Недостойные желания

Снова я находился в Таверне. Сидел за столиком в самом углу, закутавшись в бесформенный плащ, стиснув руки, стараясь унять нервную дрожь. Сидел второй день, постепенно впадая в панику. Ко мне подсаживались, что-то говорили, пытались напоить или напиться за мой счёт, даже снять. Я отвечал невпопад. Мне был нужен Тиберий. Я всегда боялся показаться ему слабым и скучным. Сейчас бороться не мог, ни с чем не мог, пришел в Таверну после долгого перерыва и болезни. Но он не появлялся. Шум, запахи, звуки Таверны обволакивали и пропитывали меня, унося в забытье, я не мог съесть ни кусочка и только иногда отпивал немного зелья, поддерживающего силы. Всматривался в лица, ища одно-единственное... Тиберия не было. Я начинал бояться, что он в отъезде. Или даже умер — мы маги на службе своего долга, такое случается. Я мог бы проверить, но впервые боялся заглянуть за завесу, отделяющую смерть от жизни. Просто ждал. Мне самому напророчили короткую жизнь. Даже слишком, но я не боялся. Мне просто было нужно увидеть его… Я приехал на целую неделю, потому что задыхался: не мог лгать никому, притворяться, силы просто кончились, я вот-вот мог оступиться... мне нужен был кто-то настоящий. Пусть с не настоящим именем. Мне нужен был он. Когда Тиберий наконец появился, мне почудилось, что это галлюцинация от слишком больших доз бодрящего зелья. Я трогал его за руки, не мог понять, что он говорит, был не в себе. Он, кажется, понял, в каком я состоянии, и мы быстро ушли из зала. Я не стал притворяться, что всё хорошо, но не хотел накладывать на него каких-то ожиданий… он приходил сюда отдохнуть от бытия Тарном. Я плохо запомнил, как мы шли наверх, как я попал в комнату и оказался раздетым; запах его тела был мощнейшим афродизиаком, но не это даже было самым важным... Я наконец был в какой-то удивительной безопасности, умиротворении; мы не говорили ни о чём, но каждый жест был правильным… я “говорил” только о том, как ждал его… говорил о лицемерии мира… В первый раз мы были слишком напряжены и довели друг друга слишком быстро… интимная шалость, скользящие, трущиеся друг о друга члены, быстрые поцелуи, нежные руки — разве это так порочно и развратно, что за это нужно наказывать… Он отдыхал рядом; я запомнил его не таким измотанным. Вероятно, быть Тарном — непросто. Я никогда и ни о чем не спрашивал и теперь задать вопрос было словно сломать невидимый договор. Мне не хотелось рушить причудливый стеклянный замок, что мы построили из умолчаний, и я гладил его по обнажëнной груди, обводил пальцами татуировку. Гадал, кто он на самом деле… У меня не было знакомых способов выразить свою нежность. И мне было мало одной встречи, одной ночи… — Останься до утра, — попросил я. — Усни со мной. — Не боишься? — Хочу проснуться от того, что тебе нужно развлечься. И я наговорил ещë всяких пошлостей, чтобы скрыть то, как хотел проснуться просто рядом. За всю жизнь он кажется был единственным человеком, что знал меня, самую суть, самое важное, и не отворачивался. Наверняка был готов терпеть это лишь как приключение… но это опасная игра: игра, которая становится слишком правдивой, более правдивой, чем открытая жизнь. Нельзя влюбляться в тех, с кем всë держалось на не-любви, я знал это. Но уснуть почти не смог: слушал его дыхание. Целовал каждую венку на крупной ладони, рассматривал, как растут волосы — неправильный пробор, завиваются влево, закручиваются противусолонь… чуть длинее сзади, такие непослушные локоны... маленький шрам на хряще уха… родинка на шее… для меня не было человека красивее. В глазах жгло от несправедливости; почему я так мал, почему он не может стать моим по-настоящему?.. Но не может… Я задремал у него на плече… вернее, под плечом, и всё не мог успокоить сердце. Я давным-давно не засыпал ни с кем в одной кровати, и долгожданное тепло наполняло меня жизнью и надеждами. Я проснулся от того, что по крайней мере два его пальца мягко, но настойчиво очутились во мне; он маял меня и разминал долго, добавляя масла, чтобы, начав, мы могли не заботиться об осторожности. Пробуждение в его духе; не стоило забывать, зачем приходят в Таверну. Я с радостью подчинился… на это утро, и на следующее — мы ушли из Таверны и бродили по городу, потом сняли себе комнатку в самой неожиданной, бедной части города, где останавливались на пару дней купцы. Мы покупали лучшее вино и фрукты, разговаривали — Тиберий был очень начитан, и я с удовольствием слушал, а потом рассказывал сам о том, что видел в своих бесконечных изгнаниях… Тиберий ни о чём не спрашивал сверх того, что я рассказывал сам, но не от безразличия… несколько раз он упомянул, что скоро предстоит большой поход, и он не хочет идти туда со своим старшим кузеном, но обязан, во благо Империи… я гладил шрамы от ранений, что он уже получил. Не хотел его отпускать. Снова тащил его в кровать, где наконец-то, пьяный и разомлевший, он позволил мне владеть собой, и я пережил это как восхитительный праздник… Неделя двигалась неотвратимо. Тиберий словно исполнял мой сон… Он позволял мне любить себя, хоть это и не было по правилам — как и все, что я делал... знал ли он, что так будет? Было это частью игры? Я в свою очередь давал ему делать, что вздумается. Ничего не контролировал, и все эти дни чувствовал себя потрясающе счастливым и свободным... он светил для меня — ярко, обжигающе почти... и я вдыхал воздух только из его поцелуев, ощущал свою реальность — под его руками. Составил себе план, чтобы обожать его всего; я чествовал его руки, сильные, поросшие выгоревшими волосками, честовал его ноги, стройные и вытертые на щиколотках о военные сапоги, я чествовал его широкую спину и ложбинку позвоночника, и… нет, я не расскажу вам о его животе, или его члене, или о его губах, потому что только мне позволено знать, какими они были. Всё, что он имел, было моим, но как описать то неуловимое, что он составлял на самом деле? В нём тоже была разочарованность и жажда… он тоже не хотел быть тем, кем не мог — не быть… Он не препятствовал мне проявлять эмоции, и я мог наконец любить... во мне накопилось слишком много любви; я дарил ему без разбора, без остатка, всë, что имел, не оглядываясь, смешно ли выгляжу и что будет завтра, потому что у нас никакого завтра не могло возникнуть. Отравитель, некромант Доминиона — и “золотой” Тарн… это были лишь наши шуршащие фантики, обёртки от ложных чудес. Друг перед другом мы могли быть обнажёнными и не чувствовать себя предателями. С ним я не ощущал вины... не был унижен... так я мог чувствовать себя, лишь применяя наиболее сложную магию, но и тогда оставалось одиночество! Тиберий не осуждал ничего — и многое придумывал сам. С ним секс был выражением моего восхищения и радости, член был просто членом, и тело - всего лишь моим телом, которое наконец служило чьему-то удовольствию без запретов и наслаждалось само... Мне не нужно было думать, что в какую игру играю и как амортизировать удар... Секс был откровенным, как исповедь — я не боялся смотреть Тиберию в глаза, даже сидя надетым на него; я позволял ему увидеть всë, мельчайшие эмоции, я хотел, чтобы он видел, что я существую и наслаждаюсь его вторжением. Ему нравилось. Он был магом тоже, и это чувствовалось ещё и так, как только чародеи могут ощутить. Я не могу передать, что чувствовал, когда он меня трахал, когда оказывался внутри меня и получал своë… или когда отдавался мне с ленивой и обещающей улыбкой… это ускользает от описания и, выраженное словами, теряет ту наполненность и возвышенную, недостижимую благостность, что я ощущал рядом с ним. Я был постоянно растянутым, растраханным, распаханным, почти ничего не ел и не хотел — был готов принять его в любом месте, с любой фантазией, насытиться им… я потерял память обо всех остальных делах. Физические акты любви были лишь продолжением удивительный синергии, что охватила нас в словах и движениях, в желаниях и действиях… Видят боги, я просто хотел любить его телом и душой; а он хотел быть любимым, и мы снова сплелись неразделимо… мы не заботились ни о чём, ни о рисках, ни о болезнях, ни об осторожности, ни о неодобряющих взглядах… мы были просто двумя подгнившими сухими листьями в бурном потоке, и нас швыряло и крутило, но вместе. Когда пьёшь жизнь большими глотками, не до осторожности. Совершенно предосудительно чувствовать подобное и тем более называть громкими словами, и держаться за это, как за якорь в шторм. Всë настоящее имеет срок в пару недель... Мне хотелось бы, чтоб было иначе, но максимум я мог согласиться со счетом на месяца — но кто спрашивал моего согласия хоть на что-либо?.. Неумолимо приближалась дата похода… Тиберий должен был уехать, и я даже не мог сказать ему, что буду ждать — сама форма нашего общения исключала обещания. В последнюю ночь я попросил у него “на память” локон волос, но с ней забрал часть эссенции сущности и малую стеклянку крови... напоследок Тиберий назвал мне своё настоящее имя… Мне нужно было это живое свидетельство его существования — что я, мучаясь от одиночества, не придумал себе любовника в живом бреду, не состриг волосы у случайного буйнопомешанного, не рассказал себе сказку о понимании, глядя в потолок. Тиберий уехал, чтобы пропасть на долгие годы, и я погрузился в ещё больший мрак — потому что после света и тепла ночи ещё длиннее. Больше я не мог и не хотел приходить в Таверну; случайные приключения утратили остроту и смысл, потому что больше не вели меня к призу в виде его взгляда. Теперь я знал другое место, где он мог появиться, и иногда приходил на имперское кладбище… моё сердце замирало — в первый раз от радости, потому что я не видел новой таблички на фамильном склепе… второй раз — от разочарования, потому что он сказал мне: когда он станет свободен, он встретит меня там… когда-нибудь в начале осени так и случится, где ещё назначать встречу некроманту?.. Но осень уходила за осенью, и он не появлялся...