Королева отверженных

      Настало утро, и Гасан, сидя в своем кабинете и распивая душистый сентинельский кофе, заинтересованно смотрел на мужчину перед собой. Не так давно слуга Азхар был вынужден покинуть город и отправиться в Элинир к внезапно захворавшей матушке, и место его освободилось, что заставило управляющего искать нового. Гасан задумчиво рассматривал кандидата; он предпочел бы редгарда, но и бретонец тоже был неплох.       Лишь бы работал, а там уж без разницы, откуда он родом.  — Как твое имя? — спросил редгард.  — Марселан. Марселан Ладро, мой господин, — и бретонец почтительно поклонился.  — Откуда ты прибыл?  — Родился я под Даггерфоллом, но с юных лет работаю то в море, то с морем, так что сложно сказать, откуда я, — ответил мужчина, пристально глядя Гасану в глаза; тот улыбнулся — он явно пробыл в Хаммерфелле не один год, раз выучил, что редгарды не любят тех, кто прячет взгляд.       Обычно эта информация с трудом держится в бретонских головах.  — Хорошо. Я вижу, манерам ты обучен.  — Я работал писарем в порту Сентинеля, и мой почтенный наставник рассказал мне, как вести себя с благородными редгардскими господами.  — Прекрасно, прекрасно, труд его делает ему честь. — Гасан кивнул и с прищуром посмотрел на Марселана. — Но ты работал в порту, и где оседает вся грязь и шваль; откуда мне знать, что ты не принесешь портовых крыс в наши покои?  — Мой господин, работа с моряками научила меня обходить зыбучие пески; я видел столько людских грехов, что испытываю к ним отвращение. — Бретонец снова поклонился, и Гасан громко рассмеялся.  — Шелками стелешь, друг мой, да бархатом! Хорошо. Знаешь ли ты, в чем будет заключаться твоя работа?  — Прислуживать Твоей Светлости, разве нет?  — О, нет, — редгард улыбнулся. — Моя дочь — главный алмаз этого дома, и ты будешь прислуживать ей.  — Почту за честь, мой господин.  — Джамила! — позвал Гасан, и в комнату тихо вошла пожилая редгардка. — Покажи Марселану дом, его комнату и покои Азхар.  — Да, мой господин. — Она вежливо поклонилась и увела бретонца за собой.       Сухонькая старушка бодро шла через поместье, показывая Марселану комнаты и кухни; он с нескрываемым интересом осматривался, слушал и запоминал, параллельно думая, что губа-то у Химеры не дура, раз Его-Капитанской-Светлости приспичило отправить его именно сюда. Гасан определенно был богат. Даже не так: очень богат, и все в этом доме выдавало его характер и его отношение как к деньгам, так и к собственному происхождению.       Наконец, Джамила привела его к роскошно отделанной двери, и бретонец сразу обратил внимание на щеколду, что запиралась снаружи, и в закрытом положении не позволяла обитателю комнаты выйти. Старушка, проследив, куда смотрит Марселан, горько улыбнулась и бросила тяжелое:  — Добро пожаловать. Это покои Азхар.       Марселан кивнул, постучал — трижды, как это принято у благородных господ — и вошел, дождавшись приглашения. Молодая редгардка, черноволосая, прекрасная, точно лилии под лунным светом, медленно повернулась к ней, и взгляд ее карих глаз был переполнен тоской.       Неловкое молчание повисло в комнате. Бретонец внезапно понял, отчего Химера хранит ее портреты: Азхар была прекрасна и печальна. Не наврал Гасан — она была главным изумрудом в короне Сентинеля, но Марселан смотрел на нее, думая не о благородном ее происхождении, не о нежности ее рук, а о щеколде, что за мгновение превращала ее покои в тюрьму.  — Госпожа, — он учтиво поклонился, но выражение ее лица ни капли не изменилось, — мое имя Марселан. Ваш почтенный отец нанял меня, чтобы я прислуживал тебе.  — Да будет так, — мертвым, пустым голосом бросила она, снова уставившись в окно. В горле бретонца встал горестный ком — пусть он и был вором, а временами и убийцей, но он не перестал быть человеком.  — Быть может, ты чего-то желаешь?  — Желаю?.. — совершенно безэмоционально ответила она. — Я не знаю. Я желаю прикоснуться к ветвям акаций в нашем саду. Я уже несколько месяцев не покидаю комнату.  — Моя госпожа, могу ли я узнать, почему? Тебе нездоровится?  — Нет, истерзана моя душа, но не тело, — равнодушно бросила она. — Я прогневала отца, и потому я здесь.  — Прости меня за мои вопросы. — Он поклонился, хоть Азхар, стоявшая к нему спиной, и не видела этого. — Не буду больше бередить твои раны.  — Спасибо за твою доброту, кем бы ты ни был, — горько сказала она, и бретонец исчез из ее покоев.       Он зашел в свою комнатку, положенную ему как личной слуге Азхар, взял перо и бумагу и написал письмо Химере так быстро, как мог, с подробным описанием всех комнат дома, какие смог вспомнить, и рассказом о его печальной госпоже. Сложив его в крошечный клочок бумаги, он покинул территорию поместья; за высокими его стенами он увидел нищего, просящего подаяние. Остановившись, Марселан небрежно бросил ему письмо вместе с парой золотых.       Мужчина, оказавшийся бретонцем с каштановыми волосами, поднял на него глаза и искренне поблагодарил, назвав Марселана «благородным господином»; тот усмехнулся и вернулся в поместье, легко скользнув мимо охранников в сад. С ловкостью сенч-леопарда из джунглей далекого Эльсвейра он скользил между деревьями и скульптурами, пока не добрался до зарослей акаций, у которых он отломал несколько ветвей.       Без труда он пронес их через все поместье, пряча пышные, белые соцветия от посторонних глаз, и постучался в покои своей госпожи. Получив разрешение, он зашел внутрь и с поклоном приподнес ей цветы, прикоснуться к которым она так желала.       Азхар удивленно смотрела то на него, то на подарок, после чего взяла ветви в руки и горько прошептала:  — Ты тут не задержишься.       «Это мы еще посмотрим», — самодовольно подумал Марселан.       А между тем нищий у стен поместья сгреб свои пожитки, зажал в кулаке несколько монет, оставленные ему добрыми людьми, и медленно побрел прочь. Он затравленно озирался по сторонам, и толпа сторонилась его; гордые редгарды качали головами, глядя на него: такой молодой, а уже побирается!       Он шел, прижимаясь к стенам, шатаясь и озираясь, он миновал так площадь и торговые кварталы, и когда дорога стала спускаться вниз, от сбросил с себя напускной страх; спина его выпрямилась, вдумчиво-печальный взгляд серых глаз стал слегка надменным, а колтуны в каштановых волосах перестали что-то значить. Нищий шел уверенно, поигрывая полученными монетками, и дорога его вела на пристань, туда, где стояло великолепное «Благословение Кенарти».       Он легко взошел на борт корабля (угрюмый каджит, драивший палубу, почтительно кивнул ему, и тот кивнул в ответ), свалил нищенские пожитки в кучу и без стука вломился в покои капитана, держа в руках заветный клочок бумаги.       За столом все так же восседала фигура в плаще. Винсент Мар, один из величайших воров и преданный друг Марселана, развернул письмо и молча выдал его капитану, после чего так же молча покинул каюту.       Руки Химеры, слишком грубые для альтмера, взяли письмо, а глаза, что скрывались от мира капюшоном, жадно впились в бумагу. Губы капитана дрожали, а лицо искривлялось не то улыбкой, не то гримасой искреннего гнева.       Марселан писал:       «Химера!       Прости, что не верил твоим словам о Гасане. Твоя взяла, этот человек действительно… странный. Веришь ли ты, что он запер свою дочь в комнате на несколько месяцев? Я не знаю, за что, но глядя на нее, сильно сомневаюсь, что она совершила что-то из ряда вон. Азхар — до сих пор не понимаю, почему она тебе так интересна — изнеженный, забитый цветочек. Остатки человечности бунтуют во мне, когда я вижу ее печаль.       Я поддержу любое твое решение, любую твою идею. Может, я тот еще ублюдок, но сострадание Стендарра еще не оставило меня. Прилагаю план поместья, нарисованный на скорую руку.       Сделаем все в лучшем виде, как и положено Марселану Ладро».       Губы Химеры растянулись в улыбке.       У бретонца было много проблем, но плохая самооценка в их число не входила.