Антона, который вылезает из ПАЗика последним, внезапно бьет дрожь. Она прошивает его насквозь, как молния податливое одинокое дерево во время грозы, облизывает противным холодком и нехотя отступает, когда он встает рядом с Арсением — по другую сторону от Матвиенко.
Автобус тут же шумно газует и уезжает, оставляя их в полумраке, который вяло и безучастно пятится под настырностью света двух ламп — тех, которые висят над входной дверью в здание. Антон закуривает и шумно выдыхает:
— Твою же мать!
Попов только косится на него, но ничего не отвечает, поворачивается к Сереге и начинает что-то тихо говорить.
Гул возмущенных голосов ребят за спиной нарастает, Шаст физически чувствует их раздражение и злость и всецело разделяет эти эмоции.
Холодно до чертиков. Луна скрывается за рваными тучами. Снег начинает идти все сильнее и настойчивее, хлесткий ветер крепнет, становится едким и злым.
Он достает из кармана айфон, намереваясь посмотреть их местонахождение на карте, и морщится, видя черный экран, — тот предательски сел, как всегда, в самый неподходящий момент. Поднимает голову и видит, как в ближнем освещенном окне за занавеской мелькает тень.
И в этот же момент Попов идет к двери, резко, решительно, чеканя шаг так, как Антон никогда раньше не видел. Шастун невольно вздрагивает и устремляется вслед, не то поддержать, не то защитить невесть от чего, а, может быть, просто быть первым, — он не анализирует свои действия, повинуется наитию.
Но, прежде чем они успевают подняться по ступенькам монументального крыльца санатория, дверь распахивается, ярким светом освещая всю их компанию. Из здания тянет теплом, пахнет чем-то вкусным и вызывающим странную ностальгию по школьной столовой. Антон и Арсений замирают от неожиданности.
На фоне яркого прогала виднеется силуэт, точно такой же, как тот, который Антон видел в окне, он приближается в проеме и формируется в фигуру мужчины. Его лица не видно из-за контраста игры теней, но голос, ровный, выдержанный, как хорошее вино, слышат все, мгновенно замолкая:
— Добрый вечер, господа и, — после секундной заминки он продолжает также невозмутимо и размеренно, — и дамы. Мы ждали вас только завтра, просим прощения, что не встретили вовремя. Видимо, произошла заминка. Прошу, входите, на улице холодно.
Антон видит, как мужчина наклоняет голову, цепко осматривая их, поднимающихся по скользким ступенькам, а затем уходит внутрь, пропуская. Шастун мотает головой, когда Арсений, вдруг растеряв свою обычную грацию, чуть не падает на последней ступеньке. Его тело тоже деревянное, непослушное, каждый шаг дается с трудом. Все это, очевидно, из-за мороза и вьюги, от переизбытка впечатлений. Им просто нужно в тепло.
Промерзшие сотрудники GreenWood, оглядываясь, топчутся в просторном холле. Антон видит, как Оксана, стоящая рядом с ним, шмыгает носом и закусывает губу. Инстинктивно он тянется ее обнять, успокоить, но, вспоминает о том, что она теперь замужняя дама, поэтому лишь невесомо кладет ладонь на плечо.
Оксанка — хорошая, он относится к ней, как к сестре, хотя и убеждает себя, что это не теплое чувство родства, а скорее предупредительность хорошего начальника отдела. Впрочем, Оксану не любить — это преступление, которое должно быть утверждено в уголовном кодексе России. Суркова представляет собой удивительный коктейль мягкости и стальной воли, заботливости и решительности, упрямства и целеустремленности. А еще она классный специалист, который всегда легко и просто найдет выход из любой проблемной ситуации.
Оксана благодарно поднимает на него глаза. Разница в росте могла бы быть комичной, если бы кто-то на это обращал внимание, сам Шаст давно привык, что его называют долговязой худой шпалой, и даже научился считать это сомнительное утверждение комплиментом.
Антон ободряюще подмигивает ей и разрывает зрительный контакт. Он оглядывается по сторонам; вся их честная компания оказалась в просторной приёмной квадратной формы: старый наборный паркет выглядит солидно, но изрядно потерто, красная ковровая дорожка с классическими советскими узорами по бокам вьется по коридору, который уходит вправо. Прямо около Шастуна находится, судя по всему, стойка для вахтера, рядом – видавший виды диван и два кресла. Свет приглушенный, но приятный, особенно после глубокой чернильной темноты улицы. Вокруг нет ни души, и ребята снова начинают нервничать.
— Ебать, да что за хуйня тут творится? — не выдерживает Стас. Его глаза сверкают от злости. — Воля совсем охуел в край. Что за шарашкину контору он нанял?
— Дамы и господа, прошу минутку внимания, — за их спинами снова, как будто из-под земли, материализуется тот мужчина, который им открыл дверь. Он едва заметно улыбается уголками губ и пристально смотрит на Шеминова, давая понять, что отчетливо слышал последние слова, однако тот не смущается. Стас упрямо сжимает губы и даже не собирается извиняться — всегда и везде считает себя правым, не умеет признавать ошибки и, соответственно, не стремится их исправлять.
— А что, я разве не прав?
Мужчина молчит, и у Антона от его молчания сворой бездомных собак бегут мурашки по загривку. От фигуры незнакомца чувствуется сила, та самая, которую можно считать сразу же, не напрягаясь, — сила абсолютной уверенности в себе, решимости, какого-то неземного спокойствия и уравновешенности.
Он высок, почти как Арсений, карие с зелеными искорками глаза смотрят пронзительно и саркастично. Черный костюм с белой рубашкой и галстуком сидят на его худой фигуре идеально, словно продолжение кожи. Резкие скулы, острые уши и крючковатый нос делают его вытянутое лицо изможденным, что подтверждает бледная кожа и борозды морщин, столь гармонично вписывающиеся в эту нестандартную внешность. Однако тщедушным его назвать язык не поворачивается.
— Нет, не правы, — коротко заключает мужчина, и Антон вздрагивает, понимая, что потерял нить беседы. Стас хмурится, но даже он не решается возразить хлесткому, но вежливому ответу. — Если вы не возражаете, мы продолжим. Меня зовут Константин, я управляющий в данном месте, где вам придется находиться некоторое время. По всем вопросам вы можете обращаться ко мне, — он обвел ребят глазами и, удовлетворенный их молчанием и вниманием, продолжил. — Подробнее я расскажу вам за ужином. Он состоится через полтора часа в столовой, здесь, прямо по коридору. А сейчас я раздам вам ключи от номеров, вы сможете отдохнуть и разложить вещи.
Антон широко улыбается и шепчет Позу, который встает рядом с ним:
— Прикинь, Константин — прям, как дворецкий в «Моей прекрасной няне».
— Бля, Шаст, сколько тебе лет, пятьдесят что ли? Вспомнил же.
— Я в детстве смотрел! — обиженно насупливается Антон, наблюдая за тем, как Константин с достоинством аристократа заходит за покосившуюся стойку вахтера.
— Вы будете жить по парам, так, как я назову. Комнатами меняться нельзя. В каждом номере есть своя уборная и все необходимое для проживания и нашего обряда.
— С какой стати тимбилдинг называется обрядом? И где наши обещанные шикарные номера? Чур, мне Оксану в пару! — Журавль потешно улыбается, дурачится, но взгляд серьезный и даже ершистый.
— Всему свое время, юноша, — управляющий качает головой, давая понять, что не собирается обсуждать сейчас больше положенного.
Он, наконец, отыскивает нужную связку, снимает с нее пять ключей с круглыми, как номерки в театре, брелками.
— Называю пары, подходите по очереди: Попов и Шастун, Матвиенко и Позов, Крамарева и Суркова, Журавлев и Шеминов. Свиридов будет жить в одиночном номере.
Секунду стоит тишина, а потом она вскипает возмущенными выкриками наперебой:
— Не буду я с ним жить! — выпучив глаза, орет Журавлев, разом растеряв свою притворную веселость.
— Серега, я к тебе, пусть Поз живет с Шастуном!
— Да, давайте поменяемся, мне это нахрен не сдалось! — поддерживает Дима.
— Тишина! — Константин рявкает, но сразу же продолжает говорить своим спокойным бархатистым голосом. — Я сказал, что никаких замен не будет. Я, — делает он ударение, — сказал. И вы, молодые люди, подчинитесь, выбора у вас нет. Если я увижу, что вы перебрались в другой номер, то, поверьте, вас ждут очень большие неприятности.
Антон не спорит. Он ожидал этого решения: подобные часто применяются в самых разных психологических тренингах. Не то, чтобы оно было изящным, нет; взять и столкнуть без предварительной подготовки людей, которые друг друга терпеть не могут, — это далеко не самый оптимальный путь построения новых отношений. Антон понимает это. Однако тратить нервы и время — себе дороже, поэтому он первый подходит к Константину, смотрит ему в глаза, всем своим видом показывая, что недоволен, но спорить не собирается, и молча протягивает руку за ключом.
Управляющий оценивающе окидывает его взглядом с ног до головы, кивает и вкладывает в ладонь ключ. Шастун залихватски подкидывает его, ловит и крепко зажимает в кулаке, поворачиваясь к Арсению. Тот стоит напротив, тяжело дышит, как будто пробежал кросс с утяжелением, сверлит холодными глазами, но молчит.
Антон не вовремя думает, что этот Константин вполне успешно управляется с их непутевой командой. Как будто гипнотизирует, давит авторитетом так, что ни у одного из них не хватает духу конкурировать, хотя многие сотрудники, например, тот же Шеминов или Попов, умеют вступать в полемику не хуже. Брелок в руке жжет кожу.
Арсений делает шаг вперед к Шастуну пока ребята друг за другом начинают получать ключи, все еще кипя и ворча. Он непривычно молчалив и растрепан; его рука дергается, как будто он хотел протянуть ее Антону, но все же передумал.
— Пошли? Номер 201, это явно второй этаж, — говорит Шаст, больше всего в жизни мечтая о душе. Черт бы побрал все эти разборки.
— Да, — оживляется Арс и следует за Антоном по коридору, оглядываясь по сторонам.
Они быстро удаляются от остальных, и тишь накрывает их толстым одеялом окончательно, отделяя от возгласов коллег. Звук шагов тонет в ковровой дорожке, как в трясине. Арсений проводит рукой по шершавой стене: здесь краска кажется совсем свежей; трогает цветы в горшках, которые стоят безмолвными стражниками прямо на полу.
— Откуда ты знаешь, что лестница в этом направлении? — любопытствует Попов, стараясь не выдавать стойкое, как желчь на корне языка, чувство досады.
— Что? — Антон резко тормозит, оглядываясь через плечо, и Арсений по инерции чуть в него не врезается.
— Блять, Шаст, — шипит Арс от неожиданности. — Говорю, почему мы идем именно так? Откуда ты знаешь, что лестница на второй этаж там?
— Читаю таблички на стенах, — Антон улыбается весело, широко.
Арсению кажется, что коридор от этого даже становится шире и светлее. Злиться больше не получается, и он в ответ невольно расплывается в осторожной улыбке.
Коридор заканчивается еще одним холлом поменьше и широкой круговой лестницей, которая основанием занимала добрую половину. Узкие колонны, пародии на старших братьев с крыльца, уходят вверх, впиваясь в изящные поручни. Свет тут совсем блеклый, всего лишь от пары светильников, которые пьяно моргали, а лестница освещена и того хуже.
— Наверное, этот санаторий был когда-то старинным имением… — задумчиво произносит Арсений.
— Ага, а нам тут, очевидно, теперь предстоит свернуть шеи, — Антон ворчит, но выходит у него это как-то по-детски, не зло.
Арсений смеется. Они как будто поменялись настроем, и теперь он сам чувствует себя почти умиротворенным, а Шаст, очевидно, наоборот, взвинченным.
«Вот ведь чертовы эмоциональные качели. Это все усталость», — думает Попов.
Он хлопает по плечу Антона, который прислонился к одной из колонн, и зовет:
— Идем скорее, я надеюсь еще на душ перед ужином. И, желательно, чтобы он оказался не общим на этаж!
— А нас все равно там только двое, — меланхолично парирует Шастун, но его голос смягчается.
— Если не расскажешь своей воронежской тусовке про него, то да, уж поделим как-то душ, — отвечает Попов.
Антон сердито фыркает. Только что зародившееся ощущение тепла мгновенно гаснет. Вот как у Арсения это удается? Прямо талантом обладает: завести обычно вполне себе уравновешенного Шастуна, при этом не делая ничего особенного.
Он отлепляется от колонны, и, придерживаясь рукой за перила, начинает подниматься по лестнице, Попов, чуть замявшись, начинает подниматься следом.
Воздух между ними дрожит, вибрирует, почти урчит, как зверь; сквозняк стелется по полу виадуком зябкого холода. Арсений засовывает руки в карманы, но делает это неловко, чуть не сбрасывая с плеча свой рюкзак, поэтому ему приходится извернуться, чтобы поймать его.
Он сам не понимает, как снова врезается в спину Антона, толкает его, замершего на последней ступеньке, снова шипит, матерится.
— Тихо, — Шаст резко поворачивается к Арсению, глаза огромные, как блюдца. — Слушай! Там кто-то есть.
Где-то в глубине такого же, как и внизу, коридора, некто насвистывает незатейливую тягучую мелодию, громко шлепая — как будто там не ковер, а лужи, по которым можно прыгать. Мотив прерывается то ли сдавленным чавканьем, то ли рычанием, а затем снова меняется художественным свистом. Освещение слабое, как пульс в агонии, ни черта не видно.
Попов нервно закусывает губу, но решительно отодвигает притихшего Шастуна к стене и, сделав пару шагов вперед, не задумываясь, зовет в пустоту:
— Кто здесь?
Ветви деревьев стучат в окно азбукой Морзе, и это единственный звук, который остается кроме дыхания и буйных ударов сердца.
— Тут есть кто-нибудь? — Арсений повторяет вопрос, но чуть тише. Делает крохотный шаг назад, весь напрягается, как будто готовится к прыжку.
Антон хочет помочь, но ноги словно приросли к полу. Он хватает Попова за рукав, чтобы потянуть вниз в безопасность, к ребятам и Константину, который в его сознании предстает оплотом безопасности, но в очередной раз цепенеет, когда различает в другом конце коридора чей-то неясный силуэт.
Он приближается, и они, спустя несколько противных секунд, наконец видят кто это — невысокая, коренастая женщина средних лет почти подлетает к ним, охает, пытаясь отдышаться.
— Батюшки, это вы что ли? Что ж так рано-то, ребятушки?
Ее тон мягкий, голос чуть скрипучий, добрые карие глаза смотрят прямо и ласково, вьющиеся темные волосы убраны в кубышку, а в руках она сжимает швабру. Всем своим видом она напоминает заботливую сердобольную бабушку. Антону от облегчения хочется смеяться, Арсению — перестать себя чувствовать идиотом.
— Что же вы стоите тут? Скоро ужин, вам успеть нужно. Вон какие худые, откармливать вас надо!
— Э… Здравствуйте. А вы кто?
— Надежда я! Работаю тут. Что ж вы такие недогадливые, соколики мои. Можете звать меня тетя Надя, если хотите.
— А где номер 201 не подскажете? — вежливо спрашивает Антон, окончательно приходя в себя.
— Да вон он, что же вы потерялись-то, как маленькие, — она указывает рукой на одну из дверей, и, как по заказу, в коридоре ярче разгораются лампы.
Сумрак рассеивается окончательно, как и глупые недавние страхи.
— Спасибо, теть Надь, еще увидимся, — Арсений улыбается широко, машет ей рукой и, не глядя на Антона, идет к их комнате.
Тому ничего не остается, как последовать за ним, попрощавшись с приветливой уборщицей.
Надежда смотрит им в спины, с угасшей улыбкой наблюдая то, как они разбираются с непослушным замком.
— Правильно говорят, что два раза молоду не быть, — шепчет она, принимаясь за мытье полов.
Мелодичный свист снова наполняет пространство, вибрируя невидимыми струнами. Лампы над головой светят ровно и упрямо.
***
Антон сбежал в душ сразу же, как они зашли в номер: от удушливого стыда жгло в груди так, что было нечем дышать. Еще бы, испугался, как ребенок, запаниковал без всякой причины. Ну, подумаешь, освещения было мало. Подумаешь, вместо женщины ему какое-то чудовище почудилось.
Тьфу, ужастиков надо меньше смотреть! Хотя, справедливости ради, Антон их смотрел редко, знал, что иногда может излишне преувеличенно воспринимать всякую пугающую хрень. Он даже на квесты отказывался ходить, потому что не хотел потом пару ночей смотреть непрекращающиеся кошмары.
«Индивидуальная чувствительность», — так он традиционно сам себя успокаивал, наотрез отказываясь признавать излишнюю впечатлительность.
От горячей воды лучше не становилось, поэтому Шаст включил холодную, мгновенно промерзая. И мысли благодаря этой шоковому контрасту кристаллизовались как морозный узор на стекле: да, сглупил, но ничего страшного не произошло.
Антон, дрожа от холода, улыбнулся своему случайному каламбуру и снова перевел душ на горячую воду.
И вообще Арсений, кажется, не понял ничего, поэтому Шастун за свою репутацию может не переживать, а уж на едкие подколки, если вдруг они и будут, он сможет ответить так, что Попову самому не поздоровится.
***
Арсений развалился на небольшом диванчике и задумчиво крутил ключ на указательном пальце правой руки. Как только Шастун умотал на сверхсветовой скорости в душ, Попову ничего не оставалось, как вздохнуть вслед, кинуть рюкзак на пол у входа и, от нечего делать, внимательно изучить их небольшую комнату: две по-спартански заправленные кровати с чистым, как отчаянно надеялся Арс, постельным бельем; бежевые стены тут были свежеокрашенные, но это почему-то не особо придавало номеру современности, он весь как будто застрял где-то в далеких 90-х. Между кроватями находилась тумбочка, на которой стояла высокая прозрачная ваза с водой, но без цветов.
Попов сначала этому удивился, но потом подумал, что раз их ждали только завтра, то цветы просто не стали ставить заранее. Рациональный подход.
Он уселся на небольшой серый диван, побарабанил пальцами левой руки по подлокотнику и поднес брелок с ключей поближе к глазам: его, признаться, сразу заинтересовал необычный рисунок на круглом брелке — два красных треугольника, зеркальные друг другу, едва касались друг друга вершинами. Единственной помехой для их соприкосновения выступала такая же красная точка.
Похоже на какие-то руны. У Арсения засосало под ложечкой. Он терпеть не мог этого ощущения: он точно когда-то читал про этот знак, он определенно его знает. Но вспомнить не может, хоть тресни. Он проследил пальцем линии, и ему показалось, что рисунок стал еще четче, неизбежнее. Глупость какая.
Впрочем, может, это всего лишь экстравагантный логотип какой-то компании? Попов встряхнул головой, избавляясь от роя мыслей, которые воровато толпились у него в сознании, достал из рюкзака свой ноутбук и, уютно устроившись во весь рост на диване, увлеченно приступил к работе. В конце концов отчетность сама себя не сделает.
Ему даже не помешало отсутствие интернета, он только поставил мысленную галочку уточнить у Константина по поводу вайфая и продолжил, как завороженный, вчитываться в недавние выкладки по продажам, которые скачал еще в Москве.
И вздрогнул от неожиданности, когда услышал недоуменный голос Шаста, бесшумно вышедшего из ванной комнаты:
— Воля же сказал не брать с собой работу!
Арсений поднял глаза, хотел было ответить, но промолчал. Видеть такого домашнего Антона было непривычно и как-то неправильно: в свободных спортивных штанах и необъятной футболке тот стоял, небрежно протирая мокрые волосы полотенцем. В зеленых с карими крапинками глазах — озадаченность и тщательно маскирующиеся искорки смеха.
— Только не говори, что ты его послушался, — парировал Арс, поджимая под себя ноги.
Антон секунду постоял, а потом вернулся со своим рюкзаком.
— Двигайся! — безапелляционно заявил он и жестом фокусника достал свой Макбук.
Арсений, не скрывая веселой ухмылки, поднял брови.
— Ну да, да, я тоже трудоголик, — Шаст закатил глаза, заранее показывая все, что он думает по поводу невысказанных шпилек.
— Или мазохист, — отозвался Арс.
— Ага, блин, трудохист.
Веселое фырканье Попова, кажется, было слышно на весь этаж. Тем не менее, он подвинулся так, что Антон смог с комфортом сесть рядом на диван.
На какое-то время в номере поселилась тишина, уютная, спокойная, мягкая. Она прерывалась только стуком клавиш на клавиатуре, редкими шепотками под нос.
Ни один не признался бы даже под страхом расстрела, что в такие редкие минуты мира между ними работать бок о бок было продуктивнее всего, даже эффективнее, чем среди собственных подчиненных. Может быть, потому что в глубине души они признавали друг друга равными по способностям?
Арсений поерзал. Засидевшись в неудобной позе, он и не заметил, как противно затекла правая нога. И с физическим ощущением дискомфорта вдруг ударило в голову осознание, что он, так хотевший в душ с дороги, туда до сих пор не дошел.
«Проклятая работа!», — поморщился он, неуклюже вставая. Попов почти закинул ни в чем неповинный ноутбук обратно в рюкзак и, чертыхаясь про себя, устремился в душ.
Антон непонимающе заморгал и отвлекся от экрана, только когда с грохотом закрылась дверь в ванную комнату.
— И что это было? — риторически вопросил он потолок, откидываясь на подголовник.
Но не успел он вернуться к созданию креатива для таргета, который обдумывал уже который день, как из ванной донесся оглушительный вопль, и на пороге возник Арсений:
— Шаст! — заорал он, угрожающе потрясая в руках мокрое полотенце. — Твою мать, тебя учили убирать за собой?! Я чуть не грохнулся в этой ебаной луже!
— Не ори, — Антон поднял на него глаза, в которых не осталось и капли улыбки. – Подумаешь, нашел проблему, — и уткнулся обратно в ноутбук.
— Блять, я с тобой разговариваю! — Арсений подлетел к Шастуну в два шага. Он сжимал кулаки так сильно, что побелели костяшки, а льда во взгляде хватило бы на всю Антарктиду.
— Заебал, — емко сообщил Шаст, продолжая подчеркнуто увлеченно печатать.
— Пиздец, хватит меня игнорировать! Нам в конце концов жить вместе весь этот долбанный тимбилдинг!
— Я тоже охуеть как «рад» этому, — саркастически ответил Антон, наконец откладывая ноутбук в сторону. — Есть варианты?
— Ну ты и сволочь, я же хотел по-хорошему, — Арсений сверкнул глазами, развернулся на пятках и ушел обратно в ванную комнату, напоследок припечатав дверью.
Антон проводил его кислым взглядом.
— Артист недоделанный. Ну и нахрена эта театральщина?
Он попытался вернуться к работе, но в голову больше ничего не лезло, кроме этой глупой ссоры и злых глаз Арса.
На самом деле Шастун искренне не понимал, почему они ссорятся так часто, да еще и так яростно: да, его иногда раздражали манеры и характер Попова, иногда — недоработки в профессиональной сфере. Но все это, если подумать, совсем не поводы так срываться, ведь со всеми остальными он не позволял себе такого: вместо этого терпеливо объяснял раз за разом, показывал, снова рассказывал. Иногда ему, признаться, было приятно подкалывать Арсения, но только когда эти шпильки были беззлобные. Делать гадости специально, нарываться на неприятности, рыть яму другому — это всё совсем не в характере Антона, который вообще настоящие конфликты терпеть не мог.
И потому он сейчас хмуро сидел, уткнувшись остановившимся взглядом в наполненную водой вазу, в которой не было цветов. И чувствовал себя откровенно паршиво, почти как эта самая ваза: где-то в глубине он понимал, что в данной ситуации мог и не рычать в ответ на претензию, и уж тем более не надо было подчёркнуто игнорировать, что, как четко знал Шаст, Арсений не переносил вдвойне. Получается, что он специально, сознательно провоцировал Попова на яркую реакцию, вот только зачем?
Антон бессильно зашипел, подёргал отросшую челку, а потом вернул на колени ноутбук с явственным намерением перестать рефлексировать и вместо этого вгрызться в неподдающуюся концепцию рекламной кампании.
***
Взъерошенный Арсений появился из ванной комнаты как раз в то время, когда в дверь номера кто-то тихо, но настойчиво стучал. Он, задумчиво поглядел на Антона в наушниках, который так и валялся со своим ноутбуком, вытянувшись на диване во весь рост так, что ноги свешивались с одной стороны. Шастун явно ничего не слышал, поэтому Арсу ничего не оставалось, как босиком по холодному полу подойти и открыть дверь — напористый стук не прекращался.
На пороге стоял Константин. Он цепким глазом оглядел Арсения с полотенцем в руках, от чего тому необъяснимо захотелось поежиться, и спокойно, словно не он методично стучался в их номер минут пять, произнес:
— Ужин готов, спускайтесь, как будете готовы. Поторопитесь.
И, не дожидаясь ответа, ушел по коридору к лестнице. Попову ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть, закрыть дверь и начать спешно одеваться. Волосы он, насколько мог, просушил полотенцем, но темные пряди, оставшись без привычной укладки и ухода, упорно пытались завиваться легкими волнами. Устав с ними сражаться, Арсений решил плюнуть — в конце концов сейчас никто не требовал от него идеальную внешность. Поэтому, подумав, он убрал привычную рубашку и брюки и натянул джинсы и первую попавшуюся толстовку.
И только закончив одеваться, он понял, что до сих пор не сообщил о визите Константина Антону. Подходить к нему не хотелось, и он даже позволил себе помечтать о том, как уйдет один, а Шасту потом попадет за опоздание.
Впрочем, улыбнулся он сам себе, мы же не в пионерлагере. Поэтому подавив обиду, как надоедливого комара, Арс подошел к Шастуну, достаточно бесцеремонно ткнул в бок и заявил так громко, как мог:
— Нам пора на ужин.
— Нам? — переспросил Антон, снимая наушники и непонимающе хлопая глазами. Он полностью погрузился в работу и в реальный мир возвращался нехотя, тут ему нравилось гораздо меньше. — Ужин?
— Нет, блять, я один пойду, ты как хочешь, — Арсений зыркнул колючим взглядом, зацепившись не за второй вопрос, а за первый, решив, что Антону не понравилось слово «мы».
— Ну и что ты снова начинаешь? — Шаст нахмурился. Он не понимал, почему Попов снова завелся. Как вообще можно начать злиться ровно на два слова? Вот что он сейчас сказал не так?
— Ничего. Я ушел.
И Арс, не дожидаясь ответа, вышел из номера, хлопнув дверью. Антон тихо проматерился сквозь зубы и начал переодеваться из своей домашней растянутой одежды в хоть что-нибудь приличное. Но делал он на автомате, все мысли снова были о Попове. Тот все больше походил на сложный вариант кубика Рубика — вроде и принцип сборки понятен, а нужный результат не получается, хоть тресни. Шаст мысленно себе пообещал вернуться к нейтралитету и больше не лезть на рожон.
В конце концов, нервы беречь нужно.
