Счастье в серых тонах (Gray Colored Happiness)

Мышонок выглядит растерянным и брошенным, а все потому, что я сказал, что не собираюсь ничего говорить просто так. Выражение его лица – бесценно. Затем он собирается и тянет широкую улыбку. - Значит, так? – кажется, это единственные слова, которые он смог придумать в такой ситуации. Моя ухмылка становится еще явственней. Его брови сдвигаются вместе, и он уходит. Его взгляд достигает безразличного Ибики, а потом он вытаскивает из рюкзака кунаи. Значит, теперь их черед? Но мне все равно. Всего-то одна боль сменится другой. Нет разницы между ними. Его шаги беззвучны, пока он подходит ко мне, крутя кунай на пальце. Поднимаю подбородок и смотрю на него, ожидая следующего шага. Боль в пальцах стала привычной: она жжет, звенит, но я не позволю ей отвлекать меня. Я был научен этому. Это то, что делает меня шиноби. Это то, что делает меня шиноби Звука. И не важно, что сейчас происходит, я тот, кто я есть. И буду делать все, чтобы оправдать это имя. Мышонок останавливается передо мной, едва раскачиваясь на каблуках, и просто смотрит. Проходит минута, и ничего. Интересно, он все еще не решил, что же сделать со мной, или не может набраться смелости? Но он делает свой ход. Подходит медленно, свободной рукой оттягивает ворот моего косодэ с обеих сторон, обнажая кожу, которую тут же ласкает холодный воздух комнаты. Его действия нежные, свободные и оттого тошнотворные. Грубым лезвием он прослеживает обнаженную шею, вниз по груди, а потом поднимается до лица. Мои нервы напрягаются, автоматически готовясь к броску. Он надавливает кончиком лезвия слишком слабо, чтобы пустить кровь, но достаточно, чтобы чувствовать шероховатую сталь голой кожей. Пульс растет, учащается дыхание, и нет никакого способа утихомирить тело, готовящееся к продолжению. Его лицо скучное и мутное. Он наклоняется и шепчет мне какую-то ерунду, которой даже не могу разобрать. Мой разум заполнен другими образам, которые я тоже предпочел бы не вспоминать. Иное время, гораздо более ужасающее, чем это. Все еще чувствую, как трепетно нежно ласкают мои голые ключицы пальцами, настолько нежными, словно они никогда не знали настоящей работы. Прохладно и утешающе они опускаются вниз, очерчивая ребра, живот. Дыхание перехватывает, а сердце и легкие работают на износ, и у меня нет сил их контролировать. Он наклоняется ко мне, не останавливая плавных движений пальцами. Его длинные волосы щекочут лицо, а дыхание греет ухо. Он говорит слишком сладко, словно слова увязли в патоке, в животе неприятно кренится от знакомой интонации шелковистого голоса. - Саске… - с тихой мольбой произносит он и молчит. И никакого ненавистного мной «кун» в конце. Не могу остановить реакцию разума. Никто и никогда не называл моего именно так, да и мягкие, нежные успокаивающие поглаживания словно открывали меня. Это совсем не похоже на удары руками и ногами, с которыми я вырос, или бесчисленное количество таблеток, которые я принял в последние дни. Сакура и Наруто – последние люди, которые называли меня так, чтобы я чувствовал нечто похожее. И то, это не звучало настолько интимно. И когда-то далеко-далеко в прошлом, такие же чувства вызывал Итачи. Тогда я едва ли перестал быть младенцем, и мой нии-сан должен был заботиться обо мне: купать меня, одевать. Но мне не хочется думать об этом. Руки-змеи обхватывают мой живот, заставляя непроизвольно дернуться. Знаю, что начинаю задыхаться, хоть для этого и нет причин. Он смеется мне в ухо: хрипло и резко; кажется, я даже могу ощутить влажность его языка, оставляющего след на шее. В следующее же мгновение его рука словно пронзает кишечник, разрывая ногтями кожу, заставляя гореть каждую клеточку организма, и, клянусь, его пальцы сжимают мои внутренние органы, а соки и кровь вместе с моей жизнью стекают к ногам на полу. Боль, которую я чувствую, словно яркий контраст той сладости, которая предшествовала этому. Он мастер своего дела. Именно он показал мне, какая тонкая грань между нежностью и жестокостью. К своему стыду, в первый раз я кричал, настолько неожиданной была боль. Во второй раз – тоже. К третьему – ждал в мрачном ожидании, зная, что будет. В тот раз я только плакал, глотая горькие слезы, которые текли по губам. Детский, бесполезный плач глупого щенка. И я ненавидел себя за это, так как знал, что эти пытки продолжатся. Изощрённые больным мозгом, и мне придется бороться с ними, равно как и со слезами выступающими на глазах. На двадцатый раз я сделал немногим больше, чем вздох. К сороковому – устал и просто ждал боли. И каждый раз он улыбался мне шире, обнажая зубы и благодаря после того, как меня исцелял Кабуто. Тогда он был ласковым и общительным. Его пальцы проверяли повязки настолько любовно, словно это могло навредить мне. Он звал меня так сладко, что из его губ сочился яд, который он слизывал неестественно гибким языком. Но больше всего ему нравилось видеть страх ожидания в моих глазах. Это нравилось ему больше всего на свете. Я знаю это. И я ненавидел это, потому что оно будило во мне чувство. Но в его глазах я был кем-то особенным довольно долгое время Пусть совсем по другим причинам. Ощущение неуклюжих грубых рук, пересекающих живот, возвращает меня к реальности. Каждая клеточка моего организма кричит от протеста. Знаю, что будет дальше. Поэтому когда раскаленный чакрой металл касается кожи, я разве что тихо шиплю, не больше. Металл расплавляет кожу, и я наблюдаю за этим с садистским интересом. Живот начинает краснеть от воздействия. Но когда он убирает кунай от меня, кожа тоненькими полосками тянется за ним, а холодный воздух, словно иглы, впивается в свежие раны. Вскрикиваю, а потом глотаю воздух, стараясь не обращать внимания на эти пытки. Но все без толку. Нижняя губа дрожит. Глаза-бусинки хитро смотрят на меня, а я лишь отвечаю лучшим своим прищуром. Или худшим. Смотря как посмотреть. Новые раны пульсировали и покалывали, казались гораздо более обширными, нежели были на самом деле. Мышонок поднял бровь и коснулся пальцами чуть выше повреждения. Дыхание словно застревает в легких, и мне с трудом удается выдохнуть. - Боишься? – спрашивает он с наигранным сочувствием. Моя издевка походит на сдавленный хрип и болезненные изменения лица. - Тебя? Вряд ли,- стоит это сказать, как снова приходится сжать зубы, ведь пальцы растягивают подплавившуюся кожу вокруг ожога. Шинта раздражающе цокает языком и качает головой. Его рука накрывает мою, горячую от палящей внутри боли. - Тогда почему дрожишь? Хочется рыкнуть в ответ, напомнить, о том, что только что жгли мою кожу, но я прикусываю язык, зная, что от меня хотят. Поэтому только и остается проклинать себя за физические реакции, вызванные смесью боли, ужаса и ожидания. Знаю, что от меня ждут покорности выдрессированной собаки. Но я ненавижу ей быть, а потому и жду. С трудом сглатываю. - Не из-за тебя. Слова – защита, чтобы оберечь себя от гораздо худших вещей. Но этот ход не остается незамеченным моим добросовестным хозяином. Он стоит прямо передо мной, словно в усмешку игнорируя собственную защиту. Дыхание застревает в горле. - Тогда, - сухо говорит он. – Скажи мне, дорогой Саске, - он говорит так мягко. Он не имеет на это право! – Что заставляет тебя дрожать? Открываю рот, но в голове упрямо стонет «нет, еще рано». Им предстоит заслужить право услышать то, что я могу свободно рассказать им. Но сейчас еще рано. Они должны думать, что вынудили меня рассказать им. Пусть считают меня упрямцем до самого конца. Только так я смогу сдержать слово: сделать все для него. Наруто. Воспоминания о тебе будут поддерживать меня. И я не отступлюсь от своих обещаний. Таков твой путь ниндзя, да, Наруто? И пусть сегодня, всего на миг он станет и моим путем тоже. *** Стена передо мной когда-то была белой, но теперь раскрашена в темно-серые пятна, напоминающие о возрасте и заброшенности этого места. Что-то шуршит позади, и спустя пару минут шум возвещает о том, что Сакура вновь смотрит меня так, словно я мог ее не узнать. Тишина окружает нас, как изношенные одеяла, пыльные и неудобные, но сохраняющие тепло в этом промозглом месте. Она подходит ближе, опускаясь на колени и держа в одной руке моток марли, в другой – бутылочку антисептика. Осторожно, словно я сломаюсь, она берет мою руку и тщательно обрабатывает, ведь она ниндзя-медик. - Он хочет тебя видеть, - тихо шепчет она, не поднимая глаз и щурясь на обрабатываемые ей раны запястья. И я хочу видеть его, но молчу об этом. Мне хочется видеть его так сильно, что от этого больно. Оказывается, на это требуется гораздо больше сил, чем я думал, чем я рассчитывал всего пару месяцев назад. И мне не нравится это. - Он беснуется, - продолжает Сакура. – Нам фактически пришлось запереть его, чтобы предотвратить попытку найти тебя. Тепло разливается внутри, окрашивая лицо в бледно-розовый. Немного трудно поверить. Где-то внутри я понимаю, почему я так связан с ним. Он был единственным постоянством в моей жизни. Даже когда мы были далеко друг от друга, даже когда я бросил его, необъяснимое притяжение по-прежнему объединяло нас. Но он не должен желать увидеть меня. Он не должен иметь со мной ничего общего. Он… … должен ненавидеть меня. Я знаю это. Наблюдаю за тем, как Сакура протирает ваткой рубцы на коже. Ее лицо сконцентрировано, глаза светятся зеленым, а короткие волосы обрамляют черты. Она уже не девочка с широко распахнутыми глазами и глупыми мечтами. Странно, что я заметил это только сейчас. - Почему ты возишься? – спрашиваю, зная, что она поймет недосказанное «со мной». Сакура лишь пожимает плечами. - Потому что ты позволяешь мне. Потому что я знаю, что все это не должно вот так закончиться. Все будет хорошо, - не отрываясь, признается она. – Так должно быть. Мы делаем все возможное, чтобы помочь вам, и с ним все будет в порядке. - Мне не нужна ваша помощь, - ворчу я. - Нет, нужна, - она скользит пальцами по руке, а потом почти печально смеется. – Наруто причинил много боли Ируке, ты же знаешь. И все-таки они разрешили Наруто остаться. Несмотря на все, что он сделал, они просто не в силах изгнать его. Смотря на потолок, стараюсь найти ответы, которых просто не существует. - Он смущает меня, - сам того не желая, произношу это слух. Знаю, что он может многое требовать от меня, но не делает это. Да и я никогда не смогу дать ему что-нибудь. Я не был с ним слишком долго. Хотя, может, именно во мне есть какое-то врожденное уродство. Он ведь должен меня ненавидеть, но не делает этого. Не понимаю. Хочу увидеть его. - Ты изменился, - Сакура продолжает перевязывать руку. - Нет, не изменился, - опускаю голову. – Я такой же, каким всегда был. Сакура смотрит на меня, а потом накладывает шину на три сломанных пальца с вырванными ногтями. Она вздыхает. - Может, и нет, я просто не заметила. Возможно, Наруто единственный, кто действительно знает тебя настоящего. Вы всегда бегали друг с другом, дрались, мерились силой, работали вместе. Вы всегда были вдвоем, - и тут же поправляет сама себя. – Есть. Вы всегда были на шаг впереди или в стороне. Не важно, я постоянно была в вашей тени, - она делает паузу и закрывает глаза, прежде чем сделать глубокий вздох. – Даже не знаю, как называть то, что происходит между тобой и Наруто. Смотрю на нее. То, что между мной и Наруто – не вещь, которую можно выразить словами, ей нельзя найти синонима или сказать, на что она похожа. Это связь, которая существовала всегда, вне зависимости от того, признал я ее, или нет. Но разве это похоже на объяснение? Проведенное в этой чертовой клетке время сделало меня слишком большим философом. - Не знаю, - честно отвечаю ей. Это ничего не меняет. Мой разум заполняет его имя, потому что так и есть, как бы часто я не противился этому. Болезненные воспоминания, словно нож, проворачиваются внутри, и это гораздо хуже самой глубокой физической раны. Сакура не перестает гладить мою руку. - Ты… - успокаивает она, - ты когда-нибудь поймешь это, и все будет в порядке. Я верю в это. Но я едва ли обращаю на это внимание. Все, что я вижу, так это дурацкие светлые волосы, грязные и торчащие во все стороны, широко распахнутые глаза, хранящие так много тайн. Помню с фотографической точностью, как он смотрел на меня, считая, что надежда уже умерла. Если она вообще была – эта надежда. Не знаю, почему даже с ним все невозможное становится возможным. И дело даже не в Кьюби, не его чакре, и даже не в специальной технике, которую он осваивал годами. Это что-то неописуемое, принадлежащее только Наруто и больше никому. Именно это заставляет верить. Сакура молча кивает, и ее теплые руки поднимаются к плечам, осторожно отодвигают ткань и начинают мазать вонючей травяной мазью. Теперь она говорит только о своей работе и осторожно наблюдает за мной. Но я словно в другом месте, о котором мне напомнили АНБУ, не дав потерять воспоминание. Тогда, когда я вновь видел Наруто, но этот раз отличался от других. И в этот раз реальность была четкой и ясной. Думаю, я должен поблагодарить Орочимару за это. Вряд ли это удалось бы без него. *** Я больше не слежу за временем, и это не волнует меня. Бесчисленные часы я провел в этой комнате для допросов, отказываясь говорить и расплачиваясь за это. Не могу вспомнить ни количества травм, ни их тип, и возможно, так даже лучше. Если мои расчеты верны, то на четвертый день мое упрямство наконец вырвалось наружу, проявляя мою истинную природу. Только из тех крох, что я проронил, не было ничего из того дня, когда умер Орочимару. Тогда от грубого толчка в плечо все нутро вскричало от боли. Запястья были пунцовыми и кровоточили от жестких веревок, которые связывали руки, задернутые за голову и поддерживающие мое тело в висячем состоянии. Я издавал короткие стоны, чувствуя как пот ручьями заливает лицо, стекая по подбородку и вниз по груди. Было так холодно, что капли, стекая, заставляли ежиться. Я едва мог дышать, легкие были полны пыли: сухой и бесполезной. Шинта, который когда-то решил наладить со мной дружеский контакт, шагал передо мной словно хищник. Но он по-прежнему был мышью, ищущей выход из лабиринта, не знающей, что в конце его ждет пасть голодной змеи. Не сказать, что все пошло согласно плану. На самом деле я рад, что сейчас я вообще способен думать, учитывая, в каких муках бьется мой мозг. Слезы давно смешались с потом и теперь стали единым целым. Быстро бросаю взгляд на Ибики в углу – его рот почти изогнулся в усмешке. Щурюсь, едва сводя брови к переносице. Но он лишь криво тянет уголок губ в ответ. Думаю, он знает. Пожалуй, только эта мышь считает, что все еще имеет власть надо мной. Находясь к нему спиной, чувствую, что он перестал шевелиться, замирая, как статуя, и морща свой лоб. Затем он расправляет свои плечи и делает шаг в сторону, садясь передо мной на расстоянии менее полуметра, крутя в пальцах свободный конец веревки. Даже без движения мои суставы изнывают, равно как и тело. Улыбка мышонка растет, словно это триумф. Каждый мускул кричит от боли, разрывая мой мозг и затмевая сознание. - Было бы намного проще, Саске-кун, если бы ты перестал быть настолько сложным и просто рассказал бы о том, что случилось с твоим мастером, - он позволяет своим словам сочиться, словно сиропу – слишком сладкому и липкому. Ненавижу многое, что он делает, но в особенности – как он использует это слово. Мастер. В каком-то смысле он прав, но он бросает его двусмысленно. Не люблю это. Но я слишком обессилен, чтобы всерьез заострять свое внимание на этом. Так или иначе, мне удается создать подобие ухмылки и взглянуть на него. - Если это все, что тебя интересует, то тебе стоило давно задать этот вопрос. Вижу, как в дальнем углу Ибики усмехается и откидывает голову к бетонной стене за спиной. Мышонок на миг опешил и смотрит, словно потерянный. Униженно откашливается, а потом сводит руки за спиной. Его губы пытаются натянуть улыбку, а сам он выжидающе смотрит, словно прямо сейчас я расскажу ему. Смотрю на него с выражением холодного презрения, когда он тянет мои руки на себя. Онемение дает облегчение: лучше не чувствовать ничего, нежели нескончаемую боль. И это дает мне силы произнести четче. - Когда просишь об одолжении, принято предлагать что-то взамен, - весьма прямо напоминаю я. Мне нужно, чтобы комната наконец перестала кружиться перед глазами от боли. Мышонок в сомнении гнет брови, которые хочется содрать с его лица, несмотря на мнимое согласие о дружбе и доверии. Но даже сквозь это я вижу проблеск интереса в его глазах. - Ах, - продолжаю с издевкой. Чувствую, как блаженное небытие приближается с каждой секундой, - неужели ты думал, что кто-то даст тебе то, что ты хочешь, когда ты обращаешься с ним таким образом. Мышонок быстро косится на своего босса, который кивает. Шинта поворачивается ко мне и садится поудобней, рассматривая. - Я мог бы… - он делает небольшую паузу, рассматривая мои узлы на руках, - позволить тебе сесть поудобней на время разговора. Мой взгляд в ответ не должен был вызвать никаких сомнений. Да, пожалуйста. Я хочу иметь возможность дышать. Он делает осторожный шаг в мою сторону, а потом делает другой, уверенней, двигаясь вперед. Я ждал этого, как и мышонок. Запах крови врезается в ноздри. Веревка развязывается, и я падаю на пол мешком, корчащимся и стонущим от боли. Кровь возвращается к моим рукам, начиная мучения заново. Может, хотя бы теперь я смогу отдохнуть, окунувшись в сладкое, божественное беспамятство. Не знаю, что происходит вокруг. Все, что я чувствую: боль и усталость. Проходит не так уж и много времени, прежде чем мне удается взять свои чувства под контроль. Что ж, мышонком так же легко управлять, как куском свежей глины. У меня есть свое мнение на этот счет. Сижу на полу, поедая крохи пищи, выложенные передо мной на столе. Одного укуса достаточно, чтобы дать желудку столько, сколько он может переработать за раз. Взгляды заставляют меня чувствовать себя словно собакой. Но это не главное. Дело в том, что я заставил мышонка плясать под свою дудку. Он поймет это достаточно скоро, когда поиграет со мной. А затем мы вернемся к старому сыру и неэффективной методике. Но сегодня выиграл я, и мой «друг» всегда будет помнить это. Медленно жую, стараясь не двигаться. Думаю, мне удастся доставить себе как можно меньше боли. - Я устаю ждать, Саске-кун. Я сдержал свое слово, и думаю, пришло время сдержать и тебе свое, - мой «друг» не может молчать и называть меня иначе. Но и я не так уж и прост, показывая, кто на самом деле здесь главный. Хотя на самом деле, главный здесь тот мужчина в углу со шрамами, но речь сейчас о другом. Смотрю на дверь, которую охраняют два АНБУ. Светлые пучки волос выглядывают из-под одной из масок. Скучный пшеничный цвет, но даже он напоминает мне о других непослушных волосах. Я не забыл, Наруто. Я обещал. Беру стакан и чувствую, как успокаивающее тепло наполняет меня. Если бы я выпил это вначале, то может быть, и разговор был бы легче. Смутно вспоминаю, что Цунаде отзывалась об этом напитке только хорошо, что ж, теперь могу вставить и свое словечко. Боль словно слабеет и ускользает прочь. Упираясь руками в пол, смотрю на мышонка, что заставляет его нервно вспотеть в течение пары секунд. Это оказалось даже веселей, чем я думал. Но я напоминаю себе, что это не игра, хотя очень хочется поиграть. - Тревожно, правда? – поддразниваю, хрипя. Мое тело тяжелое и расслабленное, и язык словно с трудом волочится внутри рта. – Если я сказал, значит, я сделаю. Победа достается тем, кто умеет ждать. Последнее было сказано словно не своим голосом: шелковистым, тяжелым и чужим. Закрываю глаза, вздыхаю, обнимаю себя руками и чувствую расплывающееся спокойствие. - Ну, так что? – мышонок лишь злится. Стоит ли мне учить его слушать меня? И разве человеку с его работой не присуще терпение? Хотя на самом деле, мне все равно. Вместо этого я возвращаюсь в свое прошлое, когда я был кем-то другим. Оказывается, это было не так уж давно. И слова, вырвавшиеся изнутри в мой последний день в Звуке, звучат над руинами, желая быть свободными. *** Ничего нет. Мои сердце и разум спокойны. И тем не менее. Я понимаю. Везде, где я был – пустота, и остается только скорбеть о кончине Учиха Итачи. Мир ожидает спокойствие в неизменном же будущем. Другому не быть. Не будет неопределенности, не будет разочарования. Не будет дней, полных абсолютного истощения чакры, и стертых в кровь ног. Не будет больше бесполезных действий. Только тишина. До сих пор не понимал, как сильно в ней нуждаюсь. Тихий, почти вежливый стук в дверь, который в другой ситуации я нашел бы забавным в этом змеином логове. Открываясь, дверь скрипит, и Орочимару вплывает внутрь тихо, шипя и шурша своей кожей. Я могу ощущать, как натянуты его нервы, как гудит возбужденная кровь в его венах. Его длинные пальцы сцепляются вместе, и он поворачивается ко мне. Тонкие жесткие линии его улыбки делят лицо на две части. Я знаю, чего он хочет. Время. Соскальзываю с кровати и медленно подхожу к нему. Мы почти одного роста, мне надо лишь слегка приподнять голову, чтобы заглянуть к нему в глаза. Я не хотел, чтобы он приходил. Но я не дурак. Я понимаю, что может случиться, и это мой выбор, который я сделал. Он открывает рот, и его розовый язык скользит по губам, словно у голодного животного. Мое равнодушие непоколебимо, мое лицо не знало эмоций в течение двух лет. Орочимару вытряс их из меня, и запрятал подальше, словно ненужный мусор прошлого. Эти мысли отвлекают меня от главного. Мстителю не нужны эти глупости. Мой учитель протягивает руку и мягко гладит пальцами по щеке. Пальцы гладкие и прохладные, словно мрамор. Потом склоняет голову и улыбается шире, щурясь от сдерживаемого с трудом волнения. Он поворачивается на каблуках и идет к двери. Без колебания или сомнения я иду за его бледной фигурой. Поворот за поворотом по огромному лабиринту. Мы входим в комнату один за другим. Кабуто ждет напряженно, отчего у него едва ли не появляется у рта пена. Ни для кого не секрет, что он ревнует малейшее проявление внимания к Орочимару. Но я равнодушно ложусь на холодные плиты, и Кабуто смотрит на меня как-то странно, с примесью чего-то еще. Я бы назвал это жалостью, но не могу представить причину, по которой она могла бы появиться. Поэтому я просто закрываю глаза. Закрываю глаза и медленно дышу. Выдох. Вдох. Выдох. Нет причин, чтобы нервничать. Их просто не существует. Ничего не существует, кроме обещания убить Итачи. Отомстить. Убить. Никто не проронил ни слова, словно каждый ждет смерти. В какой-то степени так и есть, но я сомневаюсь, что это заботит Орочимару или Кабуто. Странное невесомое чувство, словно я присутствую на собственных похоронах. Я не обратил внимания ни на печати, которые они использовали, ни на потоки чакры, заполнившие помещение. Я больше не часть этого темного материального мира и не вижу никаких причин делать вид, что я существую. Поэтому я жду. И жду. И ожидание кажется вечностью. Странно, что я не разочаровываюсь, если такое вообще возможно. Похоже, обмен не происходит довольно долго, ведь я не чувствую ни толики изменения. А потом я чувствую разницу. Наличие другого в моей голове. Он мягко прощупывает, сначала словно касается воды ногой, проверяя температуру. Он чувствует себя неуютно и неправильно, с желтой, как у незрелого плода кожицей, болезненно-желтой. Это не больно, разве что странно чувствовать это в столь малом пространстве. Кажется, словно я сокращаюсь вовнутрь, окутанный неизвестной болезнью, которая тянет туда и обратно, бросает то в жар, то в холод. И нет места, которого бы она не коснулась. Я чувствую тяжесть и груз, но в тоже время не чувствую этого вообще. Пытаюсь открыть глаза и пошевелить руками, но понимаю, что не могу. Не могу даже вспомнить, как это делается. Я нечто большее, чем развеянное сознание, плавающее вокруг тела, которое мне уже не принадлежит. Присутствие чужака, густое и странное вытесняет меня, оставляя мне пустоту. Он ласкает меня, толкает в нее. Сначала нежно, потом сильнее, заставляя падать вниз. Холод поражает меня. Я словно обнаженный, и невесомый косой взгляд кажется чем-то гораздо более интимным, чем любое прикосновение. Не могу удержаться столь странным ощущениям и, сорвавшись, падаю в невидимые руки. Вниз в пустоту. Все дальше и дальше, глубже и глубже вниз. С каждой секундой я чувствую себя все более оторванным от него, и это ощущение не так уж и плохо. Я больше не вспомню тех лет и тех жертв, в которых корил себя. Теперь я вверяю их другому. Меня манит разорвать связь полностью, и пальцы цепляются все слабее. Я почти растворяюсь в себе. Но нет. Это не правильно. Это не мой способ. Я не позволю своим стараниям пропасть без следа. Я – Учиха, и у меня есть гордость. Никакое мелочное сожаление не заставит меня отойти от своей цели. Итачи должен заплатить должное. Тогда я начинаю отчаянно бороться, чтобы удержаться. Черт бы побрал этого Орочимару! Он лгал мне! Он собирается овладеть моим разумом полностью. Но ничего не произойдет, если я не позволю. Есть вещь, которую я до сих пор ненавижу. Собираю воедино всю ненависть к Итачи – моей единственной цели в жизни. Она соскальзывает, просачивается сквозь пальцы, как вода. На секунду замираю ошеломленный. Он слишком непредсказуем даже в моем сознании. Чувствуя растущую панику, хватаюсь за все, что могу. Мои родители, мои тренировки, моя месть. Все, что я потерял, и за что боролся. Но все небрежно пропадает во тьме, не видя во всем этом смысла. Никогда бы не подумал, что можно так бояться. Чтобы быть в такой панике лишь от того, что в конце своего путешествия понять, что ты ничего не добился. Совершенно ничего. У меня нет ничего, что могло бы спасти меня. А все, о чем я знал, ускользает одно за другим. Полузнакомые лица проносятся перед уставшим разумом. Сильные враги, учителя, одноклассники – все уходят во тьму. Я не могу вспомнить, кто они, ведь я с трудом помню себя. Обращаюсь к себе, желая подумать о чем-то личном. Но все, чего я желал, сводилось к одной лишь мести. Неужели все настолько плохо? Теперь я понимаю, что даже месть не может удержать меня. В эти последние секунды сознания я совершенно один и беспомощен, и это, пожалуй, самая страшная вещь, которую я мог себе представить. Сколько бы я себе ни представлял. Я никогда бы не поверил, что для меня это важно. Ведь я всегда был сам по себе. И я чувствую, как та крошечная часть моего сознания начинает исчезать, таять. И пока я один, мне некого винить, кроме себя. После всего, что я сделал, через что прошел, я даже не получил шанс, чтобы увидеть исполнение своих целей. Мне нужно что-то. То, что принадлежит мне, то, чего даже Орочимару не может коснуться. Просто дайте мне что-то. Хоть что-нибудь. И последнее, что я вижу, прежде чем полностью исчезнуть – кроны деревьев, между которых просматривается ясное небо и почти заговорщическая улыбка в обрамлении отметин в виде лисьих усов.