Contemporary

      Месяца два назад Тэхён был самым несчастным человеком во Вселенной, кажется. С разбитым без толкового объяснения причин сердцем, непонятно зачем заведёнными недоотношениями и без малейшей реальной надежды на то, что когда-нибудь его счастье вернётся.       А сейчас он стоит напротив Чонгука. И понять не может, как оно так вышло. Он проснулся утром всё таким же несчастным, жалеющим себя, и даже надеяться не смел, что этот день закончится вот так.       Сейчас они стоят рядом. И они вроде как… бывшие? И что с этим делать, и почему он вообще тут находится — вопрос большой и сложный.       — Давай, — Чонгук руку из кармана достаёт, подходит ближе, тянется.       — Что? — моргает заторможенно.       — Пальто, Тэ, или мы здесь будем стоять?       — А, ой… — стягивает неловко своё коричневое.       Чонгук пальто тёплое из рук принимает и устраивает его в шкафу, пока Тэхён ботинки снимает.       — Пойдём? — кивает в сторону какой-то комнаты. Тэхён пожимает в ответ плечами и молча идёт следом. Квартира такая светлая, чистая, с хорошим дизайном. Интересно, это съёмная? Или Чонгук тут всегда жил? — Это моей мамы квартира, она улетела по работе, я пока буду здесь жить, — словно мысли прочитав.       «Мамы… ого»       — Мамы… круто.       — Да, мы теперь общаемся.       — Это… круто.       — Ты повторяешься, — оборачивается, останавливаясь практически посреди комнаты, улыбается неловко. — Будешь что-нибудь?       — Что? — брови хмурит непонимающе.       — Ну, чай или кофе там…       — Чонгук, я не чаи пришёл распивать вроде бы.       — Ух, ладно, окей, я не знаю просто о чём поговорить сейчас и как вообще. Типа чтобы это не звучало тупо или как оправдание, или ещё какая-нибудь дичь…       — Просто расскажи мне, как оно всё было, с самого начала, от и до. Всё, что помнишь. Правду. Ту, которую почему-то знают все, кроме меня, и твердят об этом. Просто расскажи её, как насчёт этого?       — Правду… думаешь, всё так просто?       «Не сложнее, чем решиться сюда прийти, я думаю»       — Я уже пришёл, Чонгук, тебе осталось сделать ровно половину, — выдыхает и за неимением других идей, чем руки занять, начинает теребить рукав своей объёмной тёплой рубашки в красно-чёрную крупную клетку, что доходит почти до середины бедра.       — Я чувствую себя тупо.       — Я слушаю.       — Ты помнишь тот вечер? Мы танцевали… — о, Тэхён помнит. Горячее дыхание в шею, мириады мурашек по всему телу, жаркие касания, влюблённые беспредельно взгляды, нежные поцелуи… Разумеется, он помнит. От того, насколько хорошо он это всё помнит, щёки моментально в краску бросает. И Тэхён, не сумев и звука издать, просто кивает, так и не отрывая взгляд от своих пальцев, нервно теребящих рукав. — Мы танцевали, зашёл отец. Ну и там в кабинете произошёл треш лютый, и из-за этого треша мне пришлось сделать то, что я сделал. Вот как-то так.       — Серьёзно, Чонгук? — взгляд вскидывает грустный, смотрит осуждающе. — Треш?       — Ну да.       — Я хотел нормальных объяснений. Я что, этого не заслужил? Так тяжело правду рассказать? Врать было проще? Ты тогда сказал, что это из-за стажировки.       — Если быть точнее, из-за учёбы.       — Что? — становится только непонятнее.       — Из-за твоей учёбы, — и Тэхён психует, решает вообще молчать и не вмешиваться, пускай сам соображает. Опять разглядывать рукава начинает. Сколько можно клещами всё тянуть? Чонгук, очевидно, понимает его настрой и выдыхает обречённо. — В общем. Я зашёл тогда в кабинет, он начал орать, тип скажи, что мне показалось. Я, естественно, такого сказать не мог, тоже разорался, сказал, что люблю тебя, — одно глупое тэхёново сердце удар пропускает, — и всё такое. Мы жёстко ссорились, он меня ударил даже…       — Ударил? — вскидывается моментально.       — Не бери в голову, — трясёт шевелюрой, опомнившись. — Ну вот, я ему сказал, что больше к тебе до конца учёбы не подойду, ты уедешь на стажировку, а потом уже его моя жизнь касаться не будет…       — Я на стажировку? — хмурится.       — Перебиваешь, — смотрит с улыбкой. — Изначально учительским голосованием первое место в розыгрыше занял ты, разумеется, за тебя проголосовали сто процентов учителей, — Тэхён совсем растерянным становится. Получается, он тоже выиграл. И что это? И как вышло то, что вышло? — Второе занял я с небольшим отрывом, и третье, с подачи отца, Кёнха, потому что она вроде как на соревах часто места со мной занимала призовые, и у неё родители спонсоры плюсом. Я уже всё вот это полностью потом узнал. Чимчима там и в проекте не было. Он в жизни туда никогда не хотел, расстроился сам ужасно, что его, считай, вынудили, но отец просто впихнул первого попавшегося по баллам. А там Чимин лидировал, потому что олимпиады по английскому каждый год выигрывал.       — Чимчим…       — Не обижайся, я его у тебя не отбирал. Я вижу, что ты ревнуешь. Но не нужно. Он просто поддержал меня. Он… очень хороший. Я ему безумно благодарен.       — Я не ревную, — краснеет, дураком себя почувствовав. — И что дальше было?       — Ну а дальше отца бомбануло, он наорал на меня, заявил, что отчислит тебя за нарушение правил, мол. При мне начал документы какие-то готовить. Я разревелся позорно, начал ещё больше пререкаться. Он психанул и сказал, что единственная возможность тебе спокойно доучиться и поступить — это мой отъезд в Австралию. Я поверил, что он тебе всё испортит, потому что, ну, ему невозможно было не поверить. И когда я тебе всю ту чушь говорил, он на проводе висел. Ну, в смысле у меня телефон в кармане был, чтоб он всё слышал.       — Чонгук…       — Вот сейчас это всё так тупо, неправдоподобно и по-дебильному звучит, я бы сам себе не поверил. А последние полгода только и представлял, как расскажу всё, и гадал, что же ты мне на это ответишь, — усмехается и рукой по волосам проводит.       Тэхён задыхается. Всё вот именно так, как он придумывал себе в своих мечтах постыдных, в которых Чонгук однажды возвращается, Тэхён плюёт на свою гордость, и всё у них хорошо.       — Как же… почему же?..       — Я не мог тебе рассказать сразу. Ты бы сто процентов пошёл к нему. Он бы не стал тебя жалеть. Он на полном серьёзе заявил мне тогда, что рано мне ориентацию менять и жизнь портить. Я не знал, как ему объяснить, что до тебя и не жил, можно сказать. Про ориентацию вообще молчу, — больненько снова. Почему все родители не могут быть, как его, Тэхёна, мама? — Я тогда заистерил, и это была моя ошибка, может, и получилось бы решить всё по-другому, если бы я ему нервы слёту мотать не начал своими истериками. Не знаю теперь уже. Ну, и единственное хорошее в этой ситуации, как ни странно, это то, что я общаться начал с мамой. Я убежал тогда к ней сюда. Со щекой разодранной. Рыдал тут, как ненормальный, перепугал её, рассказал всё, про руки тоже. Ну, про всё, в общем. И она поняла. Извинилась, что не общались, пообещала помочь, даже с тобой поговорить пообещала, если понадобится, чтобы ты простил, ну, и больше я в школу не вернулся. Не знаю, заметил ли ты. Это она посоветовала не рисковать и не ломать тебе жизнь. Она посоветовала сделать, как отец хочет, и улететь. А ещё сказала тогда, что всё наладится. Что если было что-то настоящее, то оно вот так вот всё не закончится. Я поверил и улетел, — губы поджимает.       — Почему ты раньше не рассказал? — с обидой праведной в голосе. А голос дрожит опасно. — Почему?       — До твоего поступления я не рассказывал и другим запрещал говорить, потому что боялся, что ты к нему пойдёшь разбираться или ещё чего. А потом… мне обидно было, Тэ. Я же тоже не железный. Я тогда тоже многое потерял. Я надеялся на всякую ерунду — что не поверишь, что напишешь, что пойдём к твоим родителям помощи просить или сбежим вообще. На всякий бред, в общем, надеялся, но только не на такой конец. А ты поверил. И столько наговорил… И таких вещей, которые вот так просто не забываются. И вот так вот сразу, словно оно копилось у тебя долго, а я и представить не мог, что у тебя обо мне такое мнение в голове имелось. Что я тебя использовал, что не любил, что лишь бы потрахаться…       — Не надо, — глаза жмурит, — пожалуйста. Я помню, что я говорил. Я изначально ничего такого не думал, конечно. Ничего подобного в голове не было, клянусь, — разуверить нужно сто процентов, нельзя, чтобы Чонгук думал, что Тэхён правда был о нём такого мнения. — Я просто хотел на эмоции вывести, чтобы ты сказал правду, почему бросаешь, — и это чистой воды истина. Так оно и было. — А ты отвернулся, и всё. Я подумал, что раз не смотришь на меня даже, раз отворачиваешься от меня вот так, то я прав, значит.       — Я отвернулся, потому что ты плакал, я не мог смотреть и плакал сам, — пожимает плечами, как ни в чём не бывало. Будто бы и не странно это ни разу.       «Плакал сам…»       Ай. А вот это побольнее всего остального в разы.       — Ты должен был мне рассказать. Почему ты принял такое решение в одиночку, почему, Гук-и? — впервые за долгое время у него, наконец, вырывается это нежное прозвище.       — Наверное, должен был. Многое можно было сделать по-другому. Сказать по-другому. Но что было, то было. Мне было больно, я в своей истерике вообще себя не контролировал. Что говорю не соображал. У меня была одна цель — сделать так, чтобы тебя это не коснулось. Защитить тебя. Но в итоге я только твою мечту отобрал и сердце разбил. Ты бы знал, как я ненавидел сраный Сидней, если бы не Чимчим… я бы чокнулся, наверное, там, — головой качает.       «Защитить тебя…»       — Чонгук… — Тэхёну снова воздуха не хватает. Глаза щиплет. Вот так вот глупо они всё потеряли? Вот такая короткая и нелепая история? Серьёзно? Вот поэтому? Можно ведь было всё по-другому сделать. Или нельзя?       — Эй, эй, эй, не надо, Тэ, слышишь, не надо, не плачь, прошу тебя, — в мгновение ока рядом оказывается, в глаза заглядывает. — Не надо плакать. Сейчас уже времени не вернешь. По-другому не переиграешь. Не плачь. Оно того не стоит.       Тэхёну стыдно за свою слабость становится. И правда, плакса прям. Он голову вверх задирает и моргает часто-часто, прогоняя непрошеные слёзы. Рука Чонгука опускается на плечо и греет, легонько поглаживая. И это так необходимо сейчас.       — Я знал, я вот знал, что что-то не так. Я знал, — выдыхает судорожно. — Но я тебя специально заблокировал везде, чтобы не было соблазна следить или написать. Так бы точно сорвался.       — А я всё равно следил.       — Да? Как? — смотрит удивлённо, слёзы, не успевшие сорваться вниз, в уголках глаз скапливаются, и ресницы мокрые. Чонгук приближается, затаив отчего-то дыхание, пальцем собирает влагу, она моментально в перчатку впитывается, он отнимает руку, а Тэхён умирает, как хочет, чтобы тот её вернул.       — У Чимина пароль от его тви выпросил.       — Правда? — совсем расстроенно, теперь ещё сильнее злит собственное бездействие.       — Ага.       — Я ужасный.       — Эй, ну почему?       — Я не попытался ничего выяснить и исправить. Ничего не попытался, как ты и говорил.       — Ты прости за наезд в гримёрке тогда, я сам не знаю, стал бы верить или нет, окажись в такой ситуации на твоём месте. Я злой просто был. Ты все соревнования психовал, я видел и так подойти хотел сильно, ждал окончания. Сам перепсиховал. В итоге подошёл, а там и парень твой, и ты меня чуть не побил потом, комбо прям, и… в общем, извини за это, ладно?       — Не извиняйся передо мной ни за что. И никогда, — понимающе кивает в противовес своим словам.       — Почему?       — Я ужасный. Я тебя толкнул тогда на стену, сильно больно было? Покажи, где болело, я… я, не знаю, сделаю что-нибудь. Я, наверное, совсем неадекватный стал.       — Не надо, Тэ, оба накосячили. А ужасный в этой ситуации только мой отец. Нигде мне больно не было, успокойся. Я за этот месяц, как тебя увидел, очень много думал и наконец более-менее успокоился. Мне даже сейчас спокойно, хотя я этого разговора столько ждал. И я безумно рад, что ты пришёл.       — Почему?       — Потому что ты солнышко. Даже если сейчас ты просто уйдёшь, мне будет легче, чем раньше, потому что я тебя уже увидел, — ложь, конечно, откровенная. Тэхён не дурак, и понимает, что легче теперь никому из них уже точно не будет.       Ну конечно. Уйдёт он. Десять раз, ага. Тэхён резво в голове соображает, как сделать так, чтобы не уходить отсюда. Никогда. Вообще никогда. Потом со всем этим разберутся. Он готов был у Чонгука на шее повиснуть и не зная, как оно всё на самом деле. Сейчас хочется его колени обнять буквально. Он столько страдал, а Тэхён его так обидел. Тэхён его не заслужил.       — Прости, прости, Чонгук, пожалуйста. Я тебя не заслуживал никогда. Ты… ты самый лучший, прости, ладно? — побитым щеночком смотрит.       — Всё, поизвинялись, и хватит. Я могу одну вещь сделать, которая мне сейчас очень нужна? Всего одну, честно.       Тэхён кивает непонимающе. А в голове сиреной: «Поцелуй, поцелуй, поцелуй». Потому что это как раз та вещь, которая ему, Тэхёну, сейчас очень нужна.       Чонгук поближе подходит, руки на его щеках устраивает.       «Поцелуй, поцелуй, поцелуй»       Тэхён настолько сильно этого хочет, что даже губы слегка приоткрывает. Как дышать забывает. Но Чонгук не целует. И губы Тэхёна остаются без внимания совершенно. Чонгук приближается, руками слегка наклоняет его голову к себе и нежно-нежно. Бережно. Трепетно. С какой-то безумной осторожностью. Целомудренно касается губами лба. А Тэхён так и умирает внутри сразу же. Рассыпается на мелкие детальки. Собирайте его теперь, как пазл. И потому, что большего хотел, и от количества нежности в этом незамысловатом действе, и от страха, что Чонгуку неприятно касаться стало. Может же быть такое?       Чонгук немного испуганно дышит, потому что сам боялся целовать, даже вот так невинно. Проверял, а сможет ли? Смог.       И лейтмотивом из одной головы в другую — «мало».       А до Тэхёна доходит. Касания. Перчатки?       Он накрывает руки Чонгука своими и убирает их, тёплые, со своего лица. Чонгук совершенно неправильно этот жест понимает.       — Прости, прости, пожалуйста, я не должен был, я черту перешёл, у тебя отнош…       Тэхён его лепет мимо ушей пропускает, осторожно пробирается пальцами под рукава свитера, подцепляет перчатки на обеих руках, поднимает на Чонгука глаза и смотрит вопросительно, спрашивая разрешения взглядом. Чонгук смотрит в ответ, понимает, к чему это всё, и такой коктейль из боли и вины почему-то в глазах внезапно начинает плескаться, что становится страшно. Однако на молчаливую просьбу отвечает кивком, давая добро. Тэхён решительно тянет перчатки на себя.       И лучше бы он этого не делал.       Это не кожа.       Он берёт его руки в свои, уже не задумываясь о том, может Гук это терпеть или нет.       Это не кожа.       Смотрит внимательно, пытаясь осознать, что это, и что с этим теперь делать.       Это пергамент.       Тонкая, сухая, очень хрупкая бумага. С которой обращались очевидно очень плохо, и во многих местах — красная сетка трещин, кое-где они уже зажили, оставив белые тонкие полосочки шрамов, которые чёрт его знает, исчезнут когда-нибудь или нет, а кое-где почти кровоточат.       Это не кожа.       — Всё… — голос срывается. — Всё, чего мы вместе добились. Всё, что лечили. Всё насмарку, — качает Тэхён головой. И вот сейчас ему по-настоящему больно. Всё, что было до этого — ерунда. Ещё полгода в разлуке и неведении оформите, пожалуйста, а руки эти искалеченные заберите. Верните всё, как было. Они же были совершенно нормальными тогда, в их последний день.       — Прости меня?       Тэхён осторожно перехватывается поудобнее, чтобы Чонгук руки не отнял и не спрятал. Гладит большими пальцами чувствительную кожу ладошек. Даже она сухая.       — Так сложно было мазать их кремом каждый вечер?       Молчит.       — Там не было подходящего крема?       Молчит.       — Ты ведь мог попросить, мама бы отправила тебе хороший.       Снова молчит.       А потом взгляд упирается в стол. Точнее в то, что стоит на нём. На тумбочке около телевизора. В шкафу. Кремы. Штук десять, не меньше. Запечатанные?       — Чонгук? — испуганно на виноватое лицо смотрит.       — Она отправляла. И Чимин покупал, — тихонько.       И до Тэхёна снова доходит.       «Чёртов ты придурок, Чон Чонгук»       — Ты специально их не мазал и не мажешь, я прав? Ты специально добивался того, чтобы они вот такими стали. Это же хуже, чем было, в десятки раз. Ты специально, скажи, да?       Чонгук зачем-то порывается-таки руки отнять, Тэхён удерживает, губы поджимает раздосадованно.       А тот снова молчит.       — Я не отстану и не уйду никуда, пока ты не ответишь.       — Психотерапевт говорит, что это своего рода селфхарм. Думает, что я себя так наказывал. И… много, в общем, что ещё думает. Я не знаю, прав он или нет, мы не особо с ним пока об этом говорим. У меня было мало встреч.       Тэхёну натурально страшно становится. Когда они с Гуком раньше обсуждали поход к психотерапевту, это не звучало вот так странно и страшно. Хочется, конечно, поорать. Хочется отчитать. Но Чонгук не виноват. Виноваты люди, которые до этого довели. И те, кто это упустил. Родители, одним словом. И один Ким Тэхён, который когда-то Чонгуку поверил, хотя не должен был.       — А ты всё такой же, Чонгук, — Тэхён руки отпускает и отходит.       У Чонгука сердце снова разбивается, а только-только склеиваться начало.       «Ему противно. Слабаком считает…»       Но Тэхён моментально снова перед ним появляется с тюбиком в руках. Выбрал какой-то один с алоэ вера.       — А ну, давай, — командует. — Ой и щипать сейчас будет, готовься.       Чонгук послушно руки протягивает, и внутри всё трепетать начинает. Ему никто никогда не мазал руки кремом с тех пор, как это всё случилось. А Чонгук помнит, руки у Тэ нежные, но сильные, кожа на них гладкая и приятная до жути, движения мягкие и плавные, но за месяцы в отношениях с Чонгуком натренированные и отточенные. Вот и сейчас привычно аккуратно распределяет субстанцию по рукам, нежно, но с нажимом массируя пострадавшую кожу. И знаете, такой массаж рук никто никогда не научится делать, так может только Тэхён. Ради такого можно и потерпеть боль, которая придёт потом, когда крем начнёт впитываться. Чонгук поражается тому, откуда у человека, у которого вроде бы есть отношения сейчас, столько нерастраченной нежности? Столько трепетной заботы в этих касаниях.       А потом правда щиплет. Так, как никогда раньше.       А Тэхён всё понимает, как обычно, шепчет своё «терпи, терпи, терпи», дует, продолжая поглаживать, и стоит с ним вот так вот долгих минут десять, держа его руки в своих ладонях, ничего не говоря, не осуждая, повторяя все эти манипуляции, пока Чонгук не выдыхает окончательно, потому что перестало быть больно и неприятно.       — Мне так нравится снова трогать кожу, — неловко усмехается Чонгук.       Тэхён смеётся тихонько в ответ и делает то, что Чонгуку больше всего сейчас нужно, словно мысли читает. Тянет к себе и обнимает внезапно очень крепко. Окунув в свой запах, окутав своим теплом. Чонгук снова выдыхает облегчённо абсолютно. Где-то может быть лучше и безопаснее, чем в этих объятиях? Насколько некрасиво у того парня Тэхёна обратно себе украсть будет? Чонгуку Тэ нужнее, Чонгук без него как вообще будет, если тот сейчас уйдёт? Нет, не может уйти. Не после того как Чонгук его дождался. Или может?       «Мало»       А ещё Чонгук сам себе не отдаёт отчета в том, что делает, но осторожно пробирается руками на спину Тэхёна, поглаживая, он помнит — Тэхён очень чувствительный. Перебирается на плечи, ныряет ладонями под ворот рубашки, а потом касается, наконец, горячей кожи шеи. И это высоковольтный удар по сердцу, если честно. Чонгук выдыхает так горячо и судорожно, словно это его потрогали где-то в особенно чувствительном месте.       «Мало»       Тэхён снова мысли читает, иначе это всё не объяснишь. Подталкивает Чонгука к дивану, на ходу расстегивает ещё пару пуговиц, чтобы было проще трогать. Чонгук моментально на диван усаживается, на себя Тэ тянет, поймав по пути взгляд и так и не разрывая больше зрительный контакт ни разу. И быстро-быстро дышит, когда Тэхён уверенно усаживается на его бёдра. Очень близко. Но…       «Всё равно мало»       Руки Тэхёну на грудь, взгляд вопросительный в глаза. Лёгкий кивок, разрешающий. И Чонгук скользкими от крема пальцами расстегивает быстро пуговицы рубашки до пупка почти. Стягивает её, Тэхён изящно плечами ведёт, помогая снять. И… боже.       Чонгука можете не искать. Какой смысл искать человека, если он, ну, помер?       Во-первых, сама картина: прикрытые глаза, доверчиво-томный взгляд, кожа цвета кофе, в который добавили приличное количество сливок, гладкая, бархатная, красивая до жути. У Чонгука, кажется, кинк на кожу… торс шикарный, как прежде, и, господь бог, как красиво и эстетично тело сейчас обрамляет эта огромная байковая рубашка. Невозможное что-то? Да.       Во-вторых, да…       — Господи, Тэ, боже… — скользит руками по животу, тянет носом воздух, потому что, кажется, сейчас умрёт на самом деле от его отсутствия, перебирается на рёбра, снова трогает грудь, поясницу, слегка надавив, чтобы спину держал не колесом и прогнулся. Ведёт ладонями нежно по линии позвоночника, кладёт их на лопатки — это невозможно просто — и трогает, трогает, трогает. Определённо. Кинк на кожу. И на Тэхёна. Ничего не изменилось. — Она такая же, Тэ, такая же… — шепчет заполошно, полубезумно и щекой прижимается к груди, крепко обняв.       — А какой же ей ещё быть, Гук-и, мы совсем немного не виделись, не находишь? — Тэхён едва сдерживается, чтобы самому не начать Чонгука лапать. Он так скучал по его прикосновениям, так скучал, что плакать хочется.       — Не знаю, Тэ, ничего сейчас не знаю…       — Я почувствовал, что тебе это нужно.       — Ты на самом деле… как часть меня, слушай. Так всегда было. Ничего не изменилось.       А потом Чонгук какие-то совершенно невозможные вещи начинает вытворять. Руками водит по оголённым участкам тела, невзначай и Тэхёна распаляя, случайно или нет — неизвестно. Щекоча, выдыхает жарко по коже, прихватывает периодически её губам, и Тэхён едва сдерживается от того, чтобы голову не откинуть назад и не начинать на бёдрах ёрзать. Очень хочется. И Чонгук утыкается носом ему в шею, вдыхая глубоко, словно пытаясь им надышаться, а он в его волосы пальцами вплетается. Чтобы притянуть ещё ближе. Явственно ощущает, что они сейчас сидят и заново друг друга изучают. Учатся взаимодействовать по-новой. И в голове пытается прикинуть, сколько времени придётся потратить, чтобы вернуться к тому, на чём закончили тогда. Сколько времени нужно, чтобы человек снова настолько твой стал, что почти у тебя по венам? Кажется, нисколько. Чонгук у него, например, уже.       А для Чонгука сейчас все эти прикосновения — это как новую Вселенную открывать. Волнующе, приятно, необычно, что-то очень знакомое, но в то же время новое. И не было бы у Тэ парня, Чонгук бы уже оставил его без одежды. Но наличие какого-то другого человека между ними бьётся тревогой внутри, когда они слишком много себе в прикосновениях позволяют. Странно, что Тэхёна это вроде бы не парит совсем. Чонгук ловит себя на мысли, что темп их движений, прикосновений и поглаживаний усреднился, и они вроде как двигаются синхронно, позволяя каждому закончить то, что тот начал, тут же подхватывая инициативу и делая приятные вещи самостоятельно. Чонгук гладит по чувствительной шее и плечам — Тэ нежно пальцами по щекам и осторожно руками под ворот свитера, Чонгук легонько ладонями по бёдрам — Тэ подаётся вперёд, вслед за касаниями. И так и пожирают друг друга глазами, лишь изредка отрываясь проследить за движениями собственных рук. Чонгук в глаза особенно долго смотрит, не моргая, Тэ обводит его губы большим пальцем, зачарованно наблюдая, оттягивает нижнюю зачем-то… а потом, распалившись, не выдерживает этого всего и целует первым.       И где-то в параллельной Вселенной взрывается сто процентов галактика. А у Чонгука мозг и душа. И сердце, наверное, тоже. Потому что то, как Тэхён смотрит, из последних сил сдерживаясь, то, как собственные губы облизывает, выдыхая, то, как осторожно пальцем его нижнюю оттягивает… А они ещё долго продержались. И сейчас Тэхён поцелуем впивается с таким голодом и неистовством, которые в восемнадцать обычно людям незнакомы.       Но не им. У них ситуация по-другому вести себя просто не позволяет… Это нежно и сильно, приятно и больно, тягуче и сладко, такая ностальгия и что-то новое. И куча противоречий, и вроде бы всё понятно. И то, как по-хозяйски обласкав губы своими, Тэхён языком ему требовательно в рот толкается, вышибает у Чонгука весь здравый смысл из головы и выветривает из неё очень мешавший факт наличия у Тэ парня.       Сейчас просто… мало.       Надышаться бы, напробоваться бы, оставить бы себе уже навсегда.       Тэхён теперь выцеловывает просто сказочно ласково и пошло одновременно. Лицо его в ладонях держит осторожно. И столько во всём этом боли, никуда не вылитой, и любви, никуда не истраченной, что с ума сойти можно. Чонгук, например, уже.       Он тихонько стонет в поцелуй совершенно случайно, а Тэхён улыбается и прикусывает легконько нижнюю губу, выпрашивая в подарок ещё один нежный всхлип.       — Чонгук… я так скучал, — оторвавшись, чтобы впиться снова. И придвигается ещё ближе, усевшись уже туда, куда не стоило бы, окончательно выпутывает руки из рукавов свисающей по бокам рубашки, одну в волосы, вторую обратно на щёку. И целует, целует, целует.       — Я тоже, Тэ, тоже, — шепчет.       Плевать на «тоже».       — Мы не переспим сегодня, — внезапно заявляет Тэхён и останавливается.       — Ага, — бросает в ответ, щекочет языком плечо, и Тэхён воздух втягивает судорожно, сползает ниже и вжимается в его пах своим. Чонгук руки свои на голой спине едва успевает остановить, чтоб не поцарапать. — Уф… — это невозможно. И…       «Мало»       Снова руками по телу, губы к губам, язык к языку, и остановиться никакой возможности. Через несколько минут неистовых ласк, которые заходят всё дальше и дальше, и жарких поцелуев Тэхён с ужасом осознаёт, что у него очень крепко стоит и очень сильно упирается в то, что у кое-кого тоже стоит.       — Мы не переспим сегодня, — повторяет шёпотом, и зачем-то, свои же слова отрицая, с силой потирается о пах Чонгука, заставляя застонать почти в голос и язык протолкнуть в рот глубоко совсем. Чонгук руками осторожно под резинку брюк пробирается, легонько ведёт пальцами, и Тэхён выгибается безумно пошло. А Чонгук, зарычав, быстро на ягодицы ладони перемещает и, сжав их немного через тонкую, эластичную ткань боксеров, слегка разводит. Тэхён не может порыва сдержать и подаётся ниже, словно насаживаясь. И Чонгук расценивает это как приглашение.       Он это тело наизусть знает. Что бы рот Тэхёна ни говорил, тело всегда отзывается по-особенному, действует наперекор и всегда с ним, Чонгуком, согласно больше, чем с самим Тэ. Поэтому это разрешение. Сто процентов оно. Но обязательно нужно дождаться согласия. И судя по тому, что вытворяет это тело, скоро Тэхён его даст.       Чонгук быстро, путаясь, потому что не смотрит, что делает, расстёгивает остальные пуговицы, откидывает, не глядя куда, рубашку. Резко поднимается с дивана — Тэхён только и успевает за его шею уцепиться и ноги за его спиной скрестить, как снова оказывается у него на руках, ловя все флэшбеки на свете.       — Знакомая поза…       — Классные штаны, — пошире обхватывая ягодицы, обтянутые приятной на ощупь материей полуклассических, зауженных книзу серых брюк. Очень эффектно обтянутые, к слову говоря.       — Спасибо, — усмехается в поцелуй.       — И рубашка классная.       — Что ж ты её тогда выкинул? — Тэхён, улыбаясь, снова губами по губам мажет, прогибается в пояснице, чтоб прижаться теснее.       — Ты вообще выглядишь классно, — прикусывает мочку уха, в сторону спальни двигается.       — Божечки, сколько комплиментов, — заканчивает тихим всхлипом, потому что помнит, засранец, места, где Тэхён особенно чувствительный. — А у тебя причёска просто отвал всего, — зачёсывает осторожно пальцами мягкие волосы назад, собирает в пучок и слегка натягивает, чтобы не больно, но приятно до жути.       — Сейчас целуй и не останавливайся, ладно? — Чонгук сам от губ почти не отрывается, целует так глубоко, будто рот языком трахает. Плевать уже, насколько это всё пошло. Плевать на обстоятельства. На всё плевать.       Грубовато на холодную постель в спальне почти роняет, наваливается сверху, меж ног вжимается, скользнув руками по бёдрам к талии, а Тэхён улыбается озорно, поймал этот вайб игриво-пошлый:       — Мы не переспим сегодня, — облизывается отчаянно, задыхается так, будто дышать заново учится.       — Да, да, да… — засосом в шею. Тэхён в ответ сжимает его бока коленями, высоко почти стонет. — Чёрт, у меня нет ничего вообще. Ни резинок, ни смазки…       — Вот бли-и-ин, — тянет расстроенно, пятками на ягодицы ему давит. Ну вот и согласие. Чонгука смех пробирает. Серьёзно? «Мы не переспим сегодня»? — Чего ты ржёшь?       — Тут рядом аптека, хочешь сбегаю?       — А вот хочу.       — Но мы же не переспим сегодня?       — Мы не переспим. Мы займёмся любовью, — и подмигивает.       — Типа… как бывшие? А как же твой парень? — пропала неловкость полностью. Хочется обо всём говорить прямо.       — А это всё потом.       — Но…       — Да-да, нет-нет, Чонгук, — призывно подаётся бёдрами вверх, трётся безо всякого стеснения. — Решай сейчас.       — Чёрт, — шипит Чонгук и тоже потирается всем телом в ответ. — Ладно, потом морали. Душ справа, полотенца в комоде, я пулей, — успокаиваясь, — кажется, возбудился не на шутку — целует быстренько в губы и действительно пулей вылетает из комнаты, напоследок лизнув сосок, что почти закричать заставило. И так смешно на ходу ткань спортивок оттягивает, чтобы не давило, что Тэхёна буквально чуть не разрывает от противоречивых чувств. И смешно, и чуть не кончил от одного только короткого, влажного прикосновения языка.       — Вот же… бесстыжий, — он осторожно, последовав примеру Чонгука, тоже оттягивает ширинку, она давит ну просто нестерпимо.       А потом Тэхён окончательно решается. Чонгук его полностью. Был, есть и будет. Нужно показать это сегодня. Намекнуть на свои серьёзные намерения. Они уже достаточно взрослые. Чонгук должен понимать, что он тут не просто так сейчас находится. Не просто так сюда пришёл. И просто так невыясненным между ними чему-то остаться не позволит. Они потом разберутся со всем, что осталось. А Тэхён его прикуёт к себе цепями и не отпустит никогда. Даже если тот просить будет.       Нужно только одно дело, давно «на потом» отложенное, закончить. Тэхён быстренько отправляется найти свой телефон. И в душ успеть.

***

      Ещё никогда в жизни Чонгук не бегал в аптеку так быстро. Ещё никогда не было настолько плевать на заинтересованно-подозрительный взгляд фармацевта. Невольно вспоминается его первый раз в аптеке по такому же поводу. Женщина-фармацевт очень в возрасте, ему семнадцать, десять бутыльков смазки, на которые потрачена добрая половина карманных денег на ближайшие недели две, красные щёки и собственные глаза, которые хочется деть куда-нибудь, но не получается. Забавно это было, так здорово, что они всё попробовали в школе. Столько воспоминаний теперь. Он забегает обратно домой весь замёрзший, потому что на улице зима и дубак ужасный, а выскочил он до этого в одной лёгкой куртке. И только оказавшись в квартире и услышав из ванной в спальне звук льющейся воды, осознаёт наконец. Всё по-настоящему. Тэхён тут. Тэхён настоящий. У них будет секс, тоже настоящий. Они уснут вместе — он, по-крайней мере, надеется — и проснутся тоже вместе. И это тоже будет по-настоящему. Был бы это сон, у него уже был миллион шансов проснуться. Чонгук отвлекает себя чем угодно, не давая себе думать о том, что тревожит. У Тэ парень, Тэ не говорил, что по-прежнему любит, Тэ ничего не обещал, ничего не предлагал. И это немного пугает. Чонгук уже сейчас понимает — не сможет отпустить, случись чего. А после того, что между ними намечается сейчас… Вообще, пожалуй, никогда не сможет.       Отогнав желание вежливо постучаться, заглядывает в ванную, надеясь почему-то увидеть Тэхёна голым. По-пиздючески подглядывать за этой аппетитной задницей становится ну просто идеей фикс сейчас.       — Я вот тут оставлю всё, что нужно, на стиралке, — перекрикивая шум воды, ставит пакетик на стиральную машинку, достаёт оттуда только пачку с презервативами и убирает её в карман.       — Да… спасибо.       «Не выглянул даже, ну ладно»       Зачем ему понадобилось, чтобы Тэхён выглянул, Чонгук поймёт потом, а может, и не поймёт. Он в комнату возвращается слегка расстроенным, но убеждает себя в том, что насмотрится сейчас ещё.       Одно понятно точно — срочно нужен романтик. А из романтичного в этом доме только гирлянды, которые Чонгук достал было, раздумывая украсить тут всё хоть немного к Рождеству, но перехотелось. Не было настроения. А теперь вот оно появилось, только немного другого плана. Он понятия не имеет, как и куда их крепить, поэтому просто, воткнув вилки в розетки, раскидывает по полу, подключив режим жёлтых лампочек, чтобы немного мигали, но не сильно.       «Да, вот так хорошо»       «И музыка… А какую музыку?»       Заниматься сексом под их песни кажется странным. Слишком многое с ними было пережито. Наверное, стоит включить что-то новое. И чтобы Рождеством хоть немного отдавало…       Точно. Тэхён тоже любит эту песню. Так почему бы не подарить ей новый смысл.       Perfect — Эда Ширана.       Красивая. Про любовь. Чонгук ставит её на повтор. Там, конечно, про девушку всё в основном. Но кому какая разница?       Он чувствует, что запыхался, пока тут носился. Нервничает. Как девственник какой-то. Но, с другой стороны, а как с Тэхёном по-другому?       Расправляет постель, отодвинув одеяло подальше. И усаживается на край, свесив ноги, уперевшись в колени локтями и устроив подбородок на сложенных руках.       «Подождём»       Волнение накатывает по новой.

***

      Тэхён провозился в душе минут с двадцать, наверное. Он не стал мочить волосы, потратив время на более важные вещи. Тщательно промыл всё, вспоминая, как оно там куда и чего, успокоился немного, потому что стоило Чонгуку занести в ванную пакет из аптеки, как Тэхёна буквально мандраж взял.       Сейчас случится. Тэхён гонит от себя мысль о том, что они торопятся. Гонит от себя мысль, что Чонгук не предлагал ничего и не намекал на продолжение. Но блин… разве не очевидно это всё? Они взрослые. Уже совершеннолетние даже. И с тем количеством времени, которое потеряли, они не то что торопятся, они опаздывают безбожно. Они за эти полгода могли подарить друг другу столько горячих ночей, столько нежных поцелуев, столько всего приятного, что один сегодняшний секс явно этот пробел не восполнит. Даже если они будут делать это всю ночь напролёт.       Растягивать себя больно. Он отвык. У него давно не было. Он сто лет, кажется, уже не принимал в себя никого. Ну окей, не сто лет, полгода. Но это тоже срок, особенно если раньше сексуальная жизнь была не то чтобы очень регулярной.       Да, они с Чонгуком часто занимались сексом в школе, когда находили возможность уединиться. А таких возможностей, понятное дело, было безумно мало. Поэтому для Тэхёна тогда «часто» было — раз в неделю. И то, ему поначалу всегда больновато было. А тут полгода перерыв…       Когда относительно спокойно начинают проходить два пальца, он таки решает уже выйти. Если что, это можно сделать и в процессе. А ещё присутствует твёрдая уверенность — хочется сегодня, чтобы была эта приятная боль. Непонятно почему.       Он наматывает полотенце вокруг бёдер и в следующую секунду уже смотрит на Чонгука немного испуганно, стоя в дверном проёме.       Сначала глаза. Чонгук скользит ими по телу, выражение лица понять невозможно совершенно. Потом звуки — до Тэхёна запоздало доходит, что в голове поселился шум, и в этот момент рассеивается потихоньку, пропуская в сознание приятный голос Эда Ширана. Он любит эту песню. А потом Тэхён замечает, что света в комнате нет, она освещается лишь слабым мерцанием жёлтых гирлянд, разбросанных по полу. Рождественское чудо, получается? Кровать расправлена, одеяло сдвинуто подальше. Тэхён сглатывает шумно, последний раз представляя, что именно тут совсем скоро случится.       — Вау… — получается хрипло.       Чонгук оказывается рядом внезапно. Всё так же странно, выжидающе смотрит в глаза. Его хочется удивлять почему-то особенно сильно сейчас. Тэхён подцепляет пальцами низ его свитера и тянет вверх, раздевая.       Всё такая же рельефная, красивая грудь, которую не терпится скорее потрогать. Невозможно красивый, подтянутый торс. Тэхён ловит за хвост ускользающую мысль о том, как он будет исследовать этот торс языком.       А потом взгляд случайно цепляет выпирающий из штанов бугорок, и становится совсем жарко. Хочет.       — Потанцуем?       — Что? — прогоняя наваждение, Тэхён моргает быстро-быстро.       Чонгук усмехается, сообразив, что именно Тэхёна так с мыслей сбивает.       — Я говорю, — развязывает шнурок на спортивках, веселясь, наблюдает за тем, как Тэхён не может взгляд оттуда отвести, стягивает их буквально по сантиметру, а потом замирает, оставив приспущенными, но так и не открыв до конца то, на что тот залипает последние несколько секунд, надеясь уже поскорее без одежды увидеть, — может быть, потанцуем? — Тэхён вскидывает взгляд, явно кричащий «Издеваешься?», и Чонгуку становится окончательно весело. — Боже, ты очаровательный, — улыбается искренне абсолютно.       — Сними их, — подходит, обиженно губу выпячивает и пальцами вдоль пояса штанов проводит. Прикосновение приятное и дразнящее.       — Сними их сам, — совсем лишая личного пространства.       — Да без проблем, — и резко вниз дёргает вместе с бельём. Чонгук только охнуть удивлённо успевает, когда прохладный воздух комнаты хлещет по нежной коже, а ткань легко опускается на пол. Вот так вот, значит… А таким малышом смущённым казался. — Вот теперь можно и потанцевать, — и прижимается голой грудью к его. И это в копилку лучших ощущений на свете. Вау.       Чонгук однако был серьёзен в своих намерениях потанцевать. Он плавно ведёт Тэхёна в каком-то медленном не то вальсе, не то просто придерживая руками за поясницу в объятиях. Тэхён расслабляется, устроив руки у него на шее, и ловит его выдохи губами, пальцами путает волосы и танцует с ним. Танцует. Это одно из их самых любимых занятий, им так нравилось делать это вместе. Для них всегда, пожалуй, поцелуи были интимнее секса, объятия сонные интимнее поцелуев, а танцы интимнее всего этого вместе взятого.       И вот сейчас танцуют. Не касались друг друга полгода. А словно и не было этих ста восьмидесяти дней.       Тэхён успокаивается. Чонгук всегда боялся больше, чем он сам. Боялся сделать больно, боялся, что Тэхён пожалеет, боялся, что не сможет сделать приятно, боялся, что Тэхён не сможет с ним кончить. Всякой ерунды, на самом-то деле, боялся, и всегда оказывалось — зря. Ну, почти всегда. Из них двоих Тэхён в этом плане посмелее, кажется. Как ни странно. Наверное, это пока он снизу, и у него нет боязни кого-то поранить.       Чонгук наконец прижимается снова к губам своими. И это как воздух, а он нужен безумно, потому что когда эти руки уверенно избавляют Тэхёна от полотенца, Тэхён начинает малость задыхаться. Чужой член теперь уже очень ощутимо и влажно упирается в его собственный пах, и это конкретно возбуждает. А ещё Тэхён внезапно знает, как сегодня будет Чонгука удивлять. Он осторожно, но настойчиво меняет направление их движения, заставляя перестать в танце двигаться по кругу, и толкает легонько к кровати. Чонгук немного напрягается — обычно он ведёт, а сейчас, когда Тэхён инициативу перехватывает, Чонгуку, похоже, становится… странно?       — Мне кое-чего хочется…       — Чего же?       — Ложись первый, — всё подталкивает.       — Но…       — Я думаю, будет приятно.       — Ок, — Чонгук, стараясь не думать о том, как неловко выглядит, голышом ползая по кровати и устраиваясь поудобнее, наконец укладывается на подушки.       Всё ещё думает, наивный, что Тэхёна может что-то в нём смутить. А для Тэхёна сейчас просто нет ничего красивее на свете, чем это прекрасное тело на светлом постельном белье.       Он осторожно подбирается поближе, целует нежно-нежно, начав потихоньку поглаживать живот, ведя рукой ниже, и Чонгук снова напрягается.       — Уверен в том, что мы собираемся сделать?       — Я… да.       — Тогда для начала расслабься для меня, ладно?       — Мне было бы проще, если бы я понимал, что ты собираешься делать.       — Попробуй догадаться.       И дальше Чонгук себя уже не контролирует. Тэхён влажно целует его шею. Чонгук громко дышит. Тэхён прикусывает плечо, пошло обводя языком место укуса. Чонгук всхлипывает. Тэхён выцеловывает каждый чувствительный сосок по отдельности. Чонгук постанывает и впивается пальцами в простыни.       А потом Тэхён ползёт развязными поцелуями ниже, ниже, ниже. И когда целует около пупка, слегка разведя руками его ноги в стороны и устраиваясь меж них, до Чонгука доходит.       — Воу, стой, не надо… — заходясь дыханием, ноги пытается свести.       — Почему? Тебе не нравится? Неприятно? — Тэхён отрывается, смотрит недоумённо.       — Нравится, очень приятно…       — Ну так… — опускает голову резко вниз, Чонгук испуганно её руками ловит, тянет к себе наверх обратно.       — Не надо, пожалуйста.       — Ну что такое? Ты давно в душе был?       — Два часа назад.       — Тогда в чём проблема? Тебе же нравится? Я хочу ещё приятнее сделать.       — Я не могу терпеть.       — То есть?       — Ну… так странно ощущается, мы никогда этого друг другу не делали.       — Ну, я хочу.       — Не надо.       — Чонгук, ну что такое, зачем такой момент портишь?       — Не знаю… мне стеснительно.       — Офигеть можно, стеснительно ему. Я хочу сделать это, я всё время раньше бревном лежал, пока ты меня ласкал.       — Не бревном, неправда.       — Нет, именно так всё и было. Давай по-другому.       — Как по-другому?       — Я хочу сегодня очень долго, Гук-и, у тебя давно не было, ты быстро кончишь, во второй раз всегда дольше, поэтому я это сделаю, окей?       — А вдруг я не смогу второй раз?       — Пффф, а то я не знаю, сколько ты можешь.       — Ну, не знаю… у меня реально давно не было. Кстати, а со своим парнем ты снизу был? Я не могу это из головы выкинуть, можешь ответить, пожалуйста?       Тэхён допускает, что ситуация глупая и неловкая. Он лежит на Чонгуке голый. Без пяти минут готов начать ему отсасывать, а тот вопрос за вопросом, препирается: то не надо, это не надо. Не был ведь таким. Хотя раньше Тэхён инициативу и не перетягивал никогда. Но вопрос, конечно, забавный.       — Не снизу.       — Уф… сверху, получается, попробовал. Я не то чтобы… — договорить не даёт требовательный, успокаивающий поцелуй.       — Гук-и, малыш, сверху я тоже не был.       — Не понимаю тогда…       — Мы не спали с ним никогда. Я его голым даже не видел. Целовались всего пару раз буквально, я и трогать себя не давал, начинал ломаться.       — Правда? — глаза такие блестящие сейчас в сиянии гирлянд, что сказка просто.       — Правда. Ни во мне, ни на мне никого никогда не было. Только ты. Перестань беспокоиться об этом, ладно?       — А почему?       — Мне не хотелось? — как само собой разумеющееся.       Лицо Чонгука расцветает улыбкой, и видно, что отпускает ситуацию. Очевидно, сложно принять факт — твой парень был с кем-то, пока у вас был разлад. Но Тэхён и не был. Не был ни с кем.       — Теперь можно я продолжу? Давай ты не будешь ломаться, расслабишься и будешь получать удовольствие, а может, даже и постонешь для меня немного, хорошо?       — Ффух, давай, только за руку держи хотя бы.       Тэхён улыбается и пальцы одной своей руки крепко переплетает с пальцами Чонгука, сам устроившись поудобнее, снова начинает целовать живот. Не сказать, что он не волнуется, ещё как волнуется. Он никогда этого не делал. Не хочется, в конце концов, больно Чонгуку сделать или неприятно. Но главное — стараться и ласкать так, как хотелось бы, чтобы ласкали тебя. Тогда сработает.       Он будет делать минет и держать Чонгука за руку, чтобы не нервничал, ведь у них это впервые. Глупо, но… Бывает ли вообще что-то интимнее?       Чонгук дышать начинает испуганно-жарко, уже когда Тэхён осторожно берёт яички в руку и пальцами поглаживает. Тэхёну наоборот даже не кажется это всё странным, в голове одна навязчивая идея — делать хорошо. И он делает. Осторожно прихватывает ультра-чувствительную кожу яичек губами и ласкает языком, целует там, массируя осторожно, посасывает нежную плоть, а потом чувствует, как по щеке мажет влажной головкой. И крышу срывает. Чонгук буквально становится мокрым для него. Как это можно выносить вообще?       Расстояние, может, и подпортило отношения, отняло драгоценное время, которое можно было друг на друга потратить, добавило ненужных людей, отобрало возможность что-то друг о друге узнать. Но, блять, такую интересную опцию подарило. Это что, компенсация? Оно подарило голод по этому человеку моральный и физический. И это… это кайф, потому что способ этот голод утолить — он вот он, и человек этот лежит и хнычет от удовольствия.       Тэхён чувствует себя безумно пошлым, чувствительным и охуенно влюблённым сейчас. И он настолько хорни, что представить страшно, он сейчас, как тот самый мем «пустите меня, я ему отсосу».       И именно это он и делает. Чонгук напряжённо дышит. Тэхён знает — тот с собой борется, чтобы не остановить и не перейти к их старым сценариям. Но с другой стороны, его попробуй сейчас останови. Он облизывает губы и накрывает ими сочащуюся предэякулятом головку, а потом присасывается посильнее, языком обводит её и чувствует какой-то странный солоноватый привкус с горчинкой.       «Значит, такой он на вкус»       Чонгук больно вцепляется в руку, ногтями буквально царапая кожу костяшек. И стонет тихонько.       А Тэхён осознаёт. Он. Отсасывает. Чонгуку. Минет делает. Настоящий. И так весело и озорно сразу становится, какой-то спортивный интерес просыпается. Открыв рот пошире, стараясь не задевать зубами нежную кожу, он насаживается на член. Полностью не получится сто процентов. Отрастил, блин. Но хотя бы плюс-минус. Руку на основание. Языком по выступающим венкам, и голова Тэхёна приходит в движение.       Чонгук, всхлипнув, дёргается несдержанно. Тэхёну, естественно, прилетает по глотке неприятно, он давится, Чонгук испуганно смотрит, как раз в тот момент, когда Тэхён, справившись с рвотным позывом на удивление быстро, выпускает пульсирующую плоть изо рта, смотрит в ответ, облизывается пошло, водит по головке губами.       — Ты ничего так на вкус, — и улыбается во все тридцать два.       — Чёрт, пожалуйста… — голос дрожит. Тэхён даже не представляет, что с Чонгуком его ласки сейчас вообще сделали.       — Пожалуйста что? — а потом он проводит свободной рукой — другую Чонгук продолжает пытаться сломать — по стволу, растирает собственную слюну, снова присасывается к головке, наслаждаясь фактом того, что Чонгук буквально смотрит. Смотрит, как его губы охуенно обнимают член, доставляя при этом такие нереальные ощущения им обоим, что просто обкончаться сейчас прям на старте.       — Стой… я хотел сказать стой, — сдавленным шёпотом, на подушки откидывается, захныкав, потому что Тэхён старается брать всё глубже и глубже, дразнит языком, заводит.       — Мне прекратить, Чонгук-а? — член изо рта выпускает, им себе по губам, по языку похлопывает.       И Чонгука ломает безумно, хочется в голос стонать от этого всего. Где Тэхён такого насмотрелся? Чонгук чувствует, как щёки горят, как ноет от перенапряжения тело, и решает окончательно отпустить ситуацию.       — Нет, я очень хочу кончить, дай мне хорошо кончить сейчас, ладно? — сгибает ноги и пальцами в волосы, слегка натягивает, как Тэхён ему раньше, Чонгук знает — это приятно.       А Тэхён, чью игру он наконец понимает, совсем с катушек срывается.       — Не стесняйся, Чонгук, можешь помогать мне, — и всё. И ни слова больше не говорит, снова в рот берёт глубоко, с каким-то пошлющим гортанным звуком. Чонгука снова дёргает, когда мышцы сокращаются от наслаждения, он стонет не громко, но так, что Тэхён точно слышит и хочет заставить быть громче.       А потом для Чонгука всё смазалось в одно большое хорошо. С момента, когда Тэхён разрешил помогать, когда Чонгук откровенно вцепился в его волосы, надавливая и направляя, всё действительно смазалось и слилось: неловкие всхлипы и просьбы остановиться, протяжные стоны и «малыш, пожалуйста, ещё немного глубже», мысли о неловкости и неумелости, абсолютно бесстыдный темп, с которым Тэхён методично скользил по члену губами, с каждым разом всё сильнее и грубее вылизывая языком. Чонгук потом будет долго краснеть, вспоминая, какие пошлости в порыве страсти шептал этой очаровательной макушке, мелькающей между ног. И «да, пожалуйста», и «что за рот такой безумный, господи боже», и «вот так, да, делай вот так, детка», и «я буду трахать тебя всю ночь потом, ты ходить утром не сможешь». И самое забавное, слова любви он тоже шептал. И это, наверное, странно в этой ситуации.       У Тэхёна болели губы и немел язык, он никогда ещё так усердно ими не работал. Горло саднило и першило немного, кто ж знал, что оно для этого не совсем предназначено. Но судя по тому, до чего Чонгука довёл, он сделал вывод, что неплохо у него в оральный получается.       Он за эти минуты, пока сосал, услышал стонов больше, чем за все их разы. Обычно Тэхён под Чонгуком извивался и стонал. Обычно он скулил и просил сильнее, быстрее и глубже. А теперь вот наоборот, и Тэхён осознаёт — сверху попробовать жуть как хочется. Осознаёт, когда Чонгук хнычет, отчаянно сводя дрожащие колени, и тянет за руку, которую не выпустил ни разу, наверх.       — Я всё, Тэтэ, всё почти, — Тэхён выпутывает из цепкой хватки свою руку, обнимает ею, фиксирует одно колено Чонгука своим, чтобы не сводил ноги, и принимается ласкать член ладонью.       — Давай, кис, — и в пару движений доводит его, задыхающегося, до финала.       Смотрит на Чонгука зачарованно буквально — ресницы дрожат, дышит через рот, постоянно губы облизывая в истоме… Невероятно красивый, чувственный и ужасно уязвимый сейчас. Тэхён хочет видеть его таким под собой как можно чаще. А ещё поражает понимание, как много Чонгуку предстоит попробовать, будучи снизу. И это всё ему он, Тэхён, покажет. Никто другой. Только он. Нужно будет сказать об этом после.       Не смущает остывающая на животе чужая сперма, не смущает этот вид разнеженный, когда Чонгук пытается отдышаться, ничего не смущает и это, наверное, правильно? Так и должно быть с любимым человеком?       — Гук-и?       — Я не шутил… — хрипло до невозможности. — Я тебя всю ночь, заразу, трахать буду за такие фокусы. Где это ты так научился?       — Вот здесь только что и научился.       — Серьёзно?       — Серьёзно. Вместо того, чтобы вот так вот отчитывать грубо, лучше бы поблагодарил, я старался, — обидчиво губы припухшие дует и порывается слезть с кровати.       — Э-э-эй, нет, нет, нет, ты куда? Прости, я просто в шоке, меня как будто оттрахали, у меня же такого ещё не было. Я и не знаю, что говорить, спасибо, мне пипец как понравилось, и я честно хрен его знает, как теперь жить дальше, зная, что можно делать такое. Я уже сейчас буквально ещё раз хочу.       — Правда понравилось?       — Я думал, ты слышал, да и как ты… — многозначительно кивает на живот в белёсых разводах.       — Вот видишь, зря ты отказывался.       — Ну, я просто не привык, чтобы так всё было, — пожимает плечами.       — Отпустило? Или ещё полежим просто? — Тэхён снова его член пальцами обхватывает.       Чонгук на самом деле сейчас уже хочет просто под боком у Тэхёна свернуться калачиком и уснуть. Подумать только, ничего не делал, а вымотался.       — Теперь я хочу тебя поласкать, — качает головой он и резво меняется с Тэхёном местами, подминая под себя. — Уф, вот так куда привычнее, — Тэхён усмехается, но ровно до тех пор, пока Чонгук не выдавливает смазку на ладонь и не начинает её греть. — Порядок? Как-то ты притих, — смотрит озабоченно.       — Я вымотался немного.       — Не будем дальше? Мне, может, тоже тебе…       — Продолжай, я хочу тебя.       — Я нежно, будет больно — говори.       Пальцами, всё ещё прохладными от смазки, Чонгук касается сфинктера осторожно, начинает поглаживать, подготавливая тугие мышцы к проникновению. А Тэхёну — спокойно. И даже хочется в этот раз чего-то поярче.       — Я хочу, чтобы было немного больно.       — Нет, ты что, это неправильно…       — Гук-и, я хочу, чтобы ты не сдерживался, я не хочу сегодня осторожно и нежно. Я хочу покруче чего-то, понимаешь? Можешь… немного грубо? — смотрит из-под ресниц.       — Я… — прокашливается, — постараюсь.       «Интересный поворот»       Надавливает одним пальцем на дырочку, она спокойно пропускает внутрь один палец. Чонгук смотрит удивлённо.       — Ну я же сам растягивался в душе. Ты думаешь, почему я так долго?       Кивает понимающе и добавляет второй палец, разводит их внутри, поудобнее одновременно устраиваясь, перекинув одну ногу Тэхёна себе через бедро, целует грудь. Тэхён расслабляется окончательно.       — Нормально?       — Да, посильнее можешь.       — Давай вот так, — проталкивает пальцы внутрь полностью, приподнимается и впивается губами в его плечо. Тэхёна дрожью прошибает и с губ срывается нежный всхлип, Чонгук рискует и добавляет третий палец, Тэхён хнычет, сильнее насаживаясь.       — Да-да-да… — шепчет загнанно, насаживается посильнее.       — Где-то здесь, — Чонгук нащупывает пальцами заветный узелок, надавливает, Тэхён дёргается, инстинктивно ногой к себе сильнее прижав.       И не знает куда руки деть, одной цепляется за простыни, удерживая уплывающее от безумного кайфа сознание, спустя пять минут начинает постанывать и поводить бёдрами под каждое движение чонгуковой руки.       «Поговорить, что ли?»       — Ну что, ах… да, вот так… — второй руке находит применение, зарываясь в волосы Чонгука и несдержанно дёргая, когда особенно сильно колбасит от того, как тот его грудь выцеловывает, успевая ещё и засосы на шее лепить.       — Что «ну что»? — Чонгук отрывается от своего увлекательного занятия, продолжая растягивать.       — Хотел спросить, сколько энергетиков ты пил в неделю всё это время.       — Ммм, дай подумать… Где-то, наверное, четырнадцать.       — Чего?! — Тэхён и дальше повозмущался бы, но Чонгук знает, что у него очень чувствительная грудь, и нагло этим пользуется, заставляя задыхаться.       А потом Чонгук отрывается от вылизывания соска, ощутив, что собственный член уже более чем готов, а внутри Тэхёна достаточно свободно, чтобы попробовать. Приподнимает голову, вынимает пальцы под недовольное бурчание и хватает на ощупь блестящий квадратик фольги с кровати. Пальцы скользкие, открыть невозможно просто.       Тэхён молча отнимает, разрывает упаковку зубами и помогает раскатать презерватив по заново вставшему члену. А потом снова расслабленно откидывается назад. Он раскайфован, разнежен и готов уже к чему угодно. У него буквально болит уже всё, настолько сильно кончить хочется.       — Давай, детка, поехали, — Чонгук устраивается меж его ног, приставляет головку ко входу.       — Четырнадцать?! — «опомнился». Забавно, но это отвлекает от резкой вспышки давно забытой боли, когда Чонгук толкается внутрь, резко выдохнув. Удивительно, но по-прежнему для него большеват.       — Больно?       — Не останавливайся.       — Тэ, узко ещё.       — Давай так.       Чонгук цокает недовольно, двигаться продолжает, только берёт амплитуду побольше и не торопится, но входит до основания.       — Че… ах… тырнадцать?       — Угум, — наклоняется к его лицу, но Тэхён целовать не даёт и нежный чонгуков порыв приходится ему прямо в щёку, а не в губы, куда тот метил. Обнимает за плечи и выдыхает, расслабляясь. Чем быстрее расслабится, тем быстрее им обоим приятно станет. Спустя пару минут и толчков так пятнадцать-двадцать в поисках нужного угла, всё становится проще, а у Тэхёна начинает пропадать тянущее ощущение в животе, становится почти не больно. А значит, можно и продолжить перепалку.       — На кой чёрт мы пытаемся… Ай, да! Вот тут, да! — попал по простате. — Наладить что-то… если ты умрешь скоро от инфаркта. Ммм, посильнее, не осторожничай со мной, давай, — скрещивает на спине ноги, надавливая пятками на ягодицы, подбадривая. — Нет, серьёзно? — и смотрит слишком злобно и озадаченно для человека, которого сейчас буквально трахают.       — Сладкий, я пошутил, я просто хотел посмотреть, как ты злишься. На самом деле где-то восемь, — Чонгук подмигивает, немного замедляясь.       — Ужас, никаких больше энергетиков. Понял?       И Чонгук останавливается, замирает: это что? это намёк на то, что они всё вернут?       — Я не знаю, как я выживал эти полгода без твоей заботы, клянусь, не имею ни малейшего понятия.       А Тэхён тает: это что? это намёк на то, что они всё вернут?       — Если ты не перестанешь быть таким нежным романтиком, я умру от сердечного приступа быстрее, чем тебя убьют энергетики, — и этого достаточно, чтобы лицо Чонгука озарила милейшая на свете улыбка.       — Давай на живот, — командует, переворачивает, даже не вытащив член толком, подсовывает Тэхёну под живот подушку.       А потом Чонгук опускается сверху, придавив своим весом, разводит его ноги своими, входит резко до основания, заставляя вскрикнуть, давит на шею: хотел грубо — пожалуйста. И шепчет в самое ухо:       — У меня благодаря тебе появилась куча любимых песен. Never not, например, я постоянно рыдал под неё в Австралии, но самую сладкую музыку, самую приятную для слуха, самую любимую, ты создаёшь сам. Твоё дыхание, твой смех, твои стоны, это самая лучшая музыка для меня. Побудь немного громким, ладно?       — Чонгу-у-ук, — тянет Тэхён, и это последняя его связная мысль. Дальше только всхлипы и скулёж.       Потому что Чонгук делает то, что он и просил. Берёт грубо и до основания, с большой амплитудой, заставляя кровать скрипеть буквально. Вдалбливается в его тело с силой, вминая в матрас, вколачивается, кусает больно, синяки оставляя по плечам, прижимаясь, словно склеиваясь с его влажной спиной своей грудью. Тэхён не особо вспомнит потом, но он, кажется, кричал, не стонал даже.       Чонгук шипит сквозь зубы, когда приподнимается, чтобы окинуть Тэхёна взглядом. Тот прогибается в пояснице по-кошачьи почти, руками простыни над головой комкает, и без конца чонгуково имя шепчет. То ли голос совсем сорвал, то ли дело в эмоциях, но давно перестал стонать протяжно и громко, лишь тихонько поскуливает, вздрагивая от каждого толчка. Чонгук кайфует от соприкосновения кожи с кожей.       — Вот так, детка, вот так, да, — хрипло выдыхает.       — Чонгук, Чонгук, Чонгук…       — Я здесь, милый, тебе хорошо, скажи мне? — выпутывает одну руку из хватки и просовывает под живот Тэхёну, надавив слегка. Чувствует себя внутри. — Боже, как я глубоко в тебе, Тэ, — ему срывает крышу окончательно, он ускоряется, перестав контролировать темп. И они, если честно, наверное, кровать сегодня сломают, если так продолжат. Чонгук как-то очень запоздало осознаёт, что уже больно от того, насколько жёстко вдалбливается. А ещё наслаждение приятными иголками по всему телу гуляет и, возможно, ему чуть-чуть до финала осталось.       — Хорошо, очень хорошо… Чонгук… я хочу лицом к лицу кончить.       «Вовремя»       Трахаться — кожей к коже. Кончать — лицом к лицу. Философия секса? Чонгук отчего-то сейчас уверен, что так правильно.       Он выходит, быстро переворачивает полуживого, растраханного Тэхёна на спину, снова входит резко, впивается поцелуем под самый подбородок, тянется к губам, Тэ уворачивается.       — Почему… ммм… — самому держаться уже тоже сложно, — почему целовать не даёшь?       — Я же со… сал тебе.       — Тоже мне проблема, дай сюда, — скользит языком в рот, а потом умудряется даже нежно поцеловать, хотя нестерпимо хочется сожрать просто. — Тебе хорошо? Хорошо со мной сейчас?       — Очень хорошо, Чонгук-и.       — Скажи, что любишь меня, Тэхён, — глаза в глаза. Да, нечестно, да, это неуважение к чувствам, да, это про «не оставлять выбора». Но Чонгук сейчас по-другому не может. Он чувственно трахает Тэхёна прямо сейчас, в эту самую минуту. И распадается внутри на части. Знает — кончит так сильно, что ноги онемеют потом ненадолго. Он хочет, чтобы Тэхён кончал под ним так же сильно, со стонами, словами любви и его именем на губах. Вот всё вместе, возможно вообще такое?..       Тэхён глаза закатывает от удовольствия, чувствуя, что вот оно, уже подступает, даже дрочить не пришлось, и снова обхватывает Чонгука всеми конечностями, а тот ускоряется в ожидании ответа.       — Скажи, что любишь, Тэ. Соври хотя бы, — начинает вколачиваться ещё интенсивнее.       — Зачем мне врать? Я люблю.       Удар.       — До сих пор любишь?       — Я никогда не переставал, Чонгук.       Ещё удар.       — И я люблю тебя, Тэхён, пиздец как сильно люблю, прости меня за мат, ладно? Я по-другому просто описать не смогу. Но я так люблю тебя, нежность моя.       Возможно, они в унисон забились.       — Люблю тебя.       — Люблю тебя.       — Люблю тебя.       Они потом не вспомнят, кто первый кончать начал — Чонгук, снова темп наращивая, навалился совсем сильно, в губы впился буквально, очень пошло и развязно, и такие вещи своим языком вытворял у Тэхёна во рту, что создалось впечатление, что его и там и тут, как говорится, трахают.       Он бы запомнил это, если бы не кричал так неистово, расцарапывая Чонгуку кожу на спине, если бы не подмахивал так сильно бёдрами, рискуя сломать себе что-нибудь от усердия, запомнил бы, если бы его голову не занимала единственная мысль: «Ах, боже, Чонгук, я так люблю тебя, возьми меня, да, Чонгук». Так он и кончил, взорвавшись миллионами частиц, дрожа неистово просто, изливаясь им на животы обильно и долго, и последним протяжным, высоким стоном — в опухшие до безобразия, краснющие губы Чонгука.       «Люблю, люблю, люблю…»       В какой момент кончил Чонгук, отчаянно жалея, что на нём презик, он сам не особо понял. Всё смешалось в одно большое очень хорошо, заглушая оргазм осознанием, что вот так только с Тэхёном будет. В семнадцать, в восемнадцать, в тридцать три. В танцевальных залах, на парах, на работе где-то, куда они однажды устроятся, у него дома или в квартирке, которую себе снимут или купят, когда разбогатеют. С Тэхёном всё возможно на грани у самой вечности. Только с ним.       А сейчас Чонгук тоже дрожит, как осенний лист на ветру, пытаясь перестать постанывать и остановиться, но двигается словно по инерции, хотя чувствует, что Тэхён кончил давно, и можно перестать уже.       Разве, блять, можно вот так в восемнадцать?       Хотя кому какое дело, когда? Кто-то уже родитель в шестнадцать, а кто-то в тридцать пять живет для себя, не имея ни одного ребёнка. Кто-то становится миллионером в девятнадцать, а кто-то начинает прилично зарабатывать к сорока пяти. Кто-то встречает свою настоящую, сильную и единственную любовь в семнадцать, а кто-то до конца своих дней ищет и не находит в конечном итоге.       Каждый пишет свою историю. И они тоже. И, кажется, основное в их истории — понять, что не просто так жизнь с ними вот так однажды. Хватай, пока есть возможность, прижимай к себе крепче, не давая упасть, люби.       Чонгук из последних сил уже, буквально на ощупь, словно слепой котёнок, находит родные губы своими. Они такие опухшие у обоих, что до боли почти, поэтому он самым трепетным образом осторожно целует, и поцелуй этот самый нежный на свете.       Тэхён в этот момент осознаёт, что интимнее и трепетнее, чем вот этот невесомый, завершающий поцелуй дрожащими губами, у них ничего не было. Столько нежности, что в ней захлебнуться можно.       Пожалуй, это лучший их секс.       А потом Чонгука накрывает всем и сразу.       Поторопился опять. Почти вынудил. Заставил в любви признаваться. Переспал, хотя у Тэхёна парень есть. Воспользовался буквально. Стыдно становится ну просто невероятно. И это после такого-то секса. Как в глаза смотреть сейчас — непонятно. Почему эти мысли в голову лезут в такой момент — тоже не ясно.       Но Тэхён всё решает проще намного. Без непонятных каких-то, выдуманных причин, чтобы корить себя. Без лишних мыслей. Так и задержавшись в этом состоянии бесконечной нежности по отношению к человеку рядом.       — Жарко? — ладони на щеках Чонгука устраивает, чувствуя, что тот дрожит по-прежнему, большими пальцами смахивает капельки пота с висков.       — Очень…       Тэхён легонько дует ему под чёлку.       — Всё нормально?       — Я… так устал, — и выходит из него без предупреждения. — Прости за это.       — Ну, без этого никак, — зашипев, Тэхён колени сводит, когда Чонгук поднимается с кровати, стягивает, морщась, презерватив, и шлёпает в ванную выкинуть. Тэхён почти боится, что Чонгук пойдёт в душ и оставит его вот так лежать тут. А он сейчас очень чувствительный. И Чонгук ему нужен рядом. Чтобы пережить этот момент вместе.       — Кажется, мне нужно больше заниматься спортом, вообще не вывожу, — Чонгук выходит из ванной, подцепляет край одеяла и заваливается рядом, пристраивается головой на плече.       — Так сильно устал, маленький? — нежно воркует Тэхён, облегчённо выдохнув, радуясь, что вернулся быстро, притягивает поближе, чтобы лёг поудобнее и приобнял уже наконец.       — Безумно, — пальцем тут же начинает вырисовывать узоры какие-то на его груди.       — Нам нужно в душ.       — Ммм, — мычит так протестующе, что Тэхён голову удивлённо приподнимает и заглядывает в лицо.       — Почему нет?       — Хочешь смыть с себя всё, что было?       — Нет, ты что… ну, просто мы испачкались все.       — Чистюля.       — Малыш, не хочешь — не пойдём, не бубни, — Тэхён смеется, целуя взъерошенную макушку. — Ну ты чего такой? М?       «Что-то с ним не так»       И Тэхён боится того, что Чонгук может сказать.       — Я понимаю, что это нагло. Понимаю, что снова тебя поторопил. Понимаю, что нечестно по отношению к тебе было вот это начинать… с признаниями, и всё такое. Но я просто… я, если честно, хотел попросить ещё один шанс, — бормочет и выглядит при этом, как ребёнок, который обиделся, что сладкое не дают, и сидит канючит, мол, «я тоже хочу шоколад». В глаза не смотрит, пальцем продолжает по груди водить, губы — чувствуется кожей — надул немного обидчиво.       А Тэхён зря боялся, получается. Он смеётся тихонько, чувствуя себя рядом с Чонгуком совсем-совсем взрослым. Хватит уже вокруг да около ходить.       — Я, по правде говоря, хотел тоже попросить тебя дать мне ещё один шанс, — заявляет с улыбкой, поглаживая исцарапанные плечи.       — Правда? — и глаза такие удивлённые поднимает, что отчётливо становится похожим то ли на Бэмби, то ли на котика из «Шрека». Скорее второе.       — Правда, — целует куда-то в бровь, просто чтобы целовать.       — А как же парень?       — Мы не общались с той ссоры в гримёрке. Весь месяц, считай. И пока ты в аптеку бегал, я написал ему, извинился и сказал, что не выйдет ничего. Не думаю, что он удивился этому сообщению спустя месяц молчания.       — Тэ-э-э…       — Ну да, по эсэмэс бросил. Да, некрасиво. Но я извинюсь, отправлю цветы ещё, если хочешь.       — Да пофиг на него, боже, ты это ради меня, скажи? — приподнимается на локте.       — Ради того, чтобы с любимым человеком засыпать и просыпаться, покупать и готовить ему кофе, ходить на учёбу вместе и вместе делать пары, танцевать, когда вздумается, и целоваться сколько душе угодно, трахаться невозможно много, смотреть по вечерам фильмы и сериалы и будить утром невыспавшегося поцелуями. Ты знаешь кого-нибудь, с кем я смогу это всё воплотить, если не с тобой? И главное условие — любить я его должен до потери пульса. Найдёшь мне кого-то другого на эту должность, кроме себя самого, и я отстану тогда.       — Не надо никого искать, — Чонгук хмурит брови и обратно укладывается.       — Значит, не задавай глупых вопросов, кис.       — Почему ты стал называть меня «кис»? — зевает уже.       — Просто мне так нравится. Ты похож на ласкового котёнка. Вот сейчас особенно.       — А ты солнышко…       — Засыпай, я утром тебя разбужу ни свет ни заря и в душ отправлю.       — Мы снова встречаемся? Ответь, это важно, я не усну.       — Давай будем думать, что мы и не переставали. А насчёт отношений, то да. Если ты не против, я бы хотел всё вернуть. Будешь моим парнем, Чон Чонгук?       — Буду. Ты не считаешь, что мы поторопились, и всё такое?       — Перестань париться, Гук-и. Я тебе отсосал сегодня первый, что за вопросы у тебя?       — Ну да, и то верно. Ой, мне так понравилось, — улыбается сонно, но пакостно, повыше тянется, носом о щёку трётся, словно и правда котёнок.       — Засыпай, милый, — и просто прижимает его к себе, чтобы обменяться таким уже теперь обязательным «Я люблю тебя».       А потом Чонгук в два счёта проваливается в сон, очаровательно засопев. И Тэхён поражается тому, что это реально всё. Он проснётся завтра впервые с Чонгуком в одной постели. И это будет их первое совместное от и до утро. Рождественское. Вместе. Рядом. Это подарок на Рождество? Новогоднее чудо?       — Красивый, ужас, — и сам засыпает, зарывшись носом в тёплые волосы.       Засыпает, чтобы проснуться от каких-то глухих всхлипов и ощущения влаги на собственной шее. Минуты две уходит на то, чтобы сообразить, где он и с кем. Ещё пара минут, чтобы понять, что звуки — это Чонгук всхлипывает, а влага — это слёзы, которые у него во сне по щекам бегут.       — Что за фигня… Гук-и… — плачет во сне. И что это за дела? — Эй, Чонгук-а, просыпайся, слышишь, — легонько за плечо трясёт. Тот, к счастью, просыпается быстро. В комнате светло от гирлянд, которые продолжают работать, а за окном темень невероятная, значит, проспали они недолго. Чонгук пытается проморгаться. — Эй, ты чего?       — Ай, фак, — рукой тянется вытереть мокрое лицо.       — Что случилось? Плохой сон? — Тэхён перехватывает ладонь и губами быстренько собирает почти всю влагу, исцеловав всё лицо.       — Угу.       — И что приснилось? — продолжая целовать.       — Ты.       Тэхёну почти обидно. Почему это он — и плохой сон?       — И что же я там такого делал?       — Прощался со мной и целовать не давал. Мне уже херову тучу лет одно и то же снится.       — Давай помажем, — предлагает Тэхён, хотя к делу это вроде бы не относится, выныривает из-под тёплого одеяла, на пару минут оставив Чонгука одного, возвращается спешно с кремом, по пути выключив гирлянды. Усаживается рядом, быстренько мажет руки, дует немного. И ныряет обратно в объятия. — Я никуда не денусь, Чонгук, — а потом целует уже в губы, медленно, без языка, чувственно невозможно. — И всегда буду целовать. Иди ко мне.       Чонгук сонно бормочет что-то там про любовь опять и жмётся ближе. Тэхён обнимает крепко, принимаясь нежно, осторожно водить пальцами вдоль линии позвоночника, оглаживая поясницу и лопатки. Успокаивает.       — Ммм, как приятно, — сипло, куда-то в основание тэхёновой шеи.       А потом отрубается так же быстро, как и проснулся.

***

      Тэхён поднялся рано для выходного дня. Десять часов, а он уже успел сходить в душ, зачарованно поразглядывать поле вчерашней битвы на собственном теле. Да-а-а, Чонгук постарался, чтобы Тэхён был полностью разукрашен. Царапины, синяки, засосы, укусы по плечам. Наверное, кто-то бы испугался такого неистовства. Но Тэхёну даже нравится. Чонгук там сам весь исцарапанный, как будто кошки дикие напали. Вот это называется страсть?       Быстро высушив волосы, он направляется в спальню и пытается найти, что бы надеть. Брюки можно и свои, да и толстовку можно свою, у Чонгука в шкафу их аж три висит. Стырил-таки, зараза.       Тэхён одевается и пробирается на носочках на выход, чтобы успеть сделать задуманное. Обязательно нужно успеть, пока Чонгук не проснулся.       Пройти мимо без остановки не получается. Лежит, дрыхнет, пятка смешно из-под одеяла торчит, задница тоже, а в квартире холодно. Тэхён включил, конечно, обогреватели, но пока они не успели тут всё согреть.       — Ой, господи боже, что за ребёнок, — осторожно укрывает получше, чтобы не замёрз, и выскальзывает из спальни. А потом и из квартиры.       На дорогу до кофейни уходит минут десять, столько же, чтобы вернуться, а Тэхёну испереживаться всему. Телефон сел, и он оставил его дома, чтобы зарядить хоть немного и отписаться наверняка паникующей маме, что он у парня. Поэтому Гук-и, если проснётся и дозвониться не сможет, мало ли что подумает. Но когда он возвращается в квартиру, притащив с собой аромат зимнего утра, рождественской атмосферы и терпкий, вкуснющий запах кофе, Гук по-прежнему спокойно сопит, свернувшись комочком.       Пальто в шкаф, кофе и круассаны на прикроватную тумбочку, сам на краешек кровати.       — Гук-и, — поцелуй в лоб. — Просыпайся, малыш, — в щёку тёплую. — Доброе утро, — в губы, нос, в другую щёку, Чонгук мычит что-то нечленораздельное во сне. — Вставай, уже одиннадцать, — снова в губы. Снова щёки, нос, прикрытые веки и лоб. Снова губы. И Чонгук от поцелуев потихоньку начинает просыпаться. Мгновение — Тэхён только-только начал увлекаться этим странно-приятным занятием — и глаза приоткрывает, тут же улыбается так нежно-нежно, чуть не мурлыча от удовольствия. Весь припухший и помятый, сонный невозможно. — Доброе утро, Гук-и.       — Dreams come true определённо, — сипло ото сна, и утягивает Тэхёна к себе в объятия. — Доброе. Ой, ты охрип так?       — Сорвал вчера голос, наверное. Вставать будем?       — Не-а.       — Будем-будем, кто-то не захотел вчера в душ идти, вот сейчас придётся встать и пойти.       — Ну Тэ-э-э, — тянет. — Стоп. Почему кофе пахнет?       И очаровательно совершенно в губы утыкается, принюхиваясь. Тэхён не может сдержаться, чмокает тёплый нос и прикусывает легонько.       — Ты что, кофе без меня пил? — обиженно-обиженно так. — Разбудил бы, — всё, дуется сразу.       — Чонгук-а, — снова чмокает в нос.       — М?       Тэхён молча кивает ему за спину, Чонгук оборачивается и натыкается взглядом на два больших стаканчика в холдере и небольшую коробочку с круассанами рядом.       — О-о-ой, это что, для меня?       — Ну а для кого ещё? Вставай скорее, остывает.       — А я думаю, чего ты такой холодный. Погреть?       — Согрел уже, выползай.       — А можно прям тут есть?       — А вот нет, душ сначала.       — Ну Тэ, остынет.       — Не беспокойся, я взял погорячее, помоешься быстро — не успеет остыть.       — Чистюля, — выпутывается из одеяла и объятий, подрывается в ванную. Тэхён улыбается, хмыкает. Нет, подумать только, то есть быть чистюлей — плохо, что ли?       Чонгук рекордно быстро моется, с особой осторожностью оттирая плечи — Тэхён, конечно, сильно царапается, надо что-то с этим делать. Надевает первые попавшиеся шорты, — в квартире тепло, этот парень невозможный калорифер утром включил — футболку и, заметив валяющуюся на спинке дивана огромную тэхёнову рубашку, натягивает и её сверху. Моментально настроение ещё лучше становится.       «Снова есть у кого тырить вещи»       Пританцовывая, направляется к барной стойке, за которой восседает Тэхён, залипая на что-то в телефоне и лениво потягивая кофе.       — О, ты всё? — поднимает на него взгляд и усмехается, увидев на нём свою одежду.       — Не сниму, — Чонгук обнимает себя руками, заметив, куда устремлён взгляд Тэхёна.       — Я и не говорил этого делать, кис, — поигрывает бровями, снова отпивая кофе.       И Чонгуку не неловко. Не странно. Не стеснительно. Он, поглощая круассаны с ветчиной и сыром (боже, помнит же, что сладкое не любит), жадно разглядывает выглядывающие из-под ворота засосы на шее Тэхёна. И вообще пялится. Пялится невозможно.       Кофе вкусный невероятно. И кое-что новое. Чонгук смотрит удивлённо. Что это? Тэхён изменяет привычкам?       — Ничего не имеешь против имбирных пряников? Разовая акция, в честь Рождества, — тот безошибочно угадывает невысказанный вопрос.       — Отличная акция, Тэ.       — Ешь, — и сам принимается жевать, будто бы игнорируя его влюблённые взгляды. На самом деле замечает всё прекрасно. И радостно от этого всего пиздец как. Рождественское чудо, не иначе.

***

      — Помазал?       — Да, мам, — плюхается рядом на диван.       — Чем займёмся?       — Не зна… блин, вот это я тебе, конечно, шею всю…       — Да ладно, обычные засосы, пройдут.       — А мама не вставит по самые уши за такое?       — Я думаю, она поймёт.       — А папа?       — Он не живёт с нами больше, — Тэхён приподнимает его руки, смотрит внимательно, неодобрительно головой качает и берёт крем.       — Ой, прости, пожалуйста, я не знал.       — Я не расстроен.       — Это ты, получается, на Рождество с мамой будешь, да?       — Ну вообще она с бабушками будет отмечать, а что такое? Хочешь вместе?       — Хотелось бы… — Чонгук прикрывает глаза, когда Тэ, втирая и осторожно массируя, начинает распределять крем по коже.       — Давай тогда вместе. А тебе к семье не нужно?       — Ну, мама улетела. А папа с Боной будет отмечать, не горю желанием к ним ехать.       — Не общаешься с ним?       — Ну такое, периодически. Сам нет. Он пытается.       — Один собирался в Рождество сидеть? — Чонгук в ответ только плечами пожимает. — Ну, два варианта, либо едем с моей мамой к бабушкам и с ними тусуемся, либо вдвоём, но тогда будем питаться одной пиццей.       — Даже не знаю, что лучше, — улыбается, голову на спинке дивана устраивает. — Давай вечером решим.       — Хорошо. Ты чего смотришь так?       — Я влюбился невозможно.       — В кого это?       — В своего же парня.       — Ужас.       — Можешь ещё немного помассировать? Мне так нравится.       — Ну, я вижу, что нравится, — наклоняется, целует губы, которые до этого сам же заботливо бальзамом смазал. Кожа у Чонгука, конечно, везде нежная и тонкая чересчур. Поцеловались вчера, и пожалуйста, сегодня губы обветренные уже.       — Чонгук, меня интересует один вопрос. Какого чёрта ты не отвечаешь? — а дверь в этой квартире, оказывается, открывается очень даже бесшумно.       — Ты дверь не закрыл, да? — сморщив нос, отстраняется Чонгук.       Тэхён снова испуганный невозможно. Тот же взгляд, так же губы дрожат, но рук не выпускает и, более того, продолжает массировать, словно по инерции.       — Какого хрена здесь происходит?       — А ты как обычно не вовремя, — говорит Чонгук отцу, не потрудившись даже голову от спинки дивана оторвать.       Ну да, выглядит всё, наверное, вообще весело. Уселись на диване. Руки в руках, Тэхён ноги ему через бёдра по-хозяйски перекинул, и шеи, лица — очевидно и однозначно.       — Ким Тэхён, какого, блять, хрена ты сидишь и трогаешь моего сына, когда от меня он шарахается и за руку не здоровается, прикрываясь каким-то расстройством?       — Фу, взрослый человек, уважаемая личность, и так выражаешься. Не матерись при нём, ему неприятно, — лениво тянет Чонгук.       — Возможно, я просто ему больше нравлюсь, Ким-сонсэнним, — растягивает Тэхён губы в широкой квадратной улыбке.       И Намджуна бомбит, кажется, ужасно. Он молча захлопывает входную дверь, направляется на кухню, бросив «Чонгук, за мной, быстро».       Чонгук вздыхает как-то ну просто мученически. И Тэхёну, который только-только испуг прогнал, опять становится не по себе.       — Чонгук…       — Я разберусь, всё в порядке.       «Ну да, один раз уже разобрался»       — Не надо, не иди, — за руку хватает.       — Тэ, всё хорошо. Я разберусь, правда. Сейчас он уже никак не сможет на меня повлиять. Ты взрослый, самостоятельный человек, он ничего тебе не сможет сделать. Да и в любом случае… Уж с собственным отцом теперь я смогу всё решить, чтобы тебя защитить, ладно? Только будь тут, солнышко, никуда не уходи, что бы ни услышал. Чтобы я вернулся, и ты был на этом самом месте, хорошо?       — Хорошо, Гук-и, обещаю, что не уйду, — гладит по щеке, целует быстренько.

***

      — Оке-е-ей, опять будешь лезть в мои отношения?       — Чонгук, что это всё значит, какие отношения? У тебя учёба.       — Ну любовь, сори.       — Это детский лепет, вам сколько лет? Подобные отношения ни одного испытания не…       — Серьёзно, пап? Полгода в ссоре на расстоянии, благодаря одному гомофобному папочке, это не испытание? Я тогда лежал и ревел тут перед мамой, как тряпка, на том самом диване, на котором сейчас сидел и целовал его. И знаешь, что она мне тогда сказала? Она сказала сделать, как ты говоришь, чтобы ему жизнь не сломать. А чувства, если они настоящие, они никуда не денутся. Видишь, никуда не делись. Вот в этом между вами и разница. Я жалею, что так мало с ней общался. Можно больше в мою личную жизнь не лезть?       — Вы ещё дети, Чонгук, какая любовь? Какие чувства? Это просто гормоны. Мы с твоей матерью в вашем возрасте тоже думали, что это любовь, и что из этого вышло?       — Я тебе беременная женщина, что ли, чё ты мне постоянно гормонами этими тыкаешь? У меня их столько нет. Ну знаешь, вышло неплохо так, мама говорит, что это была любовь, раз я такой классный получился, — смотрит с вызовом, знает, что цепляет за живое. И он прав, потому что отец не находит, что ответить. — И мы — не вы, пап. У нас совершенно другая пара, во всех… смыслах.       — Да какая разница, чем вы отличаетесь, пускай пара не совсем традиционная, чувства у всех одинаковые и заканчиваются они тоже одинаково. Я просто пытаюсь заботиться о твоей будущей жизни, не хочу, чтобы у тебя было, как у нас.       — Бинго.       — Что?       — Ты только что признал, что потратил миллионы наших с ним нервных клеток, заставил нас страдать так, что на стену лезть хотелось, отобрал у него стажировку, о которой он мечтал и на которую тяжело работал шесть лет, отнял у нас минимум сто восемьдесят суток — просто так. В этом не было смысла даже для тебя, ведь ты сам сейчас сказал, что нет разницы, какая пара, чувства у всех одинаковые. Так против чего ты боролся, пап?       — Господи… даже если это и так, я признаю, что мои взгляды для современного мира слегка радикальны, но это не отменяет того, что я сказал о чувствах.       — Да, а ещё если читать между строк, то сравнивая мои отношения с вашими с мамой, ты буквально назвал меня ошибкой, — а вот это больно. Нельзя так больно кусать родителей, крошка Чонгук-и.       — Ты с ума сошёл, как ты можешь такое говорить?       — Ну ты же говоришь.       — Чонгук, я не считаю тебя ошибкой. Ты родился в любви.       — Тогда что ты несёшь? Ты сам себе противоречишь, боже.       — Я просто говорю, что к серьёзным чувствам нужно приходить в сознательном возрасте, окончательно в себе разобравшись.       — Я разобрался.       — А он?       — Думаю, тоже.       — С каких пор он вообще может тебя касаться?       — Он всегда мог, пап, очевидно же.       — Ладно, я вижу, что адекватно мыслить ты пока не планируешь. Обязательно скажи мне, если что-то изменится потом, ладно?       — Хорошо, пап, я буду сообщать тебе, когда будут меняться месяцы на календаре и времена года, сообщу, когда скаканёт курс воны к доллару и обязательно ночью позвоню напомнить, что изменился год, а ещё буду звонить в твой и свой дни рождения, сообщая, что вообще-то изменился наш возраст… — Чонгук усмехается.       — Ты же понимаешь, что я не об этом?       — Ты же понимаешь, что навряд ли уже что-то изменится? Можно я буду просто любить, м? Ты либо принимаешь, либо нет, это твоё дело, но я буду действовать, как посчитаю нужным. И да, я надеюсь, что у нас с ним вот это самое «однажды в жизни и навсегда». Ладно? Мама приняла сразу. Попробуй и ты тоже.       — Прям-таки сразу приняла?       — Как только выслушала, — и отцу правда нечего больше сказать. — Я пойму, если ты не захочешь общаться. Но мне тоже нужно строить свою жизнь. Любить и получать любовь. Разбираться с моими тараканами, — руки приподнимает, демонстрируя. — Он мне помогает, как ты этого не поймёшь. Мы не просто сосёмся по углам, трахаемся, как кролики и делаем всё по приколу, лишь бы было. Я буквально умирал вдали от него, и вот во что себя превратил, видишь? — и снова покрутив руками, чтобы было хорошо видно, что они пока не в порядке, Чонгук прячет их в карманы.       Намджун видит. Сын впервые разрешает посмотреть на руки близко. Шрамы, много-много мелких тонких шрамиков по тыльной стороне ладоней. И становится больно за ребёнка. И правда, ну почему он вообще решил лезть? Не поступи он с ними так жестоко, может, уже и разобрались бы со здоровьем. У Чонгука ведь и правда тогда были будто бы совсем здоровые руки, горели глаза, сын постоянно был в приподнятом настроении и делал особенные успехи последние полгода в школе. Неужели это с Ким Тэхёном было связано?       — Не неси чушь, Чонгук. С чего бы мне не хотеть общаться. Ты мой сын, как бы оно там ни было. Может, я и приму когда-нибудь… это всё. Дай мне время.       Чонгук смотрит удивлённо. Такого он, конечно, не ожидал. Смотрит выжидающе, подвох ищет. Но не находит и улыбается понимающе.       — Спасибо, пап, — тянет руку для рукопожатия.       — Уверен?       — Я буду в порядке.       Отец бегло пожимает перемазанную огромным количеством крема ладонь.       — Я пойду. В общем, извинись за меня, ладно? Вспыльчивый у тебя папаша. На Рождество ты с ним, я правильно понимаю?       — Если ты не сильно против, мы бы могли заехать в гости вечером. Но встретить Рождество я хочу вдвоём с Тэ.       — Окей, звони, если что, ладно? Я не молодею, в конце концов.       — Замётано, — вот так вот просто. Легко и по фактам смог спокойно поговорить и отстоять свою точку зрения и счастье. Поставить отца на место и навсегда провести границу между личным и тем, куда есть доступ. Почему нельзя было вот также просто тогда, полгода назад?       Наверное, просто судьбе так угодно было. Чтобы они чему-то да научились. А с последствиями справиться никогда не поздно. По крайней мере, теперь они знают, каково им друг без друга. И это знание… Помогает в чувствах разобраться, как ни странно.       — Счастливого Рождества. Извиняюсь… за неудобства, — это всё, что может сказать Намджун, направившись на выход и напоровшись на взгляд больших карих глаз. И выходит из квартиры бывшей жены, в которой теперь, кажется, живёт его Чонгук вместе со своим парнем. Комично получается. Но, возможно, стоит пересмотреть взгляды на жизнь. Хотя бы для того, чтобы не потерять сына окончательно.

***

      — Всё слышал?       — Слышал… — глаза увлажняются опасно. — Он извинился даже.       — Я специально попросил тут остаться, чтобы тебе слышно было. Ты в порядке? Почему смотришь так? — Чонгук садится рядом, гладит Тэхёна по коленке.       — Я влюбился невозможно просто.       — Ммм, и в кого же?       — В парня своего.       — Здорово, — целует в губы. — А я трахаться хочу, Тэ, — оторвавшись, смотрит совершенно серьёзно.       — Чонгук, ну утро же.       — И что? Нужно определённое время какое-то для этих дел?       — Не знаю, но в любом случае, насколько я знаю, опасно вот так часто промывание делать, — Тэхён морщит нос.       — Ну так ты не снизу давай. Моя очередь балдеть.       — Хочешь? Правда? — оживляется.       — Очень.       — Класс, — и забирается к Чонгуку на колени. — Но предлагаю всё равно ночью. Прикинь, в рождественскую ночь такое устроить?       — А как дожить?       — Обычно, извращуга.       — Я волнуюсь теперь очень, — лицо прячет в изгибе тэхёновой шеи.       — Я буду очень нежным с тобой, кис.       — А объяснишь, как там… это всё?       — Ну естественно.       — I lost myself, seventeen.       — Then you came, found me.       — No other magic could ever compare.       — Мы ужасно поём, знаешь?       — А что? По-моему, неплохо.       — Давай лучше потанцуем?       — А давай.       — Я люблю тебя, моё рождественское чудо.       — А я люблю тебя, давай повторять это друг другу каждый день?       — А давай.

♾