Дневные кошмары

      Поезд здесь остановился лишь на пару минут: кроме неё, не вышел никто. Ребекка осмотрелась, но осталась разочарована. Ей казалось, что, вернувшись сюда спустя столько лет, она непременно испытает чувство принадлежности и узнавания. Но ни станция с одиноко торчащими над платформой часами-башенкой, ни город не взволновали сердце. Если бы не бумажка с названием, она решила бы, что произошла ошибка. Всё вокруг было чужим и серым. Дома вдалеке смотрелись грубо сколоченными театральными декорациями к очередной истории про пасторальный европейский городок, с которого рисуют открытки и картинки для пачек с пресными крекерами. Сумка, хоть в ней и были лишь вещи первой необходимости, оттягивала плечо и отнюдь не прибавляла оптимизма. Даже не хотелось представлять, каково было маме, волочившей вместо сумки вопящего младенца.       Двадцать лет… Она не была дома двадцать лет.       Воздух здесь не пах ничем особенным: ровно такая же смесь пыли и железа, как возле любой железной дороги, но глубокий вдох помог прояснить мысли. Итак, она на месте. Надо бы отыскать нужную площадь, а от неё идти налево, не сворачивая, до окраины. Мама говорила, что на это уйдёт не больше часа, и ещё столько же — на дорогу через лес. Ребекка запрокинула голову, силясь разглядеть за облачной пеленой солнце. Солнце себя не выдавало, и потому она, чертыхнувшись, потянулась за телефоном. Четыре часа дня. Значит, при самом радужном раскладе она доберётся к шести вечера. И, хоть летом темнеет поздно, это всего лишь четыре часа до темноты.       Четыре часа на то, чтобы от чердака до подвала обыскать здоровенный особняк в поисках записей отца — это, мягко говоря, чертовски мало. Если бы всё же послушала маму и отправилась ночным поездом, тогда…       Ребекка про себя усмехнулась и подтянула сползшую сумку, заканчивая предложение: «Заснула бы на коврике у двери, а проснулась бы к ночи».       Она не узнавала родной город, и тот платил ей взаимностью: никто не оглядывался в её сторону, не задавался вопросом, кто эта девица и что забыла здесь, никто не спешил спросить, не родственница ли она, часом, покойного месье Шерро. Сворачивая у цветочного магазина, где улыбчивая девушка, такая же неестественно-милая, как раз вручала герань в горшке старушке-покупательнице, Ребекка окончательно смирилась: её семью все давным-давно забыли. Возможно, оно и к лучшему: не придётся вежливо улыбаться, кивать и охать, тратя драгоценное время. Пусть слабо, но в душе теплилась надежда, что записи окажутся в кабинете, там, где их оставили, и вовсе не придётся ночевать в старом доме в гордом одиночестве. Она в целом не любила одинокие ночи, а уж дрыхнуть в особняке, где наверняка не водится электричества и центрального отопления…       Уходящая в лес тропа впереди разбегалась на две. Остановившись у развилки, Ребекка полезла в сумку за картой. Под руку, как назло, лезло что угодно, от расчёски до рукоятки серебряного кинжала. Налетевший ветер швырнул длинные чёрные волосы в лицо, и с минуту она нервно отплёвывалась, как подавившаяся шерстью кошка.       Ага, судя по карте, правая тропинка делает круг и поворачивает обратно к городу. Значит, ей налево.       Дальше от городской суеты, от редких живых лиц, через светлую рощицу, а затем вверх по оплетённому корнями склону заросшего холма. Лес здесь стал гуще, темнее: стволы подталкивали друг друга, пробиваясь наверх, к солнцу. Ребекка поёжилась и спрятала руки в рукава: приятная прохлада превратилась в промозглую сырость. Такой погоды ожидаешь в октябре, но никак не в разгаре лета. Хотя дождя не было уже почти неделю, кое-где земля оставалась сырой и с чавканьем проседала под ногами: как не по лесной дороге идёшь, а по зыбкой трясине.       Всё же кое-какое чувство приветствовало её здесь, как верный пёс, дожидавшийся все эти годы у крыльца.       Тревога.       Помрачневший лес, хранящий в грязи явный отпечаток то ли собачьих, то ли волчьих лап, ржавые железные ворота, оплетённые плющом, надрывный визг ключа в навесном замке — всё это словно не принадлежало ни городку, ни прохладному летнему дню, ни даже привычному миру. Оно и не должно, наверное, если вспомнить, из-за чего маме пришлось бежать с малышкой на руках. На пальцах остался ржавый след: Ребекка тихо выругалась и вытерла их о джинсы.       Так странно: ворота не отворяли так давно, а ключ, хоть и с жутким звуком, повернулся легко. Она-то ожидала, что придётся прихватить камень потяжелее, чтобы перебить насквозь проржавевшую цепь.       Двадцать лет назад Вивьен Шерро, перепуганная до полусмерти, выбежала из леса, прижимая к груди хнычущий свёрток. Вся она, с ног до головы, была покрыта кровью: она кричала, что в дом ворвались, что мужа убили у неё на глазах, что ранили ребёнка. Ребекка невольно потёрла шрам на шее — след раны, что могла бы стать смертельной — и про себя восхитилась самообладанием матери. Перед ней разыгралась наяву сцена, какую не покажут и в самом жестоком фильме ужасов, и всё же она сохранила достаточно ясный ум, чтобы не сказать правду.       «Они забрали бы тебя, если бы решили, что я сумасшедшая. Так что я повторяла каждый раз одно и то же: вломились грабители, кажется, у них была собака».       Глубокие кровавые раны, покрывавшие тело Грегори Шерро, приписали той самой собаке, как и укус на шее малышки Бекки. Больше недели мама провела с ней больнице, молясь о её здравии, и даже положила, к большому неудовольствию врачей, в кроватку серебряный крест. Конечно, она поправилась не из-за чьей-то веры. Крест — лишь красивый символ, не способный навредить созданиям ночи. Её защищала не воля любого из придуманных человечеством богов, а серебро. Пусть легенды о вампирах во многом лгут, кое в чём они правы: увы, серебро не убивает их безоговорочно, но может подавить начавшуюся трансформацию.       «Мы с твоим отцом многое знали о вампирах, — говорила мама, протягивая ампулу с её ежедневным лекарством, — достаточно, чтобы я сумела отсрочить твоё обращение. Поэтому мы переезжаем с места на место, поэтому я иногда надолго оставляю тебя на попечении других охотников: мой долг — не просто замедлить неизбежное, а создать настоящее лекарство, способное исцелить».       Неизбежное и впрямь неотвратимо наступало, а яд, запущенный однажды в кровь, порой давал о себе знать самым непредсказуемым образом. В одиннадцать лет впервые начали выпадать молочные зубы, и на месте передних выросли кривые клыки. Не такие, как у настоящего вампира: что-то среднее между змеиными клыками и зубами морского чёрта, настолько уродливое, что Ребекка с тех пор улыбалась, плотно сжимая губы. Когда она уже закончила школу, начала неприлично для смугло-оливковой чесаться на солнце кожа. Крови пока не хотелось, но нетрудно понять: это лишь вопрос времени.       Если ворота открылись сравнительно легко, то входная дверь встала на пути препятствием. Ключ упорно не вставлялся, при попытке пропихнуть силой — соскочил, оставив глубокую царапину на старом дереве. Пнув неподатливую дверь, она по-хозяйски пошла вдоль здания: если верить плану, который мама дала с собой, со стороны сада должна быть ещё одна дверь. На полпути, однако, ей встретилось более привлекательное решение в виде рассохшейся рамы: поддеть и выломать оказалось делом пяти минут, и Ребекка проворно юркнула внутрь.       Кажется, это была гостиная — и с первого взгляда в её антураже чувствовалось что-то неправильное. Ребекка провела рукой по столешнице из тёмного дерева и вздрогнула: чисто.       Ещё чего не хватало.       Проверяя догадку, она потянулась к лампе на рояле, щёлкнула выключателем: комната озарилась тёплым светом, который в другое время успокоил бы, а сейчас заставил сердце тревожно заколотиться. Паника продлилась недолго: мама ведь знала, что она отправится сюда. Она и после их отъезда заказывала уборку в особняке, так что наверняка поступила так и сейчас. Да и в том, что она оплатила электричество, тоже нет ничего удивительного, особенно после отказа Ребекки ехать ночным поездом. Вряд ли ей хотелось, чтобы дочка блуждала в темноте.       В темноте, которая наступала куда быстрее, чем планировалось.       Ребекка недоумённо посмотрела за окно: ещё ведь совсем рано! Но, тем не менее, полумрак стремительно сгущался, и вскоре ей пришлось зажигать свет, чтобы неясные очертания чудовищ в темноте снова распались на обыкновенные кресла, стола, этажерки с фотографиями.       «Лес, — сообразила Ребекка, — солнце скрывается за деревьями и перестаёт освещать замок куда раньше настоящего заката».       Новое открытие оптимизма не прибавило, как и совершенно незнакомые лица в потускневших ажурных рамках. Мужчины, женщины, несколько детей — то ли родственники и друзья её семьи, то ли случайные картинки, вырезанные из старых журналов. Часто встречался на фото один и тот же мужчина с неаккуратной бородой. Возможно, это и был отец: убегая, мама не прихватила с собой ни одного фотоальбом. Ага, а вот на этой мама и дядя Отис: мама намного моложе, в криво сидящем вечернем платье и с натужной улыбкой. А у мамы на руках… Ребекка озадаченно моргнула, разглядывая крошечную девочку с торчащими в стороны кудряшками, и невольно пригладила волосы.       Дом. Это здание, смахивающее очертаниями на мотель Бейтсов или ещё какую постройку из фильма ужасов — её дом. По спине побежали мурашки: малышке с фотографии не место здесь, среди старомодной мебели, пыльных книг, старинных витражей. Оно и на жильё-то не похоже, больше смахивает на музей: не удивишься, если в очередной комнате увидишь экспонаты в витринах. Её родная «комната», если так можно назвать отгороженный уголок внутри трейлера, была в разы меньше даже местной ванной, и всё же куда уютнее. Наверное, потому, что там не было такого странного эха: разлетающегося, как брызги фонтана, при каждом шаге или вздохе, разбивающегося на бесчисленные тоскливые шепотки. Они затихали в тёмных коридорах, среди пахнущих нафталином подушек на банкетках и мрачных картин, но ещё долго по спине предательски бегали мурашки.       Ладно, она здесь не ради ностальгии, да и фантазии о том, каково было бы жить здесь, в глуши, где никто не услышит твои вопли о помощи, не особенно вдохновляют. На всякий случай Ребекка обшарила ящики и книжные полки в гостиной, но никаких рукописных заметок не нашла, если не считать дневника некой госпожи Марион, явно не имеющего к отцу никакого отношения.       Несколько тетрадей в кожаных обложках… Все записи отца, изучавшие устройство вампирской крови. Большую их часть мама сумела воспроизвести по памяти, но кое-что — критично важное для нынешней разработки лекарства — ускользнуло. Оставалось надеяться, что за эти годы никто не стащил записи раньше неё.       Очередная комната на пути Ребекки оказалась библиотекой. Приценившись к количеству шкафов, она невольно присвистнула: тут впору расстилать спальник, закупаться в городе провизией и обустраиваться на несколько ночей. Если папе в недобрый час взбрело бы в голову сунуть тетрадь, скажем, между страниц какого-нибудь многотомника — а мама рассказывала, что он вечно клал вещи не на своё место…       Ребекка протянула руку к ближайшему корешку и тут же отдёрнула. Даже на ощупь она могла отличить старую книгу от новой, не говоря уж о едва заметном запахе типографской краски, сопровождающем исключительно свежие издания, лишь недавно вышедшие из печати. Электричество… Чистота в доме… Новые книги…       Нет уж, библиотеку лучше оставить на потом. Сначала нужно проверить кабинет. Это наверху. Если же там не найдётся необходимого, стоит вернуться в город и поискать гостиницу. Хоть с электричеством, хоть без, ночевать здесь в одиночестве может быть слишком опасно. Красноватый луч солнца лениво скользнул по стене — блеклый блик в когтях ветвистых теней — и тут же испарился. Показалось, что что-то упало вдалеке, но звук смолк слишком быстро, чтобы утверждать наверняка. Ребекка ускорила шаг.       «Проще простого ведь, — повторяла она себе, всё сильнее стискивая железные перила, — третья дверь слева. Если что-то будет закрыто, брошу и оставлю до завтра. Это срочно, но не настолько, чтобы рисковать. Денег хватит, не думаю, что здесь цены как в центре Парижа, да хрен с ним, на кладбище в могиле спокойнее, чем здесь».       Повторяла до тех пор, пока не уткнулась носом в стену. Ребекка потыкала стену пальцем, постучала по ней, прислушиваясь к звуку: нет, не похоже на фанеру. На всякий случай она обернулась, отсчитывая двери со стороны лестницы, но чуда не произошло: здесь, с левой стороны, было всего две двери. На ум просились весьма замысловатые конструкции, но вслух Ребекка не выдала напряжения, лишь вернулась к лестнице и прижала руку к узорчатым тёмно-зелёным обоям. Не отрывая руки, она пошла вперёд: первая дверь… вторая… И след от дверного косяка, выпирающий из-под обоев.       Значит, кто бы здесь ни обитал — он по какой-то причине решил спрятать дверь в отцовский кабинет. Не просто запереть и выбросить ключ, а ещё и заклеить сверху, сделав вид, что третьей комнаты по левой стороне никогда не существовало. Проковыряв кое-как дырку в обоях в качестве метки, Ребекка выскребла из-под ногтей бумажные катышки и взялась за серебряный кинжал. Тут бы поработать охотничьим ножом, а не благородным инструментом, но уж что есть…       Что-то упало, на этот раз совсем рядом, и Ребекка обернулась, выставляя кинжал перед собой. С первой минуты она ожидала увидеть в особняке чужака, и тот наконец-то появился в поле зрения. Бледный парень с давно не мытыми светлыми волосами, замотанный в драный чёрный плащ, смахивал на бездомного, и она испытала что-то вроде облегчения, прежде чем его глаза странно сверкнули, отнюдь не отражая свет ушедшего за лесные кроны солнца.       — Что ты здесь… — начал было он, но тут же отвернулся и плотно зажмурился. — Неважно. Тебе нельзя… Уходи!       Она с радостью последовала бы совету, если бы могла обойти незваного гостя, но тот, как назло, перекрывал собой проход к лестнице. Интуиция уже не говорила — вопила во всю глотку, что приближаться к парню будет самым неразумным поступком в её жизни. И всё же Ребекка велела интуиции заткнуться, предупреждающе вскинула руки, демонстрируя оружие:       — Ухожу, ухожу… Я просто обойду тебя, о’кей? Мне совершенно не нужны неприя…       Он издал мучительный стон, словно её слова причиняли боль, и покачнулся. Ребекка попятилась, кинула взгляд вниз: не спрыгнуть ли через пролёт? Увы, высокие потолки непрозрачно намекали: сиганёшь через перила — ноги переломаешь и уж точно никуда не денешься. Ей оставалось только отступать назад, к окну.       Странно подёргиваясь, парень в плаще приближался. Мучительно сжатые бледные губы на миг разомкнулись, и теперь Ребекка уже наверняка заметила клыки. Он пошатнулся, закрыл лицо рукой, как будто его страшно тошнило, и ухватился за портьеру: плотная ткань затрещала и разошлась белыми трясущимися пальцами, как папиросная бумага. Не сомневаясь, она взмахнула кинжалом: серебро! Они боятся серебра, значит…       Короткое сопротивление плоти, и лезвие вошло в плечо нападавшего. Ребекка дёрнула на себя, но проклятый кинжал напрочь застрял в кости. Вампир испустил бешенный вопль, похожий на звериный вой, и отпрыгнул назад. Рукоять выскользнула из рук: плохо дело! И ладно бы её оружие причинило ему хоть сколько-нибудь серьёзный вред…       Другие охотники иногда говорили, что создание ночи можно убить, если первой нанести удар и не промахнуться. Дядя Отис даже показывал как-то заспиртованную голову в банке и утверждал, что та принадлежит убитому им вампиру. Мама учила избегать прямых встреч, утверждая, что они слишком сильны.       Кажется, стоило больше ей доверять в этом вопросе.       Полыхающие огнём янтарные глаза, мутные, как у больного, сосредоточились на шее Ребекки. Главное — не пропустить начало движения: тварь двигается быстрее, чем обычный человек, но и она не зря тренировалась с детства. Она не помнила, на что было похоже тело отца, когда его нашли, хотя иногда что-то приходило в кошмарах — липкие густые брызги на лице, боль там, где сейчас шрам, мучительный хрип. Живое месиво из костей и мяса, ещё пытающееся подняться на сломанных ногах. Именно это она представляла, когда от тренировок ныли мышцы, когда хотелось обычной жизни, такой же, как у других девчонок в очередной школе, из которой придётся переводиться через месяц-два, когда вернётся из дальней поездки мама.       Когда они придут за тобой, ты будешь беззащитной.       Ты будешь слабой.       Ты не сможешь сопротивляться, и ночные твари раздавят тебя, как автомобиль  — бродячую кошку.       Он прыгнул, но Ребекка успела отскочить, дёрнула за остатки шторы, обрушивая на голову нападавшему тяжёлый карниз. Карниз с грохотом пробил паркет, оставив глубокую вмятину; вампир, целый и невредимый, скинул с головы штору и угрожающе зарычал. В его лице не осталось ничего человеческого: перекошенная восковая маска не скрывала больше хищное нутро. Спину неприятно холодило оконное стекло. Чёрт подери! Здесь некуда увернуться, если только…       Ребекка упёрлась в оконные ручки, подтянулась, готовая ударить ногами в грудь: шанс отбросить вампира низок, но лучше, чем ничего. Вот только куда раньше, чем она нанесла удар, что-то натужно хрустнуло, на голову посыпалась штукатурка, а следом опора ушла из-под ног, и перед глазами мелькнуло небо, стремительно гаснущий закат, тёмные деревья вдалеке. Всего лишь миг, в который она успела нецензурно выругаться и помянуть недобрым словом многолетнее отсутствие ремонта, прежде чем ударилась о землю.       От удара в глазах потемнело: звон разбитого стекла донёсся как сквозь толщу воды. Она не осознавала боли, знала наверняка лишь то, что нужно бежать, что запах крови — а крови наверняка много, учитывая, как осколки впиваются в кожу — раззадорит тварь. Дурёха! Ведь задумывалась же, что в доме слишком чисто, нужно было проверить, узнать наверняка, убить вампира во сне…       Белоснежный цветок смялся под её рукой: земля покачивалась и двоилась. Ребекка сделала несколько шагов к полуразрушенной беседке, уверенная, что справится, выдержит — ноги подвернулись, и она снова упала, на этот раз лицом вниз. Что-то затрещало, и боль в животе стала сильнее. Она вскрикнула и попыталась повернуться, взглянуть, насколько всё плохо, и оторопела.       Одежда насквозь пропиталась красным. Там же, где сосредоточилась боль, из живота торчал крупный осколок стекла. Прежде только он сдерживал хлещущий наружу поток, теперь же стекло распалось на несколько кусков и не могло остановить кровь. Стиснув зубы, Ребекка попыталась зажать рану — стекло захрустело внутри, раня ещё больнее.       Она готовилась всю жизнь, страшась встречи с вампиром и одновременно ожидая её. Как будто это грёбанное испытание, после которого всё наконец-то встанет на свои места, а она будет полноценной охотницей — такой же, как мама, а не нелепой ассистенткой.       И всё равно оказалась не готова.       Ребекка дёрнулась в последней попытке встать, не смогла и закричала. Сейчас ей не было страшно: она злилась, она ненавидела того парня в плаще, она хотела, чтобы он приблизился, чтобы дал ей шанс умереть не в одиночестве, чтобы она могла забрать его с собой. Кто-то действительно приближался — неясные тени, черты лиц смазывались и плыли, как и весь мир вокруг, в водовороте смыкающейся темноты. Она различала лишь отдельные слова на разные, но очевидно недовольные голоса.       — И что нам с этим делать?       — А что-то надо? Решится само собой, когда сдохнет. Выбросим куда подальше, и…       — Она не похожа на бродягу. Глянь, что у неё в сумке.       Ребекка протестующе зарычала и попыталась пнуть приблизившуюся тень ногой, но получилось лишь обессиленно дёрнуться. Тот же нагловатый голос присвистнул:       — Да ты глянь, как дрыгается! Спокойно, детка, ты своё уже явно отбегала, давай, закрывай глазки и не усложняй дело.       Говорят, на грани жизни и смерти особенно остро чувствуешь сожаления о чём-то, чего не успела сделать. Ребекка в данный момент жалела, что не может подняться и затолкать весь словесный мусор обратно этому ублюдку в глотку, так, чтобы он, а не она, захлёбывался и давился, пуская изо рта стеклянные и кровавые брызги. Она раздражённо рыкнула и сжала в кулаке застрявший кусок стекла: пусть только попробует наклониться, и уж она ему…       — Посмотри на кинжал. Много знаешь девушек, у которых он случайно завалялся в сумке?       — Я не хотел… — этот голос она узнала — он принадлежал парню в плаще, но сейчас звучал не грозно, а скорее жалко, как скулёж побитой собаки. — Я пытался…       — Мы все знаем, что ты пытался, Иван, — размытое белёсое пятно, от которого исходил, наглый голос, подпихнуло силуэт в плаще, — Но в следующий раз пытайся либо похуже, чтобы мы успели вмешаться, либо получше, чтобы наверняка. Хотя ты и то, и это запорешь. И зачем только тебя спустили с поводка!       — Этан!       Снова провал. Слова становились неразборчивыми, отдалялись, хотя люди, обсуждающие, как с ней поступить, оставались на месте. Люди ли?.. Их совсем не удивил этот паренёк с клыками, быть может, они и сами… Смуглый мужчина с необычайно яркими золотыми глазами наклонился к её лицу: спутанному сознанию даже почудилось, что её по-звериному обнюхивают. Прежде Ребекка возмутилась бы, но сейчас сил едва хватало на то, чтобы дышать. Вдох и выдох через силу: слишком страшным было осознание, что, стоит потерять сосредоточенность — и дышать она перестанет совсем.       — Ты слышишь нас?.. — на считанные мгновения она увидела их всех совершенно чётко, как на картинке с выкрученной резкостью. Трое выглядели странно, словно сбежали с маскарада — в их числе как раз и был вампир в плаще. Хотя все они выглядели странно — чего взять с парня в белоснежных брюках и рубашке, который максимально нелепо смотрелся бы где угодно, за исключением светского раута. То, что можно было с натяжкой назвать современной одеждой, носили только двое.       Парень в маскарадном фраке что-то говорил, но Ребекка с трудом улавливала суть. Её внимание сосредоточилось на том самом «белом пятне». Нездорово-бледная кожа, стеклянные, равнодушные глаза, губы, искривлённые в усмешке. Тот, кого называли Этаном, даже не смотрел в её сторону, и беззвучно что-то бормотал себе под нос, пиная мыском армейского ботинка осколки стекла.       Он смеялся… Он насмехался, дожидаясь её смерти. Ребекка закашлялась, сплёвывая сгусток крови, и ещё крепче сжала стекло, взмахнула им, пытаясь ударить. Даже злость на собственного убийцу отошла на второй план. Почему-то добраться до Этана и воткнуть стекло ему в шею казалось отличной идеей для последней в жизни глупости. Вот только изрезанные пальцы разжались, а веки потяжелели: уже сквозь темноту она услышала почти истеричное:       — Нет! Слушайте, вы серьёзно? Мы ведь можем просто выбросить труп, как обычно!       — Она выбрала тебя. Больше не сможет никто. Действуй, иначе…       «Охренительное у них тут «обычно», — подумала Ребекка, прежде чем наступила беспросветная ночь.