ВыЖИВший

Авария произошла сегодня около шести часов вечера. Выжившие есть? Только один.

*** — Госпожа, госпожа! Ли Сухян заставила себя приподняться на локтях. Она лежала на холодном полу, куда рухнула, стоило увидеть знакомое лицо на больничной койке. — Мамочка, что с тобой?! Голос дочери заставил Сухян устыдиться и поскорее подняться. Ноги не держали, руки дрожали, а из глаз норовили брызнуть слезы, но она должна была оставаться сильной. — Все хорошо, Минён, — качнула головой она, утопив пальцы в волосах дочери. Поймала на себе понимающий взгляд медсестры, ответила покачиванием головы на безмолвный вопрос. Нет, ей не нужно присесть. И вода ей тоже не нужна. — Мамочка просто споткнулась, все нормально. Детская ладошка крепче обхватила ее пальцы. Больница являлась не лучшим местом для ребенка, но бывшего мужа не было в городе, а везти Минён к бабушке она не успевала, пришлось разделить с дочерью этот страшный момент. — Милая, пойди с этой тетей, ладно? Она покажет тебе, где телевизор. Сухян подтолкнула дочку в сторону медсестры, и та, заверив, что все будет хорошо, повела не особо упирающуюся Минён прочь. Причин быть сильной теперь, когда последние зрители ушли, не оставалось, и Сухян позволила слезам, наконец, пролиться. На короткий миг разрешила рукам дрожать, а ногам подкашиваться — нечто подобное ей пришлось пережить однажды и самой, и теперь беспокойство за коллегу смешалось с давно зарытой, но окончательно не побежденной болью собственного сердца. Но оплакивать свое прошлое времени не было. Сухян сделала несколько глубоких вдохов, собираясь с силами, и, смахнув слезы, открыла, наконец, дверь палаты. — Кан Ынсан, — кивнула она как могла спокойно. Молодой человек на больничной койке мало походил на того энергичного дизайнера, каким Сухян видела его на работе. Потухший отсутствующий взгляд, искусанные до крови губы, полная апатия и прострация — именно это зрелище и послужило причиной того, что Сухян оказалась на полу. Именно так выглядела она сама когда-то. Однако теперь Сухян была готова. Ни словом, ни делом не показала, что происходящее беспокоит ее. Кан Ынсану и без того было непросто, хоть один из них должен был оставаться спокойным. Пусть даже только внешне. Сухян не знала, что сказать. Высказать соболезнования, обронить неловкую шутку насчет внешнего вида или спросить, почему в его мобильном она подписана как нуна? Первый вариант мог лишь сильнее расстроить его, остальные два показались еще более неуместными, поэтому Сухян, так ничего и не сказав, просто прошла вглубь палаты и замерла у койки. Ынсан не был ранен — пара синяков и не слишком глубоких порезов не в счет, — но доктора серьезно обеспокоило его эмоциональное состояние. Сухян оно волновало не меньше — даже в самый худший из дней, когда она его видела — в день, когда скончался его отец — Ынсан не выглядел настолько опустошенным. Теперь же он не просто потерял родного человека, но и стал свидетелем этой ужасной утраты — Сухян была понятна его боль. Переступив с ноги на ногу, она все же решилась: присела на край кровати и провела пальцами по волосам Ынсана, убирая их со лба. Он словно отмер от этого движения, сфокусировал на ней взгляд, долго молча разглядывал, а после выдохнул так устало, что сердце вновь болезненно сжалось: — Сонбэ… Она снова не нашла, что сказать, лишь опустила ладонь на крепко сжатый кулак, но в этот раз отклика не получила. Ынсан опять ушел в себя. Устремил взгляд к потолку, снова став инертным до жути. Единственный выживший. На его глазах фура протаранила рейсовый автобус, отняв жизни двадцати семи человек, включая его мать — единственного близкого человека, который оставался у Ынсана после смерти отца. Если бы в телефоне она по какой-то причине не была подписана как нуна, врачи даже не имели бы кому позвонить — Ынсан остался совсем один. — Я с тобой, — наконец заговорила она. Это были единственные слова, которые показались уместными. Впрочем, он их, кажется, даже не услышал. Вновь навалилась оглушающая тишина, которая в этот раз, однако, продлилась недолго: дверь в палату с шумом отъехала в сторону, и восьмилетняя Минён с разбега вскочила Сухян на колени, принявшись расспрашивать «дядюшку», что у него болит и почему он молчит. — Минён, — попыталась осадить ее Сухян, — у дяди болит голова. Сходи, купи себе молока, мама скоро выйдет к тебе. — Пусть сидит, — неожиданно отозвался Кан Ынсан, все так же глядя перед собой. — Пока близкие рядом — цени это. В голосе его не было горечи — все та же абсолютная безэмоциональность. Но Сухян знала: скоро Ынсана прорвет. Она должна оставаться с ним как минимум до тех пор. Должна быть рядом, как единственный человек, который у него еще есть. — Оставайся, милая, — обратилась она к дочери, застывшей в нерешительности и не знающей, чьим указаниям следовать. — Но, пожалуйста, не донимай дядю расспросами. Минён приставила пальчик к губам, показывая, что поняла и собирается хранить молчание. Но все равно было громко. Громко тикали часы на стене, громко переговаривались люди, прогуливающиеся по саду пятью этажами ниже, громко шуршала листва за окном, слишком громко скрипела кровать под их аккуратными движениями и оглушающе громко звучало дыхание. Сухян видела: громко не ей одной. Она все же спровадила Минён на стоящий у стены диванчик, пожертвовав под мультики свой смартфон, и как ни странно, под звуки «Пингвиненка Пороро» стало легче дышать. Тишина уже не так сильно била по ушам, а комната не давила на плечи так ощутимо. Ынсан все лежал, глядя в потолок, но Сухян чувствовала, что мысленно он вернулся к ней. — Я с тобой, — на всякий случай повторила она, погладив все так же сжатый кулак. — Я с тобой, Кан Ынсан. Наконец случилось то, чего она ждала: плотину самообладания прорвало. Прежде слезы мужчин Сухян видела только в дорамах, но ни один актер, как ей теперь казалось, за всю историю кинематографа не сумел передать настолько глубокую боль. Ынсан плакал бесшумно, чтобы не привлекать внимания Минён. Бесшумно кричал, согнувшись пополам и до боли сжимая пальцы Сухян в своих. Бесшумно задыхался, захлебываясь слезами. Бесшумно царапал грудь, словно пытаясь вырвать сердце, чтобы оно не болело. Сухян позволила ему все это. Он был рядом в не самые лучшие для нее времена, когда она, с четырехлетним ребенком на руках, переживала такой болезненный разрыв. Двадцатичетырехлетний мальчишка, он нашел правильные слова, уврачевал ее разбитое сердце и смешил ровно до тех пор, пока ее радость не стала искренней. Теперь, четыре года спустя, наступил ее черед держать его за руку, не давать потеряться в водовороте боли и одиночества и убеждать в том, что в его жизни еще будет место солнечному свету. Впрочем, убеждать было слишком рано, так что пока она отдала в его распоряжение лишь руку, за которую Ынсан теперь хватался, как утопающий за соломинку. — Сонбэ… — скулил он тихо, хриплым шепотом, подрагивая всем телом от заполнивших его до краев эмоций. — Нуна… Он впервые назвал ее так и, вероятно, сделал это непроизвольно, даже сам того не заметив — Сухян не стала акцентировать на этом внимание. Свободной рукой она снова и снова проводила по его взмокшим от пота и слез волосам, не обещая, что однажды все станет хорошо, но напоминая, что она его не бросит. Хотя знала, что этого сейчас бесконечно мало. *** — Ты не должна была тратиться, — с сомнением качнул головой Кан Ынсан, когда в траурную комнату внесли большой, в человеческий рост, венок. — Ты и так сделала для нас с мамой очень много… — Вовсе нет. — Сухян бросила на него короткий взгляд и вернулась к координированию. Она не считала, что сделала достаточно. Оповестить всех друзей и знакомых, следуя списку из справочника, было нетрудно. Госпожу Ю она знала лично — та, наведываясь к сыну на работу, всегда приносила токпокки и для нее. В меру острые — такие, какие Сухян любила. Они едва ли перекинулись десятком полноценных фраз за все пять лет, что Ынсан работал в редакции, но его мать все равно относилась к ней, как к члену семьи — от госпожи Ю исходило поистине материнское тепло. Оплатить венок и помочь в организации ритуала — за все те добро и заботу хотелось отдать куда больше этого. На Ынсане лица не было. Он провел ночь без сна, время от времени снова заходясь рыданиями, но так как Минён забрала бабушка, он больше не сдерживался, всхлипывал громко, дрожащими губами умолял простить его и тотчас отвечал сам себе, что прощение невозможно, снова уходил в себя и снова всхлипывал, и теперь выглядел так, будто в нем не осталось не только слез, но и души. Все такой же пугающе инертный, выжатый подобно лимону, он все же натянул на руки перчатки, встал у правой стены и приготовился принимать соболезнования от друзей и знакомых, хотя Сухян видела по нему, что он куда охотнее закрылся бы здесь один на один со своим горем. Увы, но в этом она мало чем могла ему помочь. Желающих зажечь ароматическую палочку оказалось немало. Сухян старалась обращать внимание приходящих на себя, давала Ынсану побольше такого нужного ему уединения. Коллеги проявили понимание, ограничились поклонами и вышли, прихватив с собой пару зевак, которые, хоть и пришли проводить госпожу Ю в последний путь, в списке, прошедшем через руки Сухян, не значились, а Ынсану были незнакомы. Одна из сотрудниц все же пыталась задержаться, но близкий друг Кан Ынсана взял ее на себя — в траурной комнате вновь не осталось никого. Это был тяжелый день не только для них: двадцать семь человек, двадцать семь погребальных церемоний, двадцать семь скорбящих семей — пресса не переставала освещать инцидент, а особо ушлый журналист даже попытался пробиться к Ынсану. Единственный выживший и единственный кто знал точно, что же именно произошло на том шоссе, он представлял для прессы большой интерес, но Сухян выдворила журналиста, глазом не моргнув. — Совести у вас нет! — бросила она, вытолкав того за дверь, и с таким удовольствием защелкнула перед его носом замок, что даже ощутила себя чуточку лучше. — Придется открыть, — отозвался Ынсан без тени эмоций на лице. — Еще не все зажгли палочки. — Позже, — буркнула Сухян — она все еще была раздражена произошедшим инцидентом. — Знаю, невежливо, но они поймут. Хочешь, оставлю тебя здесь ненадолго? — Все нормально, сонбэ. — Ынсан перевел на нее взгляд, и снова Сухян увидела лишь равнодушие и холод. Так выглядели бы глаза мертвого человека. Стало не по себе, кожа покрылась мурашками, а ноги вновь предательски задрожали. Она понимала боль Ынсана, но в глазах горела не боль, а ненависть. Одна из стадий принятия? Гнев? Вспомнились оброненные ночью мольбы о прощении. Конечно, Ынсан не мог не винить себя. Сухян понимала, что, хоть его злость на самого себя беспочвенна, убедить Ынсана в этом не выйдет. Что он мог себе удумать? Что не стоило брать билет именно на этот автобус? Что нужно было предугадать беду и каким-то образом помешать трагедии? Что должен был спасти мать любой ценой? Сухян были знакомы все эти мысли: в девять лет она сама пережила подобное: потеряла сестру-близняшку, и очень много лет винила себя в том, что позволила той выбежать на проезжую часть за тем проклятым мячом… Дошло до того, что Сухян возненавидела себя даже за то, что согласилась в тот день поиграть во дворе. Боль и теперь, через двадцать с лишним лет, не ушла до конца — можно ли было требовать от Кан Ынсана того, что все еще держало ее саму? — Ты не виноват… — Сухян подошла ближе, заметив, как он напрягся от ее движения. Замерла на полпути, не смея преодолеть оставшееся расстояние. — Кан Ынсан… — Ты мне очень помогла, сонбэ, — сказал он вместо ответа и отвернулся. — Минён без тебя, наверное, очень скучает. Иди домой. Еще красноречивее сказать, чтобы она убиралась, Ынсан уже просто не мог. Сухян поняла, что поторопилась: было еще слишком рано — пробиться под жесткий панцирь сейчас она едва ли могла. Решив повторить свои слова позже, через несколько дней, а то и недель, Сухян отошла. Была ли она вообще вправе лезть в его душу? Прежде они пересекались только по работе и на корпоративах, и хоть в рабочее время общались довольно тесно и по-дружески, сидели за соседними столами и вместе обедали, все же едва ли она могла назвать их отношения действительно близкими. Если бы не дурацкая подпись у него в телефоне, она бы, может, вообще узнала о произошедшем одной из последних. — Я схожу за кофе, — небрежно бросила Сухян, словно не услышав его слов. — Думаю, тебе нужно отдохнуть, так что я закрою дверь. И сними пока что перчатки, руки проветри. — Все равно, — пробубнил Ынсан, упираясь коленями в подушку. Он все так же не смотрел на нее — сугубо перед собой, а губы его едва заметно подрагивали. Что бы он ни говорил, а во времени он нуждался. И в уединении. Так что, выйдя за двери, Сухян плотно притворила их, и, убедившись, что прессы в пределах видимости нет, направилась к кофе-автомату. Ее не было минут пять, и Ынсан, по всей видимости, снова плакал, однако когда она вернулась, лицо его оказалось все так же непроницаемо, только щеки подозрительно поблескивали, хотя от следов слез он явно пытался избавиться. — Твой американо. Баночку в руки Ынсана пришлось буквально вкладывать — он или снова ничего вокруг себя не замечал, или упрямился. — Пей, пока теплый. Ынсан послушно выполнил указания, но едва ли ощутил вкус кофе. Он пережил шок, и никто не ожидал, что он так скоро вернется к обычной жизни, но Сухян очень хотелось помочь ему хоть чем-то уже здесь и сейчас. Вот только чем? Просить ее о чем-либо Ынсан точно не собирался. Сухян не посмела спросить, дабы не нарваться на очередной красноречивый намек. Все, что она могла — поддержать Ынсана. Как бы ни было тяжело, она должна была просто оставаться рядом. Встречать за него прибывающих, приносить кофе, следить за тем, чтобы он хоть немного отдыхал. За десять лет работы в редакции не было ни разу, чтобы Сухян пропустила телефонный звонок или — того хуже — сбросила вызов. Сейчас ее смартфон был отключен. *** Ынсан решил посадить дерево. Из всех возможных способов погребения он выбрал тот, который обещал жизнь. Крохотное семечко в урне с прахом: десятилетие спустя на холме, где его зарыли, должно было раскинуться деревце, и Сухян показалось, что одна мысль об этом действует на хубэ успокаивающе. Он все еще держался отстраненно, не заговаривая с ней без лишней надобности, но губы его, по крайней мере, перестали дрожать. — Если хочешь, мы перевезем урну твоего отца сюда. Пусть растут два дерева. Рядом, — предложила Сухян, на что Ынсан лишь качнул головой. — Нечего перевозить, мама развеяла прах над рекой Хан. — Он сунул руки в карманы и вернулся к машине. Не оглянувшись на холм, встал со стороны пассажирской дверцы и принялся изучать носки своих туфель. В траурном облачении он казался совсем не тем Ынсаном, каким Сухян знала его. Она смотрела на него и не узнавала. Не только внутренне, но и внешне он превратился в совершенно другого человека. Впрочем, а так ли хорошо она вообще его знала? Хватило ли пары корпоративов и нескольких рюмок соджу после работы, чтобы выяснить, какой он человек? Прежде Сухян знала его как креативного дизайнера, полного идей, но стоило сменить яркий джемпер и рваные джинсы на строгий костюм, стоило прекратить улыбаться и бросаться шутками — она потеряла знакомого ей Кан Ынсана. Чужие — как никогда остро ощутилось это. Чужие. Сухян чувствовала себя не в своей тарелке. Она не знала, о чем говорить, и не была уверена, что Ынсану вообще нужно это. И все же — он ведь подписал ее в своем телефоне, как близкого человека — ближе, вероятно, никого и не осталось. Сухян понимала, что должна отринуть сомнения, перебороть смущение и попытаться узнать Ынсана так, как не смогла за неполные пять лет. Он явно нуждался в ней, и помочь ему можно было только разобравшись в том, кто же на самом деле Кан Ынсан. Каким он бывает, когда не работает? О чем думает и что чувствует, когда в жизни нет места радости? — Выпьем? Мысли спаивать его не было, но Сухян предположила, что алкоголь хотя бы немного раскрепостит хубэ и позволит ему сказать то, что он, возможно, не решался. Если он расскажет обо всем случившемся, ему станет легче — в этом она не сомневалась. Вот только Ынсан ответил отказом. — Просто отвези меня домой, ладно? Он, наконец, оторвал взгляд от своих туфель и поднял на нее глаза. Спорить Сухян не посмела — Ынсан явно был на грани, и совершенно не хотелось выяснять, на грани чего. — Хорошо, поехали. Они заняли места в машине, и он тотчас поспешил прикрыть глаза, прислонившись лбом к стеклу. Устал либо просто пытался уйти от разговора — какой ни была причина, Сухян решила принять условия. Оглянувшись на холм в последний раз, она завела мотор и направила машину в сторону города. Очень скоро ей нужно было выпустить Ынсана из-под своей опеки. Впервые за четыре дня он должен был ночевать дома. В пустом, одиноком доме. Это тревожило. С ужасом представляла она, как он войдет в опустевшее жилище, щелкнет замком и погрузится в болезненную тишину. Говорят, в родных стенах человеку быстрее становится легче, но Сухян знала, что это не тот случай. Дом, в котором еще полтора года назад жила дружная семья из трех человек, теперь мог принести лишь больше боли, никак не облегчение. И все же что она могла? Рано или поздно Ынсан должен был сделать это, и сделать это один, так что ей оставалось только надеяться, что он достаточно сильный, чтобы пережить это. — Звони мне в любое время дня и ночи, — предупредила она, останавливая машину в конце улицы. Очень не хотелось преодолевать последний участок дороги, потому что это значило бы расставание. — А не будешь звонить, я сама начну обрывать телефон. — Зачем? — Вопрос Ынсана, произнесенный уставшим тоном, обескуражил. Согнав дрему, он сел ровнее и бросил в ее сторону короткий взгляд. — Зачем? — Потому что я буду переживать, — нахмурившись, ответила Сухян. — Ты правда не понимаешь этого? — Не нужно, — с шумом выдохнув, Ынсан повернул голову вправо, занялся изучением кованых ворот, у которых они припарковались. — Со мной все в порядке, так что не выдумывай. К тому же уже утром увидимся на работе. Сухян не думала, что Ынсан решит так быстро вернуться в редакцию, тем более начальство позволило ему некоторое время работать из дома. То, что он выбирал офис, утешало. Рабочая атмосфера непременно должна была подействовать если не исцеляюще, то как минимум отвлекающе. — Хорошо, тогда я не стану звонить, — согласилась она. — Но мое предложение в силе. Ты можешь звонить мне в любое время. Он кивнул, хотя — Сухян догадывалась — вовсе не собирался пользоваться подобной возможностью. Пришлось притвориться, что она поверила. Каждый переживал боль по-своему, она должна была позволить Ынсану следовать его пути. Нехотя пустила машину вперед, и хоть скорость была небольшая, конечная точка пути уж слишком быстро приближалась. Сухян хотелось что-то сказать. Что-то, что поддержит, а не загонит Ынсана еще глубже в раковину. Слов подобрать она не успела, потому что возмущение заклокотало в горле, стоило увидеть, что происходит за забором его дома. — Они в край обнаглели! — Тон она превысила неосознанно, но совершенно не чувствовала себя виноватой. — Это немыслимо! — Брось, сонбэ. — Ынсан посмотрел в том же направлении совершенно равнодушно. — Этого следовало ожидать. По меньшей мере десяток журналистов столпился у главного входа в дом. Щелкали затворы камер, блестели вспышки, гул стоял неимоверный. — Стервятники! Сухян с ожесточением ударила по рулю, и в тот миг представители прессы заметили машину. Особо наглые тотчас бросились в их сторону, подготовив блокноты, и хоть Ынсан продолжал сохранять абсолютное равнодушие, внутри Сухян все полыхало. — Это частная собственность! — как можно жестче напомнила она, выйдя из машины. — Я требую, чтобы вы немедленно покинули двор. В противном случае я буду вынуждена сообщить в полицию. Пока она разбиралась с одними, другие обступили Ынсана, но, вопреки их ожиданиям, он не ответил ни на один вопрос. Он не сказал совсем ничего. Молчал, пока они пробирались к дому, пока Сухян выталкивала журналистов за ворота. Промолчал и когда они подошли к сломанным розовым кустам, вероятно, посаженным его матерью. Не сказал ни слова и когда они оказались по разные стороны двери. Лишь кивнул и защелкнул замок, отрезая себя от всего мира. Журналисты еще были здесь, хоть и с недовольными лицами стояли теперь по ту сторону забора. Сухян все же позвонила в полицию. Сообщила о происходящем и, получив заверение, что меры будут приняты, покинула двор. Темнело, но свет в доме по-прежнему не горел — Ынсан не стал его включать. Чем он сейчас занимался? Сухян не была уверена, что хочет знать. Она чувствовала, что если станет размышлять об этом, мысли разобьют ей сердце. *** Никогда прежде на работу Сухян не собиралась так тщательно. Она и готовить-то особо не умела. Рисовые шарики и удон были ее максимумом, да и то готовила их она исключительно Минён, сама обходясь магазинным рамёном, а то и просто кофе. Этим же утром, специально поднявшись на три часа раньше положенного, она вытряхнула из дальних ящиков все кулинарные книги, какие только нашлись в ее доме, и, разложив все это добро вокруг себя, принялась творить. Готовить токпокки она не решилась — неизвестно как бы Ынсан отреагировал, если бы она принесла типичное мамино блюдо. Но накормить его она очень хотела. Не была уверена, что он вспомнит о необходимости поесть, да и просто хоть как-то хотела его поддержать. Два часа спустя, осматривая поле боя, поняла, что перестаралась. Яичный рулет, рис с курицей и кимчи, кимпаб и салат из водорослей смотрели на нее из контейнеров с немым укором. Во-первых, пришлось признать, что повторить идеальный внешний вид блюд с картинки оказалось задачей невыполнимой; во-вторых, Сухян сильно сомневалась, что такое количество продуктов можно умять за один раз и, в-третьих, она вдруг задумалась, любит ли Ынсан в принципе хоть что-то из всего этого списка. Да и вкусно ли вышло? Нужно было приготовить что-то одно, но сделать это на сто процентов идеально — мысль об этом пришла только теперь, и Сухян ощутила злость на саму себя. Времени что-то исправлять, впрочем, совершенно не оставалось, так что, убедив себя отбросить сомнения, она сгрузила все контейнеры в один большой и оценила масштабы «перекуса». Кажется, она не просто впервые несла на работу домашнюю еду, но и тащила все содержимое холодильника. Оставалось надеяться, что хоть что-то из всего этого Ынсану понравится. Взволнованная из-за предстоящего, она, проводив Минён в школу, одной из первых переступила порог редакции. «Редакцией» это место назвать можно было с натяжкой: три арендованных комнатки на восьмом этаже бизнес-центра, скорее походили на собрание блогеров-любителей, однако их еженедельник читателям нравился, деньги платили вполне приличные — нужно ли было еще что-то? Около двух часов Сухян честно пыталась заниматься своей колонкой, но раз за разом удаляла написанный текст. Взгляд все время обращался к дверям, из-за которых никак не появлялся тот, о ком она не могла не думать. Ынсан не приходил. Болтушка Ким Бора, ведущая колонку «Ответов редакции», пыталась разговорить Сухян, то и дело начиная причитать, какая же жуткая трагедия произошла и как она потрясена случившимся. Благодарной слушательницы из Сухян не вышло, Бора вернулась за свой стол и продолжила сокрушаться с места. Ее послушать, так больше всех от произошедшего пострадала именно она. Взволнованная бедственным положением коллеги, она, якобы, утратила аппетит и даже немного потеряла в весе. Сухян не выдержала и высказала мысль, что это Боре пойдет исключительно на пользу. Страдать та перестала. По крайней мере, вслух. Вместе с долгожданной тишиной вернулись и тревожные мысли. Время перевалило за одиннадцать, а Ынсан по-прежнему не появлялся. Конечно, за ночь он мог пересмотреть планы и посвятить день домашним делам. Например, разбору материнских вещей. Работы — Сухян не сомневалась — у него накопилось немало, так что разумно было просто смириться с его отсутствием и посвятить, наконец, всю себя колонке, однако сделать это было труднее, чем казалось на первый взгляд. Головой Сухян понимала, что ждать Ынсана не стоит, сердце же не могло не тревожиться: действительно ли он в порядке? Она дала ему восемнадцать минут. Твердо решила, что если он не появится до половины двенадцатого, она отправится его проведать сама. Ее имя в его телефонном справочнике словно бы наложило на нее обязательства. Как сонбэ она позвонила бы ему, возможно, задала пару стандартных вопросов: в порядке ли он, кушал ли сегодня, когда думает вернуться к работе? Но как нуна она чувствовала себя обязанной на большее. Не просто спросить, но и помочь — так ведь поступают старшие сестры? Сухян никогда не была старшей сестрой, а с того жуткого дня и младшей сестрой быть перестала, но для Ынсана она должна была постараться. Она дала ему восемнадцать минут. Он пришел через четырнадцать. Вошел в помещение как ни в чем не бывало. В ярком джемпере, потертых джинсах, с полуулыбкой на губах. Бодро ответил на все приветствия и занял свой стол, привычно крутанувшись на стуле. Издал писк компьютер, и через несколько минут помещение наполнила музыка. Ынсан не умел работать в тишине, ему непременно требовалось музыкальное сопровождение. Он выглядел бодро и буднично, тотчас принялся щелкать мышкой, наверстывая все то, что пропустил, замурлыкал слова песни. Таким он был всегда, но Сухян не дала себя обмануть: четыре дня она находилась рядом и видела совершенно другого Ынсана. Вероятно, она смотрела на него чересчур пристально, потому как он, оторвавшись от монитора, поднял на нее удивленный взгляд. — Привет, сонбэ, — повторил Ынсан слова приветствия уже лично. Вероятно, посчитал, что она чего-то от него ждет. Сухян это нисколько не удовлетворило. — Ты как? — проигнорировав приветствие, спросила она. Лицо хубэ осталось непроницаемо спокойным. — Да работы накопилось немеряно, вот уж не знаю, когда все успею. — В подтверждение своих слов он снова защелкал мышкой. Неубедительно бодро, не так, как полагалось после произошедшего. Сухян спрашивала отнюдь не о работе, но решила не переспрашивать — все было и без ответа очевидно. — Я не дизайнер, но если нужна будет помощь, обращайся, — предложила она, надеясь, что Ынсан прочтет между строк: она рядом, готовая подставить плечо. Ответом ей послужил кивок, хубэ снова принялся подпевать песне, доносящейся из колонок. Сухян решила больше его не донимать. До самого обеда они не перебросились и парой слов, и, в отличии от нее, Ынсану, кажется, даже удалось сосредоточиться и поработать. Она же в который раз стерла текст, осознав, что едва ли сегодня вообще выйдет что-то путное. Сердце стучало где-то в районе желудка, даже дышать, казалось, без напряжения не выходило. Сухян снова и снова задавалась вопросом примет ли Ынсан хоть один из заготовленных контейнеров, и все сильнее и навязчивее была мысль, что нет. — Статья должна быть готова к четвергу, — напомнил проходящий мимо начальник, и впервые за последний час Ынсан перевел на нее взгляд. Смотрел долго и пристально, но промолчал, лишь чуть убавил звук в колонках. Но Сухян музыка не мешала. Даже в абсолютной тишине и уюте она не смогла бы расслабиться и выбросить из головы лишние мысли. Приближалось время обеда, а она все яснее понимала, что ее затея прогорит. Узнай Ынсан, что она готовила специально для него, ни за что не примет заботы. Пока его душа была обнажена, прикоснуться к нему не составляло труда, он и сам тянулся к ней, всем своим видом умоляя о помощи. Теперь же, старательно делая вид, что все у него отлично, Ынсан закрылся не только от окружающего мира, но и от Сухян. Пробиться сквозь слои фальшивых масок было не так просто. Слова, которых и до того отчаянно не хватало, кончились. — Может устроим перерыв? — как можно беззаботнее спросила она, когда время обеда пришло. — Я взяла обед с собой, но, кажется, перестаралась, одной мне столько никогда не съесть. — В подтверждение своих слов Сухян выставила на стол контейнер с едой, но Ынсан не проявил к этому совершенно никакого интереса. — Ты раньше никогда не готовила. — В его голосе послышалось удивление, однако взгляд на нее он не перевел. — Да просто не спалось, нужно было чем-то занять утро… — Сухян все сильнее злили собственные ответы. Выглядеть естественно никак не выходило. — Так что… Вот. — Сходи, поешь, — бросил Ынсан, присматриваясь к чему-то на своем мониторе. — Что останется, доешь позже, до конца рабочего дня далеко. — Не составишь компанию? — стараясь скрыть разочарование, спросила Сухян, уже заранее предвидя ответ. — У меня есть яичный рулет и салат из водорослей, и… — Я не голоден. Спасибо. И весь ответ. Ынсан застучал по клавиатуре, подтвердив то, чего Сухян и так ожидала: план провалился. Аппетита не было. Вся еда, приготовленная с заботой, предназначалась для конкретного человека: позволить себе вскрыть хоть один контейнер Сухян не могла. Она осталась за рабочим столом, вновь обратила все внимание на текст и даже попробовала что-то написать, но как только поймала подходящий настрой, как он снова был сбит. — Хён! Появление курьера Мун Ино, студента, подрабатывающего в бизнес-центре буквально по паре часов в неделю, всегда сопровождалось хаосом. Шумный, несдержанный паренек с первых дней тянулся к Ынсану, и прежде вместе они представляли поистине гремучую смесь. В траурной комнате Мун был тих и неприметен — Сухян никогда прежде не видела его таким, — но сегодня он вел себя не менее бодро и шумно, чем обычно, словно и не произошло ничего. Сухян поймала себя на мысли, что в этой тактике есть своя прелесть. — Хён, идем обедать! — с порога насел Мун Ино, растягиваясь на столе Ынсана подобно наглому коту. Подпер подбородок руками и вытянул губы уточкой, прекрасно изображая капризного ребенка, каким, несомненно, все еще оставался в душе. Из мягких наушников, висящих на шее, доносились громкие басы — все как всегда. — Идем, идем, я кушать хочу! Сухян ожидала услышать очередной отказ, но Ынсан неожиданно кивнул и погасил монитор. — Пошли. — Я… — Сухян запнулась. Что она могла сказать? — Хм? — Мун Ино покосился на нее, так и не сподобившись подняться со стола. Все лежал, вытянув в проход длинные ноги, ждал Ынсана. — Возьмите еду… — Сухян снова водрузила на стол контейнер и в очередной раз за день ощутила себя неловко. — Мне совсем некогда обедать, да и не нужно мне столько. — О, спасибочки, нуна! — Мун потянулся через стол, звякнув многочисленными фенечками, ухватил контейнер за ручку и с довольным видом подтащил его к себе. — Хён, домашнее — зацени, а? Сухян подавила желание треснуть наглого паренька. Они не столь часто пересекались, чтобы быть для него нуной. Остановило только то, что хоть обходным путем, но контейнер попал к тому, ради кого все и затевалось. Осталось надеяться, что Мун Ино не умнет все содержимое в одно лицо. — Спасибо, — поблагодарил Ынсан чисто из вежливости. К контейнеру он по-прежнему не проявлял никакого интереса. Сухян кивнула. Она не чувствовала удовлетворения и понимала, что едва ли сможет. Поест ли Ынсан хоть немного? Это вряд ли она смогла бы узнать. И все же, как бы то ни было, вернулись они аж через сорок минут, а в контейнере, судя по ощущениям, почти ничего не осталось. Сухян не стала проверять на месте, просто убрала его под стол, приняла очередные слова благодарности, а Мун Ино подкрепил свое «спасибо» стаканчиком кофе. — Он поел, — едва слышно сообщил он, склонившись над столом Сухян, и подмигнул так красноречиво, что не осталось сомнений: вся эта вылазка от и до была спланирована им с целью накормить Ынсана. Сухян нахмурилась. Неужели под личиной легкомысленного курьера все же скрывался смекалистый, сочувствующий и искренне переживающий за друга паренек? — Спасибо, — так же тихо ответила она, но Мун уже вернулся за стол Ынсана, снова навис над компьютером, в этот раз сунув нос в монитор. — Как работается? — склонив голову на бок, полюбопытствовал он. — Свежо и креативно или ты растерял все навыки? Говорил я тебе: твои идеи не смогут выстреливать постоянно. — Посмотрим, — отмахнулся Ынсан. — Пока еще рано судить. Со своего места Сухян видела: в данный момент «рано судить» представляло собой яркую страничку, которая должна иллюстрировать еще не написанный ею текст. Сравнение бьюти-трендов, первые впечатления от товаров — с этим она всегда справлялась наилучшим образом, но сегодня как назло и слова толковые не шли, и красный виделся просто красным, и дурацкая помада, которую она снова и снова вертела в руках, не казалась ни яркой, ни модной. Никакой. А вот страница Ынсана выглядела на самом деле хорошо. Если глубоко внутри он изнывал от потери и потрясения, на работе это совершенно не отражалось. — Я считаю, что ты можешь лучше, — пожал плечами Мун Ино и улыбнулся широко и вызывающе. — Впрочем, я всего лишь курьер, куда мне до тебя, дизайнера. Ынсан усмехнулся, покосившись на него, и хотел что-то ответить, но Ким Бора напомнила, что вообще-то нуждается в услугах курьера, и Мун, пообещав скоро заглянуть опять, убежал по поручению. — Минён помогала тебе крутить рулет? — заговорил Ынсан, когда его товарищ исчез в дверях. — А? — Сухян вскинула голову, пытаясь понять, о чем он говорит, вспомнила разваливающийся, не слишком складный рулет, и выдохнула понимающе: — А-а-а… Солгать язык не поворачивался, признаться в собственной криворукости — тоже, поэтому она решила сделать лучшее, что могла в данной ситуации: промолчать. — Было вкусно, спасибо, — не дождавшись ответа, сказал Ынсан. — Но мы, кажется, совершенно ничего не оставили тебе. — Не страшно. Все равно некогда. — Сухян кивнула на свой монитор, на котором все еще гордо отображалось целое ничего. Абзац за день — можно ли было назвать это работой? Хотя теперь, удостоверившись, что Ынсан поел, она, возможно, и смогла бы поработать чуть более усердно. В ближайшие три часа Сухян, по крайней мере, собиралась очень постараться. — Помочь? — Ынсан развернул кресло в ее сторону, оценил масштабы трагедии. — Хочешь, отдам себя на растерзание, пожертвую своими губами на благо науки. — Он подхватил помаду со столика и, сняв колпачок, рассмотрел ее на свету. — Интересно, мне пойдет коралловый? — задумчиво протянул он. Все тот же Ынсан, каким Сухян знала его все эти годы. Но ведь не могло статься, что одна ночь привела к таким разительным переменам? Не могло ведь сердце уврачеваться всего за шестнадцать часов? — С твоей внешностью можно и помаду продавать — купят, — промурлыкала Ким Бора, возникнув возле их столов. — Как по мне, совершенно бесполезная трата природного дара. Ты мог бы смотреть на нас с обложки, а не сидеть по другую ее сторону. Ынсан смущенно улыбнулся, захлопнув колпачок помады и вернув ее на стол, Сухян же отметила довольное лицо Ким Боры: той явно понравилось, какой реакции она добилась. Ынсан действительно был красив. Высокий, выше большинства мужчин редакции, стройный, с правильными чертами лица и фотогеничный до неприличия, он приковывал взгляд даже на общих снимках — об этом ему говорили все, включая босса. Вокруг него всегда вились женщины, а мужчины неприкрыто заявляли, что завидуют ему. Захоти, Ынсан бы действительно мог оказаться на обложке, но он предпочел тихую и спокойную офисную жизнь. До недавних пор ему этого хватало. — Как знать, может, однажды вам и придется написать статью обо мне, — неожиданно ответил он, откинувшись в кресле. — Пресса, по крайней мере, уже вовсю старается заполучить мои снимки. Ким Бора хотела было ответить, но, очевидно, поняла, о каких снимках он говорит и, стушевавшись, вернулась на свое место. О случившемся не заговаривали, словно этого всего и не произошло, и до тех пор, пока можно было притворяться, что все в порядке, всем было хорошо, но теперь напряжение повисло ощутимой тяжестью, и лишь музыка из колонок, как что-то чужеродное, запретное, разрывала гнетущую тишину. — Помоги мне, — попросила Сухян, стараясь вернуть видимость нормальности. То, как вел себя Мун Ино, было действительно правильным подходом. — Губы красить не прошу, но пару эпитетов подобрать к внешнему виду упаковки для начала, а? Сможешь? Ынсан взглянул на нее с подозрением. Видимо, не ожидал, что теперь кто-то в принципе заговорит с ним. Однако, поразмыслив, кивнул и, оттолкнувшись пятками от пола, проехал за ее стол, снова взял в руки помаду и пробежался взглядом по уже имеющемуся тексту. — Как сказал Ино: я могу лучше. — Он зажал клавишу на клавиатуре, подчистую стирая весь имеющийся текст. — Так вот, сонбэ: ты тоже можешь лучше. И я тебе в этом помогу. Ынсан выглядел воодушевленным. Не хотелось отнимать его время, но если работа могла хоть немного отвлечь его от тяжелых мыслей, почему было не испробовать этот вариант? — Вверяю все в твои руки, — согласилась Сухян и, тронув Ынсана за запястье, добавила: — Спасибо.