В традициях чёрного короля

      Томный сумрак, сквозь который тяжко дышать, сильнее давит на голову, отягощенную золотой тиарой, и прикрытое густой вуалью лицо Сиэля по-монашески опущено. Боится ли он взглянуть? Нет, просто слишком устал. — Держитесь, милорд, выпрямите спину, — бархатный голос тихо и тёпло ободряет, рука в алой перчатке покрепче обвивает локоть, а волосы слегка колют открытую шею. — Графскую повинность нести едва ли легче? Ироничная усмешка искусно вплетается в ткань заботы. Сиэль утомленно отворачивает лицо, но, доверчиво держась касающейся плеча чёрной мантии, ступает в разрастающуюся на глазах, прокуренную холодным газовым светом ападану*. Стеклянные аккорды чардаша* ломко дрожат в плену массивных мраморных колонн. — Зачем всё это… — мрачно и без вопроса тянет Сиэль. — Столетний бал, милорд, в традициях чёрного короля… — робко, будто с извинением, изрекает Себастьян. Чуть наклонившись, приподнимает пальцем меланхоличную голову. — Неужто не чтите традиций? Сиэль, надеясь, что чёрное кружево скроет болезненную гримасу, морщится и скользит рукой по стянутому корсетом животу. — Почему я, Себастьян? Тот с хозяйской заботой притягивает его к себе за талию. — Чей же жребий разделив, я обречён на вечное проклятье? — атласные губы так близко вспыхивают роковой улыбкой. — И не разделите его со мной хотя бы одной ночью? Ночь предвещает быть долгой и, как, леденя сердце, думается, особенной. Сквозь боль поднимая тяжелую голову, Сиэль медленно, без жадного восхищения, а скорее, истомленным и пресыщенным взором смеряет освещенного многоярусной люстрой Себастьяна от узких лаковых сапог на высоких, острых каблуках до зубчатой, перевитой бриллиантовыми нитями тиары. Встретившись с темно-синим вуалевым взглядом, тот с благородной скромностью прикрывает спрятанные за кошачьей полумаской глаза. Чардаш скрипит, пляшет смелее; с взмывом скрипок необъятная зала оживает, внимание замерших пестрыми статуями гостей привлекает стройный силуэт чёрного короля. Первым подле них возникает смуглый юноша, одетый в полупрозрачный костюм египетской жрицы. Учтиво отставив покрытую блестками ногу назад и преклонив голову, он протягивает им золотой поднос с тонкими хрустальными бокалами. Сиэль отрицательно качает головой, но намекающее, граничащее с болью пожатие руки заставляет повиноваться. — За вас, милорд, — вполголоса молвит Себастьян и, поднеся бокал к губам, делает глоток. Сиэль всматривается в безобидно прозрачную, слегка пузырящуюся жидкость, напоминающую содовую. Никакого резкого запаха, кроме прохладной свежести, она не имеет. Себастьян ободряюще кивает. Все его движения легки и свободны, тяжесть тиары в них совершенно не ощутима. Сиэль, будто для самоуспокоения, закрывает глаза и отпивает. Пылающий напиток, что кажется крепче шотландской водки, обжигает и язык, и горло. Дыхание перехватывает, и Сиэль, едва удержавшись на ногах, прижимает ладонь ко рту. — Я… я не могу! — пугано сипит он. — Я не могу. — Тише, прошу вас, успокойтесь. Расслабьтесь и сосредоточьтесь на какой-нибудь мелочи. — Себастьян незаметно переворачивает его руку и большим пальцем щекочет ладонь сквозь тонкую перчатку. — Думайте сейчас о контакте моего пальца и вашей руки. Больше ни о чем. Отдышавшись, Сиэль пытается вчувствоваться в приятную щекотку, которая нежным током бежит по венам. Поднеся бокал к губам, он останавливает мечущийся взгляд на люстре и мысленно пересчитывает бесчисленные свечи в ней. Напиток уже не обжигает, а ласково горчит тосканским ликером Алкермес, оставляя на кончике языка пряный привкус кардамона. Сиэль облизывает уголки накрашенных губ. — Вкусно… — Так-то лучше, — согревая улыбкой и слегка касаясь рукой его голого плеча, Себастьян кивает вправо. — Гляньте-ка, к нам идут. К ним, прихрамывая, ковыляет длинноносый пожилой мужчина во фраке, повреждённой параличом рукой пытаясь не то помахать, не то пригладить тёмную острую бородку. — Приветствую вас, мой чёрный король и его юный избранник, — скрипуче грассирует он, кланяясь, стыдливо заложив трясущуюся руку за спину. — Гийом Эмбер, милорд, позвольте представить, — Себастьян жмет ему руку, бросив многозначительный взгляд на Сиэля. — Enchanté de faire votre connaissance, monsieur Amber*, — Сиэль сдержанно кивает, глядя в маленькие глаза Эмбера, сверкнувшие под маской жёлтым, волчьим огнём. — О… Граф Фантомхайв, как я давно мечтал… — тающим голосом хрипит тот, собрав языком выступившую по углам раскисшего рта слюну и, опустившись перед Сиэлем на колено, прижимает обтянутую чёрной перчаткой руку к губам. Будто дорогой сувенир, поглаживает кончиками пальцев узкое запястье, жадно подносит к трепещущим ноздрям, от чего Сиэлю становится не по себе. — Право, как давно… — Довольно, Гийом, — кашлянув, Себастьян жестко пресекает его. — Ох… Прошу прощения, — тот, осклабившись, воровато жмется к Себастьяну. — Вы уже видели, что случилось с малышом Рене? — По правде, не заметил никакой разницы, — передразнивает его шёпот Себастьян, бросив глубокомысленный взор на юного сатира, протирающего тарелки в оркестре. — Ну как же? — пищит Гийом и весь трясётся от восторга. — О его дружбе с Гаспаром вызнали и теперь, как видите, с должности виночерпия сместив, понизили до… Недоговорив и зажав рот платком, он заходится противным смехом. — До более грязной работы! Но главное… — он никнет к самому уху Себастьяна и обвивает дрожащей рукой за талию. — Как думаете, кто тому поспособствовал? — Хм… — Себастьян задумчиво улыбается. — А что же с самим Гаспаром? — Полагаю, всегда страдают те, кто слабее, — сильные остаются при власти, — Сиэль делает ещё один глоток напитка, глядя на приколотую к карману фрака Гийома золотую булавку в виде змеи с рубиновыми глазами. — О, вы умны не по годам, милорд… — таинственно шепчет Гийом, подкравшись к нему вплотную. — Если позволите… Когда-то, в хорошее время, мне выпала честь быть духовником нашего короля… Сиэль ёжится от резкого запаха кофейных зёрен, от гнусавого «милорд», не сказанного, а проглоченного тошнотворным ртом, и в особенности от свирепой мотыльковой маски, край которой чуть касается его щеки. — Скажите, а Вы не нуждаетесь ли в духовнике? — хищно прищурившись, Гийом облизывается. — Благодарю вас, но в нем я не нуждался даже будучи человеком, — отрезает Сиэль, гордо подняв голову и обменявшись косым взглядом с Себастьяном. — Mon le roi!** — подняв бокал, пронзительно визжит семенящий на каблуках юноша в чёрном обтягивающем платье и с огромной красной розой в стянутых в тугой пучок серебристых волосах. Он похож на сложенный старомодный зонт, который несколько лет не раскрывали, ибо каждое его движение натужно и закоснело. Себастьян, повернувшись, кивает, а Гийом машет ему надушенным чем-то приторно-сладким платком, от чего Сиэлю хочется чихнуть. — Ох, прошу извинить! — Гийом манерно сгибает колени и раскланивается. Напоследок он привлекает к себе Себастьяна и слащаво хихикает ему на ухо. — Бедняжка Рене, вы только подумайте! Как он только терпел этого Гаспара? Поговаривают ведь, от осла у него не только голова. Юноша с розой в прическе хмурится, деревянным взмахом головы поторапливая своего спутника, и липкий Гийом наконец отстает и поспешно ковыляет к нему. — Merci, Thierry, — он принимает у него бокал. — Est-il l'amant du roi? — тот тихонько кивает в сторону Сиэля. — Je ne crois pas. Il est juste un autre favori. — Comme René***? — противно гоготнув, юноша щелкает ногтем о верхние зубы. — Тшш… — Гийом прижимает палец к губам и, приобняв за талию, увлекает его вглубь зала. — До чего же отвратителен, — прохладно цедит Сиэль, провожая их взглядом. — Всё же он несколько присмирел да подурнел. Впрочем, как и все здесь, милорд… — рука Себастьяна ощупью находит его руку.       Писк увечных скрипок выравнивается, утолщается и взмывает полногласно и высоко, отзываясь в свинцовой голове болезненным и долгим эхом. Опьянение от странного напитка медленное, поначалу даже незаметное, но вскоре всё тело Сиэля охватывает приятная тяжесть, и ноги подкашиваются. — Потерпите ещё немного, мой господин. Скоро будет легче, — Себастьян ловко подхватывает его. — Не подумайте, что подвергаю вас опасности, но лучше вам держаться меня. Ослабевший Сиэль и не смог бы далеко отойти от него, даже если бы хотел. Пьянелый взгляд падает на невысокого, сухощавого юношу в дурновкусном люкзоровом* платье. Сняв перчатки, тот разминает длинные, шишковатые пальцы на пианоле. Напудренные рыжие волосы собраны в огромный узел Аполлона. Издалека кажется, что к нему на голову забрался гигантский паук. Когда Себастьян подводит Сиэля ближе, тот вскакивает, щерит длинные окровавленные клыки и, подобрав платье, приседает в книксене. — Приветствую, мой чёрный король, и вас, граф, — глухо хрипит возникший за спиной Себастьяна взлохмаченный, мертвенно синий, длинноволосый мужчина с густыми чёрными усами. Поклонившись, он зловеще облизывает клыки и подносит к губам руку похолодевшего Сиэля. — Да скрепит извечная тьма ваш союз. — Безмерно рад вас видеть, князь, — широко улыбается Себастьян и буквально вырывает Сиэля из его рук. Около перевитой красными камелиями стены дряхлый, бородатый, подвыпивший кентавр навязчиво пытается ласкать низкорослого, совсем юного барда. — Отстань! Не пойду я никуда с тобой… — лениво отнекивается тот, играючи подпинывая его копыто. — Я не виноват, что твой Анджело течёт раз в сто лет. Увидев короля, он велеречиво снимает шляпу с синим пером и опускается на колено. Кентавр отставляет заднюю ногу и клонит косматую голову, однако огромные, чёрные глаза застывают на Сиэле. — О граф, вы прекрасны! Сочту за великую честь наконец увидеть вас, — говорит он дребезжащим старческим голосом, и под брюхом его показывается налившийся кровью лошадиный член. Сиэль в знак приветствия опускает ресницы и опасливо прижимается к Себастьяну. Только теперь он ощущает, что от кентавра исходит гнилостный запах сена и пота. Тоскливые аккорды вальса стройнеют и взмывают выше, к мозаичным сводам. Прислонившись спиной к мраморной колонне, Сиэль, тяжело дыша, глядит в потолок. — Прошу вас, mon chéri, — Себастьян преклоняет голову и подает ему руку, обтянутую перчаткой, гармонирующей с кровавыми рубинами в короне и глазами золотой змеи на римской цепочке. Бережно обхваченный за талию Сиэль кладет руку на украшенное блестящими чёрными перьями плечо и податливо увлекается в танец. Первые шаги даются скованно, несмело из-за тяжелой, пышной юбки, бесстыже оголенных плеч, прикрытых лишь подвитыми, собранными на макушке в два искусных узла волосами, стянутой груди и плотоядных взглядов мужчин во фраках и обнаженных полузверей, но с каждым па хочется, доверившись властным рукам, крепче льнуть к Себастьяну. — Не мог не заметить, вы сегодня великолепны, — галантно улыбается тот. Сиэль норовисто хмыкает, будто пытаясь отринуть чуждое желание. Обтягивающий чёрный кожаный костюм Себастьяна подчеркивает каждое пластичное движение, дающееся с мастерской лёгкостью. Белокурый дирижёр с прогнившими глазами приглушает усталый оркестр, первая скрипка выводит несколько долгих, монотонных аккордов, словно переводя дыхание перед новым взлетом. Уведённый Себастьяном в угол Сиэль невольно слышит перешептывание двоих темнокожих юношей в кармазиновых платьях и бархатных, вышитых камнями масках. — Тот самый мальчишка-граф, который окрутил короля, — шепчет один другому на ухо, прикрываясь цветистым веером. — Фи, да какой из него граф? — фыркает тот, скривившись. — Одет так кичливо и двигается, будто первый раз в свет выведен. Уверен, он самозванец, не более. — Поговаривают, король серьезно оплошал, и мальчишка встал ему поперёк горла, — собеседник, сдерживая смех, приникает к его уху. — Быть ему навеки дворецким, тогда Гаспар точно займёт его место. Сиэль вопросительно глядит на Себастьяна, который, бросив в сторону гордую полуухмылку, поворачивает Сиэля в виск* и с ликующе грянувшими скрипками уводит в центр зала. — Привыкайте, милорд, — Себастьян колко усмехается. — Чего же вы ждали от адского света? Однако Сиэль привык давно и быстро. Адский свет мало чем отличается от человеческого. Все гибче вкруживаясь в бойкие повороты венского вальса и крепче сжимая руку и плечо Себастьяна, он порой встречается взглядом с пламенным королевским прищуром, что сквозь десятки мелькающих чёрных и пёстрых масок впаян в него одного, но измученно опускает длинные, приклеенные ресницы. Ноющая боль внизу живота отдает в гудящие ноги, но Сиэль держится стойко, тускло глядя сквозь чёрное кружево в опалённую рубиновым светом пустоту. Словно подхваченный гвалтом оркестра, Себастьян, огладив ровную спину, поудобнее перекладывает руку на талии Сиэля и на последнем шаге па шассе* мягко отталкивается от пола. — Что ты делаешь?! — Сиэль испуганно обхватывает его обеими руками, чувствуя, что тело теряет вес. — Сказал бы раньше — вы бы взволновались, и ничего бы не получилось, — хитро улыбается Себастьян. — Бросьте малодушничать, возьмите меня за руку. Его голос повелителен, но в то же время тягуч, горяч и мягок, как топленый воск, проливающий стесненную грудь. Каждый краткий взгляд сквозь кошачьи прорези отзывается на коже жгущим касанием и стыдливой щекоткой в паху. Маленькая, кажущаяся такой беззащитной рука лежит на тонкой, но могучей ладони чёрного короля. Сиэль томливо закатывает глаза и воротит лицо, один среди кружащегося в колдовском вихре бала не склонившийся перед его величием. Светляки и мерцающие синим фосфором бабочки, ослеплённые болотными огнями, подхватывая ускоряющийся ритм танца, беспорядочно задевают вуаль и плечи. То и дело наталкиваясь на беспутные улыбки комедиантов, сливающихся в одну пеструю массу, Сиэль, неприязненно сжимаясь, злясь на самого себя, смотрит Себастьяну в глаза, пытаясь найти в них избавление. — Кровь! — вздрагивает он, чувствуя, как из-под сжимающей, будто терновый венец, голову тиары по лбу стекает горячая влага. — У меня кровь. — У вас нет крови, — Себастьян хладнокровно качает головой. — Кровь! Я же чувствую! — Сиэль хочет коснуться лба, но Себастьян крепко сжимает его руку, грозно смотря в упор. — Вы должны слушать меня, если не хотите себе навредить. Тлеющий уголёк строптивости, подначенный фиоритурами скрипок и нервным звоном тарелок, пуще разгорается. Вспыхнувший огнём взгляд из-под чёрного кружева раззадоривает Себастьяна. Пол разверзается полыхающей бездной, дышащей огненными столбами, превращая карнавальную круговерть в зловещее полотно Делакруа. Сиэль не чувствует охватившего его пламени, но сердце исступленно бьется от ещё не вытравленного страха. Скалясь, но не отводя взгляда, он, точно играя, пытается вывернуться, но реакция Себастьяна молниеносна, а хватка слишком крепка для противостояния юного демона. Оказавшись прижатым к жаркому телу, Сиэль шипит диким котёнком, ощутив сквозь крахмальные юбки твёрдую плоть. Огнедышащее пространство мощной волной швыряет в утягивающую темень Галаада*. И уложенный на жертвенный алтарь Сиэль трепещет, как пламя свечей, обступивших его. Кропотливыми пауками вмиг соткана плотная завеса, и бережно убранный стеклярусной нитью воспоминаний комок смятения и отчаяния вспухает в самых глубинах сердца, будто игольница. И втянутые в гоэтический водоворот заклятий голоса людей, органа и скрипок стихают, и ночи, должно быть, суждено длиться вечно. — Себастьян!.. — Сиэль теряет самообладание, ежится, брыкается под прижимающим его не к алтарю, но к хрустальному ложу телом. — Что это значит? — Наше брачное ложе, милорд, — голос Себастьяна полон и спокоен, руки, обхватившие запястья, тверды, а взгляд могуществен и пронзителен. В болящей голове гулким многоголосым эхом отзывается: «Неужто не чтите традиций?» Сиэль, силясь вдавить в себя поглубже слёзы, скалится, давится судорожными смешками, бессмысленно стискивает кулаки. — Ни за что! — ранится, слабеет, но не отступает. Тряхнув уложенными волосами, вскидывает голову и глядит в упор. Предупреждающе, будто детёныш пантеры перед первым прыжком, вышипывает. — Не посмеешь тронуть меня... Себастьян грациозно подползает ближе и с величием настигшего долгожданную добычу охотника усаживается на схваченную гипюром плоскую грудь. Выпирающее из обтягивающих кожаных брюк естество выдаёт его. Рубиновая змея на полуоголенной безволосой груди тяжко вздымается. Узкие ноздри по-волчьи трепещут: тонкий аромат эквадорского какао пронзает сверхчуткое обоняние, кровь с быстротой ртути бежит по расширенным венам и гулко стучит в виски. — Я поклялся защищать вас, — Себастьян точно вычитывает клубком спутанные мысли Сиэля, теперь вытканные упрёками да ругательствами. — Клянусь и сейчас, милорд, что вы можете мне доверять. Он немногословен, но голос его, как всегда, убедителен. Сиэль расслабляется, отрешённо повернув голову набок, хнычет, чувствуя чужеродную влагу между ног. Ещё не познал и не понял себя. Себастьян отпускает его, позволяя скользнуть рукой под платье. — Что?.. — Сиэль встревоженно смотрит на капли густой жидкости, поблескивающие на перчатке. — Сегодня особенная ночь, милорд, — молвит овеянный мрачной тайной Себастьян, мягко обхватив запястье, подносит к губам. Как искушённый парфюмер, закрыв глаза, смакует запах, медленно лижет мокрые кончики пальцев. Прикусив край чёрной перчатки, обнажает совершенную королевскую руку. Сиэль молчит, не убирает руку, но настороженно подрагивает, когда безымянный палец окольцовывает бриллиантовая змея с рубиновыми глазами. Шипит, мычит сквозь плотно сомкнутые губы, когда Себастьян сжимает руку крепче, не позволяя вырвать, змея в кольце приподнимает и перекладывает голову, а суставы пальцев и всей кисти будто враз ломают и восстанавливают статус-кво. — Что ты делаешь? — скулит Сиэль, сжимая кулак, трогает кольцо, которое точно приросло к пальцу. — Человеком вы не пережили то, что должны были. Теперь это станет приуроченным к нашей с вами особенной ночи. К традиции чёрного короля, милорд, — Себастьян разит насквозь леденистым взглядом из-под маски, обхватив за стянутую талию, впивается в мягкие помадные губы. Сиэль раненым тигрёнком рвётся, бьёт его по лицу, вцепляется в волосы, до крови ранит пальцы о зубцы тиары. Длинный и вёрткий, как жало змеи, язык протискивается между зубами, щекочет бугорки неба, усмиряет пугливый, но пытающийся бороться язык Сиэля, прорывается глубже, упираясь в самое горло и едва не перекрывая дыхание. Ловкие пальцы скользят под косточку корсета, руки мнут костлявые плечи, срывают чёрный гипюр и подныривают под мёртвые розы на атласном лифе. Сиэля передёргивает от стойкого запаха серы. Брыкается, царапает каблуками спину, от нехватки воздуха медленно ослабляет руки и безжизненно сникает аккуратно уложенным на чёрный шёлк. Белые и синие розы нежно касаются исцарапанных плеч. Руки Себастьяна с сакраментальной осторожностью снимают вуаль и оглаживают напудренное лицо. Под вяло приподнятыми ресницами дрожат в сапфировой влаге свечные огни. Себастьян мрачнеет. Зубы и кулаки стискиваются. Эти глаза нестерпимо правдивы. Глаза не величавого избранника чёрного короля, но всё ещё невинного мальчика, заигравшегося в лабиринтах Пандемониума. Закинув безжизненные руки за голову, тот лежит, как сломанная кукла; длинные пепелистые волосы небрежно разметаны по лепестковой подушке. Оборчатая юбка бесстыдно обнажает кружевную подвязку чулка, на которую медленно, как воск, стекает греховная роса. — Просто взрослеете, милорд. Как странно. Я думал, вы никогда не… — Себастьян сумрачно глядит в дрожащую полумглу. В самом же деле думал. Сколько лет, задуманных как миг, но продлившихся полвечности, он, терпеливо играя роль ручного пса, позволял капризному мальчишке, даже не воспринимавшему его как мужчину, играть с собой по его нелепым, да чертовски хитрым правилам. Опустившись с чина короля до дворецкого, покорно нёс службу, забыв о предрассудках. Внушая себе привычку, изо дня в день смотрел, как мальчишка ест, спит; руки натасканными движениями пристыженного повелителя рутины раздевали и мыли худощавое тельце, расстёгивали-застёгивали пуговицы, завязывали безупречно выглаженный галстук и счищали пыль с замшевых туфель. Хладнокровно и выдержанно, без чувств, которых априори не может быть. Так же, как и своевольный, гордый мальчишка априори не может вырасти. Порой обоняние Себастьяна щекотал его бисквитный запах: нежный, детский, паточный, отнюдь не увлекающий. Пусть и свойственный юному аристократу, но для демона совершенно пустой, без всякой робости сказано, дешёвый. Тогда он потирал нос перчаткой, усмехался в сторону да сосредоточивался на мыслях о душе. Душа… То же было совсем иное, изысканное, пленяющее, оставляющее стойкий флёр, жгущее под самое сердце, заставляющее могущественного демона глубоко задуматься. Заставившее чёрного короля крепко оплошать… Ложь! Себастьян скалится, гневится на противные нутру мысли. В кошачьем прыжке набрасывается на свою добычу, хозяйские руки разрывают пышность юбок, рывком прижимают к животу напряженные ноги, которые вмиг оказываются туго стянуты кожаным ремнём. Сиэль скрежещет зубами, пытается ударить по дразнящим рукам. Язык Себастьяна проводит по кромке плутовской улыбки, белоснежные зубы, прикусив алую перчатку, оголяют чувственную ладонь. Размяв усталые пальцы, медленно, томительно протягивает руки и касается бархатистой кожи бёдер. Сиэль уже не нападает — зверится, глухо рычит, терзает простынь. Глаза по-прежнему синеют мальчишеской гордостью, пентаграмма молчит безжизненным, тусклым пятном. Себастьян раздвигает тощие ягодицы. Промежность не трогает, просто пытливо смотрит на сжимающийся, исходящий смазкой анус. Кончики пальцев плавно скользят от копчика чуть вверх по раскалённой мокрой коже и замирают у самого отверстия. Тупая боль в паху Сиэля сменяется острой, заставляя скулить и отползать. Сердце колотится под самым горлом. Он тошнится от самого себя, хочет сжаться, спрятаться. Взгляд в панике мечется по замкнутой пустотьме. Замирает в презренной надежде на руках, успокаивающих, спасительных… родных? — Себастьян, помоги мне! — голос хранит привычный приказной тон, но от пугающего возбуждения хрипит. Пентаграмма вспыхивает пурпурным огнём. Руки беспорядочно хватаются за связанные колени, растопыренная ладонь со змеиным кольцом закрывает промежность. — Нет… Что? Что со мной?! Что ты со мной творишь?! — Успокойтесь, — сняв вторую перчатку, Себастьян бережно отводит тревожные руки и оглаживает пылающий лоб. Пытается быть благоразумным, но сбивчивое дыхание не скрыть. — Я просто потрогаю вас. Просто потрогаю… Вам станет легче. Молвит тихо и твёрдо, будто нежный заклинатель, проводит по пересохшим губам тыльной стороной ладони, что призывно жжёт извечная метка, породившая одно на двоих проклятье. Сиэль несколько мгновений внемлет, но не смиряется — борется с демонским гипнозом, способным вмиг одурманить человека. Но не его, ведь он уже не человек, и это, увы, непросто принять. — Ты не посмеешь… — вышипывает сквозь сжатые зубы, чем сильнее раззадоривает. Себастьян может держать себя в руках очень долго, да только его маленький демонёнок, ещё слабый и неопытный, терзаемый ломкой, поистине считающий чёрного короля своим слугой, к несчастью или к счастью, не может. Обыкновенно идя на уступки, следуя правилам его игры, Себастьян лишь больше вожделеет. — Вам станет только хуже, если не позволите мне сделать это. Если же не будете со мной, вне всякого сомнения попадёте в руки к другому демону, а тогда... Лучше вам о том не знать. Увы, милорд, другого выхода нет. Другого выхода нет… — твердит зычно, беспощадно, честно. Любопытство подначивает юношескую похоть. Сиэлю нравится, в самом деле нравится мантрой прочитанная Себастьяном безысходность. Прочитанная навылет. В душу. Безысходность, во мраке которой прикосновение зловещей, но спасительной руки побеждает абстиненцию. Ему не нужно давать унизительное согласие: Себастьян видит его насквозь. Маленький член рдеет, вздрагивает в ритм сбивчивых ударов сердца, сочится прозрачной смазкой, когда горячие ладони приподнимают его. Себастьян припадает к текущей промежности, лижет медленно, долго, голодно. Его вкус великолепен. Тот самый, годами млеющий в глубинах желанной души и однажды встревоживший самого адского короля и крепко засевший в памяти. Обжигающий язык, будоражащий разум, оставляющий долгое ореховое послевкусие, точно коньяк Martell. Розовый припухший анус импульсивно сокращается, когда в него глубоко вонзается, круговыми движениями давит на сжатое кольцо мышц, тягуче выходит и снова вонзается острый, змеиный язык. Боль внизу живота сменяется приятным жжением. Язык Себастьяна освобождает до красноты умащенное отверстие, движется вверх, скользящими движениями перебирает расправляющиеся складки мошонки, ведёт по темному шву, упирается в корень отвердевшего члена. Сиэль по-щенячьи попискивает, скинув туфли, трёт ступнями чёрные перья мантии Себастьяна, хочет вцепиться в его волосы, но ожившие розы опутывают запястья, впивая шипы в тонкую кожу. Он всхлипывает, но подчас забывает о боли, скрипит зубами и прогибается в спине, когда подчиняющие руки срывают ремень и широко разводят ноги. Розы, подвластные демоническому взгляду, оплетают бёдра у самых подвязок чулок и намертво прижимают к жёсткой постели. Острые, как иглы, шипы протыкают кожу, пуская багровые струйки. Сплетшаяся из лепестков синяя лента плотно стягивает рот, не позволяя закричать. Себастьян облизывается и потирает ладони, упиваясь несколькими мгновениями вожделенного зрелища. Рука с иезуитской неспешностью наклоняет резной подсвечник, и воск скатывается по нежной коже шеи, долго не застывая. Сиэль бьется, от чего шипастые путы впиваются вдвойне, упрямо жмурится, не от боли, но от уязвлённого самолюбия, противится посмотреть в глаза, быть может, считает всё сном. Когда проворные руки разрывают корсет, исступленно запрокидывает голову, жадно вдыхая носом воздух, которого наконец становится так много. Порозовевшие, набухшие соски, что естественно для течного омеги, сжимаются и твердеют, стоит лишь Себастьяну поднести к ним смоченные слюной пальцы. Лента приглушает сдавленное мычание, когда подушечки пальцев, покружив вокруг ареолы, сжимают и выкручивают верхушку соска. Вторая рука хватает за подбородок. — Смотрите на меня! — приказывает Себастьян, когда Сиэль уже на грани. — Не закрывайте глаза. Запах серы по-прежнему бьет в нос, густо заволакивает дыхательные пути, словно иорданский табак. В сдавленных легких клокочет. Чувствуя знакомый позыв, Сиэль выгибается, загнав шипы глубоко под кожу. Из груди, которую придавливает ладонь Себастьяна, вырывается лающий хрип. Плотно перетягивающая рот лента не даёт ни откашляться, ни вздохнуть. Набежавшая уксусная слюна течёт в инстинктивно сжавшуюся трахею. — Милорд, слушайте меня! Вы не можете задыхаться, вы просто внушаете это себе! Откройте глаза и слушайте меня. Голос вмешивается в покидающее сознание. Сиэль до последней секунды, болезненно стучащей в мозг, борется. Но Рубикон пройден. Он силой разлепляет веки и принимает всем собой взгляд, будто сверхактивное вещество, растекающееся по венам. Поволоченные синевой глаза вспыхивают живящим огнём. Судорога отпускает очистившиеся дыхательные пути. Сиэль дышит глубоко, но спокойно, боясь порвать тонкую нить, потворствует ласкающим рукам. Чёрные ногти пощипывают взмокшую кожу шеи, возвращаются к соскам, давят на отвердевшие бугорки. Поначалу это — острая боль, вынуждающая рычать и прикусывать вонзившуюся в зубы ленту, но Сиэль не закрывает глаз и вымученно, но все больше терпимо смотрит в пламенящие прорези маски, и болезненные касания пальцев отдают сладостным током в скопище нервов в паху. Продолжая терзать сосок, Себастьян скользит рукой вниз по впалому животу, костяшками давит на размякший член и тугие мышцы промежности и резко вонзает два пальца внутрь. Существо Сиэля снова восстаёт, свирепеет, выгибается, пытаясь исторгнуть твёрдую, шевелящуюся чужеродную плоть, но порабощенное природным инстинктом тело лишь сильнее вбирает в себя, и воспрявший член подскакивает, касаясь примятой оборки платья. Припав к шее, Себастьян прикусывает эластичную кожу, раскалённым языком ведёт мокрую извилистую дорожку, зубами проходит по точеному рельефу рёбер, жадно зарывается лицом в ворох юбок. Сиэль мечется, цепляясь платьем за розы, вдавливая в шипы кровящие бёдра, подаётся навстречу, когда пальцы вонзаются до упора, массирующими движениями давят на вспухшую простату. Изгибистый язык тянется к члену, трется о натянутую уздечку, оглаживает венчик головки. Пальцы свободной руки обхватывают головку, раскрывают мокрую уретру, чтобы острый кончик языка мог вонзиться в неё. Сиэль взвывает от боли, что словно разряд тока пробирает тело, но глубокие, давящие фрикции пальцев ввинчивают в истомную заверть. Заглоченный член упирается в горло, зубы стискивают плотную шкуру, оттягивают вниз, нос утыкается в податливую мышцу над лобковой костью, ноздри трепещут, алчно втягивая пряный запах пачули, которым пропитана упругая кожа. Сжимая горло и втягивая щеки, Себастьян вбирает вздрагивающий перед оргазмом тонкий член, опускает голову до самого корня, прижимает подбородком подтянувшиеся, покрывшиеся гусиной кожей яички, статичными пальцами давит на сжавшуюся простату, пульсирующую под тонкой перегородкой кожи. Несколько долгих мгновений отделяют от взрыва борющегося рассудка, пронзённого, будто самым острым шипом, коротким, как вспышка молнии, экстазом. Горькое молоко струей ударяет в горло, густыми каплями стекает по едкой улыбке, по бёдрам, смешиваясь с кровью. Себастьян дуреет от насыщающих кровь феромонов, шипя и скалясь, проводит выпущенными когтями по рёбрам, оставляя алые полосы, с легкостью вонзается под манящие чрезмерной выпуклостью подвздошные кости. Прикусывает чувствительную после оргазма головку. Провоцирует. Испытывает. Сиэль со звериным рыком судорогой изгибается: воспламенившиеся розы-путы рвутся, и освобождённые ноги с тигриной мощью толкают Себастьяна в грудь и плечи, но поскальзываются на перьях. Всесильный демон и не думает задействовать своё могущество. Его цель — не навредить мальчику, а, играючи, подчинить себе, показать пробудившуюся мощь альфы и ею пропитать его всего. Гибкие руки обхватывают Сиэля за талию, рывком притягивают к себе, вынуждают ощутить всем телом кипящую под тканью костюма и кожей кровь. Ладонь Себастьяна движется от кружевной подвязки вверх, под юбки, сжимает, мнёт выпачканную смазкой и кровью ягодицу; рваные раны от шипов медленно затягиваются, возвращая коже первозданную красоту. Одним движением разорван багряный атлас, пальцы в гипнотическом танце ступают по драконовым гребешкам позвоночника, вскальзывают под ключицы, впутываются в разлохмаченные волосы и смыкаются на тонком горле. Сиэль, впив ещё маленькие, но уже появившиеся коготки в покрытые перьями плечи, запрокидывает голову. Тяжёлая тиара со звоном падает на выстланный чёрным шёлком хрусталь, волосы вперемешку со шпильками синеватым пеплом сыплются на лепестки роз. Легко, даже несколько деликатно уложен на простынь, и лента, оставившая лиловый след, сорвана. По-прежнему тонок, беззащитен, меланхоличен и бледен, словно роза Amnesia. Обнаженный, стыдливо подгибает облитые чёрными чулками ноги. Усмирённый? Нет. Хандрящий и полупоглощенный человеческой ипостасью. Этого Себастьян опасается больше всего. — Будучи человеком, милорд, в силу возраста вы и не задумывались, из чего состоит альфа. Время пришло неумолимо, и я должен научить вас, как и учил всему прежде, — Себастьян затейливо отводит взгляд и, взмахнув полами мантии, вытягивается во весь рост. — Сказать по правде и без всякой робости, человек вас ни за что не научит тому, на что способен демон. — Я не хочу никакого человека! — с отвращением выкрикивает Сиэль и робеет от собственной реакции. — Хм… — Себастьян лукаво улыбается. Мантия смольной волной стекает с плеч. Обнаженные руки, перетянутые тугими жилами, непринуждённо касаются блестящей чёрной кожи, облегающей стройные ноги, медленно скользят под неё, туда, где особенно больно давит на истомленную часть холёного, безупречно слаженного тела. Освобождённый из плена тесной кожи член ударяется о пупок. Большой, лоснящийся от переполнившей крови, овитый синеватыми венами. Сиэль страшится: ему он кажется просто огромным, подтягивает ступни к сжавшейся промежности, однако голодно сглатывает обильно текущую слюну. Хочет. Хочет поглотить его целиком. Себастьян молчит, показывая себя во всём безупречном природном естестве, терпит, хотя вздрагивающий фаллос уже готов вонзиться в текущее нутро. — Не могу не предупредить вас, милорд, ваше тело здесь, но в особенности теперь невероятно уязвимо. Вы ещё не до конца приняли демонскую сущность… Соитие принесёт вам намного больше удовольствия, нежели человеку… — Ближе к делу, Себастьян, скажи всё как есть! — нервно перебивает Сиэль, точно понимая, к чему он клонит. — Но вместе с тем будет болезненным. Поначалу… — К чёрту! Давай уже, не томи! — стервенеет Сиэль, судорожно царапая бёдра. Колени сжимаются ещё крепче, до хруста в суставах. Теперь провоцирует он. Готовится взять реванш. Не боится — любопытно трепещет перед болью Себастьяна. Только его боль признаёт, как бы ни противился этой мысли. — Доверьтесь мне. Слушайте меня и своё тело, — выдыхает Себастьян, опускаясь на колени. Ещё можно немного посмаковать неторопливой игры, но дальше будет поздно. Дальше игру прервать нельзя. С покорностью жреца припав к худым коленям, покрывает крепкими поцелуями, глубоко вдыхает через ткань чулок острый, щекочущий, вместе с тем нежный аромат корицы и амбры. Склоняет голову к вытянутым ступням, лижет, покусывает крохотные пальцы. Рука невесомой поступью поднимается снова к сомкнутым коленям, ребро ладони сперва непринуждённо, чуть любопытно, но потом навязчивее и требовательнее пытается протиснуться между. Сиэль хохлится, выгибает покрывающуюся мурашками спину, грозно, предупредительно урчит. Вторая ладонь в мгновение ока хватает второе колено и силой раздвигает ноги. Бдящие глаза снова вспыхивают искрами. Сиэль научился контролировать реакцию Себастьяна. В тот же миг, зашипев сквозь ощерившиеся клычки, он бросается на него, крепко обвив ногами, впускает когти под кожу головы, чувствуя назойливую щекотку и давящий жар в паху, суетливо трётся о живот, ягодицами сжимает оказавшийся между ними член, пальцами ног пытается разодрать спину. Укусить не решается. Клацает зубами у уха, но не кусает. Себастьян усмиряюще шипит ему в лицо, на что получает звонкую пощечину. Сиэль не собирается просто так сдаваться. Наивным детенышем отказываясь принимать правила игры, продолжает бороться, снова шлёпает по щеке, тонкими ручонками карябает мощные плечи, даже вгрызается в плотную, почему-то особенно привлекающую укусы мышцу надплечья. Себастьяну едва ли больнее, чем от легкой щекотки. Напротив, это распаляет, вынуждает повалить его набок, подмять под себя и до хруста костей развести ноги. Сиэль не отступает. Превращая минуты перед соитием в неистовую борьбу, упирается обтянутыми скользким шёлком ступнями в позвоночник, вздергивает зад и продолжает беспорядочно тереться. Если Сиэля, ещё слабого и одурелого от взбушевавшихся гормонов, поминутно оставляет сознание, то Себастьян себя контролирует. Понимая, что так он нормально не войдёт, снова пускает в ход магию — незамысловатую, для Сиэля уже привычную, но в этот момент весьма подходящую. Тонкие верёвки смиряют руки, вяжут крепко у изголовья, стягиваются на груди хитроумными узлами. Буйные ноги ещё брыкаются, но Сиэлю достаточно мгновения, чтобы растеряться, отвлечься, и коварные верёвки незаметно хватают под коленями и притягивают раздвинутые ноги к плечам. Нет смысла церемониться и выжидать. Лёгкое, но сильное тело накрывает его; повертев бёдрами, Себастьян ощупью находит пульсирующее, сочащееся отверстие и толкается внутрь. Твёрдый, как камень, толстый, как бревно, и раскалённый, как уголь, по ощущениям Сиэля, фаллос пронзает его до самой диафрагмы. До болезненных судорог вжимаясь в жёсткое ложе, ибо двинуться он никак не может, покрывается холодной испариной, кусает губу в кровь, таращит дикие глаза в потолочную чернь. Не кричит. — Выпустите боль наружу! — велит слегка обеспокоенный Себастьян. Молчание. Стопорящее молчание, которое нужно переступить, не оглядываясь назад. Упершись в неестественно вывернутые плечи Сиэля, выходит наполовину, с трудом, так как девственно узкое нутро крепко сжимает, и натужно толкается вглубь. Распахнутые глаза вновь гаснут, медленно травят синими изотопами, купают безжизненные языки свеч в прибывающих слезах. Себастьян отчего-то сам заражается его болью. Кисть руки жжёт, будто добела раскалённой проволокой. Он негодует. Едва ли не презирает себя за столь нелепую слабость. Впивая когти в раздвинутые бёдра, мерными толчками вдалбливается глубоко и грубо, и сильные удары о лоно пробуждают Сиэля. — Мне больно, Себастьян! Остановись… Я приказываю тебе! — его крик сдавлен и перебит от нехватки дыхания. Клеймо на глазу горит, но слабо, подрагивает и гаснет, как накрытая стеклянным колпаком свеча. Боль в руке Себастьяна унимается, кожу теперь лишь тягуче саднит. — Нет, — Себастьян не боится: все идёт как надо. Стиснув ладонями перемазанное блудливым макияжем лицо, говорит тихо, но внятно. — Нет. Это не вы, милорд, не вы. Слушайте меня. Выпустите боль наружу. Сиэль сжимает кулаки, раня ногтями ладони, стискивает зубы до судорог в челюстях, в отчаянии трясёт головой. Пронзающая боль настолько сильна, что парализует грудные мышцы. — Я не могу! Не могу, Себастьян, не могу! — Можете! — кричит тот навылет и толкается с возрастающей мощью. — Можете! Обезумев от боли, выкатив глаза, покрывающиеся сеткой лопающихся капилляров, Сиэль утыкается затылком в жалящие розовые стебли, хрупкое тело каменеет в обширной судороге, и из груди вырывается крик, подобный звериному рёву. Кожа вспыхивает метановым огнём, и перетянувшие сухожилия верёвки с треском рвутся. Боль струёй чёрного дыма изо рта взмывает к потолку, постепенно утихая, пока не превращается в горячее, сбивчивое дыхание. Себастьян, плотно зажатый мышцами, туго толкается, утешающе лаская пальцами налитые красные соски. — Вы молодец, — шепчет он, приникая к растрескавшимся губам. — Отдохните немного. Но Сиэль и не думает. За проявленную и замеченную слабость слишком и надолго заест самолюбие. Приподнимаясь на слабо поддающихся руках, льнёт всем содрогающимся, будто пробранным сильным электрическим разрядом, телом, суетливо хватает, точно вслепую, за шею, лицо и волосы, морщится, когда массивная плоть выходит и целиком заполняет узкое нутро. Тело, переживая ароморфоз*, потихоньку привыкает. Слишком предусмотрительный всегда, теперь доверяется, расслабляясь, принимает близость кожи к коже, что сравнимо с бегущей по проводу электрической искрой. Влечётся к тонкой улыбке раздирающим ноздри запахом чили, лижет гладкую щеку, слепым котёнком тычется в горько-сладкую, как Maraschino, шею. Впивается в приоткрытые для поцелуя губы. Без трепета и нежности — алчно и повелительно, обыкновенно не понимая, что Себастьян идёт на уступки. А тот любит играть в поражение для своего лорда, а теперь и наречённого избранником чёрного короля. Принимает поцелуй, вбирая через него дурманящее, как туйон*, существо собственноручно взращенного, вскормленного, все-таки неприрученного демонёнка. Сиэль, брыкнувшись, ворчит рассерженной кошкой: резкий, глубокий толчок пришёлся не по нраву. Царапается, пытается вырваться, однако сопротивление только стимулирует удовольствие. Себастьян смиряет ретивые ручонки и насаживает с большим азартом. Накрутив на руку ниспадающие на ягодицы волосы под самый корень, вторую руку кладёт на торчащий рудимент хвоста и частыми рывками вбивается в упругую, скользкую плоть. Сиэль побежденно скулит, вертя головой. Извивается, шлепает по лицу и плечам, но уже с меньшей прытью. Вот и обнаружилось слабое место. Значит, волосы можно будет использовать и дальше, как крайнюю меру. Себастьян удваивает силу толчков, вдалбливается до звонких шлепков яиц о ягодицы. Сотрясаясь под ударами, Сиэль повизгивает, однако крепче обвивает вокруг мускулистой талии ноги, когда головка щекочет простату. Твёрдый член трется о сухие мышцы пресса, обостряя чувствительность под кожей, в глубине, по всем уязвимым точкам, которых касаются живящие пальцы. Себастьян конвульсивно движется, спрятав когти, обхватывает ягодицы, которые идеально помещаются в ладони, натягивает лепестковое тело, как дорогую лайковую перчатку. Инстинктивно прикусывает налипшую на шею прядь волос вместе с кожей, от вкуса которой немеет язык, точно от неразбавленного абсента. Мокрый и полупрозрачный, трепещет в его руках, игручим котёнком извивается, будто бы нечаянно выскальзывает из душащих объятий, чем заставляет Себастьяна встревожиться, но тут же сам ныряет обратно, с котячьей силой бьет по спине, точно требуя никогда не отпускать его. Будто не демон, но все ещё мальчик… Ложь! Гнусная ложь. Никогда не бывать этому! Себастьян ощетинившимся зверем нападает и валит Сиэля на спину. Уже не кровь, а сера вскипает и пламенится в его венах. Клыки прихватывают кожу, обтягивающую ключицы, узкие бедра вколачивают астеничное создание в жёсткую постель. Сдавливая пальцы на напружиненном горле, бесцеремонно раздвигая бёдрами ноги, обхватывающие его зад, движется в адском престо. Сиэль, придушенный, вяло разжимает губы, пытается хрипеть, но, неумолимо проваливаясь в зализанное сапфировым цветом nevermore, будто в насмешку над ещё теплящимся прошлым, перестаёт бороться. Толчки, пронзающие набухшую простату, пробуждают тело, но не сознание. Тело инертно отзывается, будто активированный механизм. Промятое могучей плотью нутро сокращается в тугих спазмах, выбрасывая наружу в ритм сердечных ударов короткие густые струи семени. Сердце продолжает биться — Себастьян чувствует изнутри, но дыхание стихает и, когда легкие выжимают из себя последние капли воздуха, останавливается вовсе. Совсем недолго. Сиэль видит совсем недолго. Светлое, чистое, забытое, высокое-высокое. Небо. Его так много, и с непривычки режет глаза. Слишком свежий, слишком вересковый воздух распирает и жжёт сжатые легкие, но Сиэль, как неразумное дитя играет с ртутными шариками, глубоко вдыхает. Пьянеет. Слезится. Болит. Должно быть, улыбается, хоть и не замечает. Улыбается. Пугливым щеглёнком вздрагивает, трепещет, льнёт к тёплой руке, огладившей щёку, придушенным хрипом отзывается на голос, зовущий по имени. Всё же успевает (не может не успеть!) выдавить из себя смешанный с кровью крик. Зовёт отца, зовёт до самого-самого последнего, когда топорщит болящие крылья, пожжённые, незаметно срезанные под корень, вырванные с мясом, но тянется вверх, встаёт на цыпочки, на кончики пальцев… Совсем не долго. Совсем недолго камнем падает вниз, почти выхаркнув стукнувшее в горло сердце. Остаётся во тьме. И слышит лишь тоскливый карк ворон. Вместе с каплями рассудка приходит боль, тупая пульсирующая боль в виске и озноб. Сиэль хочет укрыться или хотя бы сжаться в комок, но чувствует, что правую руку никак не оставят в покое. — Себастьян, что тебе ещё? Отстань, — болезненно цедит он сквозь сон. — У вас ещё слабая регенерация, — с сожалением отзывается тот, нализывая кровоточащую от плечевого сгиба до ладони руку. Сиэль, поморщившись, трёт перчаткой глаза, сильнее размазывая наведённые тени. — Что?! — отрезвляется и рвёт руку, которую Себастьян собственнически сжимает. — Кто это сделал?! — Вы сами, милорд, — облизывая кровавый рот, бесстрастно отвечает Себастьян. — Нет… Нет! — Сиэль растерянно мотает головой, скользя чулками по простыни, пытается попятиться. — Ты мне врешь! Ты мне врешь, Себастьян! Капризит, в отчаяние хлещет его по пальцам, оказавшись скрученным и крепко прижатым к горячему телу, попискивает чужой рукой схваченным за шкирку молочным котёнком, щекочет шею колючими ресницами. — Личная сила переполняет вас, однако должным образом контролировать её вы пока не можете, оттого вредите себе, — Себастьян устало трёт лоб под маской. Обхватив выпачканное потекшей тушью и кровью лицо, долго смотрит, как слёзы чернильными горошинами катятся по щекам, поглаживает окровавленное кольцо, медленно затягивающийся неровный порез; цепкие руки не отпускают — прижимают, греют, укачивают всё слабее сопротивляющегося декадансового Гамлета. — Быть демоном нелегко, милорд… Говорит притихше, утробно, сходя на что-то хрипло недосказанное, зиждущееся на притупленной боли в самой-самой глубине груди. Верно, чувствует, порывается, заложив незаметную, да крепкую морщину между бровей, открыться… Пустое! Припав к лицу, с жадностью слизывает чёрно-солёные капли, оставляет на мертвенной пудре свежие следы крови, хищно рвёт зубами налипшие пепельные пряди, сдавливая скорченными судорогой пальцами голову, вгрызается в губы поцелуем носферату. Его феромоны, изысканные, как и душа, обращают кровь в барбиталовое зелье. Себастьян хочет съесть его. Сиэль — его яд, его панацея и его непенф*. Дрожащий от аффекта Себастьян выпрямляет спину, подхватив Сиэля под мышки, как куклу, и усадив к себе на колени. Властные руки прижимают косматую голову к груди, смыкаются у самого лица, сжимая нож и золотую чарку, овитую рубиновой змеёй. — Что ты ещё задумал? — Сиэль крепче жмётся и невольно обнимает за бока. — Дайте руку. Не бойтесь, просто положите её поверх моей, — Себастьян касается хладной плоскостью ножа вздрогнувшего предплечья. — Я не причиню вам боль. Так надо, милорд… Мы не можем отступиться от традиций чёрного короля. Из его уст это звучит безнадёжно, но вместе с тем убедительно. Сиэль бесстрашно, но холодно, вяло не покоряется — идёт на уступки. Ладонь накрывает руку, сжимающую рукоять. Себастьян невозмутимо, даже с некоторым азартом подставляет левую руку. — Разожмёте — будет плохо, — Себастьян предупреждает, а может, просто пугает. Сиэль не особо верит, но крепче сжимает жилистую кисть. Ритуальное лезвие легко рассекает бледную кожу, неспешно, аккуратно ведёт по синим змеистым дорожкам. Себастьян наклоняет руку над чаркой, чтобы хаотично растекающиеся багровые ручейки слились в один и наполнили чарку до половины. — Теперь пейте! — приказывает он Сиэлю, царапнув чёрными ногтями по шее и обхватив подбородок. — Ты с ума сошёл? Ни за что! — Сиэль пытается вывернуться, но только больше путается в душащих объятьях. — Я поклялся защищать вас, — будто заклятие гримуара*, по-змеиному шипит Себастьян в самое ухо, разжимая пальцами вымазанный красной помадой рот. — Не став ко мне ближе, заплутаете во мгле, ваше существо истощится совсем, и ваша сила убьёт вас. Мир демонов отнюдь не прост, милорд, здесь каждый шаг должен быть тщательно обдуман, потому доверяйте мне. Ему плевать, что гордый мальчишка не особо внимает его словам. Силой раскрыв челюсти, вливает кровь в рот, крепко зажимает между колен, не давая вырваться. Холодно смотрит в брезгливо жмурящиеся глаза, пальцами касается дёргающегося кадыка. Горло сжимается, пытается вытолкнуть соленую, горячую жидкость. Рёбра ладоней с ненавистью стучат по ногам Себастьяна, но тот терпеливо исполняет то, что должен. Выпоив последние капли, поворачивает к себе и глубоким поцелуем скрепляет обряд. Сиэль тошнится, морщится, падает из расслабленных рук на белые лепестки. Желудок, не принимая, сжимается, толкает чуждое вещество к горлу и исторгает на мраморный пол. Себастьян хлопотливо покрывает тяжелой мантией крупно вздрагивающую спину, утирает подолом кровавый рот, никнет к затылку и палящим выдохом-поцелуем погружает в опиумный транс. Сиэль просыпается от сладостных ощущений в паху. Себастьян покачивается плавными толчками между свешенных по бортикам ванны ног. Вода, неприятно холодящая тело, колышется от ритмичных движений. Сиэль хочет дернуться, не от страха — просто покапризничать, будто проверить, жив ли он ещё. С каждым тугим, глубоким вхождением млеет, постанывает, сперва недовольно, но потом томно мурлычет, как сытый пригревшийся котёнок. Себастьян, придерживая его за бёдра, продолжает толкаться, бдительно наблюдая, как уголки губ подрагивают, преображаясь невинной (о нет, отнюдь не невинной!) улыбкой. Сиэль, распаляясь, прогибается в спине и подаётся вверх, но твёрдая ладонь давит на грудь. Снова раззадоривает. В покрытом ледяной коркой сердце ещё ноет, но могущество чёрного короля накрывает с головой, сочится сквозь поры, бьет в пучки нервных окончаний изнутри, щиплет, как ледяным осколком, навечно исковерканную его клеймом роговицу. Навечно. Вечность возможна только с ним: насквозь прогнившие лицемерием люди для неё слишком малы и жалки, жизнь их — краткий миг, власть — песочная крепость, а любовь пуста и неразумна, как восславление Бога. Слабые и малодушные, они тщательно берегут воспоминания, которые на самом деле ничего не значат. И Сиэль, закрыв глаза в упоении, шагает в пропасть, зная, что чёрный король подхватит его. Преданный, покорный ему одному чёрный король… Не слишком ли сладко для реальности? Нет. Идеально. Под стать Сиэлю: он того заслуживает. Запрокинув голову и ледяно засмеявшись, он всё же отталкивается руками от бортиков и повисает на Себастьяне. — Чёрный король. Мой чёрный король, — хохочет он, царапая покрытую выпуклыми шрамами спину и запуская пальцы в вороные волосы. Эти слова звучат даже не иронично, даже не зловеще — будоражаще, как подвластное только его губам заклятье, отпирающее потайную дверь в сердце демона. Кровь разъедает стенки артерий, как кислота, страсть, импульсным током передаваемая из тело в тело, будто обретает плоть. Себастьян разжимает губы в дразнящей улыбке, несколько секунд медлит, больше разогревая себя и Сиэля. Улыбка становится звериным оскалом, руки хватают горло, и в один миг бёдра с силой вбиваются в тесную, крепко сжимающую его плоть, и тощие мальчишеские ноги с не меньшей силой обхватывают талию. По телу Сиэля проходит волна, изгибает змеиным детенышем; кровь гулко стучит в сонной артерии, в паху и в голове; пальцы Себастьяна давят на хрусткое горло. Лицо синеет под пудрой, но зубы всё ещё гордо сжаты. Легкие сводит острой болью, Сиэль ещё борется, наивно и напрасно борется с самим собой, рвется из чертог чёрного короля, но слишком поздно. От мощного спазма мышцы анального прохода сокращаются и каменеют, буквально запирая член внутри. Переполненные семявыводящие каналы готовы вот-вот разорваться от давления. Ещё мгновение. Себастьян знает. Мгновение, предопределившее одну на двоих вечность. Сиэль, всполыхнув, как роза из папиросной бумаги, и запалив воду, точно светильный газ, обнажив белоснежные клыки, ввергается в метаморфозу. Лишенная кислорода кровь метаморфируется в эликсир жизни, гипоксичная синева постепенно спадает. Вода в ванне мутнеет, пока не становится густо-красной. Сиэль не видит, может, это и к лучшему, зрачки в широко распахнутых огневых глазах сужаются в кошачьи нити. Себастьян, разжав пальцы, ловко подхватывает его под ягодицы и спину и с утробным рыком кончает. Сиэль, подхваченный экстатической волной, свирепеет, вцепляется ему в затылок, хочет укусить в губы, но, сотрясаясь под рваными толчками, ударяется клыками о клыки. Огорчён, что Себастьян кончил раньше него, однако тот всё подрасчитал: Сиэль ещё не может контролировать свой оргазм, а Себастьян искушён вплоть до тончайших материй. Конвульсивно вздрагивающий член натужными фрикциями вдавливается в простату, чувствуя каждую сокращающуюся мышцу и каждую переполненную вену. Сиэль скалится и сдавленно посмеивается, как безумный. Эти подёргивания внутри и впрямь усиливают экстаз, растягивают спазматическое наслаждение, граничащее с морфиновой эйфорией. С каждым углубляющимся толчком член Себастьяна разбухает у корня. Оттолкнув Сиэля и погрузив с головой в кровавую ванну, он, продолжая входить, резко раздвигает его бёдра. Этот момент — слабость Себастьяна. Когда ребристые складки ануса медленно расправляются, кожа, особенно эластичная в течку, растягивается, лоснится; прозрачная смазка с акварельными разводами крови скапывает в ванну. Сиэль, по-паучьи упершись руками в бортики, приподнимается. Волосы, отяжелелые от влаги, облепляют шею и руки, седыми нитями плавают на колышущейся поверхности. Крепкий, солёный запах крови не вызывает тошноту, напротив, бодрит, как изысканный чай и вино. Сиэль поигрывает пальцами ног, с лукавой полуулыбкой глядит на Себастьяна из-под мокрых ресниц. Довольный после долгого оргазма и пьянящийся от подступающего нового, он выглядит ласковым, даже присмиревшим. Себастьян дуреет от него разного. За щетинящимся маленьким хищником интересно охотиться, подминать под себя, искусно симулировать поражение, а такого — разомлевшего, гибкого, можно долго, как в маковой нирване, ласкать, выкладывая все секреты демонского мастерства, не упуская ни одной пяди тела. Себастьяну даже порой не хочется никаких грубых движений. Однако фурфуровый огонёк под кукольными ресницами, отдающий немящими пальцы разрядами тока под кожей, отрезвляет его. Бдительность терять нельзя даже теперь. Закинув ногу на плечо, Себастьян проводит языком по пропитавшемуся кровью чулку, покусывает круглую косточку на щиколотке. Сиэль удовлетворенно мурчит, чувствуя частые импульсы внутри. Сокращающиеся в унисон стенки ануса плотно зажимают член. Себастьян не спускает глаз с его лица, ибо слишком долго умиротворенное состояние продолжаться не может. Но Сиэлю пока слишком хорошо, чтобы нападать. — Себастьян, — тяжело выдыхает он, тревожно прищурившись. — У меня теперь?.. — Будет ребёнок? А вы хотите? — Себастьян прекрасно знает ответ. Сиэль тоскливо, но недолго смотрит в потолок. В отчаяние, плаксиво и по-детски скривив губы, мотает головой. — Нет! Утешающие руки подтягивают к себе. — Ох, милорд… Людской свет, право, так смешон, — удрученно, отнюдь не свойственно демону, вздыхает в мокрый висок. — С малых лет обвенчать, и не души, а фамилии, дабы не иссякла благородная кровь, возведённая в ранг великого. Трястись над потомством, теша себя иллюзией бессмертия… Жалко и, по правде, даже непонятно. Что говорить? Открою вам тайну, люди сами себя не понимают, боятся, что и заставляет топить себя в сладкой лжи. Себастьян оглаживает впалые виски, сжимает бьющиеся под пальцами жилки, силой поднимает поникшую голову, заставляя смотреть в глаза. — Мне жаль, милорд… — сочувственно качает головой и тихо, вкрадчиво продолжает. — Кто не следует угодным человечеству правилам, проигрывает. И, увы, даже в паре человек оставляет неугодного и дефектного, примкнув к стаду, ибо слаб и зависим, но в мире демонов всё иначе. Довлеет вечность как в могуществе, так и в близости сердец, венчанных неугасимым пламенем. Сиэль презрительно фыркает, сверкнув глазами из-под растрепанной челки. Этот короткий взгляд исполнен болезненного давнего понимания всей человеческой дряни, с которой, увы, смириться нельзя. Должно быть, нарочно пропускает мимо ушей часть витееватых фраз, да только одно слово крепко вгрызается в сердце. Он знает, что не проиграет. — Не тревожьтесь. Вы пока не можете полностью контролировать свойства своего тела, но я могу. Моё семя пусто, и внутри вас ничего лишнего не разовьётся, — Себастьян ведёт носом по кромке волос на виске — пытается приласкать, забыв о бдительности. Но Сиэль только того и ждёт. Выпустив когти, вцепляется в бока, бесится, трётся зубами о ключицы, скрестив ноги на пояснице, бьётся бедрами, пытаясь насадиться сильнее на вогнанный до основания член. Он слишком голоден. Хоть сцепка прочная, но сокращения в мышцах ослабевают. Он хочет больше, мощнее, дольше, без глупых романтических слов, хочет Себастьяна всего, один и навечно. Собственнически обхватывает шею, едва ли не душит. Себастьян отвечает всем своим существом, неистовым, сокрушающим, покоряющимся своему юному мрачному лорду. Только ему. Всплеснув столб крови, крепко обхватывает костлявую спину и взметается вверх, с мощным хлопком расправив чёрные крылья. Сиэль не успевает испугаться, наоборот, упоенно трепещет от чувства полёта, дополнившего усилившиеся импульсы внутри. Вскрикивает и беспорядочно машет руками, когда тело оказывается запутанным в тонких веревках. — Себастьян, что это?! — Тише, успокойтесь, — Себастьян, не разрывая сцепки, пытается его усмирить, заведя руки за голову. — Ты разорвёшь меня! — Сиэль сухо всхлипывает, перебирая ногами на весу. — Перестаньте. Я все контролирую. Здесь все зависит от вашей личной силы, не забывайте, — покрыв его собой, прихватывает за провисшую спину и рывком притягивает к себе. — Теперь расслабьтесь и попробуйте не терять равновесие. Сиэль с силой бьет по веревке, злясь, что опять сделал что-то не так. Не привыкши проигрывать, безжизненно повисает и уже не сопротивляется, не бесится, не вьётся игривым котёнком. Это состояние хуже всего, и Себастьяна оно удручает. — Крылья… Почему у меня?.. — блёкло глядит в спутанную паутиной верёвок пустоту. — Не думайте сейчас об этом! — выкрикивает Себастьян, остервенело разрывая над ним верёвки, которые тут же переплетаются, как змеи, туже затягиваясь на запястьях и горле Сиэля. — Только не закрывайте глаза. Смотрите на меня! Стянувшиеся в узел на похрустывающих запястьях верёвки натянуты до предела. Сиэль не борется — грациозно тянет ноги вверх, перебирает кончиками пальцев выгнувшиеся позвонки. Огнистые глаза не меняют цвет, но медленно наполняются слезами. Он не отводит взгляд, но тускло смотрит вверх, в самую давящую темень, душащую и расслабляющую, как крепкий опиумный дым. Как странно и эстетично, но Себастьян помнит. До самого последнего момента не по годам взрослый мальчик оставался невозмутимым и холодным. И даже подставив лицо равнодушной ко всему луне, которую изголодавшийся демон закрыл над ним, он не дрожал, не надеялся, не боялся. Не боялся ни гореть в вечном пламени, ни кануть в небытие. Или все же?.. Мог ли знать все ходы наперёд, что несомненно приведут к выигрышу? Все кажется сумасбродной страшной сказкой, не имеющей конца. Прелестный маленький мерзавец, перехитривший и взявший в плен самого демона. Такова истина. Себастьян бессильно падает на него и искаженным безумным смехом ртом припадает к сомкнутым губам. Сиэль сменяет тактику постепенно, упершись ступнями в натянутые верёвки, поднимает бёдра, глубже насаживаясь на проглоченный узел, медленно, почти незаметно душит в объятьях, зубами прихватывает упавшую на губы золотую змею. Себастьян, потерявший бдительность и рассудок, пойман в силки, но ему уже все равно. С больным азартом играет свисающими чалыми волнами с верёвок мягкими волосами, горячит поцелуями лепестковую кожу цвета только что выпавшего снега, жадно глотает аромат, которым давно порабощен, и тут же кончает. Оргазм искровым разрядом передаётся разомлевшему телу Сиэля — извечно юному, прекрасному и тонкому, созданному исключительно для получения наслаждения, но не для продолжения рода. Он — слабость адского повелителя, он — муза продавшего душу дьяволу художника, он — олицетворение гедонизма. Себастьян отдаёт ему, одурелому от нескончаемого пароксизма, всего себя и пьет его, как обжигающий горло и разум, карибский ром, дышит им, вбирает кожей и легкими шоколадные феромоны-опиаты, отравляющие кровь. И в артериях бьется в ритм яростных толчков уже не кровь, а плазма, переливаясь из тела в тело, пока они не вспыхивают разом и не плавятся в неистощимом экстазе. Сиэль не ярится — грациозной кошкой изгибается в веревках, которые не обездвиживают, а даже добавляют запала. Хватаясь за петли, тянется вверх, игриво обвивая ногами Себастьяна, вынуждая следовать за ним. Издевательски смеётся над его осторожностью. Себастьян покрывает его собой, с гальваническим совершенством повторяя изгибы тела, ластит губами и пальцами украшенную лиловыми отметинами кожу, которые тотчас пропадают, и с коварной усмешкой оставляет новые, вертит бёдрами, сильнее ввинчивая распирающий тугие мышцы узел. Сиэль, игриво увернув лицо от очередного поцелуя-укуса, прикусив кончик языка, как бы ненароком обвивает гибкой рукой голову Себастьяна и срывает маску. Тот, широко распахнув налившиеся вишнево-кровавым величием глаза, не смятенно, но завороженно смотрит. Сиэль, бесстыже раскинув ноги, прогибается назад, самодовольно усмехается, показывая ему всего себя во всем демонском великолепии, себя настоящего и вечного, до дрожи, до судорог желанного. Снисходительно оглаживает тыльной стороной ладони бледное, точеное лицо, пальцами мнёт махровые ресницы, чёрными ногтями щиплет губы, подначивая укусить за пальцы. Ощерившись, с размаху даёт пощечину. Себастьян того ожидал. — Довольно! К черту твою маску! Хватит от меня скрываться! Себастьян покорно опускает ресницы, бережно перехватив ударившую руку, льнет губами к внутренней стороне запястья. Сиэлю льстит его отточенное в игре мастерство. Уже слегка утомленный, но ещё готовый долго наслаждаться сцепкой, расслабляется и доверяет себя Себастьяну. Тот, удерживая равновесие, привстает на веревках и приподнимает Сиэля за талию. — Попробуйте согнуть ноги и чуть подняться. — Что ещё? Тебе надо — ты и поднимайся, — вяло морщится Сиэль. — Вы не пожалеете… — с хитрецой шепчет Себастьян, дразнясь, проводит пальцем под чёрным кружевом подвязки чулка. — Хочу сделать вам ещё приятнее. Приподнимитесь, а я поддержу вас. Руки и ноги опасно трясутся. Ещё плохо чувствует равновесие, но доверяет руке, через которую перегнулся. Себастьян, зацепившись локтем за болтающуюся петлю верёвки, подаётся бёдрами вверх, и мощный сладкий ток бежит по спаянным телам. Сиэль не сдерживает себя и стонет, срываясь на крик, потому что теперь все фрикции приходятся на простату. Пробирающие до кончиков пальцев ног оргазмы граничат с болью, но Сиэль хочет чувствовать ее до конца, пока Себастьян полностью не забирает ее, пропустив через себя. Оба будто вживляются в тела друг друга, ощущают вздрог каждого нерва, каждое трение головки о бороздку простаты, и истомная горячка плавит костный мозг в позвоночнике. Сиэль пьяно смеётся, подставляя шею под клыкастый поцелуй, разжимает руки и уже не боится упасть. Себастьян, слегка поддерживает одной рукой невесомое тело, почти паря над ним. Паутина верёвок, натянувшись и полыхнув, как провода под высоким напряжением, с визжащим треском рвется, выбросив змеями сплетшиеся тела в придушенную темнотой бездну. Сиэль не боится, но, вживаясь приятно содрогающимся нутром в самозабвенное чувство свободы и вечности, срывая голос, кричит от неизбежной первородной боли, потому что трепетные, ещё не привыкшие чёрные крылья, взломав кости и вспоров податливое мясо, раскрываются за спиной. В залитых кровавым закатом глазах Себастьяна, на самом-самом дне таится счастье. Демону тоже нужно, пусть своеобразное, но счастье. Довольство, власть, да ценный трофей, добытый честной-нечестной (то не столь важно) охотой. Если отбросить некоторые нюансы, все пока не так уж и плохо. Себастьян не обременяет себя думами и наслаждается последними, самыми сладкими минутами сцепки и шквалистым ветром, смешанным с горящим пеплом, обдувающим обнаженное тело, прикрывает глаза, когда крылья и растрепанные волосы щекочут лицо и руки. — Вы прекрасны, мой лорд, — плененный, он склоняет опепеленную голову. — Вы прекрасны. Они оба прекрасны, высокородны и деспотичны. Обречённые гореть и властвовать, обручённые одной на двоих вечностью чёрный король и его королева. Себастьян слишком жаден. Хозяин для него все по-прежнему слабый маленький мальчик, которого так легко потерять в неудержимой тьме. Хозяин слишком лакомый, чтобы за ним не охотились другие. Пока сцепка не ослабла, Себастьян хватает его за волосы, намотав на кулак, притягивает к себе и вонзает клыки в ямочку на шее, прямо под кромкой волос. Сиэль взвывает от жалящей боли, однако не пытается вырваться. Колючий воздух, насыщенный огненной пылью проникает в жадные легкие, вмешивается в стучащую кровь, не жжёт — расслабляет и стопорит сознание, будто кокаин. Он ещё чувствует, что крылья напряжены и руки лежат на горячей шее Себастьяна. Закрыв глаза, отдаётся.       Прохладные потоки наслаждения всё ещё ласкают обнажённое тело. Воздух колышется стылой проседью чахоточного октября. Раньше в это время хотелось укутаться потеплее да свернуться клубком, но теперь… Сиэль не чувствует ни холода, ни одиночества, ни боли. В голове чуть слышным шёпотом отзываются обрывки воспоминаний, смешиваясь в протяжный навязчивый гул. Сиэль, морщась, трёт виски, силясь прогнать их к черту да вернуть первозданную легкость и пустоту в сознании, как и во всем теле, ещё тревожащемся послеоргазменными спазмами. Было ли так раньше? Не важно. Просто так надо. А воспоминания ничего не значат. Теперь точно. — К этому вполне можно привыкнуть, — Сиэль апатично осматривает руку с рубиновым змеиным кольцом. — Я о моем новом цвете. — Ну, на самом деле не так радикально, милорд. Не то что бы вы изменили цвет… Это всё равно что вжиться в роль — у вас мастерски получается, да и этот цвет вам подходит, — Себастьян искоса глядит на него и философски улыбается. — Однако это не мешает вам оставаться самим собой. — Самим собой… — эхом тянет Сиэль, прислушиваясь к глухому постуку каблуков Себастьяна о дно ладьи, которую ленивая река безвестно несёт вперёд. — Как вы себя чувствуете? Сиэль, прислушиваясь к теплистой невесомости в каждой мышце, потирает ноющий висок. — Голова немного болит. — Это нормально. Скоро пройдет. Но вам нужно отдохнуть, — Себастьян опускается на корточки и заботливо накрывает его своей мантией. — Ваше сознание пока ещё нуждается во сне. И не противьтесь! Место укуса на затылке ещё пощипывает. — Как оно выглядит? Посмотри! — требует Сиэль, приподнимая голову. Себастьян аккуратно убирает снова остриженные до ушей волосы: на нежной, молочной коже искусными линиями выжжена черно-кровавая змея, сложившаяся в кольцо. — Я бы сказал, очень красиво, сдержанно и, так сказать, замаскировано. Всё под стать вам, — бережно кладет голову и промокает батистовым платком потеки туши на щеках. Сиэль иронично усмехается. Если годами скрывал клеймо на глазу, что стоит скрывать ещё одно на затылке? — Подожди-ка, но разве?.. — он задумчиво опускает уголки рта и инстинктивно тянется к закрытому веку. — Нет, милорд, — Себастьян точно читает его мысли. Стянутая зубами перчатка падает к ногам. — То обременяло вашу душу, а это… Тело. Конечно, я никому не позволю прикоснуться к вам, но, увы, охочих до вашего тела слишком много. Сиэль, вздохнув, опускает ресницы. Река, глубокая и текучая, как мысли, неспешно покачивает ладью. Тускло разглядывая проплывающие мимо рделые головы пустоглазых маргариток, он слизывает оставшиеся на губах капли с привкусом металла и соли. Забавно. Навечно обременил и душу, и тело. — Жалеете о том, что отдали мне свою невинность? — рука Себастьяна касается идеально подчеркнувшей контуры худого плеча мантии. — Нет, — твёрдо ответствует Сиэль. — Невинный демон… Что за оксюморон? А с тобой как-то привычнее, ты хотя бы не лжёшь и понимаешь меня. Себастьян польщённо щурится, хотя Сиэль на него не смотрит. — Зря вы, однако, вернули прежнюю длину. Длинные волосы вам очень к лицу. — С ними неудобно, Себастьян! — вспыхивает Сиэль. — Лезут в глаза! В конце концов я сейчас не на балу и не в помпезном платье. — Ну… Должно быть, вы правы: та прическа больше подходит для особых случаев. — Кстати, не знаешь, — Сиэль, неприязненно сморщившись, трогает бок, ощупью находя гнусный след человеческих рук. — Когда я смогу от него избавиться? — Скоро, милорд. Постепенно отточите метаморфию* и сможете кардинально менять не только причёску, но и всё тело. — Я не хочу менять тело! Я просто хочу избавиться от человеческой дряни, которая… — Не стоит вас, — договаривает Себастьян, кладя руку на высокий, прохладный лоб. — Нужно время, милорд, нужно время… И не лечащее, но адаптирующее. Сиэль успокаивается под слишком близкими душе пальцами. Рубиновый огонь потухает в глазах, сменяясь сапфировой прохладой. Красиво очерченные ноздри подрагивают, уловив в туманистом воздухе утонченный цитрусовый аромат, раскрывающийся из пыльной текстуры табака и мускуса. Похоже на духи Creed Santal Imperial. — Как ты изменяешь свой запах? — Сиэль вопросительно изгибает тонкую бровь. — Для демонов это естественно. Сочетать в себе несколько запахов, которые нравятся партнёру, ведь чувства демонов, знаете ли, намного роскошнее, нежели людей. — Хм, довольно интересно, — Сиэль грациозно потягивается, и соскользнувшая мантия обнажает кружевную подвязку, обхватившую тонкое, изысканное бедро. Себастьян, робко облизнувшись, сглатывает слюну. — Однако если вам вдруг захочется ещё раз, прошу дать мне знать, — шепотливо мурлычет, тычась носом в душистую макушку. — Течка, понимаете ли, такой период, когда… Достаточно сильная и звонкая пощечина заставляет замолчать на полуслове. — Замолчи! Я не собираюсь спать с тобой, тем более в этой лодке. — Именем оставшихся воспоминаний графское тело предпочтёт жесткому дереву мягкую постель? — Себастьян жмурится в кошачьей улыбке, кокетливо поигрывает сомкнутыми в замок пальцами, но, встречаясь взглядом с пламенящими глазами, поволоченными мраком Плутона, отворачивается, сдержанно кашлянув. — Как скажете, милорд. Истомленное сознание пленяет сладостная дрёма. Удовлетворённое нутро унимается, оставляя приятное чувство невесомости. Себастьян знает: ненадолго, и готов, когда придёт время, продолжить любить неукротимой, испепеляющей любовью — той самой, что приемлет его лорд. В деревянной лодке, на мягких королевских перинах, на припорошенной колючим инеем жухлой траве, на пронзающей кровящее небо башне заброшенной часовни… Одного, повсюду и вечно. — Себастьян, — Сиэль, повернувшись на бок, лениво смотрит на кольцо, должно быть, навеки вросшее в кожу, в кость, в душу. — Кто ты теперь? — Вы прекрасно знаете, для вас я всего лишь дворецкий, — преклонив обтянутое чёрной блестящей кожей гибкое колено, с покорностью слуги опускает голову. Сиэль скептически щурит спрятанный под челкой правый глаз. — Ваш дворецкий навечно, — договаривает Себастьян и припадает губами к ткнувшейся в скулу вытянутой ступне. Навечно. Трусливое лесное эхо впавшей в кому осени молча внимает чёрному королю, что разжимает вишнёвые губы в будничной улыбке. Навечно склонив голову к вожделенным ногам, припав опаленными губами к овладевшей демонским сердцем руке, закрыв грудью от людей и неба, приняв спиной град ядовитых ангельских стрел. — Мм… — сонно мычит Сиэль, уютно устроив ноги на милых душе и телу коленях, и, подложив под голову сложенные ладони, смежает тяжелеющие веки.