Недостойные желания

Какое-то время я перестал думать о Тиберии, потому что вынужден был спасать свою шкуру. Жизнь редко даёт передышки нечестивым, а уж некроманту-одиночке в Тамирэле хорошо не приходится. К сожалению, дела шли всё хуже и хуже, и в результате всех приключений я оказался в Эльсвейре. Я чувствовал себя совершенно потерянным среди людей-котов, тем более что весь регион находился под контролем Империи. Каджиты!.. Я путался в их мурлыкающей речи от третьего лица, в их хитрой лености, праздной вороватости, глубоком знании Лун и совершенно чуждой мне манере всё переиначивать на свой лад, даже богов и даэдра; я не понимал мимику мохнатых лиц и терялся, когда они по-своему называли все травы… Имперцы смотрелись здесь так же чужеродно, как и я — гости среди кустарников, хищных птиц и плантаций сладкого тростника… но откуда в Эльсвейре — имперцы? Стоило появиться в Риммене, столице Анеквины, как, беседуя с торговцами и нищими, я узнал, что примерно шесть лет назад, когда император Варен был занят своим восстанием, Евраксия Тарн воспользовалась суматохой и повела колонну нибенейских наемников в Северный Эльсвейр. Она объявила себя королевой Риммена и прилегающих к нему владений. Теперь всё стало яснее, но сердце сжало болью: Тарны… поход! Не об этом ли говорил мой Тиберий?.. Он не называл подробности тогда, но поход обозначался как «дальний», а цели — как «сомнительные»… Со времени нашей последней встречи, когда Тиберий назвал мне своё настоящее имя, я узнал о Тарнах больше. Дом Тарн из Чейдинхола всегда являлся одним из самых уважаемых благородных семейств северного Нибенея, в котором они владели обширными поместьями ещё с начала Первой эры. Историки дома любили указывать, что в «Трактатах о Тамриэле» 1Э 200 года упоминался «Таранус Красная рука». Эти нибенийцы были куда родовитее меня, альтмера! Вот и ирония. Но встретить Тиберия в Риммене было бы слишком странно… и всё же это случилось. Карательный отряд Евраксии возвращался с одного из рубежей, и именно мой бывший любовник возглавлял его. Неузнанным я смотрел из толпы, как он едет на своем великолепном коне. Как сверкала эта процессия! Какой величественной была Евраксия, выехавшая навстречу своему сыну… и каким бледным был мой Тиберий. Он почти не изменился, хотя я впервые наблюдал его в доспехах, со всеми атрибутами воина. Как я хотел бы ехать с ним рядом, кем угодно, запасным магом поддержки или просто солдатом!.. Мрачное лицо, нахмуренный лоб… наверное что-то было не так? Тиберий поравнялся с Евраксией, что-то отрывисто сказал; она рассмеялась. Была рада. Я старался не попасться ему на глаза, но в какой-то момент он увидел меня. Почуял?.. Дышать сделалось невозможно; я прирос к месту, сжимая у горла ткань капюшона, а Тиберий всё не отводил долгого взгляда; сколько всего я успел подумать!.. Вот, наконец он обернулся к кому-то из вельмож, заговорил… меня заслонил огромный катай-рат, и я поспешил затеряться в толпе… Переводил дыхание, считал такты — вдох, один-два-три, выдох, один-два, один-два… Шёл, толкался, больно получил локтем; кто-то попробовал засунуть лапу мне в сумку (и получил иссушающее заклятье в неё); я добрался до тихого переулка и прислонился спиной к стене… Что же было делать теперь?.. Прошло больше шести лет с нашей разлуки; давным-давно я не появлялся в Сиродиле, но не переставал думать о том времени, когда Тиберий посещал Таверну и был если не близок, то — на расстоянии охоты. Сколько осенних дней я скитался возле их фамильного склепа!.. Теперь снова — можно было вдыхать воздух, которым дышит кто-то живой… но нельзя — пользоваться выдуманными именами. Всë это уже не игры. Наши маски приросли к лицам, и придется снимать их — вытаскивать из-под кожи… потому что не встретиться мы не сможем. Я и без того постоянно бежал — то от одного, то от другого, — и раз уж ветер принёс меня сюда, почти под ноги нибенийскому коню, я должен был попробовать. * * * Спустя всего несколько часов я узнал, в каком доме Тиберий остановился, и не мог перестать сомневаться — равно как и отучить себя назвать его Тиберием. Явар Тарн, вот как его звали. Сын Евраксии Тарн, брат Явада… достойный представитель своей фамилии. Отец двух детей, любящий муж, замечательный сын. Я знал наизусть всю генеалогию его рода… теперь. И совершенно не знал, как и обставить нашу встречу. Более того, захочет ли он возобновлять то, что между нами было — или начать сызнова, уже иначе… помнит ли? Считал ли вообще важным? — Госпожа Евраксия нанимает некромантов, — говорили в народе, и я ответил на этот зов. Я не пошёл бы в услужение никому — так. Армия с её навязанными целями и дисциплиной; захват земель, которые и без хозяев чудесно плодоносят, интриги, борьба за власть… Понадобилось подойти в одну из замковых башен; причудливая каджитская архитектура едва ли давала понять, где площадь переходила в храм, а храм — в помещения знати, но дворец выделялся количеством мелких башенок, декором дверей и особенно чванливыми лицами имперцев-охранников. Рекрутов оказалось всего трое на этот день; проверял нас седой и мрачный каджит, заставивший всех по очереди «поднять» одну и ту же дохлую мартышку, взявший пробу крови и так же молча и деловито записавший наши имена (я, как обычно, представился выдуманным). Скрипучим голосом он велел нам отправиться к интенданту и получить знаки отличия и какие-то мелочи — а потом следовать за служкой в ближайшую «Трупную Кузню», где нам найдут угол и занятие. Я выполнял всё, что от меня хотели, прикидываясь авантюристом не очень далёкого ума со способностями раза в три слабее, чем на самом деле; а сам смотрел по сторонам… …и заметил Тиберия на верхней галерее. Древняя каменная кладка дисгармонировала с его прямым, рубленым силуэтом; город порос зеленью и осыпался — сын Евраксии был строен, лаконичен и каждой своей чертой казался противовесом каджитской грации уловок, хотя знал их в достатке. Он снова как почуял — обернулся, зацепился за меня взглядом… я ответил, сняв капюшон и дав ветру трепать отросшие волосы. Смотри: я здесь. Что будешь делать?.. Но меня звали, и неудовольствием… Пришлось побродить по двору, выслушивая наставления, и даже провести два немыслимо скучных часа в маленьком душном склепе, где нам объясняли, как поднимать разумных существ; мы, все трое, знали и без того, но «лекция» была обязательна. В склепе воняло тухлым мясом — не из-за некромантии, а из-за толстого сенча-охранника, видимо, не любившего доедать свои завтраки, над остатками которых роились большие черные мухи. Этот дворец был достоин лучшего обращения. Сославшись на дурноту, я вышел на воздух… и меня хлопнули по плечу. Парень-омс, оскалив длинные нечеловеческие зубы, попросил идти за ним. Не запомнил, как прошёл весь путь — ковры и камень, вазы и росписи, статуи котов, изображения лун, расшитые подушки, альковы с дымящимися кальянами, пушистые ковры, скрывающие звуки шагов… Небольшая комната, в которую омс ввёл меня через потайную дверь. Перегорожена ширмами посередине; светильники — магические… способные определять яд в воздухе. Огромный ковер с геометрическим орнаментом… Тиберий, вышедший ко мне со свойственной ему резкостью и отославший омса одним кивком. Вблизи я видел больше изменений… стали глубже черты лица; фигура налилась силой, «заматерела»; появились татуировки на запястьях рук… Мы оказались наконец одни; я не мог сдвинуться с места. Дождался, пока закроется за омсом дверь, и… поклонился, как низкородный и босой учёный приветствует богатого и знатного вельможу. Тиберий сделал шаг вперед и приподнял меня за плечи. — Даэрни, — усмехнулся он, называя мою настоящую фамилию. — Мне доносили, что ты мёртв. Чем ты докажешь, что это не так? Что это вообще сейчас — ты? Я усмехнулся, подаваясь вперёд, и шепнул название одного маленького ресторанчика на Золотом Берегу, в котором мы тогда заперлись на втором этаже, в хозяйской кладовке, и больше смеялись, чем занимались любовью. Лишь я бы мог вспомнить о таком; глаза Тиберия-Явара потеплели. — Хорошо… хотя и об этом могли узнать шпионы. Как ты оказался здесь — и зачем? Я рассказал всё без утайки и спросил, желает ли он, чтобы я оставался в городе или немедленно уходил. Мой вопрос, кажется, застал его врасплох; не ответив ничего вразумительного, Тиберий принялся ходить взад-вперёд по комнате, жестикулируя. — В тёмное ты появился время. Думаю, что ты уже всё знаешь обо Тарнах… Мой брат, Явад, уже мёртв, и репутация организатора лучших вечеринок в Сиродиле его не спасла. Моя тётка, Септима, уже мертва. Прекрасная Магна, безмозглый Мартиалис, недосягаемая Кливия… все состояли в Культе Червя или сочувствовали ему. Сколько будет длиться это безумие? Я мало слышал об Абнуре, он — единственный, кто смог бы остановить мою мать. Но он пропал! Он швырнул мне на колени какую-то бумагу. Я взял её и развернул. «Принципы руководства генерал-мага Септимы Тарн Люди запоминают указания лучше, если давать им конкретные примеры. Не бойтесь показательно наказывать солдат-изменников, непокорных пленников и упрямых жителей завоеванных земель. Мыслите наглядно! Ясность изложения — ключ к правильному и целостному пониманию вашей точки зрения. Требование сдаться даст лучший результат, если его доставит врагу обезглавленный труп одного из его союзников, привязанный к лошади. Помните, что каждое принятое вами решение — это вклад в вашу репутацию. Вы никогда не станете известны под прозвищем Мясник, если сознательно не решите устроить бойню. Сперва слушайте, потом действуйте. Ваши подчиненные могут поделиться с вами крайне важной информацией, поэтому важно всегда давать им возможность высказаться. Это единственный способ узнать, кто из них вам не повинуется и кого нужно казнить. Ставьте четкие цели, привлекайте людей к ответственности, а затем избавляйтесь от них. Учитесь давать поручения другим: нет никакого смысла подвергать риску свою жизнь — для этого есть подчиненные. Помните, взять вот ту крепость — это их работа, а не ваша.» — Вот, чего они от меня ждут. Неповторимого стиля Септимы — заваливать всё трупами! Ведь сейчас их так просто поднять и снова пустить в дело. Ему вовсе не шло быть обозлённым; и без того резкие черты лица становились грубыми и чересчур угрожающими. Но он определённо жаждал выговориться; иным я не мог объяснить столь откровенную вспышку гнева почти с порога… — Ты не хочешь быть Мясником? — Я служил Септиме. Кузина императрицы Кливии не могла быть не права, — фыркнул он. — Она служила Молаг Балу! Ха, генерал-маг Септима проявила себя как беспощадный тактик. Она была готова захватывать заложников и убивать их, порабощала население захваченных городов. Гоняла земледельцев и собирала с них налоги, чтобы вооружить солдат, но никто не знал ни про жертвы, ни… Эрлинд, она похитила короля Эмерика Вэйрестского и позже убила его в Бангкорае, отправила его душу к Далёким Берегам. Потом что-то случилось. Я не знаю, что. Ту’вакка позволил королю Эмерику вернуться в Мундус, а Септима оказалась мертва, как и мой брат. Теперь я снова служу своей матери, Евраксии, и всё это пахнет ещё хуже. Моя семья словно помешалась на тёмном искусстве, ведь можно теперь не думать, чем платить солдатам, можно не заботиться о продовольствии, снабжении, обозах, отдыхе — затраты на содержание нескольких магов несоизмеримо меньше. — Явар, — спросил я, называя его настоящим именем, и внутри снова начало всё замерзать. — Я некромант. Он остановился, оперся на столешницу богато декорированного письменного стола; вся обстановка, наверное, принадлежала раньше королевской семье Риммена. — Думаешь, я не понимал с самого начала? Аура смерти очень легко отличима. Ты заставил меня поверить, что не все люди и меры с твоим даром — выродки. О, я видеть не могу ни этого вонючего орка, Фума, ни… никого из них!.. Он запнулся, словно удивлённый вырвавшейся фразой; скорее всего мой «Тиберий» не позволял себе сопротивляться велению долга даже в уме. — Мне нечего тебе дать. Только мою преданность, — я всё-таки рискнул подойти и взять его за руку. — Всё это время я приходил к склепу Тарнов, моля богов, чтобы не увидеть тебя там мёртвым и увидеть — живым. — Боги часто путают просьбы, — от моего прикосновения Тиберий сгорбился, поник. Он обернулся, погладил меня по щеке, небрежно, потому что всё ещё был в своих мыслях, но я поймал его ладонь и поневоле шумно выдохнул, потираясь о пальцы. — Явар, у меня никогда и ничего не будет, кроме меня самого. Я не пошёл за Маннимарко и не накопил великой силы и великих богатств. Гильдия считает меня павшим, а Культ Червя и прочие культы — трусом. Но я не трус. Могу ли я служить тебе?.. — Евраксия набирает некромантов открыто, и все они — из Культа или должны вступить в Культ. Ты можешь вызвать подозрения. — Значит, это «нет»?.. — Дай мне подумать. Дурные предчувствия терзают меня. И я сдался. Я понимал, что не имею никакого права требовать от него ответов; мы познакомились в Таверне, в «подземелье», в ночи, под чужими лицами, и никто не должен был знать о корнях нашей связи, потому что с ними могло выйти наружу нечто совершенно дурное. Безвестный чародей, рискнувший идти собственной дорогой, вовсе не великий, не прославленный… прямой кандидат в шпионы. Ещё и вынырнул я сейчас буквально «ниоткуда». Было, чего опасаться… Посмотрев на него, задумавшегося, я отошёл проверить, заперты ли двери. Затем я вернулся, сев прямо на пол у его ног и положив на бедро голову. Тарн машинально погладил меня по волосам. Странно, но в тот момент у меня не хватало сил даже на то, чтобы хотеть его; маски были сняты, свет заливал нас — обнажённых и уязвимых во всех наших тяжёлых одеждах, с именами, что приколочены гвоздями, и судьбами, которые, как потерявшие управления корабли, мчались на риф. Тиберий — я называл его так по-прежнему, в своих мыслях, потому что «Явар» всё сильнее казался мне куда более выдуманным — не двигался, поглаживая меня, как собаку. Там, в наш короткий и неполный месяц рядом, я знал Тиберия как яркого, полного жизни и силы, улыбчивого человека. Явар был хмур, утомлён и полон забот. Маски умирают, рано или поздно. Больше мы ни о чём не думали в этот вечер; я увёл его… принять ванну, расслабить простым массажем и лечь спать. Я заботился о нём действительно как собака, потому что только ею и мог быть, и когда он наконец ожил немного и подарил мне несколько поцелуев, я почувствовал себя землёй под весенним рассветом. Нет, мне не хотелось бы думать о нас как о псе и господине; но я с самого начала не хотел ничего утаивать, даже собственной незначительности — просто Тиберий не задавал вопроса. У нас обоих почти не оставалось сил, но всё же мы легли рядом, выключив свет и раздевшись полностью; без слов, без настоящих лиц, дыша снова спасительной тьмой, мы очень долго попросту согревались присутствием друг друга — до того, момента, как не забелело в глазах от тоски. Физическая любовь могла бы отвлечь; я привычно хотел порадовать своего дерзкого любовника, но он опрокинул меня на спину и принялся ублажать сам — и я чувствовал, что разлетаюсь на кусочки. Он редко баловал меня до сих пор, а сейчас старался так, словно хотел объяснить, что безумно скучал тоже, что больше не хочет продолжать игру в своё главенство и нуждается во мне ровно так же… Сам он обошёлся моей ладонью; о, мы оба иначе представляли новую встречу, но нас слишком душил сам воздух. Отдышавшись и снова обняв своего Тарна кожа к коже, я боялся утра; старался убедить себя, что уже пережил достаточно невзгод, чтобы сейчас не суметь оценить счастливого часа, но мог только бормотать Тиберию на ухо то, что скопилось за эти годы — что люблю его и готов платить любую цену; что жизнь меня так истрепала, что быть с ним рядом — сейчас подарок судьбы. Я не шутил с этим; и правда, прикажи он мне стать даэдра и являться ему лишь ночами, по призыву, я бы начал искать способ. Конечно, что значили мои просьбы… но Тиберий — мой Тиберий — шептал в ответ, что ему недоставало меня тоже. Он, когда-то пропустивший меня через стольких мужчин и женщин; приручавший меня неспешно… я не удивился бы, скажи он прямо, что скучал лишь по молчаливо влюблённой игрушке, но в каждом его слове билась правда, и от этого было одновременно так хорошо и так плохо, что я с трудом находил ответные слова. Жизнь всё больше напоминала причудливый, утративший логику фантом, в котором было слишком возможно и дурное, и доброе, но как и в любом сне, нас не спрашивали о желаниях. * * * Я остался при римменском «дворе» — и каждый день наблюдал, как Евраксия всё больше сходила с ума. Выдумав, что я всего лишь недоучка, я занимался с младшими некромантами азами искусства, ожидая посвящения в Культ (которое не намерен был проходить) и пытался придумать, что делать дальше. Конечно, в своей жизни я был пустынно-свободен — ни долг, ни семейные узы, ни обязательства перед кем-либо не связывали меня, и я имел возможность оставаться в Риммене сколько угодно долго. Найдя Тиберия, я не мог так быстро отказаться от него или оставить, пусть всё кругом буквально кричало об опасности. Мы виделись несколько раз — тайно — страстно, забывая обо всём, — и я начал замечать, что «Тиберий» становится врагом «Явара». Второй хотел исполнять свои обязанности, тогда как первый сомневался в них и жаждал более свободной жизни; Явар был Тарном, Тиберий — мужчиной, уставшим от власти, долга и одиночества. На вторую неделю пребывания в замке я увидел его жену. Я никогда не ревновал к женщинам… особенно к таким; я заметил, как холодно, не играя, держались супруги, и как равнодушно мой Тарн целовал воздух у её щеки. Так не дотрагиваются до любимой женщины; обязанность — вот что я увидел, и ничего кроме того. Холодная, как рыба, фальшивая, какой и должна быть нибенийская матрона, она дарила всем хрустальные улыбки — и я понемногу начинал понимать, почему её муж начал искать утешения даже не с другими представительницами ее пола, а с мужчинами. Со мной. Евраксия ничего не замечала; сын был привычен ей, как рука или нога, а у рук и ног не бывает собственной воли и мыслей. В то же время Евраксия была всего лишь маленькой девочкой с большими силами; она мечтала о короне и была готова идти к ней по трупам — и пришла, когда выдалась возможность. Подумаешь, умерло всего лишь несколько кошек!.. Зачем быть королевой кошек, которые когда-нибудь выцарапают тебе глаза? Это её не заботило. И из всех лейтенантов королевы-узурпатора ни один не был зловещ так, как орк-некромант, известный под именем Зумог Фум. Он распространял вокруг себя не только характерный душок Культа Червя, пропитанный антиаркеизмом, но и ни с чем не сравнимую вонь «трупных кузниц», которых придумал сам. Зумог не общался с учениками, но я часто видел его там и сям, пока он не отбыл вглубь страны. Фум вскрывал массовые братские могильники. Чумные могильники времён худшего периода вспышки гриппа в Кнахатене! Наверное, Фум, прямолинейный, как настоящий орк, воплощал в себе всё то, что я ненавидел в коллегах (ещё больше, чем Маннимарко) — я мог уважать Маннимарко за его попытку понять, что вообще такое наш темный дар… но Зумог Фум попросту жаждал власти и силы любой ценой, и именно такой клеврет и был нужен Евраксии. Тиберий старался скрыть своё растущее недовольство… Я варил ему укрепляющие зелья; пробирался в его покои по секретному ходу по ночам и, как мог, старался успокоить. С женой он не спал уже давно; дети находились где-то в Чейдинхоле. Наверное я был единственным, кто искренне хотел дать ему заботу; мне это ничего не стоило, поскольку наградой было уже находиться рядом. Я знал, что дело Тарнов в Эльсвейре не было правым… но я не ощущал себя способным к политическим играм. Тиберий сомневался, и я, как мог, поддерживал его хотя бы в сомнениях — не зная, что он выберет. Долг требовал быть верным решениям семьи, хоть они и тяготили сердце. Мне же… оставалось лишь смотреть, чем всё кончится, укреплять его силы, снимать негативные эффекты усталости и постоянного пребывания в некро-аурах. Что касалось двора — я не мог даже подумать о том, чтобы передавить Фума. Скриб мог воевать с грифоном, имея такой же шанс на победу… Бравый маленький скриб… мне всё-таки пришлось попробовать. Но когда я узнал, что Фум готовит, было уже слишком поздно. Порой я спрашиваю себя — так ли слаб я был? Мог ли что-то изменить? Тиберий не хотел, чтобы я действовал, но на некоторые вещи спрашивать разрешения — загубить всё дело… Зумог Фум вознамерился получить силу Драконов, а для этого — воскресить древнего предателя, рыцаря Кадвелла. Кадвелл был бывшим другом Кунзар-Ри, мифического героя Эльсвейра. Из жажды власти Кадвелл предал Кунзари-Ри, убив его ударом в спину. За это он получил прозвище «предатель». Кадвелл стремился захватить власть драконов, запертых в ядре Джоуда, и убивал всех, кто попадался ему на пути, включая жрецов храма теневой Луны. Поскольку он был сильнейшим рыцарем своего времени, его врагам потребовалось много усилий, чтобы окончательно победить его. Предатель был расчленен, а части его тела разбросаны. Спустя много лет Зумог снова собрал их — и желал «поднять»… И по новому приказу Евраксии именно Явар должен был сопровождать его! Охранять ритуал. Не скрою: узнав об этих планах, я попробовал отравить Фума. И потерпел неудачу… Я никогда ещё не применял ядов к себе подобным, и Зумог подтвердил все мои опасения: некромант ниже по уровню силы не мог даровать превосходящему смерть без прямого насилия и особенного обряда. Он выпил предназначавшийся ему кубок, словно обычное вино, и только усмехнулся. А потом послал своих ищеек вычислить, кто покушался на него… и я был вынужден отбиваться от них, а когда преуспел, убив одного и натравив на другого, то тут же ринулся к Тиберию. Но снова было поздно. Ритуал воскрешения шёл полным ходом… Зумог успешно поднимал Кадвелла-Предателя, а Тиберий — Явар Тарн — охранял его, одетый обычным солдатом, во главе горстки живых… Евраксия была так уверена в том, что её некромант преуспеет, что не дала охраны лучше, а сына отправила скорее контролировать происходящее и собирать информацию — что и как Зумогу удастся! Я не мог себе позволить подойти близко; потому затаился в одном из отнорков пещерного храма, где происходил ритуал. Драконы, древние силы, могущество! Как много искушений предлагает магия, но к чему вся эта сила — когда все возненавидят твоё имя? Древний Предатель был поднят… волна расходящейся чёрной магии ощущалась такой плотной и жёсткой, но я вздохнул с облегчением. И когда всё уже почти завершилось, в пещеру ворвался… Вихрь? Шторм? Даже не сама смерть; Пустота высасывала нас, как скорлупки. Я бросился вперёд, думая только о том, как прикрыть Тиберия; я видел, как оживший Вихрь сметал на своём пути живых, мёртвых и не-мёртвых, подбираясь к тому, что считал злом… Перед лицом героя трёх Альянсов я был просто тростинкой. Меня смели, расплескали, выпили и вышвырнули; я даже не успел заметить, кем был «герой» — женщиной, мужчиной, эльфом, каджитом, человеком… поток его силы лишил меня сознания, отшвырнув к стене. Когда я очнулся, схватка подходила к концу; Зумог Фум проиграл, а с ним и мой Тиберий. Я попытался дотянуться до него, придать сил, исцелить, но лишь израсходовал последнее, не сумев нащупать его на стороне живых — и снова отключился. * * * Евраксия пала, разгромленная своим сводным кузеном Абнуром и его бездушным Чемпионом-Соратником. Сорок дней я лежал в лазарете, и никто даже не мог опознать меня как некроманта — так мало осталось сил. Когда-то я уже утрачивал их почти полностью. Я не видел, как чествовали героев; я не видел, как изгоняли захватчиков; я не видел, как дом Тарнов хоронил своих павших. Я пропустил всё — а обретя здоровье, не был уже нужен никому, ни для допроса, ни для службы. Всё, что мне оставалось — покинуть Риммен и вернуться в Сиродил, в единственное место, к которому хотелось совершить паломничество — и там обнаружить, что я не имел права даже подойти к склепу Тарнов. Они пышно убрали это место, выставили стражу, чтобы противники Евраксии не устроили погрома, и я выжидал почти год, чтобы приблизиться. Когда пришло время, стражу я одурманил; у меня уже не хватало сил быть осторожным, и головы у бедняг, наверное, потом страшно болели. Войдя, я ощутил запах ладана и эльсвейрских благовоний; отгоняющие зло ароматы окутали меня, вызвав усмешку: зло здесь теперь — я сам… Склеп. Место, где мертвецы молчат. Мне пришлось миновать саркофаги Септимы и Евраксии, спуститься в куда более бедно украшенную крипту и… И не глядя, не думая, не читая надписей приблизиться к очень скромной нише, где не было даже цветов или памятных подношений. Разве у него не было той жены и тех детей?.. Каждый некромант должен встретиться со смертью. Я понимал, что схожу с ума, но я кое-как открыл саркофаг — тело было не тронуто ещё тлением, заклятья накладывал кто-то умелый, и прошел всего год. Я наклонился и поцеловал его — холодного, напичканного такими знакомыми чарами… Мой. Мой и всегда был — моим. Искусительная мысль посетила меня — и я тут же отверг её с чудовищным отвращением; нет, прах моего Тарна был свят и священен, и я не смог бы тронуть его иначе, чем с благоговением. Его дух ещё звучал отголоском — но я не мог осмелиться позвать… Дрожащий и сломленный, не понимая, что делаю, я лёг в саркофаг и телекинетически задвинул крышку. Темно, темно, душно… я не мог даже плакать. Только обнимать его на этом последнем ложе. — Не валяй дурака, Даэрни, — прозвучало у меня… над ухом? В голове?.. Я слышал мёртвых в детстве… потом перестал, предпочтя вызывать их, когда имел нужду в разговорах… Я не решался позвать Тиберия, побеспокоить, но сейчас — он сам обратился ко мне, спустился из того дальнего пространства Этериуса, где находился в своём посмертии! Наш разговор я сохраню в тайне. Сами его слова были просты и незатейливы, но духи говорят не словами; и то, что я узнал, продело меня сквозь костяную иглу куда прямее и понятнее, чем все придуманные ритуалы. Правда была в том, что мы — Эрлинд и Явар — были всего лишь кем-то вроде театральной труппы, а то настоящее, что с нами случилось — краткой по сравнению с жизнью трагедией, разыгранной всего лишь раз для пустого зала. В ней всё было лучше, чем бывает в жизни; лучше и правдивее — и если бы кто-нибудь дал нам время… Но есть спектакли, что проваливаются ещё до премьеры. Была ли у нас сама возможность счастья? Явар Тарн должен был бы занять место матери; и если он не хотел продолжать её дела, то долг велел бы ему покинуть Риммен и оборвать все контакты с Культом; даже тайный любовник-некромант стал бы страшной угрозой его репутации… Я вышел из склепа на рассвете, пропитанный запахами ладана, благовоний и тления; идти мне было некуда, потому я сел на лошадь и предоставил ей тащиться, куда заблагорассудится. Мстить Герою? На это моего тщеславия не хватало, но мысли постоянно возвращались к лёгкости, с которой он отшвырнул меня, как ничего не значащую деталь. Тиберий был единственным, кто узнал меня; теперь его не стало — из-за вещей, за которые он даже не очень-то желал сражаться лично. Герой мог вывести его из строя, мог оставить калекой, но живым — мог оглушить и лишить титула — мог совершить тысячу вещей, но предпочёл просто зарезать. Моя жизнь стоила очень дёшево, я это знал. Но я не был дешёвкой. «Слабые» умеют ненавидеть тоже; и под мерный цокот копыт я размышлял о том, что должен теперь сделать. Возможно, я был неправ с самого начала; Культ даровал силу, сила давала возможности… Мне был нужен всего один шанс.