***
Дежурство в столовой было по истине весёлым занятием, а если ещё и с хорошей компанией да с клёвой музыкой — можно все уроки напролёт накрывать, протирать, убирать, лишь бы не приходить на физику. Поэтому сейчас, расставляя тарелки с картофельным пюре и котлетой, Петя активно подпевал grlwood и не обращал внимания на замечания Ставрогина, назвавшего эту музыку «хернёй, а не роком». Дабы предотвратить очередную перепалку, а может и драку, Молчалин дал тому подзатыльник и сказал замолкнуть. Коля саркастически закатил глаза и продолжил высиживать в углу, списывая английский у Чацкого. Саша же вовсю помогал Верховенскому, чему тот был неслыханно рад. Стаканы звенели, чай разливался, а аромат вишнёвого компота дурманил уставшие головы и тревожил голодные желудки одним лишь своим упоминанием. — Я тебе ещё раз повторяю, это не хуйня, а музыка! Если у тебя нету вкуса, то это не мои проблемы! — насупился Верховенский, закончив накрывать последний стол. До перемены осталось ещё десять минут, а значит самое время включить другой плейлист. — Так, чего бы ещё послушать… — Если ты опять собираешься врубить свою Бритни Спирс, то свали по-хорошему, — махнул рукой Ставрогин, кинув короткий взгляд в сторону возмущенного одноклассника. Петя смешно нахмурился, скрестил руки на груди и положил телефон обратно на подоконник, откуда заиграли Потап и Настя. Поплотнее завязал белую косынку, и, поправив фартук, угрожающе процедил: — Бритни — икона. А тебе пизда. И прыгнул прямо на не успевшего как-либо среагировать Николая, повалив и себя и его на пол. Парни перекатывались, колотили друг друга и выкрикивали всяческие подъебы, а если быть точнее — собирали своими чистыми рубашками и фартуками пыль, помогая тем самым уборщице Зине. Очнулся от непонятного приступа Петя только тогда, когда задел ногой стул, и тот грохнулся на пол, звякнув алюминиевой спинкой. Тогда Верховенский громко рассмеялся, увидев над собой покрасневшее лицо Коли — тёмные волосы того растрепались окончательно, косынка слетела куда-то в сторону, а голубые глаза — хищные, прям как у коршуна, прожигали в Пете дыру, пока тот широко улыбался. Со стороны послышались визгливое «О боже, они геи!» и вспышка фотокамеры. — Блядь, — прошептал Коля в попытке подняться. — Я же говорил, что не стоит гнать на мою крошку! Она — львица, по натуре победительница, королева, тигрица! — прозвучало это с таким убеждением, что всё, что сделал Ставрогин — щёлкнул Петю по носу и продолжил списывать домашку. Через пару минут прозвенел звонок, и столовая наполнилась детьми, звонко смеющимися и разговаривающими своими детскими высокими голосками, выглядевшими как гномы на фоне высоченного Ставрогина. Петя сделал пару кадров. Рассматривая и показывая Коле получившиеся снимки, тот долго хихикал, добавляя какие-то свои комментарии. А взглянув на молчавшего одноклассника, ухмыльнулся: — Красавец, ты, Коля. Самый настоящий красавец! — Я не жалею, что толкнул тебя в куст. — И козёл! — обиженно хмыкнул, деланно отворачиваясь. Между тем Саша таскал подносы с грязными стаканами в посудомойку, и мягко говоря, подзаебался. Ладно, будь там два или три подноса, но вот он тащит уже восьмой и чувствует, как руки медленно, но верно начинают отваливаться. Лёша же мыл полы, с улыбкой поглядывал на Чацкого, мысленно называя его хозяюшкой. Дети толпами заходили и такими же толпами уходили, оставляя после себя такой бардак, что создавалось впечатление, будто не дети тут обедали, а озверевшие викинги: салфетки разбросаны, ошметки картошки валялись по всему периметру стола. Кто-то умудрился разлить чай, а вместе с ним опрокинул тарелку с супом. — Пиздец, — вот так оценил данную обстановку Молчалин. И бросив швабру в угол, делая идеально ровную диагональ вдоль всей столовой, подошёл к Сашке. — Давай сюда свои подносы, иди посиди. Вон красный какой уже. — Лёша, я сам справляюсь. — Вижу я, как справляешься. Мне не нужен Александр Чацкий в обмороке, так что садись, отдыхай. И подхватив сырой поднос, аккуратно понёс в мойку. Саша слабо улыбнулся, подпирая голову рукой. Закрыл глаза и прошептал: — Спасибо.***
— Петь. — М? Убрав последнюю тарелку в раковину, Верховенский помыл руки и вернулся на своё прежнее место, подпер кулаком щёку и с облегчением вздохнул. Им осталось сидеть тут ещё две перемены, и они могут быть свободны. А дома его ждут сырки с кокосом и новый сезон любимого сериала. — Сыграем в Among.Us? — Коля хитро поиграл бровями, попутно доставая телефон из кармана джинс. В глазах Верховенского блеснули огни.***
— Володя, ну прости ты меня! Онегин, изнеможденный чувством вины, сидел напротив недоумевающего Ленского, которому купил аж целых три рожка крем-брюле. Тот спокойно сидел на карусели, пока на лежащем рядом телефоне играл Вивальди. Вова улыбнулся: — Перестань, я кому говорю! Я не злюсь на тебя. Благо, не сломал. Синяк уже через неделю пройдёт, чего ты волнуешься? Женя глубоко вздохнул и присел рядом, одной ногой откачнувшись, привёл механизм в движение — карусель скрипнула и начала крутиться вокруг своей оси. Площадка была абсолютно пустой, как и весь двор, лишь изредка шли прохожие, окидывая парней пустыми обыденными взглядами, а некоторые и не смотрели: как шли своей дорогой, так и продолжали идти. — Ты точно не злишься? — Блядь, Жень! — воскликнул брюнет. — Тебе песню надо спеть о том, что всё в порядке? Ничего страшного не произошло, понимаешь? А Женя то и понимал, вот только всё равно боялся, что Вова врёт и просто не хочет выдавать свою обиду. Женя с сожалением смотрел на окровавленный бинтик, заклеенный пластырем со Спанч Бобом, который Ленский купил в аптеке, дабы скрасить такую «маленькую оплошность» чем-то весёлым. А Женя вдобавок купил ему малиновую аскорбинку. И мороженое. Чтоб уж наверняка. Приятная вечерняя атмосфера началась лишь тогда, когда безоблачное голубое небо начало краснеть, словно смущалось тех восхищенных взглядов, которые были устремлены прямо на него, а фонари, блеклые и с ажурной конструкцией, зажглись, как по команде. Вдоль тротуаров возвращались домой уставшие школьники и студенты, взрослые ехали с работы, а потому все остановки были переполнены. Женя шагал чуть позади Ленского и пинал камушек, думая о чем-то не том: десятый класс, а потом и одиннадцатый. Разъедутся по всей стране, а может и миру, и всё — детство, которое держится на тонюсенькой ниточке, название которой написано на упаковке разноцветными карандашами, рассыпалось, и уже через два года, в день выпускного, когда воздушные шары выпорхнут из их рук и устремятся в небо— его детство кончится. Улетит также мимолетно, оставив после лишь винтажные полароиды в фоторамках и запах чего-то родного и уютного в спальне, где он играл будучи мальчишкой, а дверь этой комнаты, заклеенная вдоль и поперёк распечатками с пинтереста, когда-то закроется навсегда. А взрослеть страшно. Не то, чтобы Онегин боялся становится взрослым, он боялся этой пучины — видел своего отца и боялся, что станет таким же. Таким же черствым и строгим, неспособным любить. А Женя любит! Любит ведь? Перед глазами всплыл образ матери. Золотые кудрявые волосы, струящиеся густыми волнами, спадающие на плечи, всегда были подстрижены под карэ, а глаза, такие же голубые, светились добротой и любовью. Женя искренне не понимал: как она, чудесная и самая лучшая на свете женщина могла выйти замуж за него? Холодного и отстраненного молодого человека, чьи черты в большинстве передались Евгению. — Женечка, сынок… — она держит его за руку и присаживается на корточки. Тёплая улыбка расплывается на лице, и под глазами залегают маленькие мешочки. — Ты, главное, помни, что ты любим, хорошо? Будь добрым и не обижай других. Я горжусь тобой, сынок. Горжусь и люблю тебя больше всех! Онегин остановился. — Володь. Ленский обернулся. — Жень, ты чего? Ты словно… призрака увидел. Женя качнул головой и поднял голову вверх: лицо Володи выражало искреннее беспокойство, и Онегин усмехнулся, заметив, как смешно торчат во все стороны смоляные кудри. — Ничего, просто ногу свело. Пошли дальше. И обошёл волнующегося Ленского, чувствуя, как зарождается внутри тревога.***
В Ставрогина полетела ещё одна бумажка. — Не убийца я! Не уби-и-ийца! — передразнивая лживые слова Коли, парировал Верховенский, быстрыми шагами удаляясь от своего товарища. — Предатель! В руках держал телефон, на экране которого рядом с его трупом сидела маленькая красная копия. — Сына бы моего пожалел! Бесстыдство! Ставрогин громко смеялся. Несколько дворов и время длинною в пятнадцать минут пролетели слишком быстро, и не успели они даже толком разругаться, как подъезд Пети появился на горизонте — третий с конца и с красной дверью. На доске объявлений висел бордовый плакат «do you listen to girl in red», и каждый раз Петя гордо улыбается, мол, гляди, это моих рук дело! А Коля удивлялся — во-первых, как этот плакат ещё не разодрали на части и не выбросили, и во-вторых: — О, Боже, Петруш, ты бы ещё радужный флаг повесил бы. А тот момент, когда Петрушенька неловко признался в том, что в его комнате висит такой, а Ставрогин тогда чуть не упал от уровня охуевания в крови и организме — можно назвать одним из лучших. — Коль, Коля, блядь, не падай! Ставрогин смотрел на эту цветастую тряпку, приделанную к стене и качал головой. — Коль… Это же… Это же не проблема? Восьмой класс. Им по пятнадцать, а вместо того, чтобы прийти на факультатив или остаться подежурить в классе, они разглядывают флаг ЛГБТ в комнате Верховенского. — Коль, ну не молчи! — Купи. Мне. Такой же. — Что? — Я хочу такой же! Лавочка возле Петрушиного подъезда была только-только выкрашена, и парни сидели прямо на железной балке, так самой называемой оградке розовых клумб. Тишина прерывалась хлюпаньем Верховенского, нос которого был заложен 24/7 — привычка капать капли вошла в его жизнь пару лет назад, и до сих пор парень не может перебороть себя. Коля же спокойно пил энергетик, разглядывая собственные кроссовки — действительно, это же так интересно! Домашнего задания много, долгов, накопившихся за три недели, ещё больше, а ведь домой уходить не хочется. Петя знает, что даже одним глазком глянь он в дневник, то придётся отменить блаженные планы и сесть за домашку. Думать об этом не хотелось, а потому, выкинув эти неблагие мысли из головы, он широко улыбнулся и повернулся к Коле. — А пошли ко мне, у меня дома персики есть. Целый ящик, представь, отец вчера привёз! И как такому отказать?***
«Выходи, я кое-что принёс» Гласило сообщение, которое заставило Чацкого оторваться от просмотра очередного ролика в тиктоке и машинально поднять одну бровь вверх. Саша выглянул в окно, но никого не увидев, ещё раз встревожился: — ну вот что ему надо? Что? Накинув на себя олимпийку, начал обуваться: — Мам, я скоро приду! На кухне послышалось характерное звяканье, и уже через секунду оттуда выглянула женщина — молодая, такая же низкая и худенькая, как и Саша, со стаканом сока в одной руке и газетой в другой. Та, сделав глоток, спросила: — Ты куда? — Да меня Лёша на пять минут позвал. Екатерина Владимировна Чацкая прищурила глаза. — Что? — Лёша… Это который Молчалин? Ты с ним дружишь? Даже сквозь этот презрительно-подозрительный тон Саша улавливал какую-то ухмылку, а оттого повторил выражение лица матери: вот и стоят они, как нахохлившиеся воробушки — глаза прищуренные, руки в боки и что-то пытаются выяснить. — Да, Молчалин. Женщина усмехнулась, поправив очки, съехавшие на кончик веснушчатого носа. — Так, ма-а-а-м! Даже не думай, ясно! — разгадав ещё неозвученные планы матери, Саша вышел из квартиры, перед этим услышав задорное «Да что ты говоришь». Подъездная дверь запиликала и открылась. На скамейке сидел Лёша, а рядом… арбуз. Заметив Чацкого, тот лучезарно улыбнулся и встал, грациозным движением руки приглашая присесть. Арбуз был целый, даже, кажется, чистый, и Саша задался не столько вопросом: — «А как мы будем есть?», сколько: — А где ты его взял? Лёша разулыбался и демонстративно поклонился: — Спиздил. Чацкий оторопел. — Мы будем есть украденный арбуз? Молчалин достал из кармана две ложки и протянул одну однокласснику. По нему и не скажешь, что его вообще что-то смущает, ведь факт остаётся фактом: они будут есть арбуз. А ворованный-не-ворованный Лёшу это не волновало. Слово, которое придёт на ум любому, кто знает Молчалина — дерзай. Он не боялся ничего и всегда шёл наперекор. А Саша, который был немного потрясен всей ситуацией, не мог понять: как ему досталось такое чудо-юдо, как Лёша? Оставаться на скамейке они не стали, а пошли в беседку, которая стояла чуть дальше детской площадки, где сейчас резвилась малышня, освободившаяся с детского сада, и родители, которые просто хотят прилечь. Разломив арбуз об железяку, Молчалин торжественно положил одну половину себе на колени, а другую, ту, которая побольше, отдал Сашке. — Вкуснотища! — с восторгом вскрикнул Чацкий. — Ты где взял то? Лёша пожал плечами: — Ну вообще, меня за хлебом послали, но я иду, иду такой, и хоп! — хлопнул в ладоши, тем самым создавая интригу. — А там грузовик. С арбузами и не только! Персики, сливы, виноград! Просто excellent (превосходно)! Но арбузы были ближе всех, вот я и это… Как говорится, одолжил. Саша засмеялся, толкнув брюнета в плечо: — И как же ты собираешься возвращать свой долг? Кто-то возле каруселей закричал, и парни одновременно оглянулись: какой-то ребёнок разбил коленку и сейчас судорожно плакал. Чацкий готов был признать, что впервые ест арбуз ложкой, так ещё и в беседке, так ещё и украденный. И с Лёшкой Молчалиным! Идеальный комплект. (если ваша тусовка не будет похожа на эту, то можете меня не приглашать) — Не знаю, свечку поставлю, — хохотнул юноша. Было спокойно, и Саша даже изумился. Компания Молчалина не напрягала, не давила, а наоборот — скрашивала данный вечер. Вот например небо — малиновое такое, красивое. Это будет первой краской на палитре. А вон дуб, высокий и очень старый, — зелёный цвет. Массивная многоэтажка была бежевой, а её крыша, на которой стояла внушительных размеров надпись, буквы её горели ярко-салатовым. Уже можно рисовать картину. Арбуз — красный, такой яркий и сладкий, что им можно нарисовать закат где-нибудь на берегу моря, цвет которого будет цветом Лёшиной футболки — синее и глубокое, утаивающее в себе столько же удивительного, сколько и этот хулиган, сейчас же спокойно улыбающийся и доедающий свою половину лакомства. Сашке было приятно на него смотреть. А ещё приятнее будет рисовать, вспоминая как лежали волосы, и на какой именно щеке расположен маленький белесый шрамик. Тишину прервал Лёша: — Я могу считать это свиданием? Саша чуть не выронил ложку, но вовремя ухватился и сжал пальцами тонкую ручку. Взглянул на Молчалина: тот легко улыбался и, Саша либо сходит с ума, либо тот, кажется, любуется. — Наверное. Арбуз вкусный, кстати. — Могу в следующий раз персиков принести. Хочешь? — улыбка расплылась на лице, и Лёша откинулся на спинку приделанной скамьи, удовлетворённо потирая набитый желудок. Саше казалось, что он выпал из реального мира, и все вокруг — сплошная иллюзия. Крики и звонкий смех детей звучали скрипучей отдалённой мелодией, словно из другой вселенной, а все эмоции разом обострились: всё стало в миг каким-то слишком ярким, абстрактным, ненастоящим, и до Чацкого не сразу дошло, что это не сон. А рядом сидящий Молчалин — не плод его богатого воображения. И ведь действительно: что он сделал такого в прошлой жизни, что в этой Бог решил преподнести его — весёлого мальчугана, готового первым лезть в драку и воровать арбузы? Ответ на этот вопрос Саша не получит, но свой ответ он озвучить готов. Уголки губ невольно поползли вверх, и он слабо кивнул: — Хочу.***
— Боже мой, как же я голоде-е-ен, — отчаянно протянул Ленский, почти лёжа на последней парте. Позавтракать тому нормально не удалось из-за того, что проспал, а в школе, как назло, столовка сегодня не работала. После третьего завывания собственного желудка, молящего получить хоть крошку, Вова опять начал гундеть. — Куша-а-а-ать! В лоб ему прилетела стирательная резинка. — Хэй! — вскочил и начал оглядываться. А заметив смеющуюся Раскольникову, хмыкнул: — Между прочим, Авдотья Романовна, вам ведь придётся устраивать мои похороны по случаю голодной смерти! — Кто тут помирать собрался? — отвлёкся Онегин. — Я, если чего-нибудь не поем. Родион Раскольников повернулся сразу же, как только дорешал задачу: — У меня есть злаковый батончик, погоди… — и начал копаться в рюкзаке. Глаза Ленского засветились, а душа наполнилась надеждой на то, что он не упадёт в обморок при первом же случае. — Так, я не понял, твари вы эдакие, кто сожрал мой батончик? Ребята тихо засмеялись, а Ленский взвыл, падая головой на парту. Разумихин же стыдливо отвёл взгляд в сторону, монотонно начиная говорить о том, какие же красивые у них жалюзи. — Дима, блядь! — стукнув друга учебником, выругался Родион. — Какого хуя? Я ж тоже так помру от голода. Будем вместе с Ленским потом преследовать тебя до конца твоих дней. — Ой, блядь, не преувеличивай, Родя, — махнул рукой Разумихин, закатив глаза. — Ну, не знаю. Давайте до магазина сбегаем? Он в соседнем дворе и ну… Кто хочет? Теперь уже Онегин решил недовольствовать: — Нас не выпустят. Коронавирус, все дела. — Ну и пусть они идут нахуй, — сплюнул Ленский, хватаясь за живот, который опять начал урчать. — У них тут дети умирают с голодухи, а они не кормят. Беспредел! Бунт! Чацкий мягко положил руку на его спину, поглаживая. — Вов, успокойся. — Протестую! Я буду жаловаться! — Ленский! — окликнула того учительница, отворачиваясь от доски, которая была вдоль и поперёк исписана решением какой-то задачи, решена она может быть только мозгом физматика. — Хочешь выйти к доске? — Не хочу. — А чего разговорился, а? Щегол, нашёлся, только песни не хватает. — Могу спеть, — обворожительно улыбнулся, за что получил толчок под рёбра от Саши. Любовь Григорьевна закатила глаза, продолжая чертить мелом какой-то параллелограмм. До конца урока осталось более пятнадцати минут, и, глянув в свою тетрадь, Вова с ужасом осознал, что та пустая, даже дата не записана. Мельком поднял глаза на Онегина, активно исписывающего уже, кажется, третью страницу, и принял решение попросить списать после урока. До ужаса скучная и непонятная тема никак не хотела запоминаться, а потому Вова почти месяц пинал хуи и по приходе домой просто открывал решебник. Женя сто и один раз предлагал свою помощь, да Ленскому она не нужна, как и физика, в целом. — Кароче, план такой: мы идём к охраннику, говорим, что возьмём ему пива и валим. Бежим быстро, ибо перемена будет всего пять минут. — изложил Разумихин и кивнул. — Напомните, какой у нас бюджет? — шепнула Дуня Раскольникова. — Ну, у меня рублей сто есть, — пожал плечами Вова. — Жень, ну ты идёшь? Онегин мялся больше всех: то нервно оглядывался, то края рубашки теребил. Он коротко кивнул, и вся компания отправилась на первый этаж в надежде, что их отпустят, и они, наконец, поедят. С наибольшим воодушевлением шагал Ленский, чуть ли не перепрыгивая ступеньки. Чудом они обошли учительскую, теперь оставалось только одно — получить согласие на вахте. — Нет. — Что значит «нет»? — прищурился Вова. — То и значит, — лицо мужчины, работа которого заключалась в просиживании на вахте и просмотре видеокамер, выдавало явное неодобрение и раздражительность ко всем десятиклассникам. — Директор чётко сказал: «Никого не выпускать, пока все уроки не закончатся» — я не хочу выговор получить. Поэтому, будьте так добры, молодёжь, идите в класс и ждите. Ленский прикусил губу и хотел прямо сейчас высказать своё мнение по поводу сложившейся ситуации, но Женя легко оттолкнул его назад: — А если мы и вам… — сделал паузу, которая должна мгновенно вызывать интерес, — Что-нибудь купим. Все переглянулись. — Нет. Повисло молчание. Все глядели то на охранника, то на Онегина, который в итоге махнул рукой, подзывая всех идти за собой. Спрятались за лестницу, попутно ругаясь и проклиная эту зловучую школу. Больше всех высказывал своё недовольство Володя, и как самый голодный, грозился начать разборки с директором. — Угомонись, — Оля хлопнула поэта по плечу, тем самым пытаясь усмирить внутреннего демона, живущего внутри Володи и в данный момент желающего показать себя. Ситуация была критическая, но так просто подниматься в класс и с пустым животом ожидать следующего урока никто не стал. Убедившись, что охранник не смотрит на них, Дима, до это стоящий подле Родиона, шептал ему, что всё будет хорошо, как внезапно поднял голову вверх и обратился ко всем: — Дверь! Раскольников дал ему подзатыльник. — Не кричи, блин. — Pardon, — примирительно поднял руки вверх и продолжил. — Видите, дверь? Задний вход. По-быстрому откроем, сбегаем, никто и не заметит. Уловили мысль? — Дима, ты имеешь хоть малейшее представление, какой нам будет пиздец? — вздохнула Дуня, садясь на ступеньку. — Да никто не заметит. У вас, Раскольниковых, традиция такая — заранее надумывать плохое? Девушка показала ему язык, и Дима хохотнул. И правда: под лестницей находился запасной вход, дверь которого была заперта на ржавую щеколду. Мрачная тёмная тень залегла в этом узком проходе, добавляя неприятного колющего чувства: страх или все же совесть? — Ребят, до конца перемены три минуты, — озвучил Онегин. — Так, всё. Действуем быстро и осторожно. После этих слов, Ленский отпер скрипучую щеколду и отворил дверь. Солнечные лучи сразу же ослепили глаза, но думать об этом времени нет — подростки рванули за угол. Миновали курилку, где стояло несколько восьмиклассников, и Женя даже успел стрельнуть две сигареты. Адреналин, чертовски классный и такой будоражащий забил в голову, растекаясь приятным ручейком по всему телу. Счастливые улыбки светили, кажется, ярче, чем солнце, а их весёлый смех, причиной которого являлось их маленькое преступление, звенел похлеще церковных колоколов. Забежав в магазин целой гурьбой, все разделились. Кто-то пошёл в отдел выпечки, кто-то к молочке, а кто-то решил купить попить. — Мы что пить будем? — спросил Ставрогин, быстро окидывая прилавок с напитками взглядом. — Мы будем пить, а не выпивать, Коль, поэтому бери газировку. — Я хочу энергетик. — Мне тоже возьми! — донеслось с другого края супермаркета. Тем временем Ленский быстро накладывал булочек в пакетик, с аппетитом представляя, как будет кушать. — Вова, ты не лопнешь? — улыбнулся Женя, стоя возле него с пакетом груш. — Не быкуй на слойки с ветчиной и сыром. — грозно сверкнул глазами, пытаясь сделать как можно более серьёзное лицо. — Быстрее!!! — закричал стоявший возле кассы Молчалин. Всё происходило быстро: вот они расплатились, вот они бегут обратно, а Ларина младшая успевает открыть пачку чипсов, и вот Ленский останавливается возле двери, как вкопанный, резко тормознув, что подошва кед скрипуче стёрлась об асфальт. Прозвенел звонок. — Закрыто. — Закрыто?! — громким шепотом переспросила Раскольникова, хоть и видела, как литератор дёргал за ручку. Вова кивнул. К крыльцу они подходили осторожно, даже немного боязливо, а дотронувшись до ручки, сквозь стекло прозрачной двери Вова встретился с метающими молнии глазами завуча. Та в упор прожигала всю команду взглядом, норовя проделать в них дыру, а может и испепелить. Дверь открылась, и они зашли. — А теперь все вместе поднимаемся к директору, — сквозь зубы процедила женщина, и, качая бёдрами, устремились наверх. Шёл класс медленно, пытаясь оттягивать время, хоть и все понимали — они попали. Но, кажется, идущему впереди Ленскому было настолько похуй, что заметив сведенные к переносице брови Онегина и смотрящие в пол голубые глаза, взял его за руку и шепнул: "Всё будет хорошо". Женя кивнул, а Вова неосознанно переплёл их пальцы.