***
В очах Вирджинии Дориан Грей представал каким-то небожителем, всё было в нём соткано до мельчайшей ниточки. Он был непревзойдённым в своём обличии, с него можно было писать иконы, как с божеств, в ликах которых никогда не виднелись различные друг от друга черты. Это было чистейшее обожание, которому хватило самой первой встречи, дабы одурманить юную головку. Даже слёзы чудом сами иссохли тем же мигом, когда Дориан явился пред Этвуд, когда юноша коснулся её и обратился своим голосом, пропитанным до боли в зубах сладким гласом. Вирджиния видела в нём душу, её бархат и знойность, что кожа его, что каждая родинка белели на глазах и растворялись, не являя ни пугающих острых костей, ни внутренностей, что, уродливыми будучи, скрывались под фарфоровым слоем совершенности. В очах же Дорин Дориан Грей являлся тем же фарфором, который расколоть было любопытной задачей. И без того ясно — художники в людях видят куда больше, нежели те, что не привыкли изучать человека по крупицам, а то и вовсе — заглядывать в глаза, которые в портрете едва ли не самое главное, что изображается до абсолютной точности. Дорин хорошо видела Грея, ухмыляясь своим догадкам: стоит ей ослепнуть, то всё потерпит крах, фарфор разлетится на тысячи осколков, которые устремятся прямо на неё. Стоит обожанию слиться с тем, что скрывают за собой глаза Дориана, ей не сносить головы. — Тебе лучше, Джинни? Чай помог? Вирджиния всё это время поглядывала на Дориана, изредка интересуясь, что выходило у Холлуорда. Первый, казалось, замечал такую заинтересованность со стороны миледи, а Бэзил ничего, кроме холста и юноши, не замечал. Об Этвуд вспомнил мужчина, когда фон был закончен. — Да, благодарю, — едва вырвавшись из мечтательного дрёма, поспешила оповестить Вирджиния. Она посмотрела на свои колени и пробежалась взором по своему наброску, которые делала в перерывах меж пристальным изучением предмета обожания. Глаза Дориана ей дались особенно чудно: те так и глядели той самой чернотой, что едва ли не покрывала весь глаз, однако пока без конкретной эмоции, скрытого мотива. Они не жили. Это Дорин чуть опечалило. — Если Вы не против, мы продолжив в следующий раз, — сказал вдруг Бэзил, поднявшись с места. — Вы, небось, уже утомились? — Немного, — протянул негромко Грей, расправив плечи, после чего громче добавил: — Но чего не сделаешь ради искусства! Следующее немного смутило Дорин: Холлуорд коснулся плеча юноши и чересчур, как ей показалось, навязчиво по нему провёл. А как хищно блестели его глаза!.. Вирджиния встряхнула головой. Глу-по-сти! — Ох, как прекрасно, что Вы это осознаёте! — воскликнул радостно Бэзил и, заметив тяжёлый взгляд Этвуд, отошёл. — Что ж, господин Грей, не проводите ли Вы мою протеже до дома? — Д-да, конечно. Прокашлявшись, Вирджиния потихоньку встала, недовольствуясь тем, как сильно онемели её ноги. Ей отчего-то и не только от этого было дурно. Её раздражало всё: как жадно по кусочку отламывал Бэзил, рисуя портрет Дориана, как последний вовсе не противился, будучи в окружении навязчивого мужчины. Хоть и Этвуд прекрасно понимала, что нельзя было даже про себя ругаться на Холлуорда, что он сделал для неё больше, чем кто-либо, но чувства не жалели холодный разум, растапливая его своим огнём. Что ж — Дорин втянула в себя воздух, отдающий краской и маслом — главным было то, что она не столь и плохо держалась, учитывая то, насколько ей хотелось разнести всё в клочья. Ревность к Дориану из-за Бэзила? — вот ещё глупость! Оба —мужчины, мужчины не в силах любить друг друга, как любят мужчины женщин, как женщины любят мужчин. Иного, как казалось, не дано, а на самом деле — просто-напросто неизвестно. Грей, хоть и скрылся за занавеской, но не смог скрыться от любопытных четырёх пар глаз, хотя одна из них была куда скромнее — и это была пара глаз Этвуд. И от этой пары также не могло ускользнуть то, как глаза Холлуорда поглядывали на Дориана, как они раздевали его до наготы, а как же, чёрт побери, лукаво растянулись его губы!.. Дорин отвернулась и задержала дыхание. Её руки сами по себе поднесли лист к губам с набросками Дориана Грея, а зубы без самого хотения их хозяйки сжались на нём, издавая неприятный скрип для Этвуд же, в первую очередь, ушей. Почти не откусив его, Вирджиния тут же вынула край листа из уст. — Ну что, нам пора? Дорога не обещала быть долгой, её путь к дому не стал длиннее, но, что самое забавное, отчего-то всё тянулось жутко долго. К тому же Вирджиния даже не смогла сразу успокоиться, поэтому боялась ответь Грею чересчур грубо, пока тот пытался проявить вежливость, интереусясь мелочами из жизни попутчицы. — Как долго Вы знакомы с господином Холлуордом? К удивлению, даже упоминание имени художника неимоверно раздражал девушку. Её это печалило — это ведь неправильно! — Больше пяти лет уж точно, — Этвуд попыталась дружелюбно улыбнуться. — Я так и не спросила о Вас. Что Вас привело в Лондон? Вы же приезжий, по-моему? — Да, — усмешка Грея дрогнула. — Мой дядя умер, а мне достался его дом. — О, — испуганно выдавила Вирджиния, — соболезную Вашей потере! — У меня нет скорби. Он был не из лучших людей, что я знал. Этвуд понимающе кивнула. Её рука словно инстинктивно взялась за его. — Зато, — Дорин сглотнула, хотя рот её был сух, — Вы один из лучших людей, с которыми мне приходилось видеться. Дориан глупо моргнул, в немом вопросе раскрыв уста. Откуда ей было знать? Сколько они всего виделись? Что их связывало? Грей сжал её руку, слабо, но трепетно. — Спасибо Вам. И улыбнулся.***
— Глядите, кто явился! — всплеснул руками Альберт. — Человек, который оставил свою совесть треклятой Франции! Этвуду было не до выяснения отношений, он отчаянно хотел завалиться в кровать и уснуть. — Стой! — Андерсон схватил того за шкирку. — Тебе мои слова как пустой звук, да? Кому я сказал никуда не выходить, идиот? — Чего ты верещишь? — пьяно протянул Габриэль, пытаясь отпрянуть от друга. Альберт мрачно усмехнулся. — Я привёз твоих сестёр сюда, чтобы они могли повидаться с тобой, а ты… аргх, с каких пор ты такой идиот! Андерсон покинул гостиную, а до Габриэля тем временем понемногу доходили полученные сведения. — Почему ты мне сразу не сказал?! — Что сказать, Габриэль? — послышалось где-то сверху. — Чтобы ты не был глупым бараном?! Ах, как я мог забыть, как ведь можно пройти против самой природы! Вскоре, вне себя от злости, Альберт спустился вниз. Этвуд же всё пытался снять верхнюю одежду. — Видишь ли, дорогой друг, я пытался сделать благое дело, но ты всё испортил, этим и подставив меня, — хозяин дома стрительно приближался к Габриэлю. — Как я посмотрю в глаза Вирджинии? Фыркнув, Этвуд начал хохотать. Пьяно, однако как-то брезгливо, как-то даже… понимающе? — Так ты это всё делаешь, дабы трахнуть мою сестру? — всё ещеё смеялся Габриэль. — Благородно. Миг — и Габриэль на полу, а его щека горела, как будто в него плеснули кипятком. Ошарашенный, Этвуд потянулся к своему лицу и начал по нему водить рукой, не до конца соображая, что, мать его, произошло. — Ты немного спутал, Габриэль, — возвысившись над Габриэлем, прошипел Андерсон. — Единственных, кого мне действительно хотелось бы трахнуть, так это тебя и Генри, чтобы вы наконец прочувствовали, какая действительно на вкус жизнь. Странно — глаза лежащего словно устремились в никуда. Не от состояния, а от какой-то мысли, что беспокоила его давно и вновь вылезла, скребя стенки головы. — А я думал, что про тебя и твоего отца — это ложь, — едва-едва слышно пронеслось и застыло в воздухе, боязливо подрагивая. Да и самого Альберта не на шутку затрясло. — Ещё одно слово — и я тебя вышвырну.***
Голос её скрипит, как полымя. — «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит». Патрик легонько коснулся её щеки. — И знаешь, что ещё? — вдруг вопрошает Анна. — Что? Она взялась за его голову. — Любовь должна быть тиха, как летняя глубокая ночь. А её знойный ветер чтобы проносился только лишь между нами. «…И чтобы мы жили друг другом, а не страдали от безумия одного из нас».