Дневные кошмары

      Во сне мелькали смутные картинки прошлого: песок, которого загребаешь полные шлёпанцы, палящий жар и ослепительно-голубое небо над Гранд-Каньоном. Солнце, плывущее в горячем мареве, чешущиеся руки, скорпион, который заполз прямо на ногу: точно укусил бы, если бы вовремя не стряхнула… Всё это принадлежало ей, но проскальзывало мимо случайными стоп-кадрами из поставленного на быструю перемотку фильма. Одна картинка, другая, пока вдруг всё не стало поразительно чётким.       В руках — не её, бледных, костлявых, явно мужских — опустевший пузырёк, резко пахнущий нашатырём. И она — он — отшвыривает его, когда снаружи слышится пальба. Взгляд лихорадочно ищет, но под рукой лишь скальпель, его сжимаешь, как последнюю надежду отбиться. Кто? Откуда здесь?..       Там, за отброшенным пологом, за брезентовой стеной, неслышно подкралась война. Без предупреждающих окриков на немецком, без требования сдаться: враги пришли убивать. Пули свистят совсем рядом, прошивают полог, но по счастью не ранят. Есть план, есть инструкция, согласно которой нужно найти оружие и отбиваться, до победы или до собственной гибели.       Но кое к чему инструкции не готовили. Например, к тому, что враг будет всего один — худощавая тень, за которой едва уследишь взглядом, тень, которая дёргается, как мокрая собака, когда её пробивает автоматная очередь, и тут же кидается наперерез стрелявшему, выхватывает автомат и бьёт прикладом. Железное дуло в скрюченных пальцах ломается, как детская игрушка, и ещё быстрее ломаются под его ударами кости. Тень не спешила, но всегда была на шаг впереди; боевые товарищи один за другим падали за её спиной бесформенными тряпичными куклами.       Слишком быстро и потому нереально. Стоит раз моргнуть — тень исчезает из виду. Где враг? Где свои? А есть ли ещё «свои»? Шаги уже ближе, брызги тёплой крови оседают на лице, на волосах, земля багровеет, и кругом лица — знакомые, искажённые не менее знакомой гримасой ужаса. Всполохи огня, крики, выстрелы, и на секунду, так ярко — Марек, кинувшийся тёмной фигуре наперерез, обрывок молитвы, крест, выпавший из оторванной руки. Силишься зажмуриться, спрятаться за темнотой век, но смотришь, продолжаешь смотреть. Как стихают выстрелы. Как смеётся, возникая то тут, то там, чудовищная тень.       Как она — он — слизывает кровь с тонких ухмыляющихся губ. Расслабленно отряхиваясь, поворачивается. Сыплются на землю выпущенные в него пули, бьются о брошенный автомат… Они звенят, как колокольчик над входной дверью дома. Домой, вот бы сейчас домой, но это так далеко …       Удар в грудь, удар лопатками и затылком о землю. Переворачиваешься, вслепую ползёшь, понимая, что не успеешь. Снова бьют — по спине, пинком заставляя повернуться. По ребрам, рассекая одежду и кожу, вскользь проходит штык. Всё. Сейчас… Вот сейчас.       Запах крови и гари не исчезает, не затихает треск пламени. Булькающие хрипы умирающего товарища, вдох за вдохом, отмеряют мгновения беспомощности. Глаза щиплет от дыма, как ни сжимай веки. Темнота совершенно невыносима… Вот бы тень оказалась лишь сном, бредовым кошмаром. Но, когда глаза открыты, он всё ещё здесь — бледный до белизны, в тёмной от сажи и крови немецкой форме. Монстр рассматривает его, как редкую бабочку, ещё трепыхающуюся на булавке.       Монстр наклоняется, нависает сверху. Слишком близко, закрывая собой и мёртвые тела, и разгорающийся пожар. Задумчиво облизывает губы. А ты ревёшь навзрыд, кричишь, умоляешь… Хочешь умолять, но вырывается лишь сдавленная икота. Рёбра болят больше от дыхания, чем от незначительной раны. Впившийся в глаза взгляд монстра нестерпимее боли. Липкая окровавленная ладонь в кожаной перчатке ложится на щеку, вытирая слёзы, сулившая смерть ухмылка будто смягчается: — Как тебя зовут?       Непринуждённо, почти дружески. У смерти человеческий голос, почти человеческие глаза — прозрачно-светлые, то ли серые, то ли голубые. — Э… Э…       Хорошо, что не знаешь по-настоящему важной информации — сейчас рассказал бы всё, от имён и расположения частей до планов грядущих атак. Хорошо, что горло сжимает так, что и собственное имя не произнести целиком.       Склонившись, монстр впивается в губы. У грубого поцелуя вкус гноя, тухлого мяса и страха. За что бы уцепиться, чтобы не сойти с ума… Но трава мокро скользит под руками, глаза Марека широко, неподвижно распахнуты, и единственный живой рядом — монстр с человеческим лицом.       Он отстраняется, чтобы снова рассмотреть, вскользь гладит по шее, слишком бережно для чудовища, а затем сжимает. Больно, но это лишь часть его странной игры. Монстр разрывал плоть голыми руками. Ему ничего бы не стоило сейчас сломать шею. — Скажи мне вот что, — его речь на удивление нетороплива. Мир плывёт, покачивается, воздуха не хватает, выходит лишь жалобно хрипеть и ненавидеть себя за слёзы. Враги не жалеют тех, кто громко плачет. Не жалеют и тех, кто стоит до конца. Смерть ходит с завязанными глазами и выхватывает жертв наугад. — Ты хочешь жить?       Хватка на горле чуть ослабевает. Монстр, посмеиваясь, гладит по плечу, расцвечивает грязную форму темнеющим алым. Бесчестие, боль — уже ничто не кажется таким же страшным, как почти сомкнувшаяся тьма, как стеклянная пустота мёртвых глаз.       Точно. Монстр жив, двигается, смеётся, но у него глаза мертвеца. — Я…       Зубы. Прямо как в книжке, да? Книжке в потрёпанной обложке, подаренной соседями — сборнике детских сказок. «Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие зубы?..»       Этого не бывает. Не может быть. Ни монстра, ни горящей раны на боку, ни мёртвых товарищей кругом, ни войны — он не умрёт, он проснётся у себя на кровати, дома. Не умрёт, хотя зубы с хрустом вгрызаются в горло, хотя даже кричать не выходит — что-то порвалось внутри. — Ты хочешь жить? — он смеётся, и его губы, его лицо перемазаны кровью. Воздух со свистом выходит сквозь рану. Почти смешно. С такими ранами не живут.       После криков, после сухих рыданий, рвётся наружу смех. Булькающий, захлёбывающийся — кровь толчками выходит наружу, течёт из раны, из носа, изо рта, но это всё ещё смех. «Я хочу жить», — не сказано вслух, но монстр понимает. Монстр… Марек назвал бы его Дьяволом. Это он кричал, кидаясь наперерез пулям с крестом. Да… Дьявол знает, когда с ним готовы заключить сделку. — Не бойся, — мир выцвел и померк, оставив только тени и руку, ласково перебирающую волосы. И клыки. Клыки, впившиеся на этот раз между шеей и плечом, безжалостно высасывающие остатки жизни.       Скоро ты проснёшься.       Ребекка резко села на кровати и схватилась за шею. Мокрое лицо, мокрая подушка — она плакала?..       Уходила с запозданием и боль, хотя горло и рёбра, разумеется, были целы. Уже привычный шероховатый шрам показался куда более зловещим, чем прежде: отпечаток не только тёмного прошлого, но и недавнего сна. Стоило, однако, взглянуть на часы, и смутная тревога уступила место более насущной проблеме. — Чёрт! — Ребекка откинула одеяло и принялась торопливо втискиваться в первую подвернувшуюся одежду. Как она умудрилась проспать будильник?! Или это как в сказке про маленькое привидение: хоть разорвись, а проснёшься непременно ровно в полночь?       В её случае до полуночи, как и до заката, напрягавшего куда больше, ещё оставалась пара часов. Значительно меньше, чем она рассчитывала. Придётся действовать быстро.       В солнечном свете сад выглядел не таким таинственным. Он был полон жизни: жужжали насекомые, щебетали птицы. Отмахнувшись от особенного назойливого шмеля, Ребекка ухватилась за лестницу. Такую махину, наверное, не поставить вертикально вот так запросто — хватило бы сил поднять… Но «махина» поддалась на удивление легко, пришлось даже отшатнуться назад, чтобы не выбить ненароком стекло.       Приставные лестницы никогда не внушали доверия. В доме, где всё трещало по швам и периодически осыпалось, вдвойне. Что ещё хуже, лестница не доставала до нужного окна: чтобы забраться наверх, придётся опираться на карниз. Да, достаточно надёжный на вид, и всё же, после едва не ставшего смертельным падения…       Ребекка несильно хлопнула себя по щеке. Как показывает практика, страшно бывает либо до, либо после безумного поступка. Во время ты слишком сосредоточена, чтобы тратить силы. Лестница упирается в стык между массивными плитками, и, хоть и не закреплена скобами, не должна свалиться. Вбок упасть помешает выступ фасада. Пока что самое ненадёжное звено плана — карниз.       Так пугавший подъём занял считанные секунды: вот она трясла лестницу, проверяя устойчивость, а вот уже наверху, цепляется за подоконник. Всё равно слишком низко: ещё бы на ступеньку выше… А ведь рама совсем рассохлась, надавишь — откроется. Видимо, чтобы не привлекать внимания, вампиры предпочли не устраивать капитальный ремонт фасада. Ребекка вытянулась, чтобы подбородок оказался вровень с окном. Грязь и пыль покрывали стекло затейливыми узорами: толком не разглядеть, что внутри.       Минута понадобилась, чтобы собраться с силами. И ещё несколько секунд, чтобы вскарабкаться с лестницы на карниз, навалиться на окно всем весом. На этот раз рама не выпала целиком, только сломалась удерживавшая одну из створок щеколда. Не веря в свою удачу, Ребекка перегнулась через подоконник и мешком ввалилась внутрь. Напряжённые до предела мышцы наконец-то расслабились: самая опасная часть путешествия была позади.       Её встретили неясные силуэты мебели, накрытой брезентовыми чехлами, тёмная громада книжного шкафа и потрёпанный стол-бюро. На полу не было ковра, и хорошо, иначе впору было бы задохнуться от затхлости: похожий запашок бывает от мешка с заплесневевшей картошкой. Ребекка провела пальцем по книжной полке, вычерчивая в пыли неясный узор. Ни одной книги или чего-то похожего. Пустые полки. С открытым окном здесь стало чуть посветлее, но не сказать, что спокойнее. Ещё и эта мебель под чехлами… Обстановка из фильма ужасов, самое место для появления мстительного призрака.       Мама рассказывала: когда они жили здесь, часто оставались подолгу в кабинете, обсуждая свои исследования. Маленькую Ребекку в коляске оставляли здесь же, чтобы сразу отреагировать, если она проснётся.       Значит, всё случилось в этой комнате. Здесь умер отец. И здесь же её укусили.       По счастью, давняя история не оставила зловещих напоминаний: ни затёртых кровавых следов между дощечками паркета, ни опрокинутой детской коляски, ни чего-то ещё, что внушило бы суеверный ужас. Ещё одна комната, только и всего. Если записи ещё здесь, вероятно, они могли остаться в одном из ящиков стола?       Первый ящик заклинило. Кое-как выдвинув его наполовину, Ребекка чертыхнулась: пусто, если не считать кинувшегося в бегство мелкого жучка. Второй поддался легко, но и в нём не нашлось ничего ценного: несколько засохших ручек, браслет со сломанной застёжкой, тряпка и потрёпанный блокнот с записями, повествующими о том, сколько было заплачено за электричество и воду. То, что бумага хорошо сохранилась, позволяло надеяться, что и нужные ей тетради ещё целы. Вот только где они? Третий ящик снова пустовал. Она тревожно закусила губу, прежде чем открыть четвёртый, последний, заглянула внутрь…       Ничего.       — Твою ж!       Раздражение искало выход: Ребекка со всей силы пнула стол, быстрее, чем успела вспомнить, что грохот может привлечь внимание. Она замерла и прислушалась, но ни шаги, ни голоса не нарушили сонную тишину.       Нужно успокоиться и проверить ещё раз. Где-то в комнате может быть тайник.       Проползав в пыли ещё минут сорок, сдёрнув все чехлы и даже заглянув под софу, Ребекка пришла к неутешительному выводу: где бы записи ни были сейчас, здесь их нет. Оставалось проверить лишь верхнюю полку шкафа, но скорее для очистки совести.       Конечно же, полка была почти пуста. И всё же там, наверху, рука нашарила что-то: не тетради, но не менее любопытное. Ключи. Один, массивный бронзовый, и второй, поменьше, красовались на запаянном колечке с биркой. Если верить заметно поблекшей надписи на ней, это были ключи от чердака.       А ведь Владимир говорил: туда вынесли некоторые старые хозяйские вещи. Раздражение мигом отступило, сменившись радостным волнением: да, поиск ещё не завершён, но она знает, куда отправиться на следующий день. Или через день: иногда всё же нужно высыпаться, чтобы своей сонной рожей не вызывать подозрений. Осмотр чердака, конечно, займёт больше времени, чем полупустого кабинета, ну да ничего. Смерть ей не угрожает, а остальное можно вынести.       Ухмыляющееся лицо незнакомого вампира из её сна встало перед внутренним взором на удивление неожиданно, и вместе с его образом вернулся и страх. Ребекка потёрла висок: показалось, или кто-то закричал совсем недалеко, за стеной? Нет. Это воображение. Воображение, и только.       А теперь пора спускаться.

***

      Солнце касалось нижним краем чёрной полосы леса и опускалось дальше, медленно тонуло в черноте, как в трясине, а Ребекка, стоя у зеркала в ванной, чистила зубы. Этот процесс и прежде доставлял мало удовольствия, а сейчас и вовсе казался абсурдным. Всю жизнь мама говорила, что пленных вампиры не берут, и потому представления о том, как могла бы выглядеть жизнь в плену у кровожадного создания ночи, представлялось исключительно по мотивам просмотренных фильмов. И ни в одном из них не показывали, как героиня полощет рот, сплёвывая зубную пасту, и раздражённо стирает брызги с зеркала.       Умывшись, Ребекка вслепую потянулась за полотенцем. В пару мгновений темноты по спине медленно побежали мурашки, и ощущение постороннего присутствия — совсем рядом, только руку протяни — сдавило грудь. Она открыла глаза, ожидая увидеть Рафаэля: только он умел подкрадываться так тихо. Но ванная была пуста. Ребекка вновь закрыла глаза и прислушалась. Присутствие не исчезало. Кто-то смотрел на неё, смотрел, пристально и жадно, выжидая момент, чтобы наброситься со спины. Идя по следу, она протянула руку: пальцы коснулись холодного стекла.       Зеркало… Этот взгляд принадлежал её отражению.       Ребекка критически всмотрелась в собственное лицо, морально готовая, если что, удирать от какого-нибудь зеркального призрака. Но отражение не кривило многозначительных ухмылок и лишь разглядывало её в ответ, а затем испуганно дёрнулось, заметив кровь, проступившую на губе. Опять прокусила. Долбанные клыки.       Снова отработанная схема — взять ампулу, переломить горлышко вдоль насечки, выпить, зажмуриться, дожидаясь, пока схлынут горячая и холодная волны. Сквозь закрытые веки казалось, что девушка по ту сторону зеркала, такая же холодная, как стеклянная гладь, смеётся. Как в тех жутких фильмах, где монстр следит за тобой глазами твоего отражения.       Пусть она и собиралась пойти на вечеринку, но задерживаться у зеркала не хотелось. Ребекка и в лучшие дни не любила прихорашиваться, поэтому ограничилась тем, что заколола волосы и жирно подвела глаза. Всё. Хватит с них счастья. Тёмно-синее платье, самое приличное из подобранных Велиатом, и чёрные туфли — единственные не на шпильках — уже ожидали случая.       В последний раз она наряжалась на выпускной. Как и тогда, сейчас хотелось оказаться как можно дальше от всей этой шелухи, желательно — среди коробок со старыми вещами на чердаке. Ещё более желательно — в удобных джинсах. Но с первого этажа уже доносились незнакомые голоса: явились первые гости. Пора.       Внизу, в вестибюле, было множество незнакомых лиц. В основном прибывали группки девушек и женщин, но некоторые приходили с парнями. У подножия лестницы их встречали Владимир и Велиат. Кажется, они спорили о чём-то, но тут Велиат заметил Ребекку и расплылся в улыбке: — И стоило ли так сопротивляться? Ты чудесно выглядишь!       Ну, комплименты и бесцеремонное оглядывание с ног до головы — это было ожидаемо. А, когда ожидаемо, уже не так и страшно. Ребекка чуть присела в дурашливом реверансе, надеясь, что узкая юбка не треснет по шву. Она уже заметила свою главную проблему на ближайшую ночь. На фоне принарядившихся гостей Этан, не потрудившийся даже как следует причесаться, смотрелся тем самым вечно пьяным дядюшкой, за которого на семейных сборищах всем стыдно, а прогнать неловко. — Что, все новые шмотки достались мне? — усмехнулась Ребекка: в толпе она чувствовала себя в безопасности. Не нападёт же он на глазах у гостей! Этан поморщился: — Какая разница? Всё равно сегодня никого не подцеплю. — Что так? Вместо глупых девиц пришли умные? Или хлороформ закончился?       Идя вслед за ним в гостиную, Ребекка не переставал смотреть по сторонам. Так много народу! Ни у кого она не заметила ни характерной бледности, ни светящихся глаз, ни клыков, ни старомодной одежды. «Гости», как же… Скорее — главное блюдо. Когда она уже потянулась к стоящей на этажерке вазе, чтобы разбить об пол, привлечь внимание и заорать, чтобы бежали отсюда, Этан бесцеремонно притянул её за плечи и шепнул на ухо: — Прежде чем ты разведёшь панику: нет, мы не убийцы. Никто из этих людей не умрёт. Все вернутся домой с воспоминаниями о том, как чудно провели время на вечеринке. — Ещё бы я тебе верила. — О, я легко развею твои сомнения. Вспомни, какого шороху навела, когда грохнулась из окна.       За последние дни Ребекка почти успела забыть о своём падении, и вот теперь в ушах снова встал звон бьющегося стекла и хруст, когда то трескалось внутри. Вспомнились и рассуждения Этана о том, куда выкинуть её труп, когда всё кончится, и режущий ладонь осколок, который так хотелось вогнать ему в глотку. И вот теперь тот, кто готов был избавиться от неё, как от мусора, обнимал за плечи и непринуждённо посвистывал под нос: — Дошло? Нам невыгодно, чтобы о замке судачили в городе. Это довольно утомительно, когда здесь шастает то полиция, то придурки с диктофонами и камерами. — Ты сегодня на удивление разговорчив. — А почему нет? В конце концов, мы связаны на всю твою жизнь. Нет бы и тебе перестать усложнять… — Я оптимистка. Так что связаны на всю твою.       Этан поморщился, как от зубной боли, и покосился на совершенно счастливого хозяина вечера: — Велиат считает, что нам нужно помириться. — А, ну если Велиат считает…       Стоп. Нужно остановиться. Она ведь пришла сюда, чтобы убедить их в своей покорности, а не в очередной раз нарваться на неприятности. Ребекка торопливо вскинула руки: — Ладно, ладно. На сегодня — перемирие.       Уже подготовившийся отбивать очередную подколку Этан замер с приоткрытым ртом, но удивлялся он недолго. Почти сразу он повёл плечами, словно разминаясь после долгого сна, и протянул ей руку: — Раз уж перемирие, идём.       Если бы ей предложили станцевать стриптиз на столе, Ребекка удивилась бы меньше: — Танцевать? С тобой?.. — А что? — Этан хитро прищурился. — Не умеешь? — Именно. И отдавлю тебе все ноги.       Медленные танцы, по глубокому убеждению Ребекки, придумали затем, чтобы легально лапать друг друга на танцполе. Этан это мнение разделял и потому попытался пристроить свободную руку чуть ниже её талии. Крепко усвоив правило: «Хочешь его смутить — веди себя, как он», — Ребекка с силой ущипнула его за ягодицу. — Эй! — этот растерянный, почти паникующий взгляд — лучшая награда. Даже настроение улучшилось. — А что не так? Всего-то пыталась флиртовать по меркам твоего века. Какого, кстати? Каменного?       Благоразумно переместив руку чуть повыше, Этан засмеялся: — Мне даже ста ещё нет. — А сколько тебе, дедуля? Девяносто девять? — иногда сам чёрт дёргал за язык. Как, например, сейчас. Полупрозрачные глаза сверкнули льдом: — Угадала.       По спине пробежал холодок, и Ребекка предпочла перевести взгляд. Смотреть куда угодно, но не глаза в глаза, и сосредоточиться на танце. Всё же у самого приличного платья был ощутимый недостаток: оно страшно сковывало движения. Этан двигался уверенно, а она то и дело запиналась, сбивалась с ритма, тянула в противоположную сторону. Пары по обе стороны неторопливо покачивались под плавно плывущие ноты, для них двоих же словно играла отдельная музыка. Представлялось что-то вроде хеви-метала, сыгранного на сломанной электрогитаре, причём исполнителя периодически било током.       Но с каждой секундой их неуклюжего танца что-то неуловимо менялось. Прежде, чем она отстранялась, Этан делал шаг навстречу; стоило развернуться, и он легко продолжал её движение. Вот он оказался совсем рядом, так, что скользнуло по шее горячее дыхание. Очнувшись от наваждения, Ребекка пихнула Этана в плечо: — Свихнулся? Мы же на виду! — А, — он лишь отмахнулся, — они все под гипнозом. Ничего не запомнят.       Неторопливая песня стихла: началась быстрая и ритмичная. Парочки распались: кто-то остался танцевать, кто-то направился к столу с напитками, кто-то тихо беседовал. Всё выглядело так по-настоящему. Вполне натурально, хоть и слишком чинно для столь масштабного мероприятия. Не так чтобы Ребекка часто бывала на вечеринках, но правило: «количество гостей прямо пропорционально вероятности спонтанных катастроф» давно усвоила. Кто-то перепьёт и полезет целоваться к девушке лучшего друга, кто-то выяснит о разности политических взглядов и устроит жаркую дискуссию, кто-то заснёт под столом, и друзья нарисуют ему на лице что-нибудь неприличное перманентным маркером. Но здесь всё было тихо. То ли ещё не вечер, то ли Владимир попросил заранее внушить гостям, что буянить в замке запрещено.       Спокойствия как ни бывало: в поисках утешения Ребекка кинулась к столу и залпом осушила бокал с незнакомой розовой жидкостью. Горло обожгло, но она потянулась за вторым: напиться и ничего не понимать хотелось как никогда.       Веселье в толпе загипнотизированных болванчиков, блаженно улыбающихся, когда их кусают. Как вон та девушка в объятиях Велиата — разомлевшая, с размазавшейся от поцелуев помадой. И вампиры называют это вечеринкой. Рехнуться можно!       Подошедший Этан смерил друга и незнакомку долгим взглядом и задумчиво облизнулся. — Как думаешь…       Ребекка отставила бокал и убрала волосы с шеи: — Кусай. На большее я не подписывалась.       Сейчас перетерпеть укус оказалось легче. Закончив, Этан не отстранился. Уткнувшись лицом в её плечо, он протяжно вздохнул и слегка похлопал по спине: — Это ж надо, у такой заразы и такая вкусная кровь.       Ребекка попыталась отодвинуться, и, на удивление, её отпустили. Молчание затягивалось: и он, и она делали вид, что рассматривают гостей. Улыбающиеся, смеющиеся марионетки, имитирующие веселье для хозяев вечера. И она — единственный человек в трезвом уме. Интересно, в том, что она ещё не сбежала от Этана подальше, что добровольно дала свою кровь, стоит винить чары Велиата или алкоголь? Скорее первое: ни одна выпивка не действует так быстро.       Руки слегка коснулись, привлекая внимания. Ребекка недоумённо покосилась на Этана. Тот, глядя в сторону, спросил: — Ты когда-нибудь видела Гранд-Каньон?       Сердце пропустило несколько ударов. С чего ему спрашивать? Откуда знать? Осторожно, боясь выдать лишнего, Ребекка отозвалась: — Я была маленькая, и мы с мамой… — Тебя чуть не укусил скорпион, так? — пальцы, до того слегка касавшиеся запястья, сжались железным кольцом. «Мне больно», — застыло на губах, но наружу не вырвалось. Не хватало ещё умолять этого ненормального, у которого настроение меняется чаще, чем погода в горах! Ребекка рывком высвободила руку и кинулась от него через толпу гостей. В спину неслось: — Что тебе снилось? Да стой ты! Я…       Не желая слушать объяснения, Ребекка юркнула в первую подвернувшуюся дверь и привалилась к ней спиной. Здесь, в отличие от гостиной, свет не горел. Всё было в порядке, если не считать странного, слегка тревожащего запаха. Самое место, чтобы затаиться и осмыслить до конца всё, что она только что услышала.       Этан видел эти сны. Нет, не сны. Воспоминания. То, что когда-то происходило с ней.       А вторая часть сна? Ребекка медленно считала года. Если сейчас ему девяносто девять, то…       Прежде чем мысль оформилась до конца, одиночество нарушил странный булькающий хрип, вырвавшийся прямиком из кошмара. И на этот раз ей не померещилось. — Кто здесь? — выкрикнула Ребекка, чувствуя себя героиней идиотского ужастика. Сколько раз говорила при просмотре, что нужно в такой ситуации драпать, а не задавать вопросы, так нет — сама попалась в то же клише. Хрип повторился: кто бы ни был в комнате с ней, он силился что-то сказать. Слабо колыхнулась занавеска: кто-то тянул за неё снизу, скрытый из виду высокой спинкой дивана. Ребекка повернула дверную ручку, резко распахнула дверь, чтобы комнату залил свет.       Теперь она узнавала запах: пахло кровью. Багровые следы на полу, на ковре, на подлокотнике дивана, а там, чуть дальше…       Громче музыки, громче гула толпы прозвучал вырвавшийся из горла вопль.