/Flashback/.
Смотреть на мир вокруг через бокал красного бургундского почему-то оказалось куда приятнее. Эйми, оперевшись одной рукой на подоконник, от скуки крутила во второй бокал. И главное, искренне ненавидела всё и всех. Люди в дорогих костюмах, почти величественные на вид официанты, столы с закусками, вино (не самое дорогое, но на вкус вовсе не дурное), и блестящую на потолке люстру, такую огромную, что Ямада не понимала как она ещё не упала — всё это не вызывало ничего, кроме отвращения. Светился каждый уголок зала, блистала позолота на стенах — здешние хозяева совершенно не стеснялись своего богатства, наоборот — выставляли напоказ, забыв о какой-либо практичности, оставляя только вульгарность и хвастовство. Блистала и Эйми. Она, одетая в красное платье, могла сойти за сказочную принцессу. Если бы не угрюмо-меланхоличное выражение лица. «Везде ложь, всюду игра. Европейские стандарты, попытка подражать тому, о чём знают только по слухам. Страшная глупость, бесполезная прихоть». Почему же будучи, пожалуй, одной из самых богатых девушек Японии приходилось ошиваться тут и мило улыбаться женщинам и, о Боги, мужчинам? А всё потому что что? А всё потому, что однажды решила стать разведчиком. Эйми выдохнула: посещение подобных мероприятий было даже хуже пения в баре, но, пожалуй, являлось единственным ощутимым минусом профессии. Без остановки играла музыка, доносились до неё голоса разговаривших между собой представителей «элиты», танцевали пары. И Эйми намеренно стояла в отдалении, чтобы избежать приглашений на танец. Не в первый раз приходилось убеждаться, что высший свет на самом деле был высшей тьмой. — Чтоб они подавились, — зло шикнула девушка. «Сказала главная мошенница города!» — отозвался здравый смысл. — Тут не поспоришь. Ямада безразличным взглядом пробежала по фигуре подошедшего молодого человека сверху вниз и обратно. Кажется, она уже видела его раньше, тоже стоящего поодаль от окружающих. Впрочем, особого внимания тогда он не заслужил. «И напрасно, — снова зашуршал внутренний голос. — Не так прост». — Эйми Ямада, — безразлично протянула руку, как бы приглашая присоединиться к лицезрению гниющего мира. — Фёдор Достоевский, — лёгкий ответ и улыбка. Он нессильно пожал её руку. — По каким делам из России? Молодой человек подошёл ближе и встал рядом, опираясь на тот же подоконник, что и Эйми. Она ещё раз окинула его взглядом и немного нахмурилась. — Можно сказать по работе. А вы, зачем вы здесь? — По той же причине. — Понимаю. Некоторое время они молчали и, казалось, вообще не были знакомы и не замечали друг друга. Эйми всё с таким же отрешённым выражением лица смотрела то в одну, то в другую сторону, явно даже не пытаясь зацепиться за что-то взглядом. «Эти глаза… Не хочется признавать, но этот человек опасен». — Вы танцуете, Ямада-сан? Она повернула голову и слабо кивнула. — Только если с вами. Играл вальс. А девушка в первый раз в жизни не жалела, что Озаки научила её танцевать. Достоевский вёл уверенно, а Ямада, зная что и как нужно делать, концентрировала внимание на партнёре. Высокий и стройный, с длинными, аккуратным пальцами и уверенным взглядом. Только отчего-то очень бледный (Эйми для себя отметила, что она так выглядит после трёх дней беспросветного сидения за компьютером или часа общения с Дазаем). Ничего необычного в нём не было, по внешнему виду он не отличался от всех остальных. Только Эйми расслабиться почему-то не могла — ощущение было такое, будто рядом Дазай жаждет её крови. — Вы хорошо танцуете, — такая же хитрая улыбка, которая несла в себе единственный, лежащий на поверхности смысл. И Эйми этот смысл был предельно ясен. — Я уверена, что вы не для того подошли. — Справедливо. Музыка вдруг замерла на секунду, и Фёдор очень гармонично провернул Эйми под рукой и снова обнял за талию, продолжая кружиться в вальсе. — Вы интересный человек. — Могу ответить тем же, — Эйми улыбнулась почти лучезарно. Всё-таки не для того она притащилась, чтобы подрывать авторитет. А то, что здесь оказалась копия босса, так это просто её потрясающее везение. — Только проживёте не очень долго. — А вы будущее видите? — невинный вопрос. Достоевский снова хитро улыбается, но всё-таки хмурится и щурит глаза. — Берегитесь, Ямада Эйми. Музыка плавно затихает, и он отпускает её. Слабо кланяется, как было принято когда-то в Европе и, проходя мимо, задерживается возле неё. — Я был рад познакомиться, уважаемый исполнитель и капитан разведки всемогущей Портовой мафии. Эйми замирает и долго смотрит на него, пытаясь понять не почудилось ли ей. Но сомнения исчезают, когда слышится грохот и уходит из-под ног пол. А Эйми, уже почти прошептавшая название способности, вдруг встречается с холодным взглядом аметистовых глаз и снова замирает. Закусывает губу и падает, наблюдая за тем, как всё вокруг него рушится, а он уходит всё дальше и дальше абсолютно невредимым. «Я запомню тебя, Фёдор Достоевский». В глазах темнеет, и Эйми чувствует острую боль во всём теле. Сознание медленно уходит куда-то в голубую даль. Привычное в последнее время место пребывания Ямады Эйми.***
— Что? — Чуя не слышит собственного голоса и искренне надеется, что ему показалось. Но судя по слишком настороженному, скорее даже злому взгляду Мори, со слухом у него всё в порядке. Что пугало больше — хмурился Дазай. — Найди её. И к словам Мори явно недосказанными остаётся «или умри». Чуя кивает головой и сжимает кулаки. Эйми не вернулась сама, значит найти её живой шансов мало. Слишком резко потяжелело в груди, больно было даже дышать. — Чуя, — голос Дазая, совсем тихий, почти испуганный. — Делай, что хочешь, но верни её живой. И Накахара быстро уходит. Рвётся туда, где, может быть, Эйми ещё жива. «Ты должна быть жива». Шум мотора отдаётся в ушах слабым треском, и сегодня, впрочем как и всегда, Чуя правил соблюдать не намерен.***
— Больно. Как больно. Эйми открывала глаза, совершенно делать того не желая. Давило на тело что-то тяжёлое, камни, очевидно. «Однако я жива». Ямада попыталась двинутся, но левая рука и обе ноги оказались придавлены гораздо сильнее. Её окружала темнота, и Эйми невольно занервничала. «Не протяну долго, воздуха не хватит». Она попыталась прощупать местность относительно свободной рукой, но кроме камней, ничего не нашла. Двигаться не стоило — остатки сил ещё могли пригодиться. И Эйми не двигалась, тяжело выдыхая, надеясь на то, что этот день не станет последним. — Мы умираем? — раздался знакомый голос в голове. — Нет, мы не умираем. «Снова ты?» — Меня крайне волнует твоя жизнь, знаешь ли. «А меня крайне волнует моя шиза. Тебя не было слышно столько лет, чем обязана?» Голос замолчал. Эйми до сих не понимала кто это был, откуда брался и почему именно в такие моменты. По умолчанию считала, что говорила способность. Ответ прозвучал тихо, почти обидчиво: — Если до тебя всё ещё не дошло: я появляюсь, чтобы твоя же способность тебя не убила. Эйми усмехнулась. «Напрашиваешься на благодарность?» — Больно надо. «Не злись». Эйми правда не хотелось, чтобы она злилась. Это, пожалуй, был один из немногих, кто понимал её. Ну, было бы странно, если бы было иначе. Более того, это был первый, если можно так назвать, человек, который отнёсся к Эйми Ямаде с хотя бы малейшим пониманием. Правда, её действительно пугал этот голос. Спросив у Набокова о том, говорило ли Бледное пламя с ним, ответ она получила отрицательный. И это насторожило куда сильнее. Тем не менее, Арахабаки с Чуей говорил. «Очевидно, мы просто везучие. Оба». — До тебя только сейчас дошло? «Нет». Разговор продолжался вяло, будто обе стороны не были в нём заинтересованы. «И всё-таки, кто же ты?» — Я же уже говорила. Я — это ты. Впрочем, если так тебе будет спокойнее, можешь считать меня своей способностью. Ты не будешь далека от истины. «Ясно». Ничего ясного не было. Но почему-то развивать эту тему не хотелось совершенно.***
Перекрытые дороги, огороженные участки и груды камней. Гудение машин и гул собравшихся вокруг зевак. Неторопливые движения следователей и тяжёлые выдохи врачей. Попытки спасателей начать разбор завалов. Это была Йокогама сейчас. Сколько там было людей — никто не знал. Только все они являлись людьми богатыми и влиятельным. И никого из их близких на месте трагедии… Никто не был заинтересован в спасении — хотя бы попытке. Лживый, прогнивший насквозь мир. «Эйми». Расталкивая толпу, Чуя приближался к ограде. — Проход запрещён. Довольно тучный мужчина лет пятидесяти в тёмно-зелёном пальто нахмурился и покачал головой. — Запрещён? Людей когда доставать начнёте? — Молодой человек, вам не кажется, что шансов найти живых нет? — Мусор. Тело быстро покрывало красное свечение. Он всё сильнее опускал голову. — Полиция в этом городе настоящий мусор. Поднимались в воздух каменные плиты. — Прочь с дороги. Эйми грохота не слышала. Лёжа с закрытыми глазами, она отчётливо ощущала, что засыпает и, как могла, пыталась с этим бороться. Было понятно, что сон может стать началом конца. — Эйми, мать твою, Ямада! Если ты там сдохла, хоть меня за собой не тащи! Голос Чуи донёсся приглушенно и слабо, будто он был далеко, но Эйми тут же распахнула глаза. «Он надо мной. Прямо надо мной». — Это не моя. И это тоже не моя. «Чуя Накахара». Остатки сил ушли на активацию Исчадия ада. «Давай, пожалуйста». Камень медленно грелся, а Ямада искренне надеялась на то, что Чуя это заметит, почувствует. — Нашёл. Красная вспышка, яркий свет и лицо друга. Эйми улыбнулась, почувствовав, как стало легче дышать и сильнее прикрыла глаза. — Привет. «Ну, значит не сегодня».***
— Как же ты опять так вляпалась? Кроме Дазая в палату никого не впустили. Чуя, принёсший Эйми на руках, даже сказать ничего не успел. На него сразу же налетел Дазай, девушку почти вырвал из рук. Мори-сан подошёл следом, привычно нахмурился и приказал немедленно проводить осмотр. Эйми, в тот же миг вцепившись в воротник Дазая, шепнула ему два слова и снова упала сломанной куклой. «Достоевский… Фёдор». Осаму от неё не отходил. Сидел рядом и держал за руку. И бесконечно говорил. Говорил, чтобы она не засыпала, чтобы отвечала. — Фёдор Достоевский знал о тебе? — Знал. Не очень много, но достаточно, чтобы помешать. Она тяжело выдыхала, вопреки обычному состоянию ощущая себя в безопасности. — Он устроил это? — Да. Хотя, скорее, способность не его. — И не убил он тебя специально, верно? Эйми не ответила, отводя взгляд в сторону. — Тебе ответ не понравится. — Мне сейчас вообще мало что нравится, — он раздражённо цокнул и поднялся со стула, отходя к окну. — Ты снова в больничной палате. И снова чуть коньки не откинула. — Он будет воевать с Мафией. Я не могу этого сейчас доказать, но просто поверь моей интуиции. Но он будет ждать третью силу. И сейчас, встретив меня, он будет ждать кого-то ещё — дуэли не в его стиле. Он крыса, крыса мёртвого дома. Ямада в отражении увидела, как Дазай нахмурился. — И ты решила, что для Мафии выгоднее иметь тебя при смерти, а не живую, но с раскрытой способностью. Поэтому ничего не сделала? — Верно, — глубокий вдох, — война не начнётся, пока он не найдёт тебя, или пока нет меня. — Снова началось. — Снова. И оба понимают, что однозначного ответа на уже привычный вопрос дать не могут.***
— Когда этот ребёнок перестанет попадать в неприятные ситуации? Мори не был зол, просто устал. Он привычно сидел, чуть откинув голову назад. Улыбалась рядом Элис. На рисунке всё отчётливее просматривалась Эйми с красным пятном на голове. — Босс, она выполнила задание. Не ругайтесь слишком сильно, — сидящий на подоконнике Дазай тоже выглядел уставшим. В Мафии говорили, что он дни напролёт сидит в больнице, по ночам работает. «Хотя Дазай и работа — взаимоотталкивающиеся вещи». — Справедливости ради, — Чуя кашлянул в кулак. — Из нас троих она самая беспроблемная. — А вы, значит, защитниками записались? — И? — скучающий голос. — Что если я записался защитником? — Дазай отвёл взгляд к окну и ухмыльнулся: старая, почти забытая, игра наливалась новыми красками./End flashback/.
— Добилась, чего хотела? — Дазай раздражённо выдохнул. — Нет. — Ты слишком долго оставалась предана тем, кто тебя приручил. Мори взмахивал рукой, и ты бежала выполнять указания. Кем ты стала из-за него, Эйми? В его кабинете было темно. Ямада сидела, склонив голову и молча слушала. — Мори-сан защищал свою организацию и своих людей. А что ты делаешь, Дазай? — Я? Кто бы знал… Дазай поморщился. Пытаться угрожать Эйми было бесполезно хотя бы потому, что убивать её нельзя. Ямада хорошо это знала и потому не боялась — это для него было ещё хуже. — Тебя объявят предателем, и я это поддержу, ты понимаешь? — Да. Ты тоже должен знать, что я уже позаботилась обо всём: в случае моей казни все секреты Портовой мафии станут достоянием общественности, — слабая улыбка. Эйми поднялась на ноги и подошла к нему, почти по-доброму положив руку на плечо. — И потом, Осаму, я не теряю ничего. И поэтому я не боюсь. Иметь дела с подобными людьми было отвратительно. Дазай надолго задумался и, смотря в одну точку, находящуюся где-то за горизонтом, представлял себе только Эйми, говорящую «Осаму». Не «Дазай», а именно «Осаму». Им стоило чаще оставаться наедине… — Ты хочешь избавиться от меня, почему не убила? Эйми снова улыбается и снова стоит рядом, не отпуская ни на секунду. И в такие моменты Дазай правда не знает кто кого держит на коротком поводке. — Не знаю. Может жалко тебя стало? — жмёт плечами, ведь правда не знает. — Нет, — качает головой однозначно, не допуская существования другого мнения, — не такой ты человек, чтобы жалеть кого-то. Меня — тем более. — Это ты так думаешь. Он снова заинтересованно смотрит на неё сверху вниз и почему-то только сейчас замечает, что чёлка лицо не закрывает. Голубой глаз — яркий, пронизывающий, он бросался в глаза сразу же. Но Дазай почему-то не заметил. «Впервые за столько лет… Я теряю над ней контроль». — Одасаку был прав, тебя что-то тревожит, — вздыхает, словно не существует того, что или кто может её беспокоить. — У всех сердца покрыты шрамами. У кого-то больше, у кого-то меньше. И ты, Осаму, тоже ранен, только вот шрамов твоих не видно. Он наконец улыбается и кивает. Этот ребёнок всегда был и останется добрым к нему. — Не пытайся подлизаться. Я не спасу тебя. Она отходит и почти в шуточной манере кланяется. — Я и не прошу. Но, согласись, хоть я и не заслужила спасения, но заслужила покой.***
— Повтори, что ты сказал? Голос Хиротцу показался Гин слишком уж сиплым даже для него. И, живя в Мафии достаточно давно, она хорошо понимала, что такая интонация означает. Легкомысленный рыжеволосый напарник тряхнул головой и повторил: — Эйми Ямаду уже открыто называют предателем. Гин поджала губы и понадеялась на старика-начальника. — Кто? — Да все! — А ты и рад? Исполнительный комитет хоть как-то отреагировал? Тачихара помотал головой. — Вот и не выступай. А ты, Гин, узнай. Акутагава молча кивнула и, зачем-то нащупав в складках старый добрый кинжал, собралась уходить. — Что там узнавать? — хмыкнул молодой человек. — Ежу всё ясно: босс поддержит — он этот слушок и пустил, чтоб мне провалиться; Эйс будет «за» в любом случае; Озаки-сан промолчит; Накахара-сан тоже против не будет — они с Ямадой как кошка с собакой последнее время. Вот и узнавай. Гин сильнее сжала кулаки, из последних сил борясь с желанием врезать. А потом ударить коленом в живот, а потом швырнуть в стену, а потом… Потом можно сделать ещё много всего. — Гин, не усложняй ситуацию. Кивнув Рюро с благодарностью, она поспешила удалиться. Этот старик был куда хитрее, чем мог показаться. Куда ни посмотри — вокруг одни подлецы, но сложно винить их в этом: каждый бережёт себя и пытается выжить по-своему. И Гин бежит, не разбирая пути, не обращая внимания на удивлённые выкрики вслед; волосы нагло лезут в глаза, дыхание поневоле — от волнения — сбивается. Плевать! К чёрту, к чёрту весь этот мир, когда дорогой человек в опасности! Она не запомнила, как пробиралась в палату, что говорила (или делала — наверняка ведь), чтобы попасть туда. Но дверь открылась — тихо, непринуждённо, и на мгновение Гин пожелала, чтобы всё было лишь сном. Предательница. Предательство. Такие горькие, страшные слова — и настолько не подходящие Эйми Ямаде. — Ямада-сан! Та улыбалась, кажется; спокойно, чисто и искренне улыбалась, сидя на больничной койке — так, как могла улыбаться… Точно, точно не ей. — И до тебя слухи доползли? Дазай, сволочь, постарался, — легкомысленно заметила Эйми. — Но ведь… Гин шагала к ней несмело, покорно — и застыла, не зная, о чём просить дальше. — Это неправда? Верно? О том, чтобы всё оказалось ложью? О том, чтобы каждый оказался счастливым вдали от этих жестоких игр? О, невозможно. — Ты вправе решить сама, Гин. Теперь придётся справляться самостоятельно. Эйми говорила не строго; скорее, с назиданием — и от этого, от осознания неизбежного, сжималось сердце. Неужели… Неужели у таких, как они, сердце ещё осталось? — Я не хочу… Не хочу работать без вас. — Работать и не придётся. Выживать — да. Гин и не заметила, как рухнула на колени перед койкой — и умоляюще сцепила руки, опустила голову, лишь бы не видеть чужих проницательных глаз; разрыдалась. Разрыдалась, как маленькая девочка, как беззащитный ребёнок, комкая тонкое одеяло в напряжённых кулаках. Неужели, неужели так должно всё закончиться? Эйми тихо-тихо, осторожно опустила руку на бледную щеку Гин и ласково, обречённо прошептала: — Не нужно. Не нужно, Гин. Гин отчаянно замотала головой, пытаясь смахнуть слёзы; было больно, было так больно, что хотелось кричать о несправедливости — о, как несдержанно и глупо! Но всё, что оставалось — ползать на коленях перед невидимым роком и видеть, чувствовать, как рушится надежда. Надежда — не то, что должны испытывать убийцы. Не их право. Но почему, почему же тогда так горько? Слёзы, горячие, отвратительные, полились с новой силой; Гин задыхалась — и бормотала что-то, не понимая, чего же сама хочет. — Ты моя ученица. И я… Желаю тебе добра. Поверь, если мои слова хоть что-то для тебя значат: ради этого я пожертвовала всем, но ни разу не пожалела о своём выборе. И если бы у меня была возможность прожить жизнь сначала, я бы вновь выбрала тебя. «Ты моя ученица. И я… Не хочу потерять ещё и тебя».***
«Этого быть не может». Чуя облокотился на стену и широко открытым, почти испуганными глазами, уставился в одну точку. «Она…» — Да, я предатель, Чуя. Ты был прав, обвиняя меня в убийстве Мори. Он скрестил руки на груди и откинулся назад. — Врёшь. Эйми пожала плечами. Обсуждать происходящее она не собиралась, ровно так же, как обращать внимание на привычную с детства волну осуждения. Её уже почти не боялись. Воспринимая молчание верхов в качестве одобрения, серая масса рядовых нарочно громко обсуждала Эйми даже не за спиной, а открыто. И каждый нагло ухмылялся, приветствуя. — Дазай не подтверждает этого. До тех пор ты капитан разведки. — Не обманывай себя, — она улыбается, зная, что Чуя все прекрасно понимает. — Мы оба знаем, чем это закончится. Он молча кивает, не зная как поступать дальше. Способен ли он убить босса ради спасения Эйми, в состоянии ли уничтожить её по приказу Дазая. — Я, в общем-то, не за тем пришла. А так, предупредить: казнить меня будешь ты — я почти в этом уверена. Так что не устраивай сцен и делай то, что должен. Она уходила с гордо поднятой головой, совершенно не боясь умереть. Будто для неё это было чем-то далёким, нереальным. Будто бы не ей грозила позорная смерть предателя Портовой мафии. И это все после того, как она тратила на неё свою жизнь. Несправедливо ужасно. Эйми везде смотрелась гармонично. Вызывала восторг и возвращала уверенность. Яркая в свете, тёмная в жизни — Ямада всегда была везде и сразу, слышала и видела всё, как полагалось ей по должности. И Эйми всегда была щитом и мечом Дазая. Как верный рыцарь, следующий за своим лордом. Но, так хорошо вписываясь в любую реальность, сама Эйми Ямада представляла из себя одно сплошное противоречие: убийца и милосердный человек, злой гений и строгий учитель, повелитель огня и маленькая девчонка. И этот резонанс виделся во всём: в одежде — исключительно бело-чёрной (не беря во внимание отдельные задания), в волосах — тёмных с ярко-красными концами и в глазах — красном и голубом. Она не была ранена, не прятала под чёлкой шрам. Она прятала себя, прятала свою сущность. Чуя выдохнул. «А Дазай всё ещё называет её Эйми. Хорошо ли это?» Ломать всё одним движением и крушить разорванное в клочья сердце, его остатки, в их реальности было нормой. Люди умирали раньше назначенного срока, а они раз за разом оказывались отправленными сладким ядом — надеждой на лучшее. Они превращались в бездушных марионеток и купались в крови, просто пытаясь выжить. А город жил, не замечая своей тёмной стороны. Той стороны, что обеспечивала его относительно спокойную жизнь. Йокогама издавна была вратами во внешний мир. Город-порт, город-движение… Смесь Европы, Китая и Японии — смесь во всех отношениях. Люди, культура, еда — всюду чувствовалось столкновение менталитетов. Но Йокогама всё же оставалась Японией. Впрочем, Чуя никогда не хотел видеть свой город исключительно японским. Он просто любил его таким, каким он был. И сейчас Йокогама была шахматной доской Осаму Дазай. И именно Осаму Дазай сейчас вершил судьбу города и его жителей. Отдельные же лица, Чуя в том числе, были даже не на доске, а на ладони. И сейчас из всех них под пристальным взглядом сломаться должна была Эйми Ямада.