***
— Ты не используешь рабов для перевозки, — говорит старший, не обвиняя, но Сабо всё равно вздрагивает. — Я сам дойду быстрее, — говорит он, и ему неприятно, что это не ложь; не вся правда. — Хм.***
— Привет, — говорит Сабо, останавливая перо и поднимая глаза от своего эссе об системе организации Сайфер Пол. Вот уже целых два года этот вопрос вертелся у него на краю сознания, и он никогда не говорил об этом раньше, думал, что всё пройдет само собой, но… Один из старейшин смотрит на него, склонив голову набок. — Сабо, — говорит он, — мы веками поддерживаем порядок, мы поддерживаем равновесие, и мы будем продолжать это делать. Мы более ценны, чем… — Нет, — перебивает его Сабо, качая головой и делая какое-то дикое движение руками. — Нет, я не это имел в виду! Я не поддерживаю порядок, как и большинство из нас, Мировых Аристократов! Это Вы! Горосеи! А остальные… ну, они ведь на самом деле ничего не делают, верно? — Сабо, — говорит другой старейшина, — Мировая Аристократия играет важную роль в поддержании мирового равновесия, и ты это знаешь. На них построены самые основы Мирового Правительства. — Нет, — говорит Сабо, чувствуя нарастающее разочарование. Они ничего не понимают. — Конечно, я это знаю! Но… но что делает нас такими особенными? Если бы они были кем-то ещё в той же роли, они были бы так же важны, верно? Что я упускаю из виду… Потому что он, должно быть, что-то упустил. Должно быть, так оно и есть. Горосеи долго-долго молчат. Это тишина, которая затягивает, которая заставляет сам воздух гореть в лёгких Сабо. Он чувствует, как под кожей ползают насекомые, шелковистые одежды зудят, воздух слишком густой, слишком разреженный, и он не может нормально дышать или видеть. И… — Ничего, — говорит старейшина, — ничто не отделяет нас от них внутренне. Мы — это мы, а они — это они. Вот и всё. Сабо не мог расслышать этого правильно. Он ничего не упустил? Это не может быть правдой. — Что я упускаю? — снова спрашивает он. Горосеи обмениваются серией долгих взглядов. — Сабо, — говорят они, — давай зададим тебе ещё один вопрос. В этом мире, где все люди в большинстве своём одинаковы, почему мы должны поддерживать эту систему? Как только ты ответишь на этот вопрос, ты поймёшь. Как только ты ответишь на этот вопрос, ты действительно станешь одним из нас пятерых. «Что-то здесь не так», — думает он, чувствует всем своим существом, — «что-то здесь не так.» — Да, — говорит он, — конечно.***
Ему нужен год, чтобы найти ответ. Сабо не знает, что происходит, а может, и знает; в ушах у него гудит, сопровождая крики и огонь. Весь его мир горит, трескается на части, роскошные ткани вспыхивают пламенем, рабы бегают повсюду, цепи звенят и лязгают. Сабо не дурак, он знает, что происходит. Кто-то совершил атаку на Мариджоа. Они освобождают рабов. (Они не ошибаются. Они ничуть не хуже. Это оправданно, не так ли? Так ли это?) Он в ужасе — неужели какие-нибудь Мировые Аристократы погибли? Будет ли убит он? Он дрожит, в животе у него пустота, он разорвал ткань своего одеяния, чтобы бежать быстрее. Он не знает, куда бежит. Он делает паузу. Ноги замерли. Что он делает? Сабо сбрасывает ботинки и направляется к ближайшей лестнице. Языки пламени сверкают, нагревая мрамор. Горит ли Адамово дерево? Его ноги шлёпают по полу, уже причиняя боль. Персонажи его книг назвали бы его жалким. Возможно, они были бы правы. Он толкает балконную дверь, и… да. На улице ходит рыбочеловек (жёстокий, ужасный, дикий, равный?), размахивает клинками, на его коже красуется кровь, и он разбивает рабские цепи. Даже на таком расстоянии он выглядит сердитым, его лицо искажено чем-то ужасным, чем-то трагичным; даже на таком расстоянии Сабо видит, что рабы смотрят на него, как на чудо, мессию, несущего свободу; кого-то, кого следует почитать; Сабо видит слёзы и улыбки, слышит крики и разбитое сердце, и надежда так густо витает в воздухе, что он может задохнуться от неё. О. И Сабо всем своим существом, до самых костей, чувствует, что это правильно. Правильно, как ничто другое — как ничто другое никогда не было. В этом нет никаких сомнений. Эти люди заслуживают свободы, и Сабо очень хочется сбежать вместе с ними. (Свобода. Свобода. Свобода ему нужна как ничто другое.) Но Сабо не дурак. Сабо не может уйти с ними. Но он может помочь им уйти, и это то, что он сделает. У него на поясе есть ключ, который подходит к цепям каждого раба, и он даст его, он откроет замки. Он пойдёт под город и скажет: «идите наверх!», «поднимайтесь, и уходите! Идите на свободу! Здесь есть человек, который поможет вам!» Он должен сделать это быстро. Он знает, как это должно работать: войти и выйти, в мгновение ока, прежде чем адмиралы успеют взять себя в руки. Сабо не столько карабкается вниз по лестнице, сколько падает с перил. До подземелья спускаться ещё несколько минут. Он никогда раньше не был под городом. Это оттенки серого и пятна коричневого цветов. Пахнет чистящими средствами и чем-то кислым, чем-то гнилым. К тому времени, как он добрался до запертого помещения для рабов, его лёгкие уже горели. Он останавливается. Он едва может дышать, пульс слишком громко отдаётся в ушах. Ноги болят. Он смотрит на замочную скважину. Колеблется. Момент. Отдалённый грохот. Сабо вставляет ключ в замок и поворачивает. Чувствует, как металл поддаётся, замок щёлкает не на своем месте, и дверь распахивается. Комната набита широко раскрытыми глазами рабов, они все широко улыбаются так, что на них почти больно смотреть. — Эт… — он вдыхает, выдыхает, он может это сделать, — это рабский прорыв. Туда. Вы, наверное, слышите его. Вам всем нужно поскорее уйти… — он протягивает им ключ. Замолкает, не совсем понимая, что делать. Мёртвая тишина, застывшие лица и дрожащие руки. Секунда. А потом… потом кто-то делает шаг вперёд. Наверное, она его ровесница. Худая, с растрепанными рыжими волосами и большими янтарными глазами. На её лице застыла улыбка, и она не плачет, но выглядит так, будто хочет плакать. Она протягивает ему дрожащую руку, стараясь не встречаться с ним взглядом. Это нормально. Сабо бросает ключ ей в руки, и она в одно мгновение убегает, а остальные следуют за ней. Никто его не трогает. Вдох, выдох. Сабо падает у стены. Подтягивает колени к груди и остаётся там. Думает. Завтра это будет называться трагедией. Это похоже на чудо. Это будет называться трагедией, потому что система должна быть сохранена. Все люди становятся равными. Между ним и ними нет существенной разницы. Так зачем… (Кому это выгодно? Мир Благороден. Горосеи. Люди на вершине системы.) В этом мире, где все люди в большинстве своём одинаковы, так почему мы должны поддерживать эту систему? О. На то есть причина. Причина есть всегда.***
— Я нашел ответ, — говорит им Сабо через несколько месяцев после того, как Фишер Тайгер устроил массовый побег, когда Сабо, наконец, чувствует, что может сказать это без дрожи в голосе. Когда он может говорить так, как будто эти слова не заставляют его хотеть сжечь всё это место дотла. — А? — говорит старейшина. — Угу, — кивает Сабо, откладывая книгу по геополитике. — Тогда расскажи нам. — Ну, — говорит он и делает глубокий вдох, как будто сам воздух не гнилой, — это потому, что мы находимся на вершине системы, не так ли? Поддержание системы означает поддержание нашей роскоши. Люди — это люди, и люди — это инструменты. Вот и всё, верно? Горосеи улыбаются ему, так близко к улыбке, как только могут. — Верно. О. Это всё, что Сабо может сделать, чтобы не порвать страницы своей книги. О сердит. Он злится. Он ненавидит это. Он ненавидит всё это. В его жилах течёт лава, а под кожей — тараканы… — Итак, — говорит один из них, — Сабо, как ты думаешь, что даёт нам это право? «Ничего», — хочет сказать он, хочет кричать до крови, — «вы не имеете права!» Но он говорит совсем иное: — Каждый человек имеет право делать что-либо для себя. Не только для своей жизни, но и для своего комфорта. Система ужасна для людей внизу, но она хороша для нас, так что всё в порядке. Они кивают. — Ты станешь блестящим членом Горосей, Сабо. Он не хочет им быть. — Спасибо, — говорит он. Пауза. Он закрывает глаза и открывает их. Вздох. Он не может оставаться здесь. — Можно мне навестить Сабаоди? Старейшина моргает. — Это довольно неожиданно. Вы заинтересованы в покупке с аукционов рабов? Сабо качает головой, может быть, даже немного быстро. — Да. Нет… нет… я имею в виду, что иду, как гражданское лицо. Он поднимает бровь. — Гражданское лицо. — Да, — говорит Сабо, проводя языком по зубам, но не царапая кожу ладоней. — Лучше знать население, которое я буду контролировать, да? Есть только то, что можно узнать из книг и картинок. Это будет другой, ценный опыт, чтобы увидеть его самому. Но я не могу получить какой-либо точной меры от того, чтобы стать Мировым Аристократом. Старший напевает, склонив голову в знак согласия. — Это правда. — Но, Сабо, — говорит другой, — Сабаоди — опасное место. — Член СП может остаться в той роще, где я нахожусь. Я был бы признателен за уединение, но они могут вмешаться, если я позову их. — Хм, — говорит другой, пристально глядя на Сабо. — Хорошо. Но только когда тебе исполнится десять, и только с базовой боевой подготовкой. Сабо улыбается. — Ну конечно! (Полгода. Всего полгода. Он выйдет, пусть и временно, через полгода. Он может подождать так долго. Он может.)***
Архипелаг Сабаоди прекрасен. Наверху раскинулся огромный навес, некоторые части которого были настолько темными, что казались глубокими, как ночь, а другие яркими, где золотой свет мягко просачивался сквозь листья. Внизу расстилается земля с яркими оттенками изумрудно-зеленого мха и синими, как морское стекло, корнями. В некоторых местах земля уходит в мутную зеленую воду, до краёв наполненную всевозможными обитающими на архипелаге рыбами. Сабаоди это… Воздух пахнет порохом, кровью, океаном и листьями. Всё вокруг смутно пахнет мылом. Это постоянное эхо — музыкальное, почти эфирное, хлоп-хлоп-хлоп пузырьков смолы. Сабаоди это… Некоторые места пустынны, он может сидеть там и слушать, как шумит океан и шелестит листва, и только едва различать вдали звуки цивилизации. Другие места переполнены. Только некоторые люди улыбаются — многие кричат, хмурятся, затевают драки. Но люди, которые улыбаются, выглядят… счастливыми. По-настоящему счастливыми. Сабаоди это… Сабо делает глубокий вдох и выдох. Его одежда чешется и чешется, местами слишком жёсткая. Она не кажется отвратительной на его коже. Он может двигаться в ней. Сабаоди — это вкус свободы. Это увлекательно, волнующе, захватывающе, — это лучшая вещь за все десять лет жизни Сабо. Люди Сабаоди не задают вопросов, не спрашивают, почему маленький ребёнок ходит по округе один. Он покупает лакомства (они на вкус как мусор. Сабо это нисколько не волнует). Он сидит в судоходной зоне и просто смотрит. Ходит, что-то высматривает, просто смотрит. На всех подряд. Прыгать от корня к корню через зияющие пропасти, которые падают в океаны, — это весело. Это волнующе, это интригующе, это замечательно — неудивительно, что, когда Сабо как следует осматривает свое окружение, он оказывается в зоне беззакония. Ха. Сабо оглядывается вокруг, чуть ближе. Это одна из самых темных областей архипелага, где полог более плотный, и свет падает пятнами. Это довольно резкое изменение атмосферы по сравнению с пастелью из морского стекла в более солнечных районах. А потом — выстрел. Сабо резко поворачивает голову. Это не первый раз, когда он слышит его с тех пор, как спустился, но это первый раз, когда он был так близко. Ещё один выстрел, и кто-то кричит, кто-то визжит, и кто-то кричит, что больше животное, чем человек, и больше злится, чем боится. Это… прямо рядом с ним, осознает Сабо. Что бы ни происходило, оно находится по другую сторону ствола. Он замолкает, колеблется, прикусывает губу. Но он хочет знать, и у него есть только один день здесь, и он не будет тратить его на колебания. Он обходит ствол, забирается в самую гущу корней и вглядывается в обстановку. Там есть банда взрослых мужчин, которые дерутся с ребенком с редкими чёрными волосами и веснушками на коже. На мху красуется кровь, множество неподвижных тел, и мальчишка дерётся с такой жестокостью, какой Сабо никогда раньше не видел. У него оскалены зубы, в кулаке крепко зажата труба, а кожа покрыта синяками и царапинами. И он не проигрывает, не совсем, но… Но Сабо узнаёт работорговцев, когда видит их. Он не только знает работорговцев, но и сам учился на рабовладельческих кольцах, и знает, что эти люди не просто обычные головорезы — это люди специально обучены этому делу. И… ох. Раздается треск, и кто-то бьет дулом пистолета по черепу ребёнка. Это не может быть хорошо. Это не может быть хорошо в принципе. И Сабо, он — он. Что же ему делать? Помочь, очевидно, да? Это будет правильно. Потому что рабство — это неправильно, он знает это до мозга костей, а мальчик как раз его возраста и… что ж. Сабо больше ничего не может сделать, если он так думает, верно? Да. Не время для колебаний! У Сабо на поясе нож, ничего особенного, потому что он инкогнито. Но он, безусловно, острый, и это действительно важно. Он должен быть умным в этом вопросе. Не просто прыгнуть, как идиот. Приходится ждать открытия и — туда! Он бросается вперед, спотыкается о человека и сбивает его, возможно, не без труда, в одну из канав между корнями деревьев. Человек падает в воду с громким всплеском и приглушенным криком. (Берегись воды архипелага, говорилось в книге, она кишит жизнью! Окружена лианами и плотоядными рыбами! Они называются пираньями Сабаоди. Даже не говоря о запутанных лесках и колючих рыболовных крючках! Не принимай водянистые дыры архипелага за неглубокие бассейны, они простираются прямо до океанского дна!) Сабо резко останавливается рядом с лежащим на земле парнем, который, похоже, приходит в себя. Мальчик резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на Сабо, похоже, он собирается что-то сказать, но… Приходит следующий парень, и на этот раз Сабо разрезает сухожилия на доминирующей руке. Парень просто бьет их достаточно сильно, чтобы они потеряли сознание. Сабо пинками сбрасывает тела в воду. Вероятно, это должно быть связано с тем, смутно сознает он, что способен проявлять такую злобу. Что он не так уж сильно встревожен своим первым прямым убийством. Но… Что ж. В мире слишком много рабов, чтобы жалеть рабовладельцев. Другой парень явно лучше дерется, чем он. Он быстрее, и сильнее, и всё его существо дикое и неукротимое, и Сабо хочет. Сабо жаждет такой свободы. Последний парень падает, и мальчик, не теряя времени, поворачивается лицом к Сабо. Он сверкает глазами, тяжело дышит. — Эй, придурок, — говорит он, скрежеща зубами, и Сабо не отступает. — Что это, чёрт возьми, было?! Сабо на мгновение замолкает, не зная, что ответить. Не совсем. — Эм… — он говорит медленно, стараясь не выдать ни малейшего намека на благородный акцент в своём голосе, — я помогал тебе. — Мне не нужна была помощь! О, это немного раздражает. Сабо слегка хмурится. — Неужели? — говорит он с лёгким сарказмом. — Я не могу сказать. Мальчик краснеет, то ли от гнева, то ли от смущения, Сабо не уверен. Может быть, и то и другое. — ДА ПОШЕЛ ТЫ! — Нет, — говорит он, — не думаю, что смогу. Парень бросается вперед, сначала с кулаками. Сабо отшатывается в сторону, чуть не спотыкаясь, но нет. Мальчик пинает его в лодыжки, Сабо скользит вниз, оборачивается и хватает его за волосы. Парень кричит, вцепившись когтями в ладонь так сильно, что ногти начинают кровоточить. Сабо никогда раньше не истекал кровью. Это больно, он ненавидит это, он едва замечает это, это часть удовольствия. Или — возможно, веселье — это не то слово, но и не то, потому что сердце Сабо бьется в груди, и его кровь согревает все его тело до жара, и он думает, что улыбается. Другой ребёнок — Сабо спотыкается, царапает колени и пытается схватить мальчика за рубашку — другой ребенок не пытается убить его, не так, как это было с работорговцами. Здесь нет ни ножей, ни сломанных шей, ни кровожадных намерений. Сабо кусает ребенка за руку, а в ответ получает пинок в живот. Сабо отшатывается назад, спотыкается о корень, и земля наклоняется, и уходит из-под ног, и… ох. Ох. Теперь, рассуждая логически, Сабо знает, что в тот момент, когда он упадет в воду, там будет член Сайфер Пол, который поднимет его и вытащит без повреждений. Агент был проинструктирован оставаться скрытым в куполе, если только он не подаст сигнал, но это не относится, если жизнь Сабо действительно, несомненно, в опасности. Сабо это знает. Но все равно страшно, когда мох ломается, а ноги теряют опору и он начинает падать. Под ним океан, и кровь в ушах… …и кто-то крепко вцепляется в воротник его рубашки. — Какого чёрта, — шипит парень, свирепо глядя на него, и грубо оттаскивает Сабо далеко-далеко от воды. — Ты что, идиот? — Эй! — говорит Сабо, но он почти уверен, что на его лице глупая улыбка. — Какое оскорбление! На этот раз я прощу тебя, потому что ты тоже спас меня! — Я этого не делал, — говорит мальчик. — Не пинал меня? — Нет! Нет-нет, я не помогал тебе, идиот! — Хм, — говорит Сабо, — правда. — Ага! — Могу я хотя бы узнать имя моего не-спасителя? Потому что говорить о ребёнке как о «ребёнок» становится очень странно. Он свирепо смотрит на Сабо, скалит зубы, но говорит: — Эйс, мудак. Сабо просиял. — Тогда очень приятно! Пауза. — Итак, — говорит Эйс, хмурясь и выглядя то неловко, то сердито, — Что насчёт тебя? Сабо колеблется. Потому что, ну, произносить его имя на самом деле не то, что он должен делать. Имена Тенрьюбито являются достоянием гласности. Конечно, это всего лишь одно имя, и не похоже, чтобы его действительно видели на публике, и не похоже, что он когда-либо посещал до этого Землю внизу. И в любом случае, это была бы довольно ужасная идея, чтобы сказать. Но… — Обещай, что будешь держать его в секрете, — говорит он, слегка задыхаясь. — Я не скажу тебе почему. Но обещай. Даже не упоминай моё имя. Эйс бросает на него очень странный взгляд. На мгновение воцаряется тишина. Где-то рядом лопается пузырь. — Конечно, — говорит Эйс. — Как пожелаешь. — Ты обещаешь? — Сабо нажимает, чтобы наверняка. Эйс сдвигается, выглядя несколько неуютно. — Да. Обещаю. — Тогда зови меня Сабо, — улыбается он. (Позже они идут в дом Эйса. Бар «Обдираловка Шакки». Сабо встречает бывшего пирата и пьет самый плохой алкоголь, который ему когда-либо пробовать — и это лучший день в его жизни. Позже он смотрит на часы, видит время, осознает, что должен вернуться, и его сердце замирает.)***
Сабо понимает, что он эгоист. Обычно старается избегать всего, что доставляет ему столько неудобств, что это почти тошнотворно. Он целыми днями сидит в своей комнате, уткнувшись в книгу, и у него нет рабов, и он не смотрит на рабов. Он не читает биографий несчастных без крайней необходимости, и даже посещая Сабаоди раз в неделю, он старается избегать худших мест. Он эффективно прячет голову в песок и пытается притвориться, что проблемы мира не заставляют его чесать себя до костей. Сабо снаружи, направлялся в Пангею, но там на дороге избивают раба. И тот выглядит ровесником Сабо, с короткими черными волосами, серповидным шрамом под глазом, худыми костлявыми руками и… дьявольским фруктом, наверное. Логия? Парамеция? Возможно, это единственная причина, по которой он еще не умер. Он может остановить это, понимает Сабо. Он обязан остановить это. Сабо не может сделать много, не может изменить систему, пока нет, — сможет ли он когда-нибудь? Возможно ли это? — но он может помочь и здесь. Вместо того, чтобы смотреть в сторону, он может помочь, совсем немного. Сабо эгоист. Он мог бы помочь, но не помог. — Эй, — говорит он, стуча ботинками по бледно-белому камню, и другой Мировой Аристократ наклоняется к нему — движение, которое выглядит неловким с её насеста на спине её раба. Она бросает на него взгляд, выражающий нечто среднее между отвращением и раздражением. — Что? Сабо не гримасничает, сохраняя на лице улыбку. Он научился кое-чему, чтобы скрывать свой дискомфорт. Сабо указывает на мальчика, который весь в крови и не совсем плачет, но смотрит близко к нему, и это убивает его. — Я хочу его, — говорит Сабо уверенным голосом, чувствуя, как внутри всё переворачивается. — Что? — кричит она пронзительным голосом. — Но он же мой! Сабо на мгновение замолкает, поджимает губы и свирепо смотрит на неё. Мировой Аристократ отшатывается. — Прекрасно! Прекрасно, прекрасно, ты можешь забрать его! П-прекрати это делать! Так оно и было… на удивление легко, на самом деле. Хотя в этом есть смысл. Для Мировой Знати… просто нет никого, кто мог бы угрожать, поэтому, каким бы пустым ни был взгляд Сабо, он достаточно устрашающий, чтобы напугать. Ха. (Он понимает, что мог бы делать это чаще. Взять рабов как своих собственных и, по крайней мере, дать им безопасное место в своём замке. Даже если он действительно не мог просто отпустить их, не вызывая слишком много подозрений. Значит, устроить рабский прорыв? Может быть… он не знает, как это сделать. Это мысль для другого раза.) Сабо даёт знак охраннику — тот объявился в одно мгновение. — Отведи раба в мой замок. Охранник кивает, Сабо продолжает свой путь к Пангее, а мир продолжает бежать.***
Когда Сабо возвращается, мальчик уже в холле. Он оглядывается, вытягивая руки и ноги во все стороны, и, заметив Сабо, тут же застывает на месте. — Привет, — говорит Сабо и заставляет себя улыбнуться. — Я Сабо, а как тебя зовут? Мальчик молчит. Судя по записям, которые откопал Сабо, он — новоприбывший раб. Но ты быстро учишься на Мариджоа. — Эй, — говорит он уже тише, — я ничего не буду делать. Ты можешь говорить. Я обещаю. Мальчик слегка шевелится, смотрит на пол, на стены, на воротник Сабо. Даже не смотрит ему в глаза. Открывает рот, закрывает его. Сабо вдыхает и выдыхает. Он ненавидит. Ненавидит систему, которая сделала мальчика таким, ненавидит мир, ненавидит то, что он не знает, как это изменить.***
Мальчик ест — много, когда ему это действительно позволено. Сабо гадает, не умирал ли он с голоду. (Конечно, он так и делал.) Мальчик поправляется. Синяки исчезают, порезы заживают, кости становятся менее заметными. Но он по-прежнему молчит. Сабо работает и беспокоится, работает и беспокоится.***
— Эй, — снова пробует Сабо, думая о том, что обычные люди делают, чтобы доказать, что они что-то значат. — Я не сделаю ничего плохого, клятва на мизинчиках? — и снимает перчатку с руки, протягивая мизинец. Мальчик немного оживляется, протягивает руку и скрепляет сделку. Текстура его кожи — странная; эластичная и липкая, податливая, но твердая. — Я Луффи, — говорит он, и Сабо сияет. — Приятно познакомиться, Луффи, — говорит Сабо, сердце выпрыгивает из груди, и Луффи улыбается в ответ. — Угу, — говорит он, — ты намного лучше всех остальных. Улыбка Сабо слегка дрогнула. — Я стараюсь, — говорит он. — Хочешь кушать? Мы можем пойти на кухню. Луффи светлеет ещё больше. Поэтому они едят — и Луффи ест много, и оттуда Луффи открывается — ну… не легко, но близко к тому. Он родом из Ист-Блю, с острова, названия которого не помнит, но из деревеньки под названием Фуша. И он говорит о ракушках, пиратах и штормах, разбивающих окна. О джунглях, тиграх и воображении Сабо. Это звучит замечательно, маленький городок с хорошими людьми — и, ха. Это немного странно, не так ли? Что Луффи был взят в рабство из такого места. — Кстати, — говорит Сабо, может быть, немного неуверенно, — как ты… попался? — О, — говорит Луффи, и все его лицо вытягивается. — Ну… дедушка отдал меня этим тупым бандитам, но они мне совсем не понравились! Так что я отправился в эту большую мусорную кучу — ну, вроде как в мусорную страну — и там были пираты, но не очень приятные… и… — Всё хорошо, — заверяет Сабо. — Можешь мне не говорить. — Ладно! — говорит Луффи, и на его лице снова появляется улыбка. — Но кроме того, куча мусора была действительно классной! (И это самое странное, потому что куча мусора действительно звучит круто. И джунгли тоже. И пираты. И Сабо скучает по Сабаоди, как по отрезанной конечности, всегда скучает, когда находится на Рэд Лайн, но острая боль превращается в приглушенную боль в компании, которую он не ненавидит.)***
— Эй, Сабо, — говорит Эйс однажды, когда они благополучно забираются в угол бара Шакки — управляемый Шакки, защищенный Рейли, это, возможно, единственное место на всем архипелаге Сабо, где мы не можем ни наблюдать, ни слушать. СП-0 лояльна к недостаткам, и он не думает, что они будут слушать, когда их приказы будут против таких — но, хорошо. Есть приказы и выше его. Сабо напевает, наливает себе ещё стакан апельсинового сока и не смотрит в сторону Эйса. — Да? — Привет, Сабо, — говорит Эйс и тычет его в бок. Сабо хихикает, ухмыляется и начинает потягивать апельсиновый сок. — Да? — Привет, Сабо, — снова говорит Эйс, теперь уже более раздраженно. — Угу. — Сабо! — говорит Эйс, и на этот раз выхватывает апельсиновый сок прямо из рук Сабо и пьёт его сам. (И о, разве это не безумие. Сабо никогда к этому не привыкнет. С ним обращаются как с равным, равным! Другом! Человеком!) — Эй! — Сабо протестует, скорее из чувства долга, чем из-за чего-то ещё, и улыбается. — Для чего это было? Эйс хмуро смотрит на него. — Сабо, — говорит он более твердо, и теперь, когда Сабо действительно смотрит на него, он выглядит немного нервным. Кадр весь напряжённый и оборонительный и… ох. Ха. Это может быть действительно серьёзно. — Да? — спрашивает Сабо, на этот раз смотря прямо на него. Немного сдвигается. — Ну, — говорит Эйс и смотрит на дверь, на лестницу, на кого угодно, только не на Сабо. — Хорошо. Минута. — Ну, — снова говорит Эйс. Сабо моргает. — Хорошо, — соглашается он. — Заткнись, — у Эйса краснеют уши. — Тогда продолжай, — отвечает Сабо, высовывая язык. Эйс прищелкивает языком, отодвигается, ставит стакан обратно на стойку бара. За прилавком Шакки точит нож. В баре никого нет, кроме них троих; тишина, если не считать дыхания Сабо, топота ног Эйса и резкости Шакки. — Ну, — говорит Эйс после долгой паузы, — что бы ты подумал, если бы у Голд Роджера был сын? Сабо моргает. Думает. Пытается не дать своему разуму закружиться от спекуляций и теорий (чёрные волосы, поднятые Рейли, сердитый, возраст только немного не тот), думает о пропаганде, о том, что он знает о Короле Пиратов. О лживых статьях и нагнетающих страх историях, о резне женщин и младенцев, о… вот как вы ведете пропагандистскую кампанию. Учится. — Надеюсь, что его не убили, — говорит Сабо, и лицо Эйса искажается. — Окей, — говорит Эйс, и его голос, возможно, немного оборван, немного полон надежды, — ты бы не ненавидел его, или не думал, что он злой, или не отдавал его морским дозорным, или… — Я бы не стал. — Ладно, — говорит Эйс и замолкает, как мертвец. За стойкой бара Шакки точит нож. Металл о металл. — Тогда, что бы ты подумал, если бы я сказал, что он мой отец? «О», — думает Сабо,— «значит, мы действительно делаем это, это действительно происходит. Окей.» — Я думаю, что это нормально, — говорит он. Спрыгивает с барного стула и смотрит Эйсу прямо в глаза. — Дети не должны отвечать за грехи своих родителей, верно? И, — он наклоняется ближе, чуть понизив тон, — знаешь, между нами говоря, я не думаю, что Голд Роджер был так уж плох — по большей части это пропаганда, — он замолкает на мгновение. — И даже если бы всё это было правдой, ты бы мне всё равно очень понравился. Что ж. Если бы у меня были родители-монстры в человеческой шкуре, ты бы не ненавидел меня? Сабо старается, чтобы последняя часть не прозвучала как вопрос. Всё лицо Эйса морщится, и его глаза, возможно, немного влажные, и на его лице есть выражение, как будто он пытается не улыбаться или не плакать, и это выходит как неловкое хмурое выражение. — Конечно, нет! Идиот! Сабо ухмыляется. Не показывает своего облегчения. — Ага, — говорит он, — видишь? Не о чём плакать. — Я не плачу! — Конечно, нет. Эйс вытирает глаза и щёки. Нахмуривается. Должно быть, это было тяжело, думает Сабо, расти, зная, что всё, что они говорят, не правда, и зная, что они неправы, и зная, что он ничего не может с этим поделать. Быть ненавидимым за что-то фальшивое, за что-то сфабрикованное. Потому что, в конце концов, Эйс — всего лишь мальчик, и весь мир ошибается. — А я нет, — снова говорит Эйс. Сабо напевает, делает паузу, думает, улыбается: — Да, ты мне очень нравишься. И все такие глупые. Эйс разражается слезами. Сабо смеётся. Эйс прижимает его к полу и толкает локтем прямо в рот Сабо. Это отвратительно. Сабо продолжает смеяться. (Как, должно быть, зол Эйс, размышляет Сабо, чтобы жить жертвой системы, которую он вряд ли сможет изменить, системы, которая убила бы его при рождении. Сколько ярости гноится в этой открытой ране? Сабо живёт на самом верху этой системы, несмотря на то, что она подвела его, и он знает, что однажды у него может появиться небольшой шанс что-то изменить. И всё же он чувствует этот ожог под кожей, это гноение гнева и нарастание отчаяния. Насколько злым должен стать мир, прежде чем он изменится?)***
— Я возьму своего раба с собой в Сабаоди, — говорит Сабо и очень осторожно старается не морщиться, когда сводит Луффи (яркого, веселого, отдельного человека, единственную компанию Сабо на Рэд Лайне) к рабу. — А? — один из Горосеев говорит: — будет труднее помешать ему сбежать. Сабо смеётся, совсем чуть-чуть. — Я не дурак, — и затем, — это была бы не такая уж страшная потеря. (Когда-нибудь, думает он, это случится. Когда-нибудь, когда Сабо станет более авторитетным, более надежным, и будет много других вопросов, чтобы обратить внимание на исчезновение раба, когда-нибудь Луффи будет свободен.)***
— Эй! — говорит Сабо, широко улыбаясь, когда распахивает дверь бара Шакки. Шакки поднимает глаза, снова смотрит на деньги, которые считает. — С возвращением. Рейли наклоняет голову и жуёт, замирает на мгновение, увидев Луффи, и вообще ничего не говорит. — Я вернулся, — отвечает Сабо, и в этот момент Эйс кувыркается — почти падает — вниз по лестнице. — Сабо! — кричит он, улыбаясь, а потом его взгляд падает на Луффи, и всё его лицо искажается. — А это кто? — Это Луффи, — отвечает Сабо, и это на самом деле ни на что не отвечает, не так ли? Он замолкает на мгновение, поджимая губы. Между ними существует… почти взаимопонимание. Сабо не говорит, куда он ходит, что делает и кто он такой, а Эйс не спрашивает, по крайней мере, после первого раза. — Он мой единственный друг, который вернулся… — он почти говорит домой, но это как кислота на языке и тяжело на губах, и ему не нужно лгать, не здесь. — Туда, куда я иду, — неопределенно отвечает он. Минута. — Ладно, — наконец говорит Эйс, всё ещё настороженно смотря на Луффи. Луффи просто сияет. — Привет! — говорит он, — Я Луффи! Из бара доносится вздох Рейли. Это не тяжелый звук. — Тогда добро пожаловать. (Как оказалось, Луффи и Эйс прекрасно ладят. Конечно, Эйс немного резковат, немного резок, но он такой со всеми, и Луффи, кажется, не возражает. Луффи, кажется, совсем не возражает. Луффи очень озабочен тем, чтобы весело провести время и быть свободным, хотя бы на мгновение.) На лице Луффи широкая улыбка, и он ярче полуденного солнца, он счастливее всех, кого Сабо когда-либо видел, и — Луффи не принадлежит к Рэд Лайну. Он экстраверт, любит свободу больше всего на свете, и он единственный друг Сабо в Мариджоа. (Но в конце концов это не имеет значения, не так ли?) — Привет, — говорит Сабо, привлекая внимание Луффи и Эйса. Они моргают, глядя на него. — Я ненадолго вернусь в бар. Оставайся в безопасности, ладно? — О, — говорит Эйс, и он хмурится, — хорошо. — Это глупо, — говорит Луффи, не вдаваясь в подробности, но смотрит на Сабо с несвойственным ему серьезным выражением лица. И тут Сабо приходит в голову, что Луффи на самом деле гораздо умнее, чем многие думают. Не очень хорошо разбирается в книгах, зато хорошо разбирается в людях. Это немного пугает. Сабо смеется. — Я скоро вернусь. Когда он возвращается к ограбленному бару, там есть группа фигур в капюшонах, удобно устроившихся в углу бара. Они носят длинные черные плащи и говорят твердо, но негромко. Как шёпот, сделанный из стали. Сабо сидит в баре и слушает. И слушает. И слушает. Они — революционеры.