Дневные кошмары

      Ночь и мрак — вечные спутники вампиров, и всё же, спускаясь в подвал, Этан не мог избавиться от страшного предчувствия. Он хорошо знал, что такое боль, и умел её терпеть. Когда-то мог бы даже счастливо рассмеяться, улыбнуться, размазывая по лицу кровь, и показать всем видом, что ему это нравится. Чудовища любят боль, иногда даже собственную.       Сейчас он, вынужденный держать руку у груди, скрёб водолазку, и звук царапанья ткани казался невыносимо громким. Невидимая рана не переставала быть раной. Все медицинские познания кричали о том, что, если это боль Ребекки — не вся, лишь отголосок — её, вероятно, уже не спасти, а это означает…       Этан стиснул зубы. Смерть и раньше была близко, но пока ни разу не догнала.       Они могли видеть в темноте, но то, что они искали, как назло, притаилось за тяжёлой дверью. Остальные переглянулись, а затем Аарон, удивительно бесшумно для такого массивного мужчины, подкрался к двери. Он не дрогнул, даже когда из-за стены донёсся чавкающий хруст: такой бывает, когда голодная собака жадно вгрызается в мясо.       Аарон распахнул дверь и замер на пороге. Из-за его спины Этан не сразу разглядел, что происходит в запертой комнате. Разглядев же, не успел толком удивиться странной обстановке и наличию в замке подобного помещения. Всё внимание приковало распростёртое на полу тело. Бледный мужчина с разорванным горлом и раскинутыми окровавленными руками не пугал сам по себе — Этан видел много мёртвых тел. Пугала лишь неестественная, почти счастливая улыбка, в которой его лицо навеки застыло. Над его грудной клеткой нависало тощее существо. Чавканье и хруст усилились.       Оно ело. — Если она… — Владимир попятился, — если она смогла убить его…       Существо, скорчившееся над трупом, вскинуло голову и ощерилось рядом клыков из-под спутанных, сбившихся в кровавые колтуны волос. Оно подалось вперёд, закрывая собой истерзанную добычу. Этан сжал пистолет: если оно решит напасть…       Нет, не оно.       Она.       Даже внешне Ребекку было никак не принять за обычного человека — не только из-за странных, дёрганных движений, не только из-за зубов и светящихся глаз. Энергия, облаком окутывающая её, пугала. То, что осталось рядом с раненным Иваном, было лишь жалкой тенью, и вот теперь они все могли почувствовать тягучую, ядовитую ауру. Она пропитывала собой всё, чего касалась: тяжёлый, липкий воздух приходилось проталкивать в горло. Нечто, от чего съёживалась в страхе самая беспросветная ночь и содрогалась сущность любого вампира. — Не подходите, — Владимир говорил, не отрывая взгляда от скалящейся Ребекки. Предупреждение, мягко говоря, было излишним. Никто в здравом уме не захотел бы сейчас приблизиться к эпицентру затягивающей чёрной воронки. Иногда Этан почти жалел о способности чувствовать чужую энергию. Сейчас он пытался сосредоточиться на той, прежней Ребекке, отыскать её за повисшим непроницаемым облаком. В подвале, где не могло быть такого звука и запаха, он, как наяву, давился от горечи и метался в дыму, а где-то рядом громыхали, вспыхивая нам миг, разрывающиеся снаряды.       Из чёртового дыма никак не выйти, не понять, бежишь ли от врага или прямиком в объятия смерти. Реальность тает: нет ни подвала, ни замка, ни его нет — только он, одинокий призрак среди пальбы, огня, дыма. Не сейчас, проклятье, только не сейчас. Рукоятка пистолета кажется прохладной и льнёт к ладони, и это ощущение — единственное, что держит на плаву, что позволяет выхватывать поверх слишком настоящего поля боя обрывки реальности.       Выстрел был наяву или это тоже часть воспоминаний? Пошатываясь, Этан вскинул руку с пистолетом, но в последний миг удержал себя: нет, никакой пальбы, пока не прояснится, пока не станет чётко ясно, друг перед ним или враг. Из тумана на миг выплывает лицо незнакомой женщины с охотничьим ружьём, но прежде, чем он стреляет, Велиат отталкивает её. Этан на ощупь нашёл стену и вдавил ладонь в шершавую кладку: это напоминало о том, где и когда он находится. Нет никакого поля боя. Может, даже женщины не было — всего лишь ещё одно воспоминание поверх действительности.       Остальные… Кажется, они сражаются. Но так нелепо подставляются и сдерживаются, чтобы не ранить обезумевшую бестию. Неужели думают, что чудовище можно спасти? Ведь её больше нет там. Нигде нет. Как ни иди — только чёртов дым, иногда — тела под ногами, вдалеке или совсем рядом кто-то переговаривается, но протянешь руку — и они развеиваются, как миражи.       Нет… Это не происходит сейчас.       Весь мир теперь сузился до одной картины: Ребекка с посеревшей, как у трупа, кожей, рыча и скалясь, впивается в руку защищающегося Владимира. Тонкие клыки, обманчиво хрупкие, иглами прошивают ткань и скрывающуюся под ней плоть, разрывают, калечат — и, хоть рана и не выглядит страшной, аура Владимира слегка блекнет. Новый укус — всё меньше знакомого света. Кажется, Аарон, чья энергия так ослаблена, что едва ощутима, кричит, что нужно остерегаться любых укусов, что они отбирают силы.       Губы невольно кривятся в усмешке. Да, что-то из дикой природы. Маленькая ядовитая ящерка, которая будет таскаться за тобой, дожидаясь, пока яд ослабит тебя достаточно, чтобы и такой малявке не составило труда перегрызть тебе горло. Под рёбрами резко сводит — Этан почти счастливо смеётся, когда в бок Ребекки входит рапира Рафаэля. Но торжество длится недолго: она словно дожидалась, пока он приблизится, чтобы схватить его руку и прокусить, пачкая кровью светлый рукав рубашки.       На миг всё снова заволакивает горьким дымом: всё тело скручивает в приступе кашля.       Всё происходит быстро, слишком быстро, чтобы предупреждающий окрик Велиата достиг ушей. Его: «Не надо!» — отдаётся в голове вместе с выстрелом. И без того истерзанная грудная клетка вновь пробита насквозь. Даже не видя, Этан никогда бы не промахнулся. Это подтверждает и его собственная боль: каждый шаг навстречу ещё дёргающейся твари, в которой мало что напоминает человеческую девушку, даётся с трудом. Словно что-то сдерживает его от последнего шага, что-то, вшитое в мышцы и жилы, пугливо съёжившееся и скулящее.       Ах да.       «Я хочу жить».       Один раз он уже совершил эту ошибку. И повторял снова и снова, обманывая себя и твердя, что после всего пережитого умирать слишком поздно. Кажется, Велиат опять зовёт его, не понимая, что всё решено, и осталось лишь дойти до конца.       Сделать то, что следовало сделать давным-давно.

***

      В темноте, где не было больше ничего, Ребекка металась, раскинув руки, и тщетно искала выход. Нет, пусть даже не выход: хоть что-то, что будет реальным, что поможет ей не раствориться без остатка, не забыть, что она — это она. Как назло, мрак царил беспросветный. Если кто-то и скрывался там, за пеленой, то больше не выдавал себя.       На грани сознания Ребекка понимала, что не спит. Что это нечто иное, клетка в глубине подсознания, где прежде сидела та пугающая девица из зеркал, её тёмное отражение. Но сейчас оно снаружи, и шанс, что она приблизится вновь, и они поменяются местами, всё призрачнее с каждой минутой.       Жалкая гусеница, ползущая в грязи. Нет. Обрывки старого кокона. Кажется, в передачах о дикой природе было что-то о том, что иногда бабочки, выбравшись из куколок, съедают уже не нужную оболочку. Или это просто очередная байка?.. Без разницы. Скорей всего, так чудовище, опьянённое свободой, и поступит с ней: проглотит и переварит.       Свет… Вот бы здесь было хоть немного! Но ни одно воспоминание о солнечных днях, о палящей жаре, о том, как сдуваешь со лба капли пота, не разгоняло мрак. Всё это было лишь слабыми отблесками перед закатом на темнеющем стекле.       А потом Ребекка поняла, что не одна.       Этан стоял рядом. Его измученное лицо не выражало ничего, кроме бесконечной усталости. Пытаясь дотянуться, она прикоснулась к его груди и едва не отпрянула, ощутив под одеждой мокрый кровавый провал. И свет всё же забрезжил перед ней, но не спасительный: холодный, режуще-яркий свет осознания. Ребекка дотронулась до своей груди — и пальцы легко вошли внутрь. За осознанием пришла боль. Не в силах устоять на ногах, она рухнула на подхватившего её Этана и замерла, пугливо вслушиваясь. Кажется, его сердце ещё бьётся. Кажется…       Он глубоко вздохнул и прижал её к себе. На мгновение они оба почувствовали, как один: звенящую тишину, лихорадочное дыхание, холод дула, упёршегося в висок.       И грохот выстрела.