— Сына, что с тобой случилось? — Ничего, мам, я просто устал.
Усталость легла на его плечи громоздким облаком, время от времени атакующим грозой. Он не спит ночами, просиживая последние минуты бодрости за учебниками и холстом, чей фон был выкрашен в чёрный цвет — изначально это должно было быть ночным небом, потом юноша назвал картину олицетворением своего состоянии. Мрак засел в его лёгких, заполняя те густым дымом, от которого хотелось кашлять. Мальчик-солнце, который всегда был радостью и душой каждой компании, просто погас. Его словно выключили, и в маленькой уютной квартире, где по стенам развешаны гирлянды, распечатки со стихами и акварельные рисунки, где всегда пахло печеньем и малиновым чаем, где всегда слышался смех, — наступила темнота. Вова подстригся, и теперь его кудри едва доставали до подбородка. Вова перестал сочинять стихи, забросив блокнот в ящик. Вова сидит в своей комнате, с ужасом осознавая потерю какой-либо мотивации. Вове хочется плакать, но последние слёзы были выплаканы в то утро, когда Онегин ушёл из его квартиры, на прощание благодарно кивнув. Ленский тогда захлопнул дверь и осел на пол, спрятал руками лицо и начал просто реветь, отчаянно всхлипывая. Пальцы тряслись, и голова ужасно болела как минимум потому, что в ту ночь он не сомкнул и глаза. Прямо как и Онегин, в тот момент стоявший за дверью и слушавший, как умирает последняя частичка его души. — Володь. Резко подняв голову на подошедшую к нему Таню, Вова зевнул: — Звонок уже был? Девушка кивнула, садясь напротив: — Как себя чувствуешь? Ленский слегка улыбнулся, подпирая щёку ладонью. Таня поражала своей заботой и любовью ко всем участникам их компании — она как тёплое какао в холодные вечера. Скромна, умна и справедлива. Володя иногда не понимал, как она связалась с такими дебилами как они (в частности Ленским, Чацким, Верховенским, Молчалиным, про Олю молчим, Оля сестра), но был очень рад, что та стала частью их маленькой семьи, откуда он не ушёл, но стал лишь тенью, встав под дождливую тучу, пока все стояли под солнечным небом. Ларина доброжелательно кивнула, будто говоря: «Ты можешь мне доверять». — Не знаю. Нормально. — Ты же знаешь, что можешь мне верить. Володе резко захотелось съязвить, мол, Онегину я тоже мог верить, а он взял и разбил моё сердце, но вовремя спохватился. Это Таня. Ей можно сказать правду. — Лучше, но хуево. Хуево, но уже не настолько хуево, как было. — Мы все переживали за тебя. — Я знаю. — Перемена длинная, не хочешь пройтись? Володя взглянул на неё, но она по-прежнему улыбалась — она гребаное лето, хоть и не догадывается об этом. — Пошли.***
— Так, блядь, я бьюсь королём козырным, и ты идёшь нахуй, — громким шёпотом грозится Петя, убирая карты в биту. — Какие мы злы-ы-ые, — закатил глаза Ставрогин, за что получил убийственный взгляд и толчок под рёбра. Играть в карты в школе за банку энергетика — одно из лучших развлечений, которое может отвлечь старшеклассника от мыслей о контрольных хотя бы на пару минут. Азарт всегда завораживал, а тут еще и целый энергетик на кону стоит! — Как думаете, Вова в порядке? — Оля взяла три новых карты. — Сука, одни цифры, одни цифры… — Хочется на это надеется, — пожал плечами Чацкий, — я люблю его, он мой лучший друг, но он и на мои звонки не отвечал. — Он у меня всегда ассоциировался с чем-то светлым, ярким… — заговорил Молчалин. — Я ведь его уже давно знаю, как никак. Он всегда был заводилой, всегда был тем, кто не побоится пойти против системы. — Это ты про тот случай, когда на уроке немецкого нам задали описать сюжет своей любимой книги, а он описал яой мангу? — улыбнулся Раскольников. Лёша громко засмеялся: — Да, да, да! — Икона. И-ко-на. — А когда он в юбке пришёл… Володя, несомненно, один из тех людей, которых я не забуду даже в старости при полном маразме, — улыбнулась Дуня. — Вован лучший, — вынесла вердикт младшая Ларина. Разумихин положил последние карты на парту, побившись тем самым и выйдя из игры, взял в руку недопитую бутылку пепси и поднял вверх: — За Вову Ленского и их вечную любовь с Евгением Онегиным, в которую я верю и буду верить. Будьте здоровы, — допил до дна под восторженное таким тостом молчание друзей.***
— Ну так что, расскажешь, что на самом деле с тобой происходит? — Таня садится на скамейку в гардеробе. — У тебя, кстати, не найдется чего-нибудь попить? Ленский молча протягивает ей небольшой термос, садясь на противоположную скамью. Таня подавилась, в шоке выпучив глаза: — Мда, не ожидала я… Кхм, выпить клюквенную водку в девять утра, конечно. Володь, ты решил спиться? — Скорее утонуть в океане из алкоголя, где не видно проблем. Ответил он с усмешкой, но лицо одноклассницы вытянулось и побледнело. — Вов… — Таня, мне сердце разбили, понимаешь? Я так хуево ещё никогда себя не чувствовал, как в тот вечер. Я просто… Блядь… — Ничего, можешь не торопиться. Сделав большой глоток спиртного, Ленский прижал колени к груди, откидывая голову к стене. В тени тусклого оранжевого света его лицо выглядело ещё более худым и мёртвым. Таня поежилась, но ничего не сказала. «Он — твой друг, и у него проблемы. Ему всего лишь нужна помощь» — напомнила себе девушка, подмечая слова «друг» и «помощь». Вова заслуживает помощи. Вова заслуживает всего самого хорошего в этом мире. Вова заслуживает быть счастливым. — Я думал, что чувства пройдут, но судьба пнула меня прямо в лужу. Я люблю его. Люблю и понимаю, что тону. Это так больно, просто отвратительно. Женя же был моим другом. Я думал, что и я ему нравлюсь, просто… Всё было так хорошо. Я всё проебал. — И он тоже. — Возможно. Я всё это время почти всегда дома сидел. Боялся, что вдруг пойду в магазин и встречу его. Ты бы знала, какими холодными были в тот день его глаза. Я думал, что умру прямо там. Таня, Танечка… Блядь, я всё проебал. Алкоголь неприятно саднит десна, и юноша, пряча лицо в коленях, качает головой. Раздаётся прерывистый всхлип, и Таня подсаживается рядом, крепко прижимая товарища к себе. Володя, от которого несло дешёвой спиртягой, расплакался. Ни как девчонка. А как человек, который просто потерялся в тоннеле. Чёрном и тёмном, где собственное эхо оглушает, а влажность и промокшие подошвы кроссовок гонят в поиски тепла. А тепла-то и нет. Как, собственно, и света. — Господи, что я сделал… Таня, я ведь не хотел, чтобы вы волновались, прости, пожалуйста. И пусть ребята меня простят, — шепчет куда-то в шею, прижимаясь ближе. Таня в данный момент — спасательный круг, за который Вова хватается двумя руками. — Мы не злимся. Но и ты на себя не злись. Вам с Женей нужно поговорить. — Я не хочу… Точнее, нет… Я не могу. Я просто не могу. Ларина мягко поглаживала Володины кудри, понимающе кивала и прижимала его к себе, прям как ребёнка. Вспоминалось детство: Олю обидели в ясельной группе, и Таня успокаивает её, как и должна настоящая старшая сестра. А потом они выпускаются, и несмотря на годовую разницу в возрасте, обе идут в первый класс. Оля благодарит Таню за то, что та не давала ей грустить, и обещает, что теперь не даст её в обиду. Они оба сидят в пустующей раздевалке, пропахшей табаком, которым прёт от курток, и молча думают о том, как бы не потушить свет окончательно. Ленский благодарил всех богов, что у них есть Таня Ларина. Ларина благодарила всех богов, что Вова Ленский остаётся на плаву. — Вам нужно поговорить. Он… Он сам тебе должен рассказать обо всём. Володя вытирает слёзы: — О чём? — Боже, — Таня скривилась, немного отстранив парня от себя, — я дам тебе жвачку, ты куда пьёшь то с самого утра? От тебя несёт за километр. Смотри, не споткнись где-нибудь. Володя улыбнулся: — Ха, ха, ха, — с сарказмом закатил глаза. «Он уже улыбается» — Пусть он сам тебе расскажет. Пожалуйста, поговорите. Вова, вы оба страдаете, как два влюблённых идиота. Прозвенел звонок, и Володя встал, пошатнувшись, схватился за первую попавшуюся вешалку и случайно уронил чью-то куртку. — Я вообще-то один тут влюблённый. Ларина остановилась на выходе и обернулась, хитро ухмыльнувшись: — Поверь мне, я не оговорилась.***
На уроке биологии Саша решает подсесть к Ленскому. Осторожно присаживаясь рядом, тихо спрашивает: — Хочешь шоколадку? Володя, слегка улыбнувшись, кивает. Саша протягивает ему плитку любимого альпенгольда и, подперев кулаком лицо, ухмыляется: — Объяснишь, когда успел напиться? Володя смеётся. Саша, мягко говоря, поплыл… Нет, не в том влюблённом смысле, когда ты глядишь на человека и хочешь его поцеловать. Саше до безумия приятно слышать этот смех и видеть, как его лучший друг, прибывавший чуть ли не на стадии полного эмоционального выгорания, улыбается. Саша готов целовать Вове руки, лишь бы тот не уходил так надолго. Эти «каникулы» могут закончиться «уездным отпуском», и тогда упадёт не Чацкий, а Володя, чьи звёзды погаснут навсегда. — Водка. Будешь? Саша прыснул в кулак, поправляя очки: — Нет, спасибо. Ты это… Будь осторожней, знаешь ведь нашу биологичку. Володя кивнул. — Я рад, что с тобой всё в порядке. На лице Ленского появилась улыбка, он повернулся к другу, по-доброму усмехнулся. Саше казалось, что он расплачется прямо здесь. От счастья. Учительница вошла в класс, и все встали, дабы поприветствовать её. Та кинула дерзкое «здравствуйте, садитесь», вильнула бёдрами и начала записывать тему. Послышался общий шелест листов, все открыли тетради и приступили к повторению параграфа. Наступила тишина, только Оля как всегда хихикала над чем-то, прикрывая рот рукою. Володя тепло улыбнулся и прошептал: — Я рад, что ты мой друг. Двухминутное повторение оборвалось громким «к доске пойдёт…», и все притихли. Кажется, даже дыхания не было слышно. На уроках биологии у всех рёбра сжимались, тугим корсетом обтягивая легкие. Дышать становилось страшно. — Ленский! Мы вас давно не видели! Выходите к доске. Вова, про себя сматерившись, минуя парты друзей, встал у доски. Учительница начала: — Начнём с повторения старого материала. Каково строение соединительных тканей? — Ему пизда, — покачал головой Ставрогин. Петя незаметно перекрестил бедного Вову и полез в телефон с целью поставить онлайн-свечку. — Ну… Межклеточное вещество, там… Кровь, лимфа… — все строчки из параграфа, прочитанного на несколько раз, дружно выпорхнули из головы, а учитывая то, что Вова немало выпил и стоял, изо всех сил стараясь сделать серьёзное лицо, то знаниями там и не пахло. — Ещё? Ленский с умоляющим видом повернулся к классу, как бы говоря: «помогите или вы будете последним, что я вижу перед своей смертью». Все активно пытались хоть как-то помочь товарищу, особенно Дуня, которая вырвала из альбома лист и написала красным маркером «МЫШЦЫ» — Володя впервые в жизни признался сам себе, что слепнет. Учительница испепеляла его взглядом, а он так и молчал, смирившись с двойкой и пониженным баллом по любимой биологии. — Жировая ткань, — шептал Онегин со второй парты. Вова не доверительно сощурился, но учительница резко перебила: — Так, Евгений, я сейчас и Вам двойку поставлю! — точно змея шипит. — Вы же такой прилежный ученик и дружите с… вот этими. — С «вот этими»… Это с какими? — Ленский спросил это с таким наездом, словно перед ним не педагог, а хулиган. Саша Чацкий перекрестился. — Как минимум с Вами, господин Ленский! Это что за внешний вид? И так ведь было всегда! Вы всегда идёте против правил, нарушаете устав школы, я молчу про тот идиотский побег! — А что не так то? — Всё. Володя усмехнулся: — Аргумент. — Пересядьте к Онегину, может хоть он Вам поможет. Ставлю два. Ленский сначала прихуел: в смысле сесть с Онегиным? С тем самым, который втоптал его в грязь словами и заставил полюбить музыку? С тем самым Онегиным, который подарил столько радости и столько боли, что Володя не чувствует уже ничего? С тем самым Онегиным, который подарил ему веру во что-то светлое и разбил её же об асфальт? Вся компания, зная ситуацию, просто молчала и офигевала с происходящего, искренне надеясь, что пьяный Вова не наделает бед, а Женя опять не станет вести себя как мудачье. Наступило такое затишье, которое бывает перед сильной бурей. Казалось, Женя — горящая спичка, а Вова — бензин. Всё вспыхнет и сгорит до тла. — Вов… Вова, — решился заговорить Онегин. Получив ноль реакции, тыкнул его ручкой. — Вова, давай поговорим после уроков? Володя сжался и отодвинулся: — Мне не о чем с тобою говорить. — Ты пил? — Какая разница? — Когда ты начал напиваться перед школой? Володя злобно хмыкнул и повернулся к Жене, заглядывая прямо тому в глаза. По спине Онегина прошёлся холодок. Неужели это он сделал Вову таким? — А когда ты стал гнусным лжецом? Онегин поник: — Вова… — Отъебись. Володя хамил не потому, что хотел обидеть, а потому, что боялся снова быть разбитым. Несмотря на всю силу своего духа, он оставался человеком, который просто боится уйти на дно, потерявшись среди таких же убитых горем детей. Он просто ребёнок, который запутался. Онегин сидел в не менее напряженном состоянии. Лицо его было каменным, зато внутри полыхал пожар. Для него спичка это Ленский, который уже умудрился поджечь чужую совесть и заставить страдать, даже не догадываясь об этом. Женя заметил, что постукивает ногой уже некоторое время. И губы все искусал, неужели опять за гигиеничкой ехать придётся? Ему было стыдно до того, что руки тряслись, а голова раскалывалась. Он хотел увидеть Вову больше всего на свете, но вот он — сидит рядом с ним и даже не пытается контактировать, уткнувшись в учебник. Жене стало страшно: сейчас он либо всё исправит, либо отношениям так называемых «ленегиных» (спасибо, Оленька) настанет конец. — Вова, пожалуйста, послушай- — Да что тебе нужно, блядь?! — Вова резко оттолкнул Онегина от себя, да так, что тот упал в проход между партами. Успел схватиться за рукав Вовиной толстовки и чуть ли не утянул со стула. Символично, да? Ведь когда человек тонет, он всегда утягивает помогающего с собой. — Мальчики, хватит! — насторожилась Дуня. — Ты и так, блин, мало того, что разбил мне сердце, решил до конца играть?! — Володя не целился, но попал кулаком прямо в скулу. Онегин оторопел, и его словно накрыло. Дальше всё как в замедленном кино: Женя бьёт Володю в висок, тот толкает его на пол, и они оба начинают колотить друг друга, не стесняясь самых чудесных французских слов. Володин удар под рёбра, а вот уже и Женина рука цепляется за худые плечи, больно прижимая те к полу. Из Володиного носа хлещет кровь, а Женя её просто сплевывает, с досадой думая, что гигиеничка уж точно понадобится. Первым среагировал Ставрогин — подскочил и попытался как-то разъединить этот перекатывающийся по полу вихрь. — Какого хуя, Ленский? — шипит Женя, руками прижав Вовины запястья за голову. Тот даёт звонкую пощёчину и пытается скинуть Онегина с себя. — Это я у тебя должен спросить… Ломатель носов, блядь! Следующая попыталась Раскольникова: — Вы, два долбаеба, учительница за завучем пошла. Вы чо устроили тут?! — Это он виноват! — Ты меня первый ударил. Девушка оттащила Онегина за локоть. Лицо парня было в хлам, как и лицо Ленского — кровавое месиво, прям как в фильме ужасов. — Идиоты… Почему с вами так сложно?! — Дуня стукнула себя по лбу, норовито задела Онегина плечом и прошептала: — Вас если в ПДН отвезут, то это всё, ребят… Это конечная. На учёт захотели? Володя, ничего не ответив, краем рукава попытался вытереть обильный поток крови, но только сильнее размазал её. Женя стиснул зубы, все ещё с долей гнева поглядывая на Ленского. — Еба-а-ать, — протянул Верховенский, усаживаясь обратно за парту. Отмазку для причины драки никто придумать не успел, поэтому оба десятиклассника, которые прежде и подумать не могли, что будут лежать на пропахшем антисептиком полу и бить друг друга как в последний раз, идут по коридору вслед за завучем, прямо в кабинет директора.***
Вонючая ватка в носу не давала даже вдохнуть, и Володе, съежившемуся на краю белоснежной кушетки, приходилось дышать через рот. Выглядел он как обиженный ребёнок — смотрит в пол, руки на груди скрещены, осталось только губы надуть, чтоб уж наверняка. Сидели они у директора целых два урока, уже успели позвонить родителям и пригласить психолога, но оба молчали, будто партизанов в плен взяли. Завуч всё грозилась вызвать полицию, но так и не позвонила. В медпункте пахнет склянками, таблетками и спиртом, белый цвет мозолит глаза. Оба словили дежавю: урок физкультуры, мяч прилетает прямо Вове в нос, но тогда Женя сам устремился ему помочь и извинился, а сейчас они даже не разговаривают. Постукивая ногой по полу, Женя хотел все что-то сказать, но слова оставались на кончике языка, и смысл их пропадал так же быстро, как и вкус жвачки по рублю. Скоро придёт классная руководительница, и их отпустят, но сердечные муки совести походу не оставят юношу никогда.***
— Мам… Мама, пожалуйста, помоги. Женя стоит на пороге квартиры и чувствует, как всё вокруг разрушается. И он разрушается тоже — как карточный домик, карта за картой, всё стремится вниз. Он упирается лбом в дверь, стоит и просто плачет, завывая колючее «мама, помоги» и понимая, что если он сам не может себе помочь, то как это удастся другим? На дворе уже около десяти вечера, а он только пришёл. Боль растекалась по венам как огромная доза морфина — хотелось спать и больше никогда не просыпаться. Он всё проебал. Раздался щелчок замка, и в следующую секунду дверь открылась. Голубые глаза напротив округляются, и женский голос шепчет: — Сынок, что случилось? Женя начинает плакать сильнее, падая на колени. Женщина опускается рядом с ним, начинает гладить его волосы, пока сердце бьётся в беспокойстве. — S'il te plait, maman, je ne veux pas partir… Je ne veux pas, je ne veux pas! (Пожалуйста, мама, я не хочу уезжать… Я не хочу, не хочу!) — голос срывается на крик. — Qu'est-ce que tu racontes? (О чём ты говоришь?) Женя чуть ли не в истерике прячет лицо руками и шумно всхлипывает: — Je l'aime vraiment. Je l’aime plus que la vie, maman… Je ne veux pas partir, je ne veux pas le perdre. (Я ведь действительно люблю его. Люблю его больше всей жизни, мама. Я не хочу уезжать, я не хочу потерять его.) — тело слабеет, и бросает в крупную дрожь. Он чувствует мамины ласки и хочет, чтобы так было всегда — чтобы без отца, чтобы в их доме всегда светило солнце, и ощущалось тепло. Женщина гладит его мягкие кудри, второй рукой придерживает спину, чтобы Женя не упал назад. В глазах переживание, в душе — понимание что к чему. Всё сходится, и она тяжело выдыхает, прижимая чадо к себе: — je ne te laisserai pas chérie (я не оставлю тебя, милый). — Я люблю его… В квартире больше никого нет, а лестничную площадку освещает малюсенькая лампочка, мигающая при любой технической проблеме. Женя распаляется, горло начинает больно обжигать, он прижимает руки к груди, чувствуя такую пустоту, которая раздирает кожу в мясо. — Я знаю, сынок. Я знаю.***
Женя хочет домой. У них впереди ещё два урока, но высиживать на них, чувствуя лютую ненависть к себе, невозможно. Был бы это кто другой, кажется, не было бы в Онегине таких колючих ощущений от одного лишь взгляда. А тут другое… Тут глаза карие, любимые и ненавидящие — когда-то в них пылала любовь, сейчас же Женя ничего не видит. Ленский не издавал ни звука, и Жене на долю мгновения показалось, что он в медпункте один. Хочется домой и шампанского. — Володь… — шепчет с таким хрипом, словно бухал не Ленский, а он. За окном начинается метель. — Я не хочу с тобой разговаривать. Женя слышал эту фразу миллион раз, но те разы были всего лишь шуткой. — Нужно… — Я не хочу. — «Я, блядь, попросту не вынесу». — Пожалуйста…? — Не вздумай, слышишь? — голос у Вовы осип, а может Жене просто кажется. — Я не позволю тебе снова сломать меня. У меня есть как никакое достоинство, и я все ещё могу тебя ударить. Володя звучал до того печально, но стойко, что разбитое-убитое сердце Онегина склеилось обратно дешёвым клеем и разбилось вновь. — Извини. — Извинить за что? А? — Ленский спрыгнул с кушетки, встав прямо перед Онегиным. Нос распух, и начал появляться отёк, сопровождаемый нехилыми такими синяками. — Ты — эгоист. Ты — лжец. Ты — гребаный разбиватель чужих сердец! Ты знал, что я люблю тебя! Знал, блядь! Знал и всё равно забил хуй, толкнув меня в вонючий бензин! Вова без толи стыда громко выражался, не боясь, что, в любой момент может зайти медсестра или их классная руководительница. Он выглядел злым и обиженным, пальцы на руках то сжимались, то разжимались, грудь рвано поднималась и опускалась. На правой кисти под багровыми ватками чесались разбитые костяшки. Онегин оторопел и тоже встал, делая шаг навстречу — Володя, дернувшись, только сощурился. Женя прошептал: — «Знал, что я тебя люблю?»… «Люблю?»… Ты всё ещё меня любишь…? Ленский гордо вскинул подбородок, отойдя на шаг назад. В кабинет вошла Наталья Андреевна — обалденная женщина и по совместительству их классная руководительница: — Здравствуйте, мальчики. Пошлите.***
— О, а это вы с ним, да? — тепло улыбается женщина, разглядывая фотографию, так ярко отображенную на дисплее дорогого айфона. Женя кивнул, подсаживаясь к матери. На диване лежала подушечка, и парень тут же прижал её к себе. Рассказать маме о Володе всё и даже больше было невероятно спонтанной затеей, но она широко улыбается и своими мягкими, любящими глазами смотрит на их совместную с Володей фотографию. Это каникулы, они стоят в обнимку и глядят прямо в камеру, сейчас, конечно, не слышно, но они громко смеялись. — Он похож на художника. Женя оживился: — Да! Да! Я ему тоже самое сказал год назад. — Он рисует? — хитро улыбнулась madam Онегина. — Да. И стихи ещё сочиняет. Он вообще солнце. Серьёзно. — Солнце? Это единственная твоя ассоциация с… Вовой? — Нет, — Женя, стерев ладошкой выступившие от эмоций слёзы, тихо засмеялся. Мама обняла его, поцеловав в макушку. От неё пахнет духами и шоколадом, она приветливо улыбается, и её объятия даже сквозь года останутся самым прекрасным укрытием от всех бед. Она будет всегда ждать своего Женю, нальет чай и будет слушать, обнимать и давать советы. Несмотря на всю хуйню, что творил Женя на протяжении своих лет, он ни разу не видел в её глазах то, что видел во взгляде отца и дяди. Упрёка. Она никогда его не упрекала и не осуждала. Она лишь прижимала к себе, целовала темно русые волосы и являлась самым настоящим ангелом-хранителем, которого Женя потерять уж точно не посмеет. Не сможет. Она всегда будет с ним, и это давало ему надежду. Он чувствовал себя мальчишкой, ребёнком, когда обнимал её в ответ: время, такое быстрое и бесконечное, поворачивалась вспять. И вот солнце опять засияло, и вот Жене вновь девять лет. Она приходит на его концерт в музыкальной школе, и он играет для неё — фа-бемоль, ля-фа, соль, соль-ля. Клавиши покладисто прогибаются под мозолистыми пальцами и создают музыку. В зале тишина, но он знает, что она глядит на него и гордится. Сидит в своём чёрном платье и с убранными заколкой кудрями. — Лето, мам. Он самое яркое лето. Знаешь, то самое, когда приезжаешь в деревню к бабушке, каждый день бегаешь на речку, катаешься на великах с местными пацанами. Воруешь яблоки с соседних дворов, а потом убегаешь, звонко смеёшься и наслаждаешься детством. Он ассоциируется у меня с детством потому, что детство — самое счастливое время. Единственная проблема, которая тебя коробит, это мультики, до начала которых нужно успеть прибежать домой из детского сада. — Ты очень любил «Танцевальную лихорадку». Помнишь этот сериал? — накрашенные светлой помадой губы коснулись фарфорового бортика чашки. Онегин разулыбался, хоть глаза его и были заплаканными, а лицо раскрасневшимся, стало немножечко легче. — Да… Хорошие были времена. — Я не скажу отцу о тебе с Вовой. Только пожалуйста, помиритесь. Я тебя не осуждаю, mon cher, но ты поступил плохо и должен извиниться. Я верю, что всё будет хорошо, — улыбнулась, поцеловала сына в лоб и направилась на кухню за второй порцией чая. Женя расслабленно откинулся на спинку дивана, прикрыв глаза. Женщина вернулась и присела рядом, протягивая наполненную ароматным напитком чашку. Пригладила Женины кудряшки назад и слегка улыбнулась: — Однажды, ты почувствуешь радость так же ярко, как сейчас — боль.***
— Коль, Коля… — хнычет Верховенский, тыча в соседа по парте карандашом. — Что у тебя в первом? — Синус из трех, — отрезал Ставрогин, продолжая решать самостоятельную. Петруша опустил голову на руки и сокрушенно вздохнул: — Ебануться можно… Я так устал, сейчас бы белого монстра вы- — Так, ты заканчивай со своими энергитиками, либо остановишься ты, либо остановится твоё сердце, — Ставрогин потормошил русые волосы и улыбнулся, — не всё так плохо. Хочешь, приходи вечером, м? Чай попьём. Хочешь? — Только чай? — на лице Петруши расплылась уж очень хитрая ухмылка. — Еще меня извращенцем называешь, фу, — буркнул Коля. — Аниме будем смотреть? — А ты хочешь? — Хочу. Учительница вышла из класса, и все тут же полезли в свои смартфоны. Со всех сторон послышалось «чо во втором?», «ты решил пятую задачу?», «помоги-и-ите», — но все торопились, и слова сливались в общую шумную массу. Ставрогин поцеловал Петину щёку, протянув тому ответы на задание: — Наруто? Петя просиял и кивнул. — Наруто. — Придёшь? — Приду. И всё — ничего более для счастья не нужно было. — Спаси-и-и-те, люди добрые! — истошно завыл Раскольников. — Кто-нибудь, скиньте ответы! Пожалуйста! Класс дружно засмеялся. Родион возмущённо вскинул руками: — Хули вы ржете? У меня и так два в четверти выходит, помогите, ради бога! — Ой, блядь, сядь. Решу я сейчас твои уравнения, — осадил того Дима Разумихин. — Люблю тебя, — улыбнулся Родион, чмокая парня в висок. — Так, если тут девять, тут икс, умножаем всё на десять… Блядь, нихуя не сходится, — ворчит Чацкий, не решивший ни одного задания. Балл в электронном журнале стремительно падал, и истерики по вечерам над дебильными номерами становились всё дольше. Саша не хотел идти на физмат. Его сюда запихнули, даже не спросив. — Саш, Саша, Сашенька, успокойся, — ободряюще говорит Лёша, кладя руку на плечо возлюбленного, — ничего страшного, держи ответы. — Ой, иди в жопу, Лёш. Ты чёртов Эйнштейн. — А ты сочинения на французском пишешь. Саша хмыкнул: — По факту. — Давай расставим все точки над «и», да, я обожаю... — тихо напевала Оля, решающая последний номер по схеме — если ответ получился, значит он правильный. — Ой, бля, ясно, у неё своя атмосфера, — рассмеялся Верховенский. Через секунду ему в лоб прилетел карандаш. — Хэй! Ларина показала ему язык, заливисто рассмеявшись. — Как там твои дела с Машей Мироновой? — разулыбался Молчалин. Девушка покрутила пальцем у виска: — Чо, Лёх, кукуха совсем поехала? Ты же в курсе, что она в восьмом, да? — Возраст всего лишь цифра…? — Ага, а тюрьма всего лишь комната. Ей четырнадцать, ок, да, так что не вздумай даже думать ничего! Лёша поднял руки в примирительном жесте, хотя все, кто хорошо общались с Молчалиным, поняли — на этом он точно не остановится. Месть его будет страшной. — Са-а-а-аш. — Да я уже давно понял, что ты педофил, только я не ребёнок, — Чацкий, которого сгребли в объятия, только фыркнул, — так что меня соблазнить не получится. Лёша оставил лёгкий поцелуй за Сашиным ухом: — А мне казалось, что я уже давно справился с этой задачей. — Гордишься собой? — Ещё бы! — присвистнул Молчалин. — Такого мальчишку то добиться… Эх, Сашка, ты же действительно нравился то мне ещё давно. —Не придумывай. — Честное пионерское, — правая рука взлетела вверх в торжественном салюте. — Хэй, голубки! — обернулся к ним Разумихин. — Вы начертили график? Чацкий моментально напрягся: — Там есть задание с функцией? — С днём двойки по математике! — нервно хохотнул Раскольников. — Там с гиперболой где? — спросил Лёша. — Да! — Глянь! У гуманитариев Роди и Саши сейчас взорвалась голова. Конец четверти приближался также быстро, как и Новый год — класс был украшен гирляндами, смешными, криво вырезанными снежинками и распечатками из аниме. Над последним особенно постарался Верховенский, который в последнее время, вместо того, чтобы готовиться к зачёту по физике, смотрит сезон за сезоном и постоянно поёт. — Sawarasenai kimi wa shojo na no, boku wa, yarichin bicchi, no osu dayo, — задорно распевая, улыбался Петруша. Улыбался и знал, что все равно никто не знает перевод. Из-за частых контрольных и тестов статистика класса заметно скатилась, и Танины пятёрки уже не могли спасти их положение. Все очень устали, а приходя домой, заваливались на кровать и засыпали — записанная в дневнике домашняя работа очень часто оставалась невыполненной. Лишь предвкушение праздников и новогоднего чуда, которое произойдёт с первым же боем курантов (по словам Молчалина с первым бокалом вина), спасало. Бенгальские огни зажгутся, и 2020-й останется позади. Еще одно десятилетие подойдёт к концу. Начнутся новые времена и новый год, который будет не менее сложным, но и не менее весёлым. Наоборот, ребята постараются всеми своими силами, чтобы сделать его потрясающим, дабы насладиться сладкой юностью, которая тоже скоро закончится. Время летит с такой скоростью, что смотря на гурьбу пятиклассников в столовой, они завидно улыбаются и не замечают ответных, но уже восхищенных взглядов со стороны этих детей. Юность закончится так же быстро, как когда-то закончилось детство. Они повзрослеют, а взрослеть не хочется совсем. Лучше оставаться ребёнком в душе, чем упасть во взрослую серую рутину, из которой ты не выберешься. Никогда.***
Серое питерское небо заставляло почему-то жмуриться. Прозвенел звонок с шестого урока, и весь десятый А, полностью без сил и желания жить, выполз на улицу. — Вов, ты как? — обеспокоенно спросила Дуня, разглядывая опухший под бинтом нос и заливающийся фиолетовым синяк под глазом. Ленский кивнул, пальцами показав «окей». — Это между прочим не окей, это между прочим оч-, — бедного Молчалина обрубили на полуслове, не дав тому пошутить. Саша грозно шикнул на него. Всей толпой они вышла на задний двор. Онегин шёл позади, по привычке касаясь окровавленной губы, которую жгло из-за зеленки. Ранка успела подсохнуть, но все равно очень болела. Голова как всегда поднята, а взгляд то и дело цепляется за кучерявую смоляную макушку. Знал, что Ленский обижается, поэтому и не оборачивается. Не смотрит на Женю, даже не думает о том, чтобы хоть на миг взглянуть в голубые глаза и улыбнуться. И тут ба-бах: Женя поскальзывается, и, рефлекторно выставив руки вперёд, толкает Володю — тот тоже поскальзывается и падает на колени. Таня сдавленно ахнула. — Какого черта?! — зашипел Ленский, моментально обернувшись. — Ты ебанулся?! — Успокойся, я не специально, — попытался оправдаться Онегин, но по покрасневшему от наступившего гнева лицу Вовы можно было понять, что ответ его не устроил. Он сделал шаг вперёд и толкнул Женю со всей дури. — Хэй, хэй, ребят! — встал между ними Чацкий. — Вов, он реально не специально. — Не веришь своему пьяному сознанию, поверь хотя бы другу, — съязвил аристократ. Глаза Ленского буквально почернели. Теперь на Онегина глядели две бездонные ямы, в которых, наблюдая за всем этим, смеялись бесы. — Повтори. Женя сделал шаг вперёд: — Ты бухой и не соображаешь, что творишь. — Перестаньте. — отчеканила Раскольникова. Володя хохотнул: — О, да? Я уже трезвый. И я соображаю, что ты сделал это специально! Убил морально, решил добить физически?! — Я уже извинился. — Да что мне, блядь, твои извинения! — голос Вовы дрожал, как струна у скрипки. Казалось, подними он его на тон выше, то струна бы порвалась, а голос сорвался. — Ребята, хватит, пожалуйста, — настаивал Ставрогин. Все понимали одно — бой был в классе. Сейчас же будет война. — То есть мои извинения уже не нужны? А нахуя ты вообще тогда сейчас агрессируешь? — Женя мысленно прикусил себе язык. — Что ты несёшь… — покачал головой Володя. — Я говорил, но скажу опять — ты эгоист. Ты… Ты мог бы тогда не подсаживаться ко мне в столовой и не просить рассказать тебе о Сочи! Но нет, блядь, нам же так нравится играть с чужими чувствами! — Но ты ведь любишь меня. Все стоящие рядом разинули рты, прикрыв глаза. Володя стиснул челюсти, не зная, что на это ответить. Обида внутри разрасталась и грозилась выйти наружу. Он сжал кулаки, не отводя взгляда. Между ними бушевала буря. Море уже не ласкало песчаные берега, а билось о них, словно желая утопить всё живое. Резало себя о скалы и плакало высоченными волнами, способными унести в океан множество жертв. Он все глядел на Онегина и понимал, насколько все плохо. Слезы подкатили к глазам, и ресницы стали влажными. — Это уже не имеет значения… Онегин подошёл чуть ближе, но был тут же оттолкнут назад. — Не подходи. — Почему? — Я не позволю. Всё заходило в тупик. — Вы, поэты, все такие дерганные? — желчь так и сочилась. Сашино тихое «пиздец» стало свистком, объявляющим начало игры. Ленский буквально влетает в Онегина, падая вместе с ним на снег. Бьёт наугад, попадая в глаз. Женя шипит, скидывая литератора с себя повторным ударом в лицо. Из только перевязанного носа, кровотечение из которого медсестра не могла остановить минут пятнадцать, вновь хлынула алая жидкость. — Блядь! Он прижал руку к лицу. Больно, больно, больно. Онегин кое-как встал на ноги, притрагиваясь к своему носу — пальцы вмиг окрасились в красный. Он поднимает взгляд на лежащего на снегу Володю, и всё внутри замирает.Зима, распластавшиеся на снегу чёрные кудри и Ленский в крови. Онегин готов поклясться, что где-то он уже это видел.
— Вов… — Чёрт возьми, как же больно… Протягивает руку Ленскому: — Je veux juste aider (Я просто хочу помочь). Володины брови сдвинулись к переносице. Тот нехотя протянул руку в ответ и вздрогнул — как давно он не касался этих рук… Даже сейчас, когда они в крови, Володе хотелось подержать ладонь подальше. Но он раздражённо буркнул: — Tu n'as pas besoin d'aider un poète nerveux (Тебе не нужно помогать дерганному поэту). Они и не заметили, как друзья ушли, точнее отошли за угол, чтобы не мешать их «семейным разборкам». Стало очень тихо, только снег багровый хрустел под ногами. — Je suis désolé, je suis désolé, je suis désolé, je suis désolé! (Прости меня, пожалуйста, прости, прости, прости!) — Онегин, не выдерживая этого напряжения, поддаётся вперёд и так сильно обнимает Володю, что тот немного вскрикивает.— Je suis très coupable devant toi. Laisse moi tout te dire. (Я очень виноват перед тобой. Позволь мне рассказать тебе всё.)***
Качеля поскрипывает, но Володя отталкивается сильнее, желая почувствовать эту лёгкость полёта вновь. Информация, переданная ему Онегиным, доходила медленно, но все-таки доходила. Женя сидел на соседней качеле и просто смотрел вперёд. Володя улыбнулся, встал с качели, а затем перед Женей. Тот слегка нахмурился, подняв взгляд на одноклассника. — Значит, все, что ты мне тогда наговорил, было ложью? — Да. Улыбка на лице Володе становится шире. Как там говорится? Ах, да — камень с души упал, разбившись в невесомое ничего. Даже крошки не осталось. Ленский немного помялся, но робко произнёс: — Я прощаю тебя. Глаза Онегина округляются, и тот счастливо улыбается. Свет… Он видит свет! Ногам уже не так холодно. Женя протягивает вперёд мизинчик. — Мир? Ленский заливисто смеётся, но цепляется своим мизинчиком за мизинчик Жени. Одними губами, разбитыми, но так красивыми, отвечает: — Мир. Море успокоилось. Наконец-то наступил штиль.