***
В кабинете директора было неимоверно душно, и Вова, обдуваясь пустой тетрадкой, сидел чуть ли не в обмороке. Кудри пришлось собрать в хвостик, а рукава шелковой рубашки небрежно закатать. Былое хорошее настроение, мотивированное тем, что он мог поделиться с их учительницей литературы количеством прочитанных классных книг, упало ниже нуля, ибо рассказывать он будет не истории персонажей, а формулы, и не Наталье Викторовне, а их противной физичке, имя которой Вова так и не удосужился запомнить. Валерия… Елизавета…? Или всё-таки Екатерина? Дверь хлопнула, и Ленский встрепенулся, усаживаясь в более приличную позу, дабы показать — я заслужил этот чёртов гуманитарный! Я по вашему два года к литре готовился прикола ради?! Директриса вежливо улыбнулась, и как Вове не хотелось наговорить ей гадостей за то, что они там всё перепутали, репутация должна оставаться хорошей — пришлось улыбнуться в ответ. Сидящий рядом Чацкий был настроен не так агрессивно, поэтому просто поправил очки и тихо поздоровался. — Здравствуйте, мальчики. Я рассмотрела вашу проблему, но, к сожалению, помочь я вам не смогу. Из-за маленького количества людей, желающих пойти на гуманитарное отделение, нам пришлось убрать этот класс. Это не помешает сдаче экзаменов, сдавали литературу в девятом, Бога ради, сдавайте и в одиннадцатом, — Таисия Павловна скрестила пальцы перед собой и кивнула. Сказать, что Вова охуел — это не сказать ничего. — Простите, что? — вырвалось не то с обвинением, не то с недовольным писком, Володя не разобрал, ибо возмущение ударило в голову. — Как Вы себе это представляете, Таисия Павловна? Я не знаю физику от слова совсем, с математикой тоже не всё так гладко. Что за цирк? — Вов… — голос Саши тут же приструнил его, но не успел Ленский ретироваться, как шатен мягко улыбнулся и произнёс: — Спасибо, Таисия Павловна, ну, не знаем физику — будем учить. До свидания. Чацкий тут же вывел озлобленного и взбешенного от происходящего Володю в коридор, где уже кишили толпы школьников, а значит, они пропустили первый урок. Среди всего этого гула и суеты ребятам удалось разглядеть своих одноклассников, которых, по всей видимости, тоже раскидали кого-куда. Школьная жизнь началась. — Какого чёрта? — зашипел Вова, всем своим видом грозясь стукнуть преспокойного Сашу. — Угомонись, поэт. Всё будет в порядке, я- — Как у мамы на грядке! — вспылил брюнет. — Я не Эйнштейн, блядь, и если ты, умник, хоть что-то да понимаешь в этом дерьме, то я — нет. Помяни моё слово, Чацкий, моя смерть от передоза формул останется на твоей совести, понял? Металлическая девятка висела прямо возле несносной голубой таблички, гласящей о том, что за данной дверью находится кабинет физики и химии. Звонок прозвенел минуту назад, но Вова никак не решался зайти. Казалось, всё просто: войди, поздоровайся с преподшей и сядь за последнюю парту, где тебя никто не будет трогать, — ан, нет, длинные испачканные чернилами пальцы застыли в паре сантиметров от ручки, словно это не ручка, а лезвие ножа. — Вова, блядь, не томи, — закатил глаза Саша, и сам открыл дверь, толкнув туда своего товарища. — Предатель, — шикнул Ленский, поднимая глаза на присутствующих. И все знакомые лица: за четвёртой партой сидели Димка Разумихин с Родионом Раскольниковым, и по обреченному взгляду второго можно было догадаться — его здесь также заперли невольно. Но заметив стоящего возле прохода друга, заметно ободрился и помахал тому. Прямо за ними сидели сёстры Ларины, и только с одной из них у Вовы было более менее общение, как минимум потому, что со второй ему не доводилось даже говорить — Татьяна была до того скромной девушкой, что даже оспорить оценку не могла. Зато Оля, главная коллега по завоеванию крашей и по совместительству лучшая подружка Ленского, была той ещё оторвой: приходила в школу в джинсах, пила энергетики и дралась за свою честь и честь своих друзей. На второй парте первого ряда расположились Фамусова Соня, принимавшая участие почти во всех олимпиадах, и Дуня Раскольникова, тоже хорошая подруга Вовы, — заметив Ленского, та отсалютовала и широко улыбнулась, хотя брови её были чуть приподняты и будто спрашивали: «Ты чо тут забыл, литератор?» Знал бы и сам Вова, что он тут забыл. На последней парте виднелась тёмная макушка, и по смешно торчащим во все стороны волосам Ленский узнал Молчалина, который залипал в телефоне, демонстрируя всю свою неприязнь к учёбе, к учительнице и вообще школе. Мельком глянув на Сашу, который уже умудрился занять им предпоследнюю парту, Вова поиграл бровями, легко хохотнув. Бросил рюкзак рядом и уселся, начал разглядывать кабинет: всё те же жёлтые жалюзи, всё та же таблица с непонятными символами, висящая на стене из года в год, потолок, пол, доска… ничего не изменилось, лишь стало свежее и чище. Хотел было взять учебник, как кто-то спереди окликнул его: — Э, Вован, ты ж вроде литературу сдавал. — А ты вроде химию, Оль, — ухмыльнулся, вспоминая как блондинка заучивала эти поганые химические элементы, чтоб хотя бы на три. — Да ебись оно всё конём, почему мы должны так страдать? — Пиздец. Это пиздец! — Господи, что это вообще такое? А в утро экзамена Оля отправила ему голосовое: — Халява приди-и-и-и! — Не пришла твоя халява? — засмеялся Вова, снимая резинку и позволяя густым кудрям упасть волнами на худые плечи. — Не пришла, как видишь. Володя лёг на парту, повернувшись лицом к окну — на стадионе резвились маленькие первоклашки, громко смеялись и играли, кажется, в ручеек. Оценив это зрелище душевной улыбкой, парень захотел поностальгировать по старым золотым временам, когда он и сам ходил в школу в идеально-белой рубашке и большим рюкзаком с человеком-пауком, когда домашки хватало на тридцать минут, а после можно было бежать во двор играть и кататься на роликах. — Володя! — Саша резко толкнул его, и Вова стукнулся лбом об парту, сдавленно шикнув. — Дай подумать о великом, — махнул рукой Ленский, отвернушись обратно. А почувствовав такой же толчок, резко развернулся, неосознанно, но изящно взмахнув волосами. — Саня, если ты сейчас не отъебешься, то я- — Там Женя. Володя развернулся, заметив на соседнем ряду вальяжно развалившегося Онегина, читающего книгу и не обращающего на весь этот беспредел никакого внимания. Светлые кудри, кажется, стали цветом с тёмное золото, и Ленскому невольно пришла идея написать об этом стих. Женя не втыкал вообще о существовании гуманитарного класса, а оно ему и не нужно было — по физике пятёрка, по алгебре пятёрка, по геометрии разве что четвёрка, и всё! Жили бы они в СССР, его бы без вопросов и в пионеры бы приняли, и в комсомол. Раздумья прервала вошедшая учительница, на лице которой не было ни улыбки, ни вообще эмоций. Та сокрушенно оглядела класс и сказала открывать первый параграф. — Даже не надышался перед смертью… — пробурчал Ленский, открывая нужную страницу. — «Кинематика. Механика», значит… Говорила мне тётя уходить после девятого, нет, это я всё со своим: «Пойду в деся-я-ятый, поступлю в униве-е-ер». Вот и всё, это конец.***
— Здравия желаю, дамы и господа! — любезно улыбнулась Дуня, садясь прямо напротив Вовы. — А теперь ты, ты и ты, Родион. Вы какого фига забыли на физмате? Помню, Ленский, ты в прошлом году прогуливал физру, лишь бы Толстого дочитать. — Они убрали гуманитарный класс в этом году, — фыркнул Вова, рассматривая свой салат. Аппетит быстро куда-то умчался, поэтому поэт отодвинул тарелку от себя, принимаясь за чай.— Сладкий какой, — поморщился, обреченно вздохнув: кушать-то хочется. Тёмные глаза Раскольниковой округлились, в миг становясь как пяти рублей монета: — Чего, блядь? — Твари дрожащие, — подтвердил Родион, одобрительно кивнув. — Родя! — шикнул Разумихин, мол, не ругайся. —Физика не такая сложная. — Митя, что такое гипербола? — Понял, молчу, — подняв руки в сдающемся жесте, улыбнулся Дима. Столовая была набита голодными школьниками, которые тормошились туда сюда в поисках чего съестного. В воздухе витал запах гречки, и Вова опять поморщился, ибо ничего, кроме овсянки, из круп не любил. Погода за окном радовала, и предвкушение хорошей вечерней прогулки с наушниками в ушах и стаканчиком горячего ароматного кофе, смогло сгладить тот факт, что у них ещё математика впереди. Хотелось поскорее отсидеть последние два урока и бежать на улицу. Совсем не заметив прибавления в их компании, Вова очнулся только тогда, когда его одёрнули за руку, мягко позвав. — А? Перед ним стоял Онегин, по усталому виду которого Вова понял, что не откликался он долго. — Привет, — присел рядом, вытащив из уха наушник. Брезгливо посмотрев на свою порцию, отвернулся от еды и повернулся к Ленскому. — Привет, — ответил Вова. Прохладный ветерок подул из приоткрытой форточки, пустив блаженный поток мурашек по оголенному участку шеи. Все о чем-то болтали, создавая общий гул: обсуждения оценок, предстоящих контрольных, уроков, смех ни о чем и обо всём, простые разговоры и проклятия в сторону учителей. — Как лето провёл? — обыденный вопрос был задан без какого-либо интереса, и поняв это, Онегин добавил, — Дуня сказала, ты в Сочи ездил. Как оно? Володя прищурился, но легко улыбнулся: — Красиво. Здорово. Тебе правда интересно? — Ну, я там был, — усмехнулся, зачесав волосы назад. Только сейчас Володя заметил, что они не блондинистые, как он всегда считал, а несколько темнее — русые, кудрявые, поблескивают как колосья свежей ржи в просторном поле. — Хочу услышать что ты думаешь, как бы мнение со стороны. Ленский задумался, как тут же громкая трель звонка, разливающаяся по школьным коридорам, просачивающаяся сквозь тонкие стены, оповестила о начале четвёртого урока. — Потом. — Потом.***
Сентябрьская жара, минувшая отметку в двадцать три градуса, настигла как-то неожиданно, а потому, выходя из школы, никакого облегчения, кроме того, что теперь он может идти домой, Ленский не испытывал. Собрал волосы в пучок и убрал ветровку в рюзкак: — Боже, ну и жарища, зато август холодный был. У погоды биполярка, — заворчал, сразу же отходя в тень. Шелест пожелтевших листочков приятно щекотал уши, и было гораздо приятней слышать его, чем шум дороги, который настигнет его сразу же, как только он зайдёт за территорию школы. Ощущение чего-то светлого никак не доходило до юного сердечка, видимо, школьные стены настолько повлияли в первый учебный день, что единственным выходом будет поход в магазин за мороженым крем-брюле и посиделки в парке с книжкой. Вспомнив про забытую сторублевую купюру в кармане потёртого чёрного портфеля, Володя улыбнулся. Дотронулся кончиками пальцев до края алого листочка, будто боялся, что тот тут же отпадёт, и это останется на его чистой совести. Такой же чистой, как и его рубашки, брюки и ботинки, ибо чистоплотность — второе имя Володи. В его рюкзаке порядок, на парте порядок, в комнате можно устраивать показ мод, ибо модель не споткнется об валяющиеся на полу носки или свалившийся со стены плакат. Единственное место, где творился полный хаос — сознание бедного литератора: куча ненужных мыслей, строчки внезапно вспомнившихся стихов, лица близких людей, непонятные размышления о жизни и будущем. Но всё это исчезало в тот же момент, когда Вова, ткнув наушники в уши, начинал рисовать: весь мир вокруг пропадал, и оставались только они — Володя, карандаш и листок бумаги в очередном блокноте, коими были завалены все полки в комнате юноши. И даже те лежали, не создавая безобразия. Аккуратно и даже эстетично. Кстати, об эстетике. Сейчас Ленскому довелось наблюдать именно её: высокая тушка Онегина выплыла из школьных дверей в своей обычной изящной манере, тот окинул красочный дворик взглядом, а заметив Вову, помахал тому рукой и ускорил шаг. — Здравствуй, ну как твой первый день? — сдержанно улыбнулся, сунув руки в карманы клетчатого пиджака. — Мы с тобой в одном классе, ты и сам мог наблюдать за тем, как я обожа-а-аю учиться, — саркастически вытянув предпоследнее слово, Ленский покачал головой, слегка улыбнувшись. Евгений, хмыкнув уголками губ, согласно кивнул. Бросил ещё один короткий взгляд на окна, за которыми сидели ученики второй смены, и будто бы остепенившись, поправил белоснежный воротник и выпрямился. — Предлагаю прогуляться. — В магазин? Володя не успел понять, когда Женя успел ретироваться за зеленый забор. Онегин стоял уже в шагах десяти от Ленского, и тут до него дошло: это у Жени ноги длинные, вот и всё. Не поспоришь же ведь, будь Онегин звездой кино или эстрады, девушки бы пускали по нему слюни. Остановился и обернулся: — Тебе нужно в магазин? Володя кивнул. — Ну, магазин так магазин.***
Тишина пустующего кабинета раздражалась матерными шепотками и бурчанием со стороны Чацкого, которого оставили (читать как «заставили») дежурить. Когда парты наконец влажно поблескивали, а доска сияла, Саша закинул вонючую тряпку в раковину и собрался уходить, как в дверь постучались. — Любовь Григорьевны нету! — крикнув больше на автомате, Саша таки открыл дверь. Брови подскочили вверх. — Лёша? Перед ним стоял Лёшка Молчалин — главный разгильдяй если не во всей школе, то в параллели точно. Сколько раз его водили в кабинет директора за драки (иногда в компании госпожи Раскольниковой), сколько раз вызывали родителей и оставляли после уроков, было не сосчитать. И сколько бы Саша не сторонился его, Молчалин всегда был где-то поблизости: то домашку спросит, то шаурму позовёт поесть. — Какие люди, тебя опять наказали? — ухмыльнулся Саша, скрестив руки на груди. — Вот какого ты обо мне мнения, — обиженно хмыкнул Молчалин, сдерживая глупую улыбку. — Лёш, я тебе скажу больше — вся школа о тебе такого мнения, — отпустив добрую улыбочку, Саша тихо засмеялся. — Ладно, проехали. Так чего ты тут забыл? — С классной нашей разговаривал. Она там говорила мол: «Лёшенька, ты же такой способный мальчик, бла бла бла, сдал физику на пять, бла бла бла, прекращай эти свои выходки, очень много бла бла бла. И в итоге… В общем, если мне раньше прощали моё поведение, то на этот раз у них появилась возможность вышвырнуть меня нахуй, — отсалютовав в сторону окна, закончил юноша. — Не ругайся. — Пардон! — Лёша улыбнулся, примирительно подняв руки.— А ты чего торчишь? Шестой урок закончился полчаса назад. Саша оторопел: — Полчаса?! Я драил класс целых полчаса? Охренеть можно, — устало закатил глаза. — Не ругайся, — деланно пожурил того Молчалин, пока широкая дурацкая улыбка, причина которой была известна одному Богу, расползалась на его лице. — Ты, кстати, это, вроде литературу сдавал ведь, мне Дуня рассказала. Вы чо с литератором натворили? Саша пожал плечами: — Ничего. Просто эти, — снизил тональность голоса, будто боялся, что их услышат, — гады, да, гады, убрали в этом году гуманитарный профиль! Ты можешь себе представить? Меня с моими знаниями математики пошлют в прекрасное далёко и кинут мой аттестат вслед. Лёша, облокотившись об дверной косяк, рассмеялся: — Да всё будет окей. — Ничего не будет окей! Это ты у нас учёный. — Приятно слышать. Уже выходя из школы, Саша, вспомнив что-то, очухался: — Лёша! Тот опешил, и, подняв одну бровь вверх, зашептал: — Ты чо орёшь, блин? Нас охранник отведет к завучу и всё! Пиши пропало. В этот самый момент прозвенел звонок, и Чацкий понял, что должен был прийти домой сорок минут назад, сокрушенно помотал головой, но продолжил. — В общем, давай так, ты мне поможешь с физикой, а я… я буду, ну не знаю, что ты любишь? Шоколад? Энергетики? — Ты записываешь меня в свои репетиторы? — Лёша хитро сверкнул глазами, поправив лямку рюкзака. Жара разошлась вовсю, и даже лёгкий ветерок, которому удавалось только колышить волосы и подол незаправленной рубашки, не спасал от этого ненастья. На небе ни облачка, а значит ни дождя, ни, как минимум, похолодания ждать даже не стоило. За дверью слышалась беготня, и Саша мысленно поблагодарил вселенную, что ему удалось избежать всей этой вакханалии. Повернувшись лицом к Молчалину, тот, прямо как кот, наевшийся сметаны, улыбнулся: — Именно. Ну так что, «милка» или «альпен гольд»? — Свидание.***
— Ленский, ради всех святых, если ты капнешь своим мороженым на мой пиджак! — договорить ему не дал Вова, который по-хозяйски улегся на плечо Жени. А теперь представьте картину маслом: сидят аристократ и солнечный мальчик, съедающий уже второй рожок холодного лакомства и почти полностью лежащий на своём приятеле. Женя хмурится и ворчит, хоть и знает, что если Вова попытается уйти, то скорее всего притянет это кудрявое недоразумение обратно и заставит прочитать что-то из новых стихов. Большой гриб и маленький гриб. Дуб и кустик рябины. Луна и солнце. Один улыбается потому, что успел испачкать руки, а второй — потому, что рядом сидящий улыбается. Искренне, распространяя позитив и лучи добра, как самое настоящее светило. Искусство, не так ли? — Ну как капну, так и постираю, не нуди! — вновь захихикал Володя, а заметив хмурое лицо одноклассника, точно также нахмурил брови, так ещё и губы надул, — ну что, обиженный вы мой, теперь я тоже буду злобным. — Я не злобный! — вспыхнул Женя. — Просто… Реалист. — Плёста лиалист, — передразнил того Ленский, после чего громко расхохотался, вскинув глаза к верху. — Ты глянь какое небо, красота! Махнув рукой, Женя положил щеку на кудрявый затылок и начал тоже глядеть вдаль. Не с таким воодушевлением, как Вова, но всё же пытался понять, что в этом необычного? Небо как небо. Люди как люди. Но сколько Онегин помнит, Ленский всегда был таким… другим. Не стриг волосы и кричал в лица обидчиков, что каждый имеет право на самовыражение. Участвовал в творческих постановках, играл с девочками в волейбол и подавал лучше всех. Писал стихи на партах, рисовал на белой двери в раздевалке, всем улыбался и просто излучал всё самое лучшее. Онегин, кажется, всегда считал его странным мальчишкой из параллели, но не потому, что ненавидел. Нет. Ни в коем случае Женя не ненавидел Володю. Просто тоже хотел так уметь. Тоже хотел являться чьим-то солнцем и смотреть на мир по-другому. — Жень. — М? — Попробуй, — Ленский протянул почти доеденный рожок. — Ты ничего не поел. Просто попробуй. — Нет. — Пидора ответ. Пробуй давай! — и ткнул мороженым прямо в идеально ровный нос Жени, тут же отскочив на другой конец скамьи. — Если ты будешь меня убивать, то прежде чем ты это сделаешь, я должен тебе кое-что сказать. Онегин, прищурив взгляд холодно-голубых глаз, под которым заледенеешь и в такую жару, двинулся ближе, останавливаясь в паре сантиметров от лица Вовы. Недовольно хмыкнул и процедил: — И что же это? — Я случайно замарал твой пиджак. А теперь валим! — видимо, Володя обратился к своему внутреннему голосу, и, быстро среагировав, вскочил с лавочки и рванул вглубь сквера, где находилась территория, похожая на небольшой лес. Стуча каблуками чёрных ботинок, Ленский, у которого дыхалка начала постепенно давать сбой, обернулся, а увидев стремительно догоняющего Онегина, ускорился как только смог. Смешно засмеялся, вспоминая покрасневшее от непонятного гнева лицо Жени и вскрикнул: «Ты был похож на мухомор!» И Онегин минует удивлённо косящихся прохожих, оббегает выбеленные статуи и пытается не упустить из виду чёрную макушку, которая только-только была на расстоянии руки, а сейчас уже в нескольких метрах от него. И ведь смеётся ещё! Но ругаться на него не хотелось. Пожурит — да, драматично нахмурится — а как без этого, но ругать не станет, а тем более кричать. Это же Ленский! Владимир Ленский! Как на него вообще можно ругаться? Этот вопрос Жене хотелось задать в основном учителям старшего поколения, которые извечно обсуждали Вову за его внешний вид — это раз. — Что за одежда, молодой человек? — А что в моем свитере не так? — Он радужный! — А ваша кофта фиолетовая, ну и что? За другие взгляды в рефератах — два. — Ты чего понаписал, Ленский? Давно у директора не был? Может тебя ещё и к психологу направить? — То, что я отношусь к однополой любви с пониманием, не значит, что я больной. И в крайнем случае за ориентацию — три. — С чего вы взяли, что я гей? — По вам видно! В тот день класс Жени как раз повели писать объяснительную за неподобающее поведение на уроке химии, а Ленского буквально затащили в учительскую, кинули перед ним школьный устав и начали отчитывать. И как бы они не кричали, как бы не обсуждали и не осуждали — взгляд поэта не потухал ни на секунду. Карие глаза продолжали светиться и кричать, что это ещё не конец. И Женя бежал так быстро как только мог, понимая, что когда догонит его — это будет только начало.***
— Погоди, я не понял, ты реально хочешь позвать меня на свидание? — раскачиваясь на качеле, уточнил Чацкий. Молчалин, сидевший на теннисном столике напротив, однозначно кивнул. Скрестил руки на груди и глядит на этого умного мальчишку, который щурится от солнца и, кажется, хочет сам крутануться солнышком. — А… А зачем? — Саша мысленно ударил себя за этот тупой вопрос, но всё-таки узнать хотелось. Лёша усмехнулся, по-доброму улыбнувшись: — А для чего люди зовут других людей на свидания? Рядом лежали рюкзаки и совсем ненужные на данный момент куртки. Маленькая площадка в каком-то забытом дворике Петербурга была сейчас самым уютном местом, ибо ни кричащих детей, ни толпящихся вокруг горки родителей — тишина и спокойствие, разаряемое одной лишь скрипучей качелей. — Не знаю. Я не ходил никогда на свидания. Помню, давно только это было уже, ухаживал за Соней Фамусовой, — заметив, как Лёша прыснул, поспешил добавить, — ну, детская влюблённость, подумаешь! Ой, будто ты никогда не влюблялся. — Влюблялся, — одобрительно кивнул, поджимая губы. — Но то было так мимолетно, что я многого не помню. Помню она только сказала своим подружкам какой я сумасшедший, взгляды у нас отличаются, а она пустила эти гнусные слухи. Я не злюсь, ты не подумай, детьми же были. И с тех пор как-то никто и не нравится. Вот. Повисло какое-то неловкое молчание, Чацкий уже перестал качаться, только сидел и болтал ногами, рассматривая любимые мартинсы, в которых сейчас было до безумия жарко. Солнце продолжало слепить даже сквозь стекла маленьких круглых очков, и парень решил снять их. Встряхнул волосами и глянул на Лёшку, громко рассмеявшись: — Ты как пятно выглядишь сейчас. Молчалин закатил глаза (благо Саша не видел этого) и спрыгнул со стола, посмотрев на время. — Уже половина третьего. Тебе домой не надо? — А смысл? — пожал плечами Чацкий. — Может сяду делать физику, которую я нифига не понимаю, а может пошлю это всё к чертям собачьим и лягу смотреть «Стиляг». — Я ж теперь твой репетитор, — гордо возглавил Лёша, начиная копошиться в рюкзаке. — А значит… Зачем откладывать всё на вечер, если мы можем сделать её сейчас, смекаешь? Глаза Саши заблестели и тот подбежал к однокласснику, широко улыбнулся и быстро закивал: — Правда мне поможешь? — Помогу, только очки надень, Саш, я стою с другой стороны. В следующую секунду на площадке послышались слова негодования Чацкого и звонкий смех Молчалина, который умело отбивался от маленьких кулачков. Открытая тетрадка так и норовила свалиться со стола из-за порыва лёгкого осеннего ветерка, а страницы учебника перелистывались сами собой. Царила гармония и взаимопонимание, ибо Лёша хорошо объяснял, а Саша — слушал. Слушал, старался вникнуть и, даже кажется, вникал. Что-то активно чиркал в блокноте, писал, рисовал. Они оба просидели так ещё где-то час, пока Леше не удалось донести до Чацкого, что физика — это не так страшно, а если понимать и уметь использовать формулы — вообще легкотня. Саша протестовал и отнекивался, излюбленно фыркал, но так и вслушивался в подсказки и теории своего приятеля. А потом Саше захотелось поесть. Так внезапно и совершенно неожиданно, чем опять заставил Лёшу шугнуться, предложил сходить за печеньем. — А печеньем-то ты прям наешься, — улыбнулся Молчалин, дописывая решение задачи. Но уже через пять минут они оба шагали к ближайшей пекарне и спорили какие эклеры вкуснее.***
В кабинете физики, который так спокойно отдыхал все лето, сейчас же творилась полная дичь: Ленский спорил с Разумихиным, что в тиктоке тоже есть адекватный контент и всеми силами уговаривал того танцевать WAP прямо у доски. Дима сидел в полнейшем шоке и отказывался только приличия ради, но когда его сестра согласилась, то закатив глаза, поднял обе руки, а-ля сдаюсь, и забил на всю эту культурность хер. — Музыку включайте! — голосила Дуня, успевшая собрать волосы в хвост, стоя возле учительского стола. — Да, блядь, я не могу найти, — ругалась Оля, активно пролистывая избранные звуки. — Может, savage? Первый урок должен был начаться лишь через двадцать минут, а десятый А благополучно ждал учителя и старался всеми способами развеять скуку, только бы не повторять этот гремучий параграф на десять страниц. — Сука, давайте уже что-то станцуем! — Может вообще не надо? — противился Онегин. — Соглашусь, — буркнул Дима. Володя, услышав такие заявления, возмущённо развёл руками: — Ты охуел? — но обращался ли он к Жене, который никак не хотел «дрыгаться под музыку», или к Диме, успевшему сто раз согласиться и отказаться, не знал. В итоге: обиженный Вова танцевал только с Дуней, сказав, что такие ненадежные товарищи ему не нужны, но все же весело посмеивался, так как обижаться долго не мог. Успел испачкать кроссовком стену и под громкий хохот Раскольниковой, споткнувшейся и упавшей на учительский стул, сам разразился смехом. Младшая Ларина снимала всё это на камеру и выкладывала в сториз с хэштэгом «любимые друзья», Онегин старательно делал вид, что он не знает, кто эти люди, Родион перешептывался с Молчалиным. Все занимались своими делами и кайфовали от последних минут веселья. Дверь кабинета грохнула, и в класс ворвался запыхавшийся Верховенский. Рубашка задралась, а волосы взболомочены. Оля выключила музыку. — О, Петь, ты от копов бегал? — ухмыльнулась Мармеладова. — Физичка заболела, поэтому до третьего урока мы свободны! — торжественно объявил Петя и поклонился под всеобщие овации и возгласы радости. — Значит, идём гулять! — А пошлите в кино? — На «Оно»! — воскликнул Ленский, захлопав в ладоши как ребёнок, которого наконец решили сводить на любимый мультик. — Боже, Володя, опять на своих геев будешь смотреть, — парировал Чацкий, припоминая с каким обожанием его друг рассказывал кто такие Ричи и Эдди, и почему они так называемый канон. Ленский остановился, а обернувшись, хитро улыбнулся и подмигнул: — Я на них каждый день смотрю. И взвизгнув, рванул вниз, пока его не начали догонять. Все дружно засмеялись и, выходя на улицу, договорились идти пешком, дабы прогуляться и освежиться. Солнце палило беспощадно, и подростки шли кучкой, столпившись под три зонтика, которые додумались принести Ларины. Всю дорогу им пришлось слушать перепалки между Верховенским и Ставрогиным, закатывать глаза, но все равно смеяться. Ведь смех продлевает жизнь, так? А когда на кассе их спросили, почему их так много, Ленский гордо улыбнулся: — Мы физмат, мой хороший, подростки, полюбившие науку. — Это ж надо так красиво напиздеть, — в голос засмеялся Женя, после чего получил безболезненный, но ощутимый толчок в бок. В кинозале пахло попкорном и газировкой. Свет погас, и на экране заиграли трейлеры. Они опоздают на физкультуру, но сейчас им абсолютно всё равно — им важен лишь вкус сладкой содовой и главные герои, которые обязаны победить.