***
Ребекку стискивало до треска костей и сразу же тянуло в стороны. Два голоса то сплетались в нарастающий шум, то снова разбивались на отдельные фразы. Каждый из них тогда обретал форму: один мужской, негромкий, но властный, второй женский, нетерпеливый. Второй походил на её собственный, но разве что тембром: никогда, даже в минуты ярости, она не говорила подобного вслух. Она пыталась укрыться в темноте, забиться в глубину подсознания, как загнанный кролик — в нору, но и там её находили. Холодные руки с острыми ногтями впивались в плечи, пока другие тянули за собой. Мужчина звал её вниз. Иди ко мне, Бекки. Я давно жду. Ты боишься его? Смешно. Ты не представляешь, сколько в тебе силы. Почему ты вся трясёшься? Два огня, два её собственных маяка. Она ведь избегала маяков с Этаном, так почему теперь так тяжело? Ребекка ворочалась в постели, стискивала зубы так, что ныли дёсны, но не могла ни проснуться, ни даже позвать на помощь. Боятся лишь слабые. А ты — сильная. Как бы незнакомка ни убеждала, Ребекку трясло. Конечности ослабли и повисли: если бы не приходилось упираться, чтобы её не увели, она рухнула бы на пол. А есть ли здесь вообще пол, потолок, стены? Даже нора, в которую она забилась — глупая выдумка. Это совсем другое, не просто темнота, это ничто. Здесь есть всё и нет ничего, оно живо и мертво — одновременно. Увы, если внутренний мир человека и похож на что-то яркое и милое, как в детских мультиках. Его изнанкой всегда остаётся пустота. Грубыми стежками на чёрном полотне ложилась улыбка: во мраке поблескивали клыки существа столь огромного, что она могла бы зайти в его пасть, как в туннель, и принять его кривые острые зубы за диковинные сталактиты. Наверное, так чувствует себя заворожённая огоньком глубоководная рыбёшка, когда волшебный свет вдруг выхватывает из мрака пасть голодного хищника. Она чувствовала присутствие ещё двоих, но никого не могла разглядеть. Даже тогда, когда когти вынырнули перед ней, располосовали горло, как мягкий пластилин. Зажимая рану, Ребекка вскинула голову и заметила размытое белое пятно. Она позвала изо всех сил, метнулась за ним, но, когда мужчина обернулся, поняла, что это не Этан. Заметно старше, длинноволосый, он с лёгкой усмешкой взял её за руку, и она узнала прикосновение. — Отпусти… — пробормотала она. Одеревеневшие губы едва шевелились. Как-то отстранённо, словно всё происходило не с ней, подумалось: интересно, а что бывает с теми, кто теряет сознание во сне? Может, именно так изнутри головы выглядит погружение в летаргию. Женский вопль походил на рык разъярённой гарпии. Ребекку дёрнули назад, прочертив когтями кровавый след. Защищайся! Ты хочешь умереть, а?! Тебе нужна защита! Выпусти меня! Она рычит, как животное, стискивает изрезанные плечи всё больнее. Затем приникает к горлу, то ли чтобы выпить крови, то ли в тщетной попытке зализать рану. Мужчина усмехается. Эти двое растерзают её. Распотрошат, и неясно даже, кого больше винить. Нарастающий грохот всё невыносимее: так натягивается и рвётся верёвка, так лязгает готовая разомкнуться цепь. Иди ко мне Выпусти! ВЫПУСТИ МЕНЯ! Будь этот вопль настоящим, от него бы лопнули барабанные перепонки. По счастью, Ребекка всего лишь проснулась, оглушённая и разбитая. За окном по голубому небу медленно проплывали обрывки облаков. В ласковом солнечном свете прилегающий лес походил на сказочный из детского мультика. Такая погода порадовала бы в первый день, но сейчас Ребекка раздражённо задёрнула шторы. Яркий свет означал, что до заката ещё далеко. Увы, никакое времяпровождение не помогало больше отвлечься. Голоса больше не маячили скромными гостями на пороге подсознания — они входили, открывая двери с ноги, и по-хозяйски располагались, такие похожие в пренебрежении к ней. Они спутывали строки читаемой книги в неразборчивые узлы, давили на голову, заставляя раз за разом поворачиваться к тумбочке, в которой скрывались ключи «от чердака». Голоса ненавидели друг друга, но хотели от неё одного и того же. Ребекка сопротивлялась, как могла. К моменту, когда она с диким воплем запустила книгу в стену и спряталась калачиком под одеяло, часы на таймере едва показывали без пяти четыре. Они хотят её запугать. Измучить. Сломать. Да ни за что! В порыве гнева Ребекка вскочила и дёрнула на себя платье, заматывавшее зеркало. Ткань порвалась под напором; зеркало соскользнуло с крючка и стукнулось о столешницу. Оно разбилось на несколько крупных кусков: один выпал из рамы и стукнулся о пол, обдав голые ноги стеклянной крошкой. Не обращая внимания на выступившую кровь, Ребекка жадно вглядывалась в дикие, затравленные глаза своего отражения. Трещина, змеящаяся по стеклу, расколола девушку из зазеркалья пополам, но это не причинило ей вреда. — Хочешь, чтобы я спустилась, да? — Ребекка криво усмехнулась, и отражение ответило тем же. Только четыре. Ещё только четыре… Она не выдержит до заката. — Я приду, чёрт тебя дери! Я приду! Идя по коридору, Ребекка повторяла эту фразу всё громче, пока не сорвалась на крик. Вот бы кто-нибудь проснулся, спросил, в чём дело, ведь тогда не придётся идти одной. А ты уверена, что не хочешь пойти одна? Уверена, что не убьёшь никого из них? Ну же, вспоминай… Спускаясь по лестнице, она видела перед собой предзакатный лес, фигуру в плаще, брызги крови. Такая горячая, на её пальцах, погружающихся в раны, жадно зачерпывающих, заталкивающих в рот вместе с ошмётками плоти. Скользкое сырое мясо встаёт комом в горле, но она продолжает, пока не меркнет свет. Жив? Мёртв? Ещё шевелится, но надо бежать, надо вернуться до заката, они увидят, они узнают… Она кричала, пинками расшвыривала подвернувшийся хлам, и всё же продвигалась к цели. Под ногами хрустели черепки битой посуды, оглушительно громко: жалкая надежда, что кто-то услышит, остановит или придёт на помощь. Они пришли бы, если бы солнце скрылось за деревьями: но дневной сон у большинства слишком уж глубок — не дозваться. А, может, ей только кажется, что крики такие громкие? Взвыв в голос, Ребекка треснула по замаскированной двери кулаком: — Я иду, ублюдок — ты доволен?! Как бы она ни хорохорилась, руки с разбитыми в кровь костяшками дрожали, поворачивая ключ в замке. Тот поддался легко, как и второй: щелчок, и дверь, укрытая от глаз, распахнулась. Как во сне, Ребекка стояла на краю лестницы, уходящей вниз. Мертвечиной не пахло, только затхлостью и пылью, какие царят в давно неиспользуемых, нежилых помещениях. Почему её раньше не открывали? Неужели вампиры, живя в особняке столько лет, не заметили? Сунув руку в темноту, Ребекка ощупала стену. Выключатель не работал, и на секунду это всколыхнуло былую тревогу. Нет. Ей нельзя спускаться, точно не в одиночку. Нужно позвать. Нужно… Но её мольбы затихали, едва срываясь. Ребекка не была больше уверена, что может кричать. Она стиснула дверной косяк, и ногти прочертили на нём глубокий след. Как в старом фильме ужасов, да? Там такие остались на полу, когда отбивающуюся девушку за ноги волокли в подвал. Ребекка хрипло рассмеялась. А затем — пошла. Беспокойный голос всё же достигал ушей Этана, но еле слышно, как через толщу воды. Он спал, привычный к кровавому калейдоскопу образов во снах, и не замечал вставшего между ними тёмного облака. Ребекка же спускалась, закрыв глаза и не отрывая пальцев от шершавой штукатурки. Так мир остаётся настоящим. Ещё немного, и глаза привыкнут, как привыкали читать в лунном свете. Это даже лучше, чем идти с лампой или фонарём: да, они разгонят мрак вернее, но лишь в пределах крохотного круга, сделав темноту за его пределами чернильно-беспросветной. Лестница кончилась. Штукатурку сменила каменная кладка. Ребекка шла, и постепенно перед ней проступали очертания коридора. Тут и там белела паутина. Вероятно, некогда здесь располагался винный погреб, но вряд ли стоит надеяться, что она встретит алкогольную фею, которая предложит распить бутылочку-другую. В конце коридора Ребекка увидела окованную железом дверь, настолько мощную, что усомнилась, сможет ли в одиночку её сдвинуть. Вот бы так и было. Вот бы преграда между ней и обладателем голоса оказалась непреодолимой… Кого она обманывает? Зов настолько силён, что скорее расшибёшься в кровь, но не повернёшь назад. Назад… На свет… Туда, где ещё можно позвать на помощь. Тебе никто не поможет. Никто, кроме меня. Глупо оборачиваться, когда знаешь, что за спиной — никого. Ребекка, не тратя время даром, навалилась на дверь, и та нехотя, со скрежетом поддалась. В таком месте ожидаешь увидеть пыльные бочонки или ряды полок. Уж точно — не просторную тёмную комнату. Её ночного зрения не хватало, чтобы охватить помещение целиком. Угадывались лишь отдельные элементы обстановки: книжный шкаф, забитый старинными томами, стол, заставленный пыльными пробирками. Наугад взяв листок с полки, Ребекка попыталась прочесть. Увы, то, что хранилось в подвале, время не пощадило: часть листа потемнела, и единственное, что она смогла разобрать при таком освещении, было написанное ярко-красными чернилами. «Lamiae devoratrix». Кажется, второе слово означало «пожирающий», но перевода первого Ребекка не знала. Лаборатория?.. И почему мама не рассказала об этом месте сразу? Она ведь не могла не знать! Ещё несколько шагов в глубину подвала, и из темноты проступили очертания кровати с драным пологом. И кто в здравом уме мог бы ночевать здесь? Ребекка потрогала полог, местами истончившийся настолько, что просвечивал насквозь, и вздрогнула: его покрывала россыпь кровавых пятен. Что-то зашевелилось в памяти: крик отца, собственный пронзительный плач, боль в шее там, где теперь шрам… В темноте вдруг зажегся свет. Совсем маленький, хрупкий огонёк, но его хватило, чтобы разглядеть мужчину, держащего свечу. Сперва она приняла его, высокого и светловолосого, за Владимира, но почти сразу осознала ошибку. Похожи, но только на первый взгляд: вместо маскарадного фрака — современный чёрный костюм, да и волосы не в хвосте, а заплетены в небрежную косу. Он двигался неторопливо, даже лениво, и всё же инстинкты кричали, что нужно бежать, пока ноги ещё держат. Каждый дурак знает, что бабочкам, даже самым пугающим, не стоит лететь навстречу огню. Но конечности немеют: не пошевелиться. Он победил в тот миг, когда она поддалась зову. Не желая признавать поражение, Ребекка вскинула голову и прохрипела: — Кто ты такой?.. Незнакомец невозмутимо отставил свечу на край стола. — Похожа, — вынес он вердикт. — Больше, конечно, на мать. Но глаза совсем как у отца. Мгновением позже он был уже рядом, настолько близко, что Ребекка невольно попятилась. Увы, сети, опутавшие её, не дали отойти и на шаг. — Да кто ты, чёрт тебя… Длинные бледные пальцы прочертили след на щеке. — Может, они ошиблись? — он, погружённый в свои размышления, явно предпочитал монолог диалогу, — Нет. Оболочка, чтобы не боялись подходить ближе. Приманка. — Что ты несёшь?! Он поморщился от громкого звука. Огонёк свечи тревожно заметался, будто отозвался на его раздражение. В полумраке незнакомец не походил на старика, скорее, на фарфоровую куклу: бледная, гладкая кожа, а мелкие морщины будто нарисованы. Но, стоило ему повернуться к свету, лицо расчертили глубокие чёрные тени. Вампир может загипнотизировать, если смотреть в глаза, подумала Ребекка, и тут же, против воли, посмотрела. Цвет глаз отличался — блекло-золотой, далёкий от серо-голубого, и всё же мигом поднялся из не её памяти образ. Внешне он не походил на Дитриха, и всё же их роднила давящая сила, древняя, уходящая корнями дальше, чем позволял представить рассудок. Незнакомец говорил, как человек, но она не чувствовала и следа человечности. — Не то чтобы меня так волновало, что ты будешь думать обо мне, — блекло-золотой вдруг вспыхнул удивительно ярко, выдавая хищного зверя. — Но дело не только в мести. То, что они создали здесь, не должно существовать. «То, что создали?» — успела подумать Ребекка, прежде чем, оборвав почти сказанный вопрос, бледная рука проломила её грудную клетку. Вырвался только нелепый то ли вздох, то ли вскрик, похожий на писк сдавленной игрушки. Он убьёт тебя. Он убьёт тебя, если ты не послушаешь… — Говорят «волк в овечьей шкуре». Даже любопытно, — рука погрузилась глубже. Ребекка открыла рот, и по подбородку побежали алые струйки. Мир кружился и темнел, но вокруг была не чернота. Красный… Красный, и ничего больше. Колени стремительно слабели. По животу, по ногам стекал багровый водопад. Мужчина умиротворённо улыбался: — Что за зверь будет под твоей?.. Женщина, так надрывавшаяся в её сне, вдруг встала на грани реальности, как живая. Её голос звучал над плечом, не упрекающий, не жестокий: она была хозяйкой положения. Ты знаешь, что делать, Бекки. Среди красного, среди невыносимой боли реальным осталось лишь одно — бледное лицо убийцы. Вернее, шея, чуть выглядывающая из-под ворота чёрной рубашки. — Знаю… — прохрипела она. И под хруст собственной рвущейся плоти вцепилась мужчине в горло.***
Велиат видел приятные сны, когда дверь спальни громыхнула об стену и вырвала его из объятий выдуманной красотки. Он сел на кровати, от души зевнул, готовый отвесить шутку-другую про: «Что, мстишь мне, что прервал на самом интересном?». Затем он открыл глаза, и сон тотчас как рукой сняло. Вошедшего Этана так сильно шатало, что он едва мог стоять. На серо-белом лице ярким пятном выделялась хлещущая из носа кровь. Отшвырнув одеяло, Велиат бросился к другу. Этан провёл по лицу, но стереть кровь не вышло — тут же побежали ещё несколько тонких струек. — Ребекка пропала, — с трудом выговорил он, нервно сжимая и разжимая пальцы на груди. — Чёрт! Ей плохо. Она… Развернувшись, Этан запнулся о порог и упал бы, если бы Велиат вовремя его не подхватил. Усадив друга здесь же, у стены, он кинулся к спальням остальных. Солнечный свет, уже золотистый, какой бывает, когда время переваливает через полдень и неспешно движется к закату, заливал вестибюль. Чёрт! Они ведь знали, что второй способен действовать днём, так почему не пришло в голову оставить кого-то на дневное дежурство?! Увы, как и все умные мысли, это пришла слишком поздно, и потому считанные минуты спустя в коридоре образовалось столпотворение. Даже Владимир, сперва не разобравшийся и требовавший немедленно вернуть его в спальню, угрюмо оглядывал их из-под широкополой садовой шляпы. Смотрелось нелепо, но Велиат не насмехался, понимая, что это единственный для него способ спрятать глаза от слепящего дневного света. Но, как бы плохо ни было Владимиру, Этан выглядел ещё хуже. Иногда он почти терял сознание, дышал быстро и неглубоко. Так дышат, когда приходится терпеть невыносимую боль. — Сосредоточься, — Велиат привычно взял друга за руки, встряхнул. Этан приоткрыл мутные глаза. — Где она? Ты найдёшь её быстрее, чем кто-либо из нас. — Да, я… Я покажу. Кажется, где-то внизу. Сейчас. Держась за стену, Этан поднялся. Его колени ходили ходуном. На пол сорвалось несколько крупных кровавых сгустков. Аарон тут же нахмурился: — Тебе слишком плохо. Лучше останься с Иваном. Всё равно его нельзя оставлять одного. — Да срать на Ивана! — выкрикнул Этан и тут же, согнувшись пополам, закашлялся: на рукаве, которым он прикрывал рот, остались кровавые брызги. — Я её чувствую лучше, чем вы. Я должен быть там. Она ранена. Она… — Где? — настойчивее повторил Велиат. Этан чуть тише пробормотал: — Темнота и… И лестница. Вниз. Она спустилась… По коридору разнёсся оглушительный звон: Владимир зацепил столик и уронил стоявшую на нём вазу. Побелев, как полотно, он воскликнул: — За мной. Быстро! И метнулся вниз, прямиком через солнечный свет, как не замечая, что на коже мигом вздулись волдыри. Переглянувшись, остальные поспешили следом. Велиат подставил плечо: Этан, благодарно усмехнувшись, опёрся на него. Они миновали вестибюль и остановились у двери кухонного чулана. При виде открытой двери Владимир покачнулся, словно на него навалилось что-то тяжёлое, и пробормотал: — Будьте готовы. Там опасно. Этан, ты уверен… Тот лишь кивнул и приподнял полу плаща, демонстрируя спрятанный пистолет. Никто из них, спускаясь, не услышал, как легко открылась задняя дверь, и как скользнула внутрь высокая темнокожая женщина с охотничьим ружьём. Она немного выждала на верху лестницы, вглядываясь в темноту, и глубоко вдохнула. Двадцать лет назад, она уже стояла здесь. Но двадцать лет назад у неё не вышло. «Если мы ни в чём не ошиблись, Грегори, — Вивьен вдохнула и выдохнула, унимая непрошенную дрожь, — если все расчёты верны… Бекки сделает то, что должна». Если бы у них тогда был выбор! Но выбора не было никогда, только план, и за неимением лучшего Вивьен продолжала ему следовать. И вот сейчас, следуя плану, она шагнула на первую ступеньку.