Недостойные желания

      Я подходил к старым айлейдским дверям Таверны с бьющимся сердцем.       Приехал в город всего на пару суток, именно за тем, что можно быть достать в этом месте.              Охрана на меня почти не взглянула: я назвал пароль, значит, свой. Они не запоминали тех, кто приезжает раз в несколько месяцев. Можно было толкнуть тяжёлую деревянную дверь, потом спуститься по длинной холодной лестнице и открыть еще две двери. Нажать на старый айлейдский переключатель — и наконец окунуться в напитанный благовониями, дымом и запахом выпивки воздух.              Таверна была секретной и располагалась в старых катакомбах под Анвилом; собирались в ней воры, темные маги и прочий сброд. Иногда сброд, желавший знакомства.       По сути, я и принадлежал к этой категории, хотя выглядел прилично. Среднего роста высокий эльф, неброская лёгкая одежда по случаю, коса только вот черная — у моей расы волосы чаще оттенков золота, меди и серебра.              Таверна была моим секретом. Я появлялся в ней раз в два или три месяца, чтобы найти себе развлечение — или угодить в лапы к Тиберию.              Саммерсет, с которого меня выставили в юном возрасте, привил определенную мораль: желать именно постели — дурно и отвратительно, так поступают только животные и низшие расы. Но поскольку я уже запятнал себя достаточно дурными и отвратительными по мнению окружавших делами, еще немного грязи картину бы не поменяло, даже выплыви всё на свет.              Я был благопристойным изгоем — лечил или отравлял по приказу — учёный высокий эльф, маг Доминиона, специалист-целитель, этсетера, тайный некромант, которого Талмор предпочёл использовать, а не убить. Со мной здоровались сквозь зубы, и в глубине души я предпочёл бы, чтобы перестали вовсе, ведь окончательно упасть означает обрести последнюю свободу… но пока меня ещё хоть как-то терпели, я скрывал свои увлечения. Потому обращался к ним инкогнито.              Я не знал, как охарактеризовать свое настроение. Я просто пришëл в Таверну снова, чтобы напомнить себе, что я — не расходный материал, что я ещё жив. Нарочно отправился из своей текущей миссии в другой город, якобы за реактивами для зелий… (Я врал разное — слова срывались с языка сами, обрастая подробностями, в которые я сам верил и убеждал командование, для которого эльф-сирота с вымышленным именем и навыками отравителя был фигурой всё равно второго сорта даже без пикантных или устрашающих подробностей).              Но не важно. Я был там. Только это что-то значило на ближайшие сутки.              Знакомиться я не умел, но здесь этого не умели многие.              Когда-то, в мой самый первый раз в Таверне, я немного перебрал, что для меня несложно, и не сопротивлялся, когда довольно уверенного вида норд предложил мне прогуляться. Он был прост и пах человеком, и я было пошел с ним, как меня перехватил Тиберий — местный тайный властитель. Норд извинился и отстал, а я получил возможность трепать себе нервы несколько лет подряд.              Собственно, я и сейчас пришëл, надеясь, что встречу Тиберия. Но в таверне было пустовато. Никаких рек вина и совокупляющихся даэдротов в сангвинических фонтанах.       Я подошел к стойке, взял эль.       На голодный желудок не шло, но эль был щитом, спасением, якорем: я пил по медицинской дозе и потихоньку осматривался. Привыкал. Старые камни источали заметный холод, и я жалел, что не надел костюм из более плотной ткани.              Потом я увидел Его.       Сперва мне показалось, что это обман зрения: не может просто сидеть за столиком и скучать такой красавец. Один! Наверное, ждет кого-то! Потом я присмотрелся и подумал, что вряд ли. Стул там был один, бутылки зато — уже две, из-под настоящего ежевичного вина, обе пустые.       Я собрал всю свою храбрость и подошел, пытаясь угадать, что за дивную фигуру скрывает его этническая кожаная одежда с костяными пуговицами.              — Привет. Можно сесть с тобой? — звучало тускло, словно я был самым обычным и нормальным, но для начала годилось.       Гладко выбиртый босмер с татуировкой во весь подбородок скорчил недовольную гримасу.       — Чего надо?       — Просто хочу познакомиться. Выпить не с кем. Но могу уйти.       Босмер пожал плечами. Я взял себе стул и сел, подозвал кёльнера, заказал ещё бутылку.       — Давно ли ты приехал в Анвил? — спросил меня босмер.       — Только сегодня.       Он посмотрел на меня как-то разочарованно и потребовал купить себе выпить. Я ответил, что беру бутылку на двоих.       Мы переглянулись. В Таверне все искали запретного; скорее всего, мой новый друг нарушал Пакт, выпивая забродивший сок растений. Для него — такой же бунт, как для меня спать с низшей расой.              “Давно ли ты в Анивле”. Тут до меня дошло, что это, наверное, был пароль. И я неправильно ответил. Чего он ждал? Но этот босмер... я уже понял, что пришел за ним. К нему. Ради него трясся на непослушном ездовом сенче и нюхал мокрый мех, ради него принимал с утра более тщательную ванну и совершал другие вещи…              Если какие-то расы и привлекали меня, то не собственная.       В глазах общества я был дважды, трижды извращён: предпочитал мужчин, и всегда — нордов, имперцев или босмеров. В бретонах было слишком много от альтмеров. Красные глаза данмеров пугали меня, словно глаза насекомых — я не мог понять их мимику, боялся их культуры. Орки, каджиты и аргониане — слишком животные для меня, с их клыками и специфическим запахом. Но люди или бойчи, соблюдавшие Зелёный Пакт… в них я находил настоящее удовольствие. Особенно в людях. С их короткими жизнями, короткой памятью, волосами на теле, ужасными манерами и подсознательным пожеланием смерти моей расе.              Босмер пил.       И конечно ж, когда я переместился чуть ближе и даже завёл разговор о том, не скучает ли он, появился Тиберий.       Он никогда не здоровался. Подошëл и сел со мной рядом, бедро к бедру, приобнял за талию, чувствуя, что хозяин, что я не возмущусь. “Тиберий” не было его настоящим именем. Высокопоставленный имперец из семейства Тарнов не мог появляться в подобном месте. Я не спрашивал — и ему не приходилось мне лгать.              Изредка он был нежен. Чаще — нет. На первой встрече, подобравшись, как лис, он соблазнял меня, но не подпускал к себе, и в итоге отвел к своему другу, походившему на смуглокожую скалу с мозгами дреуга. Тот полночи вбивал меня в дешëвый баандарский матрас, а Тиберий сидел напротив на стуле и смотрел, насколько меня хватит.       Человек. Округлые уши, тёмные волосы — выбритые на висках, но оставленные тонкой дорожкой в низу живота; живот — плоский, подтянутый, защищённый от ударов, с косой кромкой белого среди загара шрама… Лицо коловианского разбойника… глаза лисицы с чуть раскосыми веками...       Полгода я не знал, спит ли он с мужчинами сам или издевается надо мной. Встречи с ним были как качели: я взлетал вверх, видя его, и потом падал назад, боясь увеличивающейся силы раскачки, боясь что вылечу и упаду на землю, разбив лицо и кости...       Примерно так и получилось потом.              Появившись и обозначив свои на меня права, Тиберий как ни в чем ни бывало говорил с босмером, а я смолк, растеряв разом все карты, потому что мог думать лишь о его руке на своей пояснице, поглаживавшей, словно ветер, что трогает колосья.       Я, улыбаясь, взял его ладонь и убрал, отстранил, но она всë равно вернулась мне на бедро змеей.       Тиберий дождался, пока я снова дотронусь, сплел пальцы, навязывая свою волю.              С этого и в первый раз всë началось. С того, что мы встретились в “обычной жизни”, на званом ужине (а не в Таверне, где он всегда подсовывал вместо себя других мужчин и женщин — и смотрел, будь он проклят!). С его руки, что оказалась поверх моей под столом, когда нельзя было и мускулом лица выдать удивление. Тогда, как и сейчас, он развел мне большой и указательный пальцы, сперва осторожно подбираясь к ним и гладя ладонь. Обвëл впадинку между ними, скользнул внутрь, потëр ниточку шрама, потом с силой надавил, покачивая, двигая кистью, и я сжал пальцы, потому что заколотилось сердце.       Никто не видел, чем мы заняты, да и что такого — рука в руке, может быть, румянец на моих щеках… и то, что под столом было невидимым. Тиберий наконец снизошел до меня!.. И конечно же там, где уединиться было бы сложно. Так много людей и эльфов вокруг!              Приходилось вести беседу: тогда — с гостями, сейчас — с босмером. Тиберий улыбался и шутил, а сам бесстыдно водил кончиками ногтей мне по пояснице, забравшись под рубашку и потихоньку спускаясь к ложбинке внизу, потому что я не надел пояс, только мягкие брюки оленьей кожи...       Терпеть едва получалось.       Но если тогда, в прошлом, я нашел силы и способ уйти, то в этот раз не видел необходимости. Я потянул Тиберия за лацкан куртки посередине цветистой фразы, что он нëс, и поцеловал в губы, добиваясь настоящего внимания.       Отребью вокруг досталось интересное зрелище, но босмер не смутился. Он спросил, есть ли у нас комната, и у Тиберия всë было схвачено.              Неужели опять захочет только смотреть?.. Я не мог отказать ему. Никогда не мог, ни в чëм, потому что у меня не бывало любовника лучше, даже среди тех, кто говорил мне слова признания (Тиберий не совершал таких ошибок).       Он никогда не давал мне то, чего я хотел, но угадывал нечто, о чем я и не догадывался, что мог бы хотеть... а ещё делал с моим телом то, что у других не получалось. Ласки хотят все, но не все могут получить именно то, что хотят по-настоящему.              Моя память всегда обращается к первому разу; я задыхался, поднимаясь по лестнице, бежал от него, отступал, как разбитое войско — хотел найти ледяной воды или хотя бы способ разрядиться неузнанно.       Тиберий шел за мной — охотником, загоняющим добычу, и я ускорял шаги, потом побежал — влетел в чужую комнату и оказался припëртым к стене за захлопнутой на засов дверью.       Всë, что я до этого пробовал, не носило оттенка страсти. Никто не раздевал меня, действительно рвав одежду, никто не превосходил меня по силе, никто не загонял в ловушку. Не жаждал! Никто не целовал всë моë тело, а не только шею, грудь да член, словно у меня ничего больше нет...       Я кончил позорно от одной прелюдии — до того, как он даже попробовал дрочить мне, или фрот, или сделать что-то другое; несколько месяцев подглядывания, несколько недель воздержания и наконец решившаяся загадка... я нравился ему! Тиберий посмеялся, но я всë равно хотел развернуть его, как шуршащий подарок на праздник, я готовился служить любой его прихоти — пока не смогу получить что-то ещё.              Тиберий часто смотрел, как я трахаюсь с другими, хотя я не видел, чтобы он при этом себя трогал — просто смотрел, глубоко задумавшись, словно спектакль, и я играл для него — или решался на что-то, чего изначально не планировал. На этот раз я решил, что не хочу быть ни куклой, ни зрителем.       Все трое, мы поднялись наверх, и ещë наверх, и ещë — о количестве секретных комнат я не знал.              Когда мы втолкнулись в помещение с широкой кроватью, освещëнное парой ламп, я едва мог терпеть, целуясь с красавцем-бойчи и стаскивая с него рубашку. Тиберий спустил с него штаны в два рывка и занялся его спиной. Отчаянно ревнуя, я выплескивал гнев в страсть к этому парню, чьё имя забыл спросить, ведь я скучал по Тиберию всë это время, а теперь приходилось его делить.              Я встал на колени, смотря в глаза обоим — усмехавшемуся Тиберию и слегка уплывшему бойчи, чьи соски он пощипывал. Босмер уже не интересовал меня так сильно, как в начале, но всё же был хорош, и я занялся его членом, чуть кривившим влево, по-настоящему большим, с восхитительно набухшей головкой.              Отсасывая босмеру, я вспоминал ещё.              ...Он знал, куда привёл меня в чужом доме. Может быть, спал с хозяйкой — я не спрашивал, он не лгал… Раздев меня и посмеявшись такой быстрой разрядке, Тиберий открыл сундук, что стоял у кровати, и бросил на постель предметы, что лежали там наготове. Велел оценить их, и пока я повиновался, сам скинул одежду.       Тогда я узнал, что он из Тарнов — нам велели изучить человеческую геральдику, а на груди Тиберия была очень узнаваемая татуировка. Он приложил палец к губам… усмехнулся… потом облизал ладонь и огладил свой член, приглашая меня попробовать.              Вспоминая, я всё сильнее заводился, угощая безымянного бойчи тем, что тогда досталось Тиберию — ведь он сейчас смотрел и, может быть, даже помнил. Тиберий наблюдал за мной с загадочной полуулыбкой поверх плеча парня, разминая ему задницу левой рукой и трахая в рот пальцами правой. Конечно, он мог использовать и язык — но это он дарил только мне. Я не подводил его, всегда приходя тщательно подготовленным.              ...Я развлекал его довольно долго — гладил, посасывал и чуть оттягивал мошонку, вылизывал и покатывал на языке головку, чередовал поцелуи, язык и вольности, брал глубоко, дозволяя ткнуться почти в самые гланды, и тогда мой нос утыкался в коротко подстриженные жёсткие волосы его паха... Скоро я снова отчаянно желал этого коварного имперца, что наслаждался моим энтузиазмом, который сам и взлелеял за даэдровы полгода, что мучил меня своими фокусами.       Заметив, что я готов, Тиберий велел мне остановится, и обратился к предметам, что достал заранее — и которые мне подходили.              Он надел на мои руки кандалы — обычные, оставлявшие магию, — и пропустил цепь между железными прутьями кровати, и так же пристегнул сломанный антимагический ошейник, связав его с руками. Потом защёлкнул на лодыжках ни к чему не пристёгнутые железки. Скорее всего, это были старые кандалы, принадлежавшие ещё рабам времён Алессии, если судить по рунам. Айлейды усмехнулись бы мне: как я, сын Саммерсета, позволил человеку приковать себя этими вещицами, ещё и ради того, чтобы оказаться натянутым на его член? Но, вероятно, айлейды и сами использовали рабов для самых разных утех. То, что одобряемо и достойно, чаще всего вовсе не привлекает — а привлекает всё запрещённое.              Господин может наслаждаться господством — или желать узнать его глубже, с другой стороны, ведь в этих отношениях всегда участвуют хотя бы двое.       Я не представлял себя кем-то высшим — просто жаждал “Тиберия” Тарна, черноглазого, черноволосого и невыразимо другого, чем я. Ни один человек не будет владеть высоким эльфом… может быть, поэтому так возбуждала сама мысль, что можно позволить человеческому мужчине, облечённому властью в их обществе, отодрать себя, как зверолюда… или свергнутого господина, которым я никогда не смог бы стать.              Погрузившись в воспоминания, я переусердствовал, и едва успел отстраниться — босмер кончил мне на плечо. Мне не хотелось его семени, я мог позволить себе выбирать. Тиберий выпустил босмера и велел ему идти к лохани за ширмой, подмыться — а сам обратился ко мне, и я поспешил продолжить поцелуй, что начал в зале.              ...Поскольку он много раз наблюдал, как я развлекался с выбранными им любовниками, Тиберий знал, как подготовить меня. Руками я пользоваться не мог, потому, лёжа на спине, развёл ноги, приподнимая колени — и Тиберий погладил меня, вдоль ствола, поджал яйца, легонько надавил на промежность, словно обещая… взял косметический сосуд.              Сперва он обвёл мышцы большим пальцем, не надавливая, но размазывая подогревающую, вязковатую мазь… потом нажал, погружаясь в меня, раздразнивал, добавляя по капле смазки, в которой вдруг оказалась и длинная, утолщавшаяся ручка какой-то имперской печати с шариком на конце. Я непроизвольно охнул, почувствовав прохладный металл внутри, но быстро привык. Человека заводило использовать атрибут власти; хорошо… шарик ходил грубовато и мелко, я подёргивался, пока Тиберий не стал всаживать эту штуку медленнее и глубже, по самый “упор”.       Я начал звать его по имени. “Тиберий” меня устраивал. Как и его ствол, довольно быстро заменивший печать… и в начале всегда причинявший боль. Каждый раз с тех самых пор — но только в начале.              Она прошла быстро и расцвела тем удовольствием, что я и жаждал. Я расположил ноги на плечах Тиберия, нарочно потерев сперва пяткой герб Тарнов. Адреналин ударил мне в голову. Я утратил всякую осторожность, прося его трахать сильнее, подмахивал, изнемогая — его необрезанный, толстоватый человеческий уд был просто идеальным, чтобы я мог расслабиться и ощущать каждый дюйм. Я представлял каждую венку, умолял не останавливаться. Тиберий на этот раз не хотел помогать себе и не касался моего члена, потому тот оставался едва возбужденным; сам я тоже не мог дотронуться и потому выгибался как можно сильнее, пытаясь насадиться навстречу.       Потом я перевернулся, рассадив запястье о неровный край железного наручника, но даже не заметив. Я хотел… больше. И Тиберий подтащил меня к себе властным жестом и снова вошёл, уже полностью, уже мой, наконец — мой...              Тиберий не использовал слишком много смазки — знал по своим “наблюдениям”, что я люблю трение, но его яйца всё равно шлёпали по моей коже с характерным звуком, и он добавил пару звонких шлепков ладонью. Жар внутри нарастал, каждый толчок добирался до самого мозга и я едва удерживался, чтобы не кончить, хаотично поддавая — я ждал его, ждал, не видя, и почти угадав, что он излился, позволил жару себя затопить, забиться, заливая всё внутри, внизу сладким сжатием... я застонал, вцепившись пальцами в цепь и чуть не задохнувшись в затянувшемся ошейнике, кончая не только членом, как-то ещё... По бедру текло; запястье саднило; самого меня потряхивало, бросало в огонь и холод, и я не был готов променять это на что-то более пристойное. Меня отымел человек, и я был этому рад. Я был рад, что он вышел не сразу, а поглаживал меня, что следы его проникновения побаливали...              Я снова перевернулся - Тиберий помог мне устроить шею, лёг на спину. Имперец сдвинулся вниз, наконец уделяя внимание моему члену — клянусь, будь это кто-то другой, я бы оттолкнул его, но Тиберий наверное обладал немыслимым опытом, или я хотел его — немыслимо... ласки сразу после редко бывают приятны, хотя то, как он слизывал с меня, как открыто желал получить остатки из их источника… я кончил во второй раз через пару минут, пусть и почти насухо, и потерял все силы… и голову.              Никто не давал мне пережить такое. Тиберий обнажал меня, переворачивал всë внутри и не оставлял места, что не достал бы на свет. Или Тьму? Желание утолялось полностью только с ним, а я хотел — секса без тормозов и рассуждений, без привкуса морали… но с отчётливым вкусом человеческой кожи, слюны, семени.              Он давал мне открыться и потерять голову — а потом находил её, чтобы снова снести чем-то новым…                     Тиберий устроился на кровати, сев на край и велев босмеру взять у себя в рот, а на меня посмотрев так, что я тут же понял, чего он хочет.       Установив бойчи на четвереньки, я раздвинул ему ягодицы и щедро умастил маслом. Он почти не обратил внимания, когда я начал продвигаться в него — только что-то хмыкнул и продолжил обрабатывать Тиберия.              Я осторожничал, но потом перестал — босмер точно делал всё не в первый раз, а мои размеры позволяли быстро привыкнуть. Мы двигались слаженно все трое, и я не переставал смотреть имперцу в глаза. Бойчи был лишь посредником, но его это устраивало — ни имён, ни претензий, — а я словно получил возможность поиметь самого Тиберия, хоть и не напрямую. Мы никогда не менялись, хотя я давал понять, что хочу этого.              Теперь я задавал ритм... и я удержал голову бойчи на месте, когда с Тиберия было достаточно — наконец в полной мере проникая в его удовольствие.       Мне самому хватило его блядской улыбки напоследок… а бойчи я довёл рукой.       Он был красавец, это точно — но форма мышц и строение лица значимы только тогда, когда тебе не за что уцепиться, и ты тонешь, хватаясь за случайные тела, впиваясь в случайные губы, подставляясь под случайные члены, только бы тебя касались в ответ, не оставляли одного… только чтобы быть важным хоть на эту ночь...              Босмер был эпизодом — из эпизодов складываются целые главы, но их не всегда хочется перечитывать. Тиберий был поэмой. Ёмкой и лаконичной, глубокой, как море, и такой же опасной, и я хотел выучить каждую строчку...              Тиберий никогда не унижал меня. Он мог вести себя с агрессией, шлëпать, придушить или связывать, подчинять меня — но никогда не унижал, не поднимал тему недостойности таких желаний... и не пытался назвать женщиной.       Заменять кому-то женщину было бы ужасно. Я хотел получить Тиберия и хотел видеть в его глазах жажду обладать именно мной, а я — оставался мужчиной, во всех остальных делах я был им, и в постели тоже.              Запутанный клубок, но мы понимали друг друга, и под ним я мог наконец расслабиться и знать, что всë идëт правильно, что он хочет меня, меня... я не спрашивал, почему — а он не лгал.              Он был Тарном и умел обращаться с правдой, словно она — улыбчивая шлюха, но я не заменял ему даже эту женщину. Откровение за откровение: не каждый может делать то, что действительно хочет, потому что никогда не представляет, как это видит другой, ведь для действия нужны хотя бы две стороны… с одинаково прищуренными глазами.              Я знал, что приду в Таверну снова.