***
Огонь по-прежнему говорил с ним о смерти. Только теперь по-другому. Раньше он шептал: «Ты можешь всё прервать, можешь закончить всё раз и навсегда. Ты можешь оттолкнуться ногами от карниза или лишить себя воздуха, затянув на шее петлю, можешь вскрыть вены в тёплой ванне или войти в мои объятия». Сейчас он говорил: «Мой бедный мальчик, найди утешение, ведь твоя жизнь всего лишь миг». Чимин плотнее прижал к себе плед, смотря на танцующие в камине языки пламени пристальным и немного безумным взглядом. Ладони вспотели, на лбу и висках выступила испарина, но его продолжал бить озноб. Он совсем не чувствовал того тепла, что исходило от открытого огня — его недостаточно, чтобы согреться. Будет недостаточно, даже если весь этот чёртов дом вспыхнет, как спичка. Всё хорошее длится недолго, и за всё нужно платить… Входная дверь хлопнула. Чимин вздрогнул, подскакивая с места, плед бесшумно соскользнул ему в ноги. Послышались тяжёлые шаги. И с каждым ударом каблуков о паркет, сердце его замирало и сжималось всё сильнее. — Ты сегодня поздно, — произнёс он, с трудом скрывая дрожь в голосе. — Боже… напугал… — прошептал мужчина, включая приглушённый свет, призванный придать пугающим сумеркам более интимную атмосферу. — Почему сидишь в темноте? — Ждал тебя, — ответил Чимин, кутаясь обратно в плед и делая несколько робких шагов ему навстречу. — Замёрз? — немного удивлённо спросил мужчина, кивая на разведённый в камине огонь. — Да, — проговорил Пак шёпотом. — Это потому что меня не было рядом, мой милый, — улыбнулся мужчина, рука его взметнулась вверх, ласково касаясь мягкой щеки. Чимин зажмурился, но тут же приластился к его тёплой ладони. Тупая боль медленно овладевала всем его телом. Чувство, похожее на выход из наркоза. Он не хочет его прикосновений, они ему отвратительны, и в то же время где-то в груди плещется унизительная радость. Он как брошенная собака, что продолжает вилять хвостиком, увидев на улицах города своего бывшего хозяина. Но это его выбор. Хотя выбирал ли он вообще? «Нет, я никогда не выбирал», — понял Чимин, глотая и это. — Да, — вновь прошептал он, медленно открывая глаза. Послышался довольный вздох. Мужчина улыбнулся, и морщины на его немолодом лице стали ещё глубже. Он коротко поцеловал Чимина в губы и отпрянул, стягивая с себя пиджак, чтобы небрежно швырнуть его на спинку дивана. Пак остался стоять неподвижно, молча наблюдая, как его любовник, ослабив галстук и закатав рукава рубашки, наливает в стакан со льдом неприлично дорогой виски. — Выпьешь со мной? Чимин отрицательно покачал головой. Мужчина равнодушно пожал плечом. Несколько секунд он пристально смотрел Паку в лицо, потом отставил стакан в сторону и шумно вздохнул. — Тебя что-то беспокоит? — спросил он, чуть прищуриваясь. — Хочешь мне что-то сказать? Чимин нервно облизал пересохшие губы и несколько раз кивнул. В уголках глаз его блеснули слёзы, но он не позволил им вылиться наружу. Не сейчас. Он знал — это всё ложь, что мужчинам не нравится смотреть на слёзы других. Некоторые ценят их куда больше, чем улыбки. Они сходят от них с ума, упиваются этой властью, что предоставляет им чужая боль. Властью, которой хочется всё больше и больше. Они влюбляются в хриплые всхлипы беспомощности и желают только одного — беспощадно обладать этой болью под отчаянные мольбы о милосердии. — Невыносимо… это стало невыносимо для меня, Джэён… — скривился он, выдыхая с протяжным стоном, и сбросил с себя плед. Джэён застыл на мгновение, чуть склонив голову на бок, но непонимание на его лице в считанные секунды сменилось раздражением. Он никогда не умел жалеть. Никогда. Жалость для него синоним слова «презрение». Он заметно напрягся, пристально смотря Чимину в глаза, и сделал несколько шагов, ступая мягко, словно крадущийся к жертве хищник. — Я понимаю, малыш, — мужчина старался звучать ласково, но фальшивая нежность не смогла скрыть нотки злости в его голосе. — Я понимаю, что иногда… Джэён не успел договорить, громкий хлопок, подобный раскату грома во время буйства грозы, раздался где-то совсем рядом. Гулкое эхо отразилось от стен огромного, пустынного дома и давящим на уши звоном забралось в голову. Мужчина пошатнулся и с застывшим в глазах удивлением повалился ничком на пол. Чимин громко вскрикнул, но тут же прижал ко рту ладонь и замычал в собственную руку, завертевшись в панике по сторонам. — Господин Чон Джэён? — послышалось за дверью. Это был Сонгун, работник по хозяйству, Чимин узнал его хриплый голос. Должно быть, старик опять до ночи ковырялся в саду. — Господин Чон? Что у вас случилось? — постучался слуга. — Вы в порядке? «Вызови полицию!» — хотелось крикнуть Чимину, но он дышал как загнанный зверь и смог только промычать нечто нечленораздельное. Ещё один громкий выстрел, и витражное стекло над входной дверью крупными осколками осыпалось на пол.***
Хосок присвистнул, рукой подав знак своим бойцам из группы захвата держаться за ним. Осторожно ступая, он подошёл к воротам и нажал на кнопку звонка. Долгий гудок прервался чужим шумным дыханием. — С вами говорит сержант полиции Чон Хосок, я здесь для того, чтобы вести переговоры. Намерены ли вы… — Только вы... Один... — прервал его мягкий тихий голос, послышался короткий электрический звонок и следом раздался щелчок. Стальная дверь отворилась. Тихий скрип повис на мгновение в холодном ночном воздухе. Хосок секунду помедлил, прежде чем заглянуть во двор. Стояла абсолютная тишина. Покачивались бесшумно в темноте мохнатые туи, в окнах особняка горел слабый свет. Он осторожно вошёл во двор, замечая, что входная дверь тоже приоткрыта. Беззвучно ступая по мощеной плиткой дорожке, Хосок подошёл ближе, заскрежетало под берцами битое стекло на крыльце. — Я вхожу, — предупредил он, крепче сжимая рукоятку пистолета. Ответа не последовало. Чон открыл дверь шире, переступая через порог. Первое, что он увидел в полумраке — это пистолет, слишком грубый и тяжёлый Магнум для держащей его миниатюрной руки, безвольно повисшей вдоль туловища. Моложе меня — подумал Хосок, вглядываясь в лицо парня, освещённое жёлтым, тусклым светом. — Как ваше имя? — спросил полицейский, подступая ближе, рука Чимина, сжимающая пистолет, дрогнула, скорее всего непроизвольно, но он тут же остановился. — Пак Чимин. — В доме есть кто-то ещё? — Нет, только я. — Хорошо, Пак Чимин, — кивнул ему Чон. — Медленно опустите пистолет на пол. — Сначала вы, — попросил в ответ Пак. Хосок опустил руки с оружием, продолжая безотрывно смотреть в глаза напротив, и без резких движений убрал пистолет в кобуру. Чимин медленно присел, положив на кафель свой Магнум, и также медленно поднялся, показывая Хосоку пустые ладони. — Отлично, Пак Чимин, теперь толкните мне его ногой. — Чимин выполнил просьбу, и пистолет, пролетев по скользким плиткам, остановился, стукнувшись о ботинок Хосока. — Можете рассказать, что произошло? Где Чон Джэён? Чимин посмотрел на полицейского глазами раненного животного, попятился от него, однако упёрся спиной в стену и, вздрогнув, замер испуганной ланью. — Он мёртв, — тихим, но ровным голосом проговорил он. — Я выстрелил ему в голову. Их взгляды вновь встретились, в глазах Чимина было нечто нечитаемое, смесь боли и отчаяния, но выражение его лица говорило совершенно об обратном. Он выглядел пугающе спокойно, никакого сожаления или раскаяния. Ничего. Лишь этот первобытный страх в глазах разбавлял его равнодушие к произошедшему. Не только в его расслабленном лице, но и в нём самом было что-то неестественно застывшее, что-то неправильное, однако Хосок никак не мог понять, что именно с ним не так. «Должно быть, шок», — подумал он и подошёл почти вплотную. Вблизи Чон понял, сумерки его обманули, парень был ещё миниатюрнее, чем ему казалось, и ещё моложе, лет двадцать навскидку. Они примчались сюда целой толпой, напялив на себя бронежилеты, чтобы повязать испуганного насмерть мальчишку. Хосок не смог сдержать тяжёлого вздоха. Чимин стоял перед ним совсем обмякший и покорный, без малейшего намёка на сопротивление или недовольство. Полное безволие. Сержант с трудом сглотнул больную оскомину, вдруг застрявшую в горле. Рядом с ним он чувствовал, как беспричинная жалость сдавливает сердце. Чимин сам протянул к нему руки. Чон защёлкнул наручники вокруг его запястий, ресницы Пака в этот момент, он заметил, дрогнули.