, не в силах больше сопротивляться, он чувствует сильный удар в ребро и морщится, сжимая зубы. Он думает, что это конец, что он так ничего и не добился в этой жизни, лишь подцепил какую-то опухоль. Ему уже скоро тридцать, а он до сих пор один. Перед глазами пролетают мгновения, но в них только время, проведённое за уроками и больше ничего. Как же Чимин жалеет, очень жалеет. Темноту вдруг прорезает рык, и альфа, что было потянулся к своему ремню вдруг замирает. Чимин замирает сам, вслушиваясь в тишину, но здесь опять ничего. Напряжение сковывает руки и ноги, и Чимин даже глаза распахивает, чтобы убедиться, что это не один из этих двоих. Но нет, те также напуганы. Рык повторяется, а сзади из кустов выпрыгивает огромный черный волк. Его мощные лапы сжимают землю, животное скалит острые зубы, а массивное тело готовится к прыжку. Глаза светятся ярко-красным, и Чимин почти что задыхается, всматриваясь в самую глубь. Он никогда не видел таких глаз. Ни у кого. Таких глаз просто не существует. А волк, не давая времени для раздумий, прыгает на одного альфу, вгрызаясь ему в ребро.